Kitobni o'qish: «Третье лицо»

Теперь уже неважно

рыцарский роман

Евгений Сергеевич вдруг узнал, что о нем прошел слух как о порядочном человеке. Хотя на самом деле он был, конечно, сволочью. Но не каким-то особым подлецом и гадом, чтоб людей жрал заживо и без соли. Нет, конечно. Он был обыкновенной руководящей сволочью среднего звена, которые встречаются и в администрациях разного рода, и в бизнесе, и в искусстве, и, конечно, в науке – где он и подвизался. Несколько сломанных научных судеб, десятки зарубленных проектов, сотни шлагбаумов на пути молодых карьер, а уж срезанных зарплат и заваленных диссертаций – вообще без счету. Евгений Сергеевич все это о себе прекрасно знал, и тем забавнее было ему услышать от своей секретарши Марго Степановны, что вот, дескать, некая полуиностранная дама – русская, но живет на Западе – в каком-то бурном споре назвала его не только блестящим специалистом, но и глубоко порядочным, благородным человеком. Настоящим рыцарем.

– Кто это, Маргоша? – спросил он, поморщившись.

– Смешная фамилия, – ответила та. – Что-то про уши. Забыла.

Марго Степановне было уже шестьдесят два года, но Евгений Сергеевич не гнал ее на пенсию, потому что она знала всё-всё-всё. И всех-всех-всех.

– Алоиз подкрался незаметно… – хмыкнул он. – Ничего! У меня та же петрушка. Полминуты не мог вспомнить, как отчество у Павлодарского.

– Перестань! – Она взмахнула рукой. – Сейчас. Что-то такое… То ли Лопоухова, то ли Вислоухина.

– Хе! И на лице вселенская скорбь, как у бассета, который конфету клянчит? И ноги такие же?

– Какие? – рассеянно спросила Марго Степановна, не отрывая глаз от компьютера и продолжая щелкать мышью.

– Как у бассета, – объяснил он.

– Нет! – сказала она, подняв на него глаза в тонких очках на толстом носу. – Совсем нет. Очень даже из себя ой.

– Угу, – кивнул Евгений Сергеевич, прошел в свой кабинет, сел за стол, открыл почту и вдруг вспомнил.

* * *

Он вспомнил, как несколько или чуть больше лет назад он, недавно назначенный главным редактором главного профильного журнала, выходил после конференции на теплую и нарядную июньскую улицу. Выходил из гостиницы – организаторы сняли конференц-зал аж в «Мариотте» на Тверской.

Уже на крыльце, в маленьком портике, мощенном рубленой гранитной плиткой, к нему вдруг подошла незнакомая молодая женщина. Не просто подошла, а заступила ему дорогу.

– Здравствуйте, Евгений Сергеевич! – то ли очень вежливо, то ли, наоборот, слишком просто сказала она.

Он не смог сразу понять, что это – робость или напор. Поэтому буркнул:

– Добрый день. Чем могу?

– Я вас поздравляю, вы ведь теперь наш главный редактор! – сказала она, улыбаясь крупным, чуть подкрашенным ртом, полным белых, матово-блестящих зубов. – А я когда-то ходила к вам на лекции. И на семинаре вы мне пятерку поставили.

– Очень приятно. Простите, позабыл. С кем имею честь?

– Лена Востроухова. Я теперь соискательница у Анциферова.

– Остроухова? – переспросил Евгений Сергеевич.

– Во! – поправила она. – Востроухова. «Держи ухо востро!»

– Серьезное начало! – совершенно серьезно сказал он, внутренне усмехнулся и быстро оглядел ее с головы до ног.

Она была очень хороша. Большеглазая, с красивым носом, высокими бровями. Крупная, коротко стриженная. Волосы черные-черные – наверное, крашеная. Потому что совсем белотелая: был теплый июнь, и она была в недлинном темно-фиолетовом платье без рукавов, но в непременных колготках и лаковых туфлях. Размер, наверное, тридцать девятый, но ведь и рост метр семьдесят пять самое маленькое. Ноги были сильные, стройные, круглые и тоже матово-блестящие, прямо как зубы. Евгений Сергеевич внутренне поежился: какая ловкая. Одета безупречно формально, но выглядит до неприличия соблазнительно.

– Я хотела с вами поговорить, – сказала она.

– Я вас слушаю, – вздохнул он.

– Вы к метро?

– Я к метро.

Она рассказала, что занимается Швецией. Конкретно – политическими партиями. Пересказала свою диссертацию. Видно было, что интересуется, неглупая и, наверное, прилежная. Говорит складно. Вероятно, и пишет неплохо. Тем временем дошли до «Пушкинской».

– Ну, успехов, – сказал он.

Они остановились у самой лестницы, которая вела вниз.

– Евгений Сергеевич, – заговорила она, глядя ему прямо в глаза, – возьмите меня в соавторы. Пожалуйста! Я хорошо работаю. Правда. Вы не пожалеете!

И она чуть шевельнула пальцем, как будто желая прикоснуться к пуговице его пиджака, но тут же отдернула руку, сжала кулак и опустила взгляд.

* * *

Вот тут он все понял.

Он понял, что это Анциферов копает.

В прошлом году Евгений Сергеевич зарубил членкорство Грибоварову, над которым Анциферов уже пять лет держит руки домиком. И вот теперь – такая изощренная месть. Вернее, месть простая и эффективная. «Мы не будем интриговать, чтоб тебя уволили, не будем рубить твоих аспирантов-докторантов, это мелко и глупо! – Евгений Сергеевич словно бы залез в голову Анциферова и слышал его мысли. – Ты трахнешь мою соискательницу за публикацию статьи в своем журнале. Даже не трахнешь, а просто полезешь обнимать- целовать. Этого хватит. А мы тебя выполощем в дерьме на всю страну и на зарубеж тоже. Смотри, какая девочка! Ну, вперед! Пиль!»

– Хорошо, – сказал Евгений Сергеевич. – Давайте отбросим всю странность ситуации и рассмотрим дело по существу. Вы специалист по шведской политике, а я – по итальянской, испанской и отчасти греческой. По средиземноморской. Так? Так. Вы по своим интересам, можно сказать, северянка, а я – южанин. «О, Север есть Север, а Юг есть Юг, и вместе им не сойтись». Вот такой, извините, Киплинг.

– Но вы же вели семинары по общим проблемам политологии! – Она не отставала.

– Нет, нет, нет. – Он оперся рукой о парапет подземного перехода. – Что я могу об этом написать?

– Я уже все написала, – сказала она.

– Господи! – Он отнял руку от полированного гранита, отряхнул ладонь. Получилось демонстративно брезгливо. – Вы что? Чтоб я подписал чужую работу? И напечатал ее в своем журнале? Вам что, к защите срочно нужна публикация?

Она молча кивнула.

– Хорошо, – согласился он. – Покажите мне вашу статью. Я подумаю. Пришлите на мой мейл. – И протянул ей визитку.

– Я лучше ее привезу в бумаге, – сказала она, глядя ему в глаза. – Домой. Можно?

– Отчего ж нельзя? – сказал он.

* * *

Ему было даже весело.

За минуту до ее прихода он приспособил свой айфон на книжной полке и включил видеозапись.

Она была одета все в том же убийственном стиле: так строго, что ни к чему не придерешься, но любой мужик с ума бы сошел.

Евгений Сергеевич поставил на журнальный столик кофе и конфеты.

Она протянула ему распечатанную статью.

– Я прямо сразу прочитаю, – сказал он.

Она сидела на стуле и чинно пила кофе маленькими глоточками. От конфет отказалась. У нее был потрясающе красивый рот. Шея, впрочем, тоже. Руки – обалдеть; ах, эти бы руки да сплелись у меня за спиною…

– Ну что ж! – кивнул Евгений Сергеевич, переворачивая последнюю, двенадцатую страницу. – Что тут скажешь… Если не трудно, подайте мне ручку, вон, видите, на столе.

Она встала, прошла к столу. Он полюбовался ее фигурой сзади. Взял у нее авторучку, написал на первой странице: «Алла Николаевна! В ред. подг.! Для № 4». Поставил дату и расписался.

– Держите, – сказал он. – Берем. Но выйдет не раньше октября. Отвезите в редакцию, отдайте Артемьевой Алле. Кофе допили? Нет? Давайте, доглатывайте. Конфетку на дорожку, а? У меня еще масса дел, простите, я бы с удовольствием с вами побеседовал, но увы.

Он встал со стула.

– Спасибо. – Она протянула ему руку.

– Спасибо, говорите? Да не за что. Вам спасибо! Нам нужны хорошие статьи. Мы рады новому автору. Успехов!

Он покосился в айфон, который стоял ну прямо напоказ на полке.

Кажется, она ничего не заметила.

Он сохранил видео на Яндекс. Диске и представил себе рожу Анциферова. Хотел ему послать ссылочку, но решил погодить.

В октябре, когда вышел журнал, Лена Востроухова позвонила и сказала, что хочет прийти и поблагодарить его.

– Букет принесете? – фыркнул он. – Или коньяк? Не валяйте дурака.

Потом она пригласила его на защиту.

Он, разумеется, не пришел.

* * *

– Вот ведь дура! – засмеялся Евгений Сергеевич, сидя за столом в своем кабинете.

Захотел позвонить Анциферову, сказать: «Давай вместе посмеемся!» – но вспомнил, что тот умер два года назад. Да если был бы жив, то не вспомнил бы, наверное. Кстати, Грибоваров так и не прошел в членкоры, и это, по большому счету, правильно.

* * *

А потом он встретил ее в Швеции, в Упсале. Опять на конференции.

– О! – сказал он. – «Ухо востро!» Госпожа Востроухова, если я не ошибаюсь?

– Востроухова-Линдеман, – ответила она.

– Вышли замуж в Швецию?

– Как видите, Евгений Сергеевич.

– Ну и как жизнь?

Они присели за столик; разговор шел на кофе- брейке.

– Нормально, – сказала она. – Муж – программист. Двое детей. Я доцент на кафедре политической теории.

– Прекрасно. – Евгений Сергеевич прижал руку к сердцу. – Как я за вас рад! Мне тогда так понравилась ваша статья!

– Правда? – обрадовалась она.

– Не совсем, – вдруг усмехнулся он. – Находясь за границей, позволю себе быть честным. Статья неплохая, публикабельная, но я взял ее не поэтому. Вы же знаете почему.

– Почему? – спросила она.

– Потому что эта вражина Анциферов решил через вас меня спровоцировать. На харассмент, или как это. Чтоб потом меня вывалять в дерьме перед всем миром. Впрочем, Анциферов, царствие небесное, имел право мне мстить. Я ему в свое время сильно жизнь попортил. Но вы, такая умная и красивая… Зачем вы на это согласились?

– Я думала, что вы благородный рыцарь, – сказала она после некоторой паузы. – А вы оказались какой-то странный параноик. Господи, как печально. Но теперь уже неважно. Я все равно вас не разлюблю, вы не думайте.

– Что? – воскликнул Евгений Сергеевич и вскочил со стула, опрокинув картонный стаканчик кофе со сливками; все полилось по столу прямо на нее; она отодвинула свои прекрасные ноги, и бежевая струйка потекла на пол.

– Да так, ничего, – вздохнула Лена Востроухова- Линдеман, подняв на него свои черные глаза, улыбнувшись и показав матово-белые зубы. – Знайте же, мой дорогой, что я полюбила вас еще на третьем курсе и люблю до сих пор.

– Какая же ты дура! – закричал он.

Так громко, что проходивший мимо уборщик-пакистанец вздрогнул и обернулся, увидел пролитый кофе, подбежал к ним и стал вытирать лужу экологической веревочной шваброй.

Звери

пятнадцать километров в сторону от шоссе

Тамара и Никита поехали раздавать гуманитарную помощь беженцам. Помощь была расфасована в одинаковые картонные коробки. Коробок было пятьдесят шесть, точно по числу беженцев, которых временно поселили в бывшем пионерлагере «Валентина», сто километров от Москвы. Тогда эти лагеря еще не снесли и не понастроили на их месте коттеджных поселков или просто вилл для богатых. Был, кажется, девяностый год. Апрель. Воскресенье. Одиннадцать часов.

Тамара была штатной сотрудницей российско- немецкого фонда «Гуманус», а Никита – членом общественного совета. Тамара была за рулем. Она быстро и ловко вела небольшой фургончик, иногда посматривая на бумажную, вытертую на сгибах карту – никаких навигаторов тогда еще не было. Никита сидел рядом, глядел на поля, уже совсем обтаявшие, покрытые нежно-коричневой прошлогодней стернёй. Было скучно. Он зевал и переводил взгляд на Тамару: ей, наверное, было под тридцать или чуть больше, но все равно моложе него – ему-то было без двух месяцев сорок. Она была в жилете со множеством карманов, в туговатой юбке камуфляжной расцветки, в тяжелых ботинках и шерстяных носках, скатанных книзу. Ноги были голые, потому что было не холодно, даже почти тепло.

Съехали с большого шоссе на узкую асфальтовую дорогу.

– Еще пятнадцать верст, – сказала Тамара.

– Значит, полчаса?

– Примерно… – кивнула она и добавила: – Их специально в чертовой жопе селят, до электрички четыре часа пешком пилить, а автобус давно не ходит.

– Специально?

– Ну да. Чтоб не расползлись.

Никита внутренне поежился, услышав такое презрительное к людям слово, но виду не подал, лишь спросил, как же они поступают, если что-то вдруг случится.

– Есть машина у начальника лагеря. Скорую можно по рации вызвать. Пожарных и ментов. И полевая кухня приезжает каждый день. Так что не кисни, Никита Николаевич. Все гуманно, высший сорт! Ничего, что я на «ты»?

То есть она поняла, что он тайком возмутился. Какая чуткая, страшное дело.

Ответил:

– Да, конечно, давай на «ты».

Приехали.

* * *

Там было два дощатых спальных корпуса и что-то вроде клуба со столовой. Тамара поставила машину около крыльца. Посигналила.

Подбежали человек пять, мужчины и женщины.

– Где начальник? – Тамара вылезла из кабины.

– В Егорьевск уехал, – ответил пожилой мужик. – Сказал, в обед будет.

– Ладно, – кивнула она. – Обойдемся. Собирайте народ! – И посигналила еще раз, долго и пронзительно.

Никита тоже вышел из кабины, огляделся. Тоскливый вид, однако: пустое поле, вдали тощий лесок, разбитая дорога.

Люди из спальных корпусов шли, почти бежали к машине. Когда они собрались, Тамара открыла заднюю дверцу фургона.

– Внимание! – сказала она. – Мы приехали от гуманитарного фонда. Привезли вам помощь. Посылки, типа. В каждой посылке рис, сахар, масло, конфеты, печенье, халва, джем. – Она загибала пальцы. – Мыло. Тушенка. Еще зубная паста. Вроде всё. На каждого человека по одной посылке. Есть парни поздоровей, чтоб мне самой коробки не таскать?

Выдвинулось двое мужчин лет сорока. Подошла еще одна крепкая тетка.

– Под расписку выдаете? – спросила она.

– Нет, – сказала Тамара. – Всё на доверии. Ну, понеслась… Эй! Ты чего творишь? А ну отдай! – закричала она.

Потому что эта тетка, подождав чуточку, вдруг схватила сразу две посылки и побежала к отдаленному корпусу.

– Стой! Отдавай! – кричала Тамара ей вслед.

– Она вообще-то с дочкой, – сказал какой-то мужик.

– Тогда ладно, – успокоилась Тамара.

– Ай-ай-ай, да не очень ладно! – распевно сказал другой мужик. – Дочка уже хватанула! Вон они бегут, вон!

Да, две женские фигуры бежали по размокшей тропинке, тащили коробки.

– Суки! – заорала Тамара и побежала за ними.

Никита вдруг испугался за нее и побежал следом.

Вбежал в корпус, по коридору двинулся на крики, распахнул дверь комнаты и увидел, как мать и дочь лежат на полу, не позволяя Тамаре залезть под кровать и вытащить лишнюю посылку.

Тамара встала с четверенек, начала яростно объяснять, что ей самой не жалко, но кто-то из беженцев, «из ваших соседей, из ваших товарищей, ясно вам?!», останется без передачи. Без сахара, печенья и варенья. «Не стыдно?!» Мать и дочь, не вставая с пола, заслоняя телами подкроватное пространство, молчали. У них дрожали губы и, казалось, слюна падала с зубов. Или это ему только показалось?

– Звери! – прошипела Тамара, плюнула и вышла вон.

Вернулись к фургону.

Он уже был пуст.

– Самообслуживание, блин, – сказала Тамара. – Ну, кажись, поехали домой.

Захлопнула заднюю дверцу фургона, открыла кабину.

– А наша помощь где? – раздалось сзади.

Подошли еще человек пятнадцать.

– Уже, – сказала Тамара.

– Как это «уже»! – завозмущались люди. – Где наши посылки? Опять обман?

– Внимание, – железным голосом сказала Тамара. – Мы привезли сюда пятьдесят шесть коробок. Ровно по числу проживающих в данном пункте временного размещения. Вот накладная. – Вытащила из кармана бумагу, развернула, потыкала пальцем в цифры прямо перед носом самого старшего мужчины, смуглого, седого и тощего.

Тот моргал, поправлял очки.

– Увидели? Поняли? Еще кто хочет посмотреть? Нет? – Она спрятала накладную обратно в карман, застегнула его на молнию. – А что ваши соседи всё разокрали в две минуты – так вы сами с ними разбирайтесь.

– Под расписку надо было выдавать! – крикнули сзади. – Стеречь было надо!

– Так я, значит, и виновата? – возмутилась Тамара.

– Где наши посылки? Отдайте наши посылки! Жулики московские! Отдайте, хуже будет!

Люди обступили машину. Никите стало чуточку страшно – а вдруг они их не выпустят, устроят самосуд, черт знает. «Несчастные, отчаявшиеся люди, – думал он. – От таких можно всего ожидать. Вплоть до».

– Стоп! – Тамара снова отперла заднюю дверцу фургона. – Глядите! Все пусто. Ничего нет. Всё ваши дружки-приятели разокрали. Ну, – наступала она, – чего смотрите?

– Нам жрать нечего! – крикнула женщина.

– На! – закричала Тамара, выхватила из кармана выкидной нож; щелкнуло лезвие. – На! – Тамара протянула этой женщине нож и свою левую руку: – Отрежь кусок, зажарь и сожри! Больше у меня ничего нету!

Женщина зарыдала. Старики оттащили ее. Тамара спрятала нож. Люди стали медленно расходиться.

* * *

– Звери, – вздыхала Тамара, гоня машину по шоссе. – Чистые звери. У своих крадут.

– Это несчастные люди! – Никита в ответ качал головой. – Ты хоть представляешь себе, чего они натерпелись? Полный обвал и впереди ничего. Никаких перспектив. Никакого будущего. Совсем. Это же страшно! Я не могу их ругать и осуждать. Вот честно, не могу.

– Звери, звери, – повторяла она. – Я к этим бабам присмотрелась, которые лишнюю посылку сперли. Обе беременные. На шестом примерно месяце, точно говорю.

– Ну и что?

– А то, что они здесь уже больше года торчат. Они уже здесь между собой перетрахались. Погоди, они еще размножаться начнут. Уссаться.

– А ты злая, – сказал Никита.

– Зато ты добрый. Минус на плюс, в результате нолик.

Небо потемнело. Сверкнуло, загрохотало. Они въехали в ливень.

– Люблю грозу в конце апреля, когда весенний что-то там! – засмеялась Тамара. – Стоп. Смотри, прямо завеса водяная. Я не могу вести. Я ничего не вижу. Постоим?

– Постоим.

Тамара съехала на обочину, заглушила двигатель.

– Радио включить?

– Не надо, – сказал Никита. – Давай послушаем дождь.

Дождь и в самом деле на разные голоса тарабанил по капоту, по крыше, по стеклу. Дворники попискивали, не справляясь со струями воды.

– Послушаем дождь, – тихо повторила Тамара. – Кап-кап, трын-трын. Какой ты лирический. И добрый. Наверное, из богатой семьи? – Она выключила дворники, и в кабине стало еще темнее.

– Ну, так, – пожал плечами Никита. – Более-менее обеспеченные. Папа – доцент. Мама – просто старший преподаватель.

– Тю! – сказала Тамара. – У меня покойный папа был профессор МАИ, а мама была секретарь Фрунзенского райкома партии. По оргработе. А я вот получилась злая. Поцелуй меня за это.

Она что-то нажала под его сиденьем, и спинка откинулась назад. Тамара налегла на него сбоку. Они долго целовались, потом она левой рукой стала освобождать его от одежды.

– Ох ты, – лопотала она ему прямо в ухо. – Ох ты какой… Ох, я уже вся мокренькая… Давай я на тебя присяду, м-м?

– М-м… – кивнул он.

Она задрала юбку и что-то сделала со своими трусами – наверное, сдвинула на сторону.

– Вот ты какой… – негромко вскрикивала она. – Ну ты какой…

Никита чувствовал, что ему просто прекрасно, как не было, пожалуй, никогда – из-за какого-то сладкого легкомыслия, до сих пор не испытанного ни разу. Он всегда сдерживался, затягивал время, чтоб женщине подольше было приятно, и следил за собой – а тут он чувствовал беззаботное и безнаказанное удовольствие. Но все-таки спросил, скорее по привычке:

– Можно?

– Давай! – задрожала она и потом застонала: – Ой, как тебя много… Ой, как хорошо…

– Не боишься? – шепнул он.

– Главное, ты сам не бойся! – сказала она. – Платок носовой есть?

– Возьми у меня в кармане брюк, мне далеко тянуться.

– Спасибо.

* * *

Но эти слова – «главное, ты сам не бойся!» – Никита не забыл.

Особенно стал помнить после восемнадцатого июня, это был день его рождения, сорок лет, и папа-доцент произносил тост и сказал: «Главное, сынище, ничего не бойся! Понял, что отец говорит? Главное – не бойся!» Кажется, Никита даже покраснел, потому что рядом с ним, во главе стола, сидела его жена Наташа, и она засмеялась, и чокнулась с ним, и сказала: «Вот именно! Слушай папу!»

Потому что жена считала его человеком, мягко говоря, нерешительным.

«Что же она тогда в виду имела? – сотый раз спрашивал себя Никита. – Ну конечно, скорее всего, какую-то обыкновенную ерунду. Типа – не бойся, не залечу. А если залечу, то сама справлюсь. Скорее всего, так. А может быть, в другом смысле? Что захочет – забеременеет и родит? Безо всяких мыслей о будущем? Вот как эти тетки-беженки? Ужас».

* * *

В конце июля, после отпуска, он пришел в фонд «Гуманус» получить бумагу о том, что он является членом общественного совета. Якобы это нужно было в отделе кадров его института. Так он объяснил жене.

В коридоре он сразу же наткнулся на Тамару.

Она была в той же самой камуфляжной юбке и в жилете с двадцатью карманами. Только вместо тяжелых шнурованных ботинок на ней были босоножки; виднелись толстые пальцы с короткими некрашеными ногтями.

Но главное – у нее торчал беременный живот. Не сильно, но явственно.

– Привет, Никита Николаевич. – Она спокойно чмокнула его в щеку. – Как дела, как жизнь, как успехи?

– Привет, – сказал он, приобняв ее за плечи. – Ты…

– Что я? – Она немного нарочито подняла брови.

– Ты беременна?

– Нет, что ты! – засмеялась Тамара, хлопая себя по животу. – Пирожков наелась в буфете! С капустой!

– То есть…

– Ты вообще считать умеешь? – Она засмеялась еще громче и стала загибать пальцы. – Май, июнь, сейчас июль! За три месяца такое не нарастает. – Она снова хлопнула себя по животу. – Не тоскуй, Никита Николаевич, все хорошо.

– То есть ты уже была беременна? – Она кивнула. – Ты, наверное, замужем? – Она кивнула снова. – А кто твой муж?

– Ну, все тебе сразу расскажи! – хмыкнула она.

– Ладно, – вздохнул Никита. – Хорошо. Тогда пока.

– Погоди, – сказала Тамара. – Минутку. В воскресенье надо ехать гуманитарку раздавать. Лагерь под Шатурой. Отъезд отсюда в девять ноль-ноль. Я тебя запишу к себе в пару?

– Конечно, – сказал он. – Обязательно.