Фиалки цветут зимой

Моей бабушке Жоржетт, которую я нежно люблю.

Вот бы крохой

Размером с фиалку

Родиться мне.

Нацумэ Сосэки^[1]

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения издательства «Тинбук».

Originally published under the title Deux fleurs en hiver by Delphine Pessin

© Didier Jeunesse, Paris, 2020

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2024

Глава 1. Синие волосы

Я не привыкла вставать в такую рань. На улицах никого, иду по тротуару, шаги отзываются эхом. Странно, но меня это не смущает, а, наоборот, успокаивает. Мне нравится запах ночи, нравится холодный воздух, обжигающий легкие, и даже мелкий дождик – тоже нравится.

Дом престарелых – в здании бывшего монастыря. По-моему, это дико смешно: древние старики в древних стенах. Только вот когда я подошла к воротам, чтобы позвонить в домофон, меня постигло разочарование. Здание оказалось совершенно обыкновенным, недавно оштукатуренным и безликим: два больших прямоугольника, соединенных в букву L. Так себе местечко для того, чтобы завершить свои дни.

– Это Маргерит из лицея Жана Мермоза, на практику, – сказала я, и двухметровые ворота с жалобным скрипом раздвинулись.

Потом потребовалось нажать на кнопку домофона еще и перед дверью – и опять назвать свое имя.

«Что-то у них тут прям как в тюрьме», – подумала я.

Интересно, они весь этот сыр-бор затеяли, чтобы не впускать непрошеных гостей или чтобы не выпускать наружу стариков?

В регистратуре никого не было, поэтому я свернула направо и оказалась в пустой комнате отдыха. Запах моющего средства смешивался с запахом затхлости, было ужасно жарко, и я начала потеть. Бабульки на фотографиях играли в лото или занимались незатейливой гимнастикой. Целый информационный стенд был посвящен Рождеству: елка, явно бутафорские подарки, завернутые в красивую бумагу, всё в гирляндах. Нарядные дети с кислыми минами позируют рядом с инвалидными креслами, а родители старательно улыбаются на камеру.

Я двинулась дальше, и меня накрыло абсолютной тишиной. На линолеумном полу подошвы не производили вообще никаких звуков, было даже как-то жутковато.

Ну и обстановочка.

Наконец я добрела до столовой. Некоторые столы были уже накрыты, и я вспомнила сказку про трех медведей, мама мне ее читала, когда я была маленькой. Я представила себе, как пробую содержимое тарелок: «слишком горячо», «слишком холодно», «несладко». Ну а вообще-то нет, Златовласка^[2] из меня получится неубедительная, ведь у меня волосы вон какого цвета.

– Могу я поинтересоваться, что вы тут делаете?

От неожиданности я подскочила и даже ойкнула, а потом промямлила:

– Извините, мне открыли, но в регистратуре никого не было.

Женщина смотрела на меня во все глаза. «Мартинсы» и огромная куртка с капюшоном – это еще куда ни шло, но волосы цвета синий электрик из-под ушанки на всех так действуют.

Я сделала голос потверже, чтобы произнести свою вступительную речь:

– Меня зовут Маргерит, я из лицея Жана Мермоза, и сегодня у меня начинается практика.

Она прищурилась, примиряясь с моей внешностью. Одни люди надо мной откровенно посмеиваются, другие стараются сдержать улыбку, а третьи вообще ведут себя враждебно. Она не сделала ни первого, ни второго, ни третьего. Просто пошла куда-то со словами:

– Пойдем, покажу раздевалку.

Коротко и ясно.

Я последовала за ней, думая, что, может, было бы лучше, если бы она надо мной посмеялась. От нее несло таким холодом, что можно околеть, у меня даже мурашки побежали.

Комнатка оказалась тесной, все стены сплошь заставлены стеллажами.

– Так, раздевайся и надевай форму. Ты ее хоть принесла?

А, ну понятно, считает меня двинутой. Я порылась в сумке и потрясла в воздухе формой, как трофеем.

– Хорошо, даю тебе пять минут и жду в столовой, поможешь накрыть на столы.

Я торопливо переоделась в белый халат. Желтая кайма на карманах совершенно не сочеталась с париком, но я не пожалела, что выбрала именно его. В такой день мне непременно нужно было чувствовать себя сильной и энергичной, и синий подходил идеально.

На груди у меня красовалась нашивка, которая сообщала всякому, кто поинтересуется: «Маргерит Б., практикант СУОЧ». Расшифровывается как «Сопровождение, уход и обслуживание человека». Я училась в последнем классе и этой двухмесячной практики ждала с самого начала школьного года. Предыдущую попытку – с детишками – я провалила, так что здесь все должно окончательно проясниться. Теперь-то я точно пойму, не безнадежно ли лажанулась с выбором направления. И если все-таки лажанулась, то у меня нет ни малейшего представления о том, что делать со своей жизнью дальше.

Радует то, что, в отличие от большинства одноклассников, меня совершенно не пугает работа с «людьми преклонного возраста». Это такой политкорректный термин. По-моему, чушь полная. Еще говорят «пожилые» и «пенсионеры», но я больше всего люблю слово «старики». По-моему, нет ничего оскорбительного в том, чтобы называть их старыми, ведь они действительно старые, чего уж. Если вдуматься, в этом есть даже какая-то красота: размотать вот так нить всей своей жизни и стоять теперь у самого ее завершения.

Если ты стал стариком, значит, жил, любил, страдал. Был отважным, боялся, вел себя глупо, влюблялся. Ошибался, выбирал – и почему бы теперь откровенно во всем этом не признаться?

Как бы мне хотелось, чтобы мама стала старой.

Я одарила улыбкой зеркало, и оно улыбнулось в ответ. А потом пошла в столовую, где меня дожидалась Снежная королева.

Глава 2. Обман

Нас вышла поприветствовать директриса, мадам Дербрук. Я уже виделась с ней, когда мы с сыном впервые приезжали познакомиться с этим заведением. Она мне тогда показалась милой, ну разве что немного высокомерной.

– Добро пожаловать в «Бель-Эйр», – объявила она с таким гонором, будто распахивала перед нами двери курортного отеля.

Я поморщилась: помещение пропиталось запахом моющего средства, в котором не было ровным счетом ничего приятного.

Тоже мне, «Бель-Эйр»^[3]… Со свежим воздухом у них тут явно какая-то недоработка.

Мы проследовали за директрисой в столовую, было как раз время полдника.

– Естественно, вы можете, если угодно, принимать пищу у себя в комнате, но еда в столовой – это прекрасная возможность приятно провести время в компании других резидентов.

Я обежала глазами пенсионеров, вяло обмякших на стульях, и мне не показалось, будто они приятно проводят время. Одни угрюмо пялились на меня, не переставая пережевывать фруктовое пюре, другие улыбались во весь зубной протез, а кое-кто шептал что-то на ухо соседке.

Я была главной сенсацией дня.

Я заметила, что в столовой собрались в основном женщины. Один из немногочисленных мужчин, худой и сухой как деревяшка, развернул кверху ладонь и послал мне воздушный поцелуй. Прекрасно: мало того что придется терпеть всех этих полуживых горемык, так еще и отбивайся от заигрываний старого извращенца!

Директриса представила нам дежурную бригаду.

– Вот эти люди будут о вас заботиться, – просюсюкала она на прощание и поспешно вышла. У директрисы в таком заведении наверняка забот хватает.

Сиделка по имени Лили предложила мне фруктовое пюре и печенье. Я мотнула головой в знак отказа.

– Что-то ты все молчишь, – заметил сын.

С тех пор как мы выехали из моего милого дома, я действительно не проронила ни слова. Антуан преодолел более четырехсот восьмидесяти километров лишь для того, чтобы сопровождать меня сюда, и вечером ему предстояла обратная дорога. Я дала себе слово его не тревожить.

Слова застряли глубоко в горле.

Лили проводила нас до комнаты. Мой новый дом площадью двенадцать квадратных метров. Помещение светлое, но тесное. Я окинула взглядом мебель, которая здесь едва помещалась, линолеумный пол и стены, выкрашенные в бежевый цвет, и выдохнула:

– Ах, как тут симпатично!

Медицинская кровать, стоявшая у стены, занимала бо´льшую часть пространства. Она напомнила мне о том, почему я здесь очутилась. Я больше не была Бабулей, женой и матерью, не была мадам Флоран, школьной учительницей, вышедшей на пенсию, не была даже Виолетт, на общественных началах работавшей в местной библиотеке. Я была теперь лишь одной из обитательниц дома престарелых, скрюченной старухой, неспособной передвигаться без помощи ходунков.

Женщиной, которая больше не может жить в собственном доме из соображений безопасности.

Это одна из любимых тем моего сына – безопасность.

«Тебе нельзя больше оставаться в доме одной, – сказал он мне. – Это вопрос безопасности».

А все из-за одного дурацкого несчастного случая. Я хотела нагнуться и опрокинулась набок. Ударилась головой о край раковины, на секунду потеряла сознание, а потом никак не могла подняться. Когда открыла глаза, почувствовала, что лежу в луже ледяной мочи. Ночная рубашка облепила тело, как старая кожа, которую я приготовилась сбросить. Было холодно, стыдно и страшно. Неужели вот так я и окончу свои дни – на полу в кухне, описанная с головы до ног? Обнаружила меня Женевьев, соседка, которая пришла прибраться. Несмотря на мои протесты, она вызвала скорую и сообщила Антуану. Он устроил из этого настоящий переполох, его было не остановить. Необходимо срочно найти «решение», нельзя «рисковать». Он всегда таким был, мой сынок. С самого раннего детства. Серьезный и внимательный к другим, он заодно опасался всех катастроф, которые в любой момент могли свалиться на голову и ему самому.

Вот почему я на него не сержусь. Вот почему согласилась приехать сюда. Он из-за всего беспокоится, а я не хочу ни для кого становиться причиной для беспокойства.

Над кроватью в стене – встроенный шкаф, на нижних полках – книги. Напротив – гардероб из «Икеи» (мой толстяк нормандец ни за что не втиснулся бы в такую крошечную комнатенку) и мой комод, на который поставили новенький телевизор с плоским экраном.

– Нравится? – спросил сын таким дрожащим голосом, будто в него добавили желатина.

Телевизор был сюрпризом, его доставили в то же утро. Сын суетился, открывал чемоданы, вынимал мои безделушки.

– Ты видела, я развесил твои фотографии.

Целая стена была занята снимками, большинство – изображения его самого в разные периоды жизни. Его дочь Леан. Мои правнуки. Сама я была только на двух фото: на одном – с моим дорогим Леоном, а на другом – с котом Репейником на коленях. Обычно я стою по другую сторону объектива.

Антуан сгреб все фотографии, которые нашел у меня дома, и обклеил здесь ими каждый свободный миллиметр стены. Как будто хотел законопатить все щели, чтобы моя жизнь полностью сосредоточилась в этом тесном пространстве.

– Антуан, – сказала я, преодолев спазм в горле. – Посмотри на меня.

Он наконец остановился и, будто спотыкаясь, произнес:

– Мамочка, я понимаю, как это тяжело…

Глаза его стали необыкновенно большими. Он решил, что мне будет здесь лучше, потому что очень за меня беспокоился, а теперь он беспокоился из-за того, что мне может здесь не понравиться.

И вот я сделала то, что делает любая мать, когда хочет успокоить испугавшегося ребенка. Я его обманула.

– Ничего тяжелого в этом нет. Просто новый этап, который нужно пройти. Мне будет здесь очень хорошо.

Глава 3. Улыбки-бумеранги

Первые дни я только наблюдала за другими и старалась никому не мешать.

– Пока ты должна просто смотреть, – сказала Снежная королева. – Смотреть и учиться.

Сиделку, которая встретила меня в первый день, на самом деле зовут Патрисия. Она тогда окинула меня оценивающим взглядом и, похоже, не сочла заслуживающей доверия.

Чтобы заставить ее изменить мнение, я постаралась стать совсем маленькой и незаметной, а это задача не из легких, когда ты выше большинства людей на целую голову. Патрисия поручала мне разные увлекательные задания – как, например, мытье полов и выбрасывание отходов с тележек. Благодаря этому я узнала, что, прежде чем открыть большой мусорный бак, надо набрать в легкие воздуха и задержать дыхание, иначе получишь поток вони прямо в лицо. А еще, если вам интересно, когда разбираешь тележку после ухода за больным, там подгузники и использованные влажные салфетки, так что аромат тоже не божественный.

Я наводила порядок в комнатах, выставляла еду на подносы, накрывала на стол и убирала со стола, застилала каталки. К счастью, мы с моим синим париком были настроены гиперрешительно, так что я ни разу ни на что не пожаловалась.

Что мне действительно давалось тяжело, так это смотреть на стариков и не иметь возможности с ними разговаривать. Патрисия строго-настрого приказала ни во что не вмешиваться. Я «осваивалась». Я обошла все учреждение, увидела большинство резидентов, но возможности сказать им хоть слово у меня не было. Я просто стояла в своих желтых кроксах и молча прислушивалась к тому, как мельница в голове безостановочно мелет слова. Я чувствовала себя гвардейцем у Букингемского дворца. Ну ладно, это я, конечно, загнула. Я все-таки не совсем столбом стояла, мне можно было говорить «Здравствуйте, мадам» и «До свидания, месье», и к тому же я улыбалась.

У меня, кстати, по этому поводу есть одна теория. Я уверена, что улыбка – это как бы такой бумеранг: когда отправляешь ее кому-то, она к тебе возвращается. И хотя это не всегда работает, мне все равно приятно так думать. В общем, я стояла и пачками рассылала всем эти свои улыбки, и многие даже бросали мне их обратно.

Когда заходишь в очередную комнату, ритуал каждый раз один и тот же.

– Это практикантка, она здесь на учебе, – с порога объявляет Патрисия, не дав мне представиться.

А потом спрашивает:

– Ничего, если она посмотрит?

Ответа она, впрочем, не дожидается.

В большинстве случае старушки сами тоже на меня таращатся, так что все честно. Некоторые смотрят удивленно, а кто-то даже встревоженно. Думаю, это волосы производят на них такое впечатление. Другие, более любопытные, разглядывают меня потихоньку, чтобы я не заметила. Многие тут же обо мне забывают, не обращают внимания, как будто я невидимая. Они печально смотрят куда-то в пустоту все время, пока их моют или помогают им поесть. Интересно, они делают как я – мысленно придумывают разные истории – или по-настоящему не понимают, что происходит, потому что слишком глубоко погрузились в себя?

На четвертый день произошла смена бригад, и я познакомилась с Лили.

– Привет, – сказала она, протягивая руку. – Теперь тобой я буду руководить.

Она меня старше лет на десять, не больше, могла бы быть моей сестрой. Невысокая, с короткой стрижкой и очками в зеленой пластиковой оправе. Она уже выходила из раздевалки и вдруг бросила:

– Классный цвет волос.

Я сразу поняла, что мы сработаемся. Поскорее натянула халат и, не говоря ни слова, последовала за Лили. Она постучалась в дверь к одной из подопечных и тут же направилась к окну.

– Здравствуйте, мадам Боссон! Скоро завтрак. Я пришла с Маргерит, это наша новая практикантка, сегодня она будет весь день меня сопровождать.

Я шепотом поздоровалась и забилась в угол – стояла там все время, пока Лили поднимала жалюзи.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Ну, эм-м… Смотрю.

Она нахмурила лоб, и тут ее лицо прояснилось:

– А! Ты раньше была в паре с Патрисией, да?

– Да…

Лили рассмеялась, и комнату залило светом – одновременно с солнечными лучами, которые она впустила в окно.

– Подойди-ка, поможешь мне отвести мадам Боссон в ванную. А потом мы сменим ей постельное белье и проводим в столовую.

Полетт Боссон была огромна. Она восседала на кровати подобно статуе Будды. Лили взяла старушку за руку и поискала глазами ее взгляд.

– Мадам Боссон, если не возражаете, мы сейчас покажем Маргерит, как это делается, чтобы потом она могла управляться сама.

– Вперед! – воскликнула бабуля, улыбнувшись ртом без единого зуба.

– Итак, сначала поднимаешь подопечного повыше, он может тебе помочь, ухватившись вот за эту перекладину. Потом одну свою руку заводишь за спину пациента и крепко давишь ладонью на противоположное плечо.

Затем Лили ухватила мадам Боссон за колено и перевернула. И вот бабушка уже сидит на краю постели – с таким триумфальным видом, как будто только что сквозь снежный буран взошла на Эверест.

– Вот видишь, – сказала Лили. – Ничего сложного. Только обязательно сама ноги сгибай в коленях, чтобы поберечь спину, а то к концу дня она начнет отваливаться, если сразу не выработать правильных привычек.

Пока Лили мыла мадам Боссон, та не переставая шутила, и я себя почувствовала почти в своей тарелке. Глаз я не отводила, но все-таки меня очень тревожил вопрос, смогу ли я это делать сама.

Первая половина дня промчалась со скоростью света. Лили привлекала меня к выполнению всех задач и показывала гораздо больше, чем просто механическую последовательность действий. Она сразу дала понять, что доверяет мне. Конечно, я все делала медленно и неуклюже, но знала, что с каждой новой попыткой буду справляться лучше. Домой я в тот вечер вернулась в ужасно странном состоянии. Выжатая как лимон, но при этом исполненная какой-то незнакомой решимости. Я повалилась на кровать, взяла мамину фотографию и прижала ее к груди. Впервые после Аварии я не чувствовала себя пустой ракушкой, которая бессмысленно болтается туда-сюда по волнам.

Я чувствовала себя полезной, на своем месте.

Глава 4. Цветочные имена

Я отвернулась к окну, настроение пасмурное. Взгляд теряется где-то там, за воротами, и даже дальше – за рельсами железной дороги. Сегодня поездов почти нет, да и те, что есть, – товарные.

Я представляю, какой была моя жизнь до.

Конечно, я больше не вспоминаю ту энергичную женщину, какой была раньше, ее нет уже очень давно. Я думаю всего лишь о последних годах, о ритме дней, медленном и надежном. Вызываю в памяти образы того ушедшего времени. Перед глазами проносятся картинки, мимолетные и многочисленные, будто хайку, японские стихи, которые я так люблю.

Утренний кофе и кот, сидящий рядом в ожидании, пока я его накормлю.

Рев старого пылесоса Женевьев.

Как она болтает, разогревая мне обед.

Газета, над которой я засыпаю, пока Репейник лежит, свернувшись у меня на коленях.

Сад, я совсем перестала за ним ухаживать; запахи земли.

Птицы, что щебечут в бамбуке, подступившем к самому дому.

Высокая слива, под которой я люблю сидеть и думать о том, какое хорошее варенье получится в этом году.

А здесь время течет по-другому. Я постоянно чувствую усталость и много сплю. Мир выглядит иначе: такое ощущение, будто я наблюдаю за ним откуда-то снаружи.

Другие суетятся, с деловитым видом входят и выходят из своих комнат. У них каждая минута на счету. А я все время тут. Я жду.

Я как будто сошла с карусели, а она продолжает вертеться без меня.

Сегодня, как и каждое утро, в дверь постучали ровно в семь тридцать.

– Здравствуйте, мадам Флоран, пора просыпаться.

Это была не та суровая женщина, которая командовала тут всю неделю. На кармане халата написано «Лили», и я вспомнила, что виделась с этой сиделкой в самый первый день. Девчонка, длинноногая, как фламинго, подняла жалюзи. Халат едва доходил ей до коленей, но в глаза бросалось не это, а два цветных пятна. Ярко-желтые сабо, украшенные ромашкой, и синие волосы.

«Молодежь уже не знает, что бы еще придумать, чтобы их заметили», – подумала я.

Бледной кожей и челкой, скрывающей лоб до самых бровей, девочка напомнила мне персонажей из японских альбомов, которые любила читать моя внучка, когда приезжала погостить. Я все никак не могла понять, что такого она в них находит; по-моему, начинать эти книжки полагалось с конца.

– Хорошо выспались, мадам Флоран?

Сиделка разговаривала со мной как с трехлеткой, поэтому я в ответ буркнула что-то невнятное. Она как ни в чем не бывало продолжила безмятежно болтать. Малышка, которую звали Маргерит, помогла мне встать. Ужасно не хочется признаваться, но без подмоги мне это уже не осилить.

Едва я встала с постели, как тут же проснулась боль в спине. Покатилась от шеи к ногам, отдаваясь в каждом нервном окончании. Я поморщилась и направилась в уборную.

– Может, вам помочь, мадам Флоран? – спросила девочка.

Я сердито мотнула головой. Не знаю, что меня разозлило сильнее – то, что она смеет мне такое предлагать, или то, что помощь мне и в самом деле не помешала бы.

– Уж наверное поссать я как-нибудь смогу сама!

Слова вырвались внезапно, я не успела их удержать, – твердые, как пули. Щеки у молоденькой девушки вмиг покраснели, она стиснула губы. Я закрыла за собой дверь уборной и с трудом уселась, вцепившись в поручень, который тут специально прикручен.

Подумала о том, что становлюсь злой.

Когда я вышла, сиделки сменили белье на кровати и вовсю болтали. Маргерит украдкой посмотрела на меня, робко улыбнулась. Я разглядела там, под синими волосами, совсем еще маленькую девочку, и мне стало за себя стыдно.

– Проводить вас в ванную? – предложила она, но на самом деле это был никакой не вопрос.

Мне хотелось опять послать ее куда подальше. Но я прикусила язык и позволила ей постоять рядом, пока я моюсь.

– Очень хорошо! – похвалила она меня, протягивая полотенце.

Подумаешь, подвиг!

Вообще-то я тоже всегда считала, что доброта – это очень важно. Когда поправляла ученика, обязательно находила, за что его похвалить, вместо того чтобы указывать на одни только ошибки. Поэтому я взяла себя в руки и ничего не сказала. Она старалась как могла, а я усложняла ей задачу. Просто уж очень это унизительно – прибегать к чьей-то помощи в таком интимном деле, как туалет. Я не злилась: я сгорала от стыда. И она тут была ни при чем.

Лили разложила на кровати одежду, которую я выбрала.

– Дальше вы справитесь без нас. Мы пойдем, а вы спокойно одевайтесь, хорошо?

Я молча кивнула, а она заглянула в карточку.

– Вижу, вы предпочитаете завтракать в комнате. Если вдруг передумаете и захотите спуститься в столовую, нажмите на звонок.

Я ничего не ответила. Снова отвернулась к окну и смотрела на рельсы. Если они считают, что я еще в состоянии самостоятельно одеться, значит, я, наверное, и позавтракать могу в тишине и покое.

– Увидимся, мадам Флоран, – бросила Лили, направившись к двери.

Младшая не сдвинулась с места. Она вглядывалась в меня своими темными глазами, будто безмолвно спрашивая: «Что такое? Что-нибудь не так?»

А она упрямая, эта малышка. Возможно, со временем из нее получится прекрасная сиделка. Пока же мне совсем не хотелось разговаривать. Да и к чему? Я застряла в этой тюрьме на веки вечные, и никому нет до меня дела.

Даже моему коту.

– Маргерит! – позвали из коридора.

Она не сводила с меня глаз и всё не решалась уйти. Наконец нагнулась ко мне и сделала вид, будто поправляет букет на тумбочке.

– Виолетт, – прошептала она. – Вы заметили, что нас обеих зовут именами цветов?^[4] Забавно, правда?

И она вышла из комнаты, оставив после себя аромат ванили.