Kitobni o'qish: «Чужие сны»
Text Copyright © 2019 Дарья Сойфер
Автор изображения на обложке Jessica Lia
Изображение на обложке использовано с разрешения https://www.stocksy.com/ ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019
* * *
Моему другу Мураду – за месяцы в ритме рока
1. Спи, как доктор прописал
Лия
ПОД НОГАМИ ГРЯЗНЫЙ тающий снег. Жижа, размазанная по асфальту сотнями ботинок. Серые сугробы с черными пиками. Ветер треплет полосатые ленты: возможен обвал сосулек. Люди мнутся у перехода, светофор безнадежно мигает желтым. Слева, справа ползут машины. Не разглядеть фар, номеров. Все одинаково забрызганы грязью. Кто-то притормаживает – и словно прорывает дамбу: толпа валит на другую сторону.
Поворачиваю голову вправо – вниз по дороге площадь. Холодно, мокрые волосы прилипают к щекам. Бегу к темному гранитному зданию. Все спешат, пригнувшись от ветра. Одна фигура, отделившись, сворачивает между домами. Мужчина. Иду за ним. С тихим жужжанием светится над головой неоновая вывеска. Он крепко сжимает пакет в руке. Высокий, сутулый. Размашистые шаги. Даже не видит, куда наступает, штанины мокрые от снежного месива. Под ногами хрустит соль. В проулке темно. Еле поспеваю за ним. Воздух густеет от темноты, кажется, я уже не различаю его в тени дома. Нет, вон он. Снова переходит дорогу. Оглядывается по сторонам. Пугливо? Растерянно? Не вижу. Торопливо заходит в магазин. Звон колокольчика, хлопок двери. Вывеска «Фарфор», широкие яркие витрины. Чайник, чашки, блюдца. Все такое английское, утонченное. С крохотными гусями в синих шапочках.
Не могу открыть дверь – пальцы не слушаются. Изо всех сил стараюсь взяться за длинную металлическую ручку. Конечности будто чужие, набитые мокрым песком. Ну же, мне надо войти! Скорее! Рука падает тяжелой плетью. Тело мякнет, оседает на грязный асфальт. Стой, стой, не падай! Прижимаюсь лбом к холодному дверному стеклу. Тюлевая занавеска, плохо видно. У прилавка горит свет. Вот он, тот человек. Что он говорит? Машет рукой. Кажется, кричит.
Воздух влажный, текучий. Обволакивает голову, глаза, уши. Тянет вниз. Звуки вязнут в киселе, глохнут. Мимо плывут машины, мутный свет фар. Тело сползает вниз по стене. Кто-нибудь! Помогите! Помо… Нет. Никто не видит меня.
Взгляд упирается в шершавую стену. Кусочек краски откололся, под ним виден почерневший кирпич. Как же хочется спать… Нет, нет, нет! Не закрою глаза! Из тишины доносится звон колокольчика. Тот человек! Он выходит на крыльцо. Бледен, глаза блестят. Темные, пустые. Отчаяние. Эй, стой! Ты должен услышать меня! Я тут! Эй! Не видит. Он не видит меня. И не слышит. Почему рот не открывается? Я должна кричать! Кто пропитал мои легкие смолой? Пусть остановится, пусть обернется! Он не должен идти туда… Нет, не видит. Проводит рукой по лицу, словно стирая с него всякое выражение. Идет понуро. Стой, обернись! Но я ведь знаю уже, что не обернется. Сутулый силуэт расплывается от слез. Не ходи…
Он резко сворачивает на проезжую часть, срывается с тротуара под колеса. Жалобно визжат тормоза, еще бы чуть-чуть – и все кончено. Но из-за первой машины вылетает вторая. Летят брызги лобового стекла. Медленно, торжественно. Искрятся от света фонарей, сверкают, и это сияние сливается в слепое пятно. Осколки падают на асфальт. Как тихо… А он лежит. Глаза широко открыты. И в гладкой черной луже вокруг его головы отражается небо. Что ты наделал?..
Лия повернулась на спину, открыла рот, тяжело дыша. Это липкое похмелье кошмара… И почему она вчера не послушала врача и не выпила таблетку? Пусть бы сохло во рту, пусть бы дрожали руки, а сердце стучало барабанной дробью. И даже мысли вяло барахтались бы, как муха в желе. Тогда не пришлось бы видеть того человека. Снова.
Осторожно, стараясь не шелестеть одеялом, Лия приподнялась, оглядела палату. Кажется, из них всех самым нерадивым пациентом сегодня оказаласьименно она: пропустила очередной прием лекарств, а потому не спала глубоким медикаментозным сном, как остальные. Странно, что соседки сегодня проявили такое смирение, ведь именно женское отделение славится изобретательностью: они готовы на все, чтобы избежать лишней дозы аминазина. Ходят же пугалки про выпадение волос, зубов и раздутые задницы.
Лия вела себя примерно, до уколов не доходило, но и таблетки в какой-то момент стали ей мешать. Ведь единственное, что можно делать в больнице беспрепятственно, – думать. А как раз этого лекарства лишают. Ничего, сегодня она попросится на прием к профессору, поговорит снова. Может, сменит препарат или даст совет хотя бы. Все что угодно, лишь бы не видеть этот сон.
Желая реабилитироваться, Лия скользнула на прохладный потертый линолеум и босиком на цыпочках дошла до подоконника. Во-первых, резиновые тапки скрипели и чавкали, во-вторых, балетное прошлое сделало ходьбу на полупальцах привычкой.
На широком, почти полуметровом подоконнике всегда было удобно сидеть. Чугунная батарея греет снизу, голубые ели, увешанные вороньими гнездами, отвлекают от желтых стен. До завтрака еще около часа, а значит, получится записать все в дневник до обхода. Профессор просил записывать каждую деталь и непременно сразу после пробуждения, иначе что-то важное сотрется из памяти.
Но не успела Лия записать и дату, как женщина на койке у окна встрепенулась, села, безумно вращая глазами. Как-то ее зовут?.. Нет, так сразу и не вспомнишь. Новенькая. Вчера ее накололи, называли только по фамилии. Диагноз – параноидальный психоз, кажется.
Лия отвела взгляд, стараясь не шевелиться. Что бы там ни было у новой соседки по палате, лучше не привлекать к себе внимание. Сейчас детонатором может сработать что угодно: звук, резкое движение… Даже сам факт, что есть слушатель, может спровоцировать волну бреда.
Но женщина окружением интересовалась мало. Нет, ее заняла собственная подушка. Боковым зрением Лия отметила, как новенькая испуганно отползла в другой конец кровати, поджала ноги, обхватила колени руками и отчаянно замотала головой. Кажется, без релашки1 не обойдется. Теперь бы как-то мимо пройти к посту, чтобы еще не напала… Параноики такие: вдруг решит, что Лия – вселенское зло или дочка Сталина? Как задвинул недавно один дед, который все боялся, что она сдаст его на Лубянку, и высматривал в окне черную «Волгу». Потом все, ничем не переубедишь. И как хочешь спи в одной палате с такой соседкой, зная, что та нападет в любой момент. И хорошо, если успеешь вызвать медсестру.
Новенькая поначалу никак не реагировала на Лию, но стоило последней расслабиться и поверить, что она в безопасности, как женщина разогнулась пружиной и дугой прыгнула на подушку. Лия шарахнулась в сторону и больно ударилась локтем о железную спинку кровати.
– Да чтоб тебя… – не сдержалась она, потирая руку.
Взгляд вытаращенных глаз тут же переметнулся на нее.
– Ты с ними заодно, да? Они подослали тебя проверить? – Сухие искусанные губы новенькой почти не шевелились, было больше похоже на чревовещание.
– Нет, они меня тут тоже заперли. – Лия осторожно, без резких движений, продолжала пятиться к двери.
За пару месяцев нетрудно было раскусить врачей с их приемами и научиться применять на практике полученные знания. С бредом спорить не стоит, лучше подыграть. Тогда пациент раскроется и перестанет воспринимать тебя как врага. И агрессии меньше, а именно это сейчас Лию волновало больше всего.
– И твою подушку тоже набили мертвыми воронятами? – Недоверие новенькой сменилось заговорщическим азартом.
– А мою? – Блаженная шизофреничка с первой койки тоже проснулась и с любопытством потыкала в собственную наволочку.
– Всем! – разошлась новенькая. – Всем набили. Вот! – И принялась вдохновенно драть подушку, разбрасывая перья.
– Ой, надо же, – заулыбалась блаженная. – И у меня. А почему перья белые?
– Они их красят. – Новенькая так возбудилась, что даже привстала на коленях. – Чтобы никто не догадался. Если поджечь – краска слезет, и они будут черные.
Диалог явно заладился, и Лия, воспользовавшись этим, метнулась в коридор, на пост. Зажигалок в палате не водилось, но ждать, пока команда мечты найдет способ высечь искру, не хотелось… А как было тихо в выходные! Блаженная бродила по коридору и исцеляла верующих, вторая шурочка2 писала диссертацию о роли падших ангелов в грядущей третьей мировой войне. Женщина в возрасте, тихая и интеллигентная, общалась с врачами покровительственно и считала, что находится здесь, чтобы контролировать их деятельность. И вот подселили эту, с воронятами… Ладно уж. До обхода потерпеть, а там напичкают релашками. Если особо отличится, то и аминазином. Бедолага.
– Татьян Иванна! – Лия подлетела к сестринской, где спала постовая медсестра: пост в такую рань пустовал. Видно, спокойная выдалась ночь.
– Оу! – Жилистая, широкоплечая Татьяна Ивановна дернулась с кушетки и моментально сбросила шерстяное одеяло вместе с остатками сна.
– Там новенькая…
– Коломийцева? С параноидом?
– Да, она шумит, подушку рвет. Воронята там у нее…
– Ладно, причешем3. Тут пока посиди.
Снискать благоволение Татьян Иванны удавалось единицам, и Лия была в их числе. Во-первых, за ней не приходилось убирать, во-вторых, хрупкое маленькое тельце бывшей балерины вкупе с глазами олененка располагало к себе почти всех обитателей больницы, даже сотрудников. За исключением особо зацикленных параноиков. Но им в принципе не угодить.
– Танечка, Бутраковой из шестнадцатой поставьте три кубика… – В дверях сестринской показалась взлохмаченная седая голова доктора Фомина. – Лия?
– Здрасьте, Владимир Степанович. – Она пожала плечами. – Тут только я.
– Что так? Опять не спалось? – Он поправил очки, и стекла блеснули, отразив окна.
– Да там Коломийцева… Татьяна Ивановна ищет вас, наверное…
– Ладушки…
Он уже развернулся, но Лия окликнула его в последний момент:
– Владимир Степанович, а можно к вам… ну, на прием?
– Срочно?
– Да так, обсудить хотела… но если вы с ночного…
– Да ничего, все равно ты мне нужна была. – Он кашлянул, разгладил пальцами встопорщенную щетку усов. – Сегодня бабушка твоя приедет – спустишься после обхода. Час вам даю, у меня все равно пациент, а потом поднимайся.
– Бабушка? Но она же… В смысле мы не договаривались, и потом…
– Лий, – он укоризненно улыбнулся и погрозил пальцем, – встретишься. Другие бы вон за встречу что угодно отдали.
– Но я не…
– Вот и ладушки. – Фомин исчез так же быстро, как и появился, оставив Лию одну наедине с этой новостью.
Выходить из отделения разрешали не каждому, но это был тот случай, когда поблажка не радовала. Да, другие местные обитатели скучали по родным. Если их, конечно, помнили. Наверху, на четвертом этаже, бродили, шаркая ногами, бабки-нарушки4. Нечесаные, с потерянным взглядом, в бесформенных рубищах в ромашку. Дина, суицидница со стажем, которую выписали в прошлом месяце, называла их зомбяками. Они то вспоминали внуков, потом забывали снова, то вдруг принимали других за каких-то родственников. Может, если бы бабушка Лии вот так жила в трогательном ожидании теплоты, встреча с ней имела бы какой-то смысл.
Но нет. Валентина Михайловна руководствовалась единственным правилом: «люди скажут». Надо одеваться вот так, а то люди скажут. Не надо слушать музыку, а то люди скажут. Надо поступать в институт, а то люди скажут. Нельзя в психушку, а то люди скажут. Кто эти люди и почему они должны что-то говорить, Лия не знала. А потому предпочла просторную палату, пусть и с соседями, душевные беседы с доктором Фоминым и место, в котором никто ничего не скажет, а понятие нормы размыто. Не мешаешь другим? Молодец. Мешаешь? Скушай, деточка, нейролептик. За папу, за маму, за дедушку Толю из третьего отделения, который иначе запросто придет ночью и укусит за бочок. И нет, совершенно не фигурально. Зубами.
Лия выглянула в коридор: отделение еще не проснулось, только слышалось подвывание Коломийцевой. Поймали, стало быть, и через пятнадцать минут жизнь вернется в привычное русло.
На посту никого не было. Лия подошла к столу, воровато огляделась. Пробежалась пальцами по ко-решкам историй: Самохина, Сидорова… Вот. Спивак. Не хотелось, конечно, терять доверия Татьяны Ивановны и Фомина, бабушку подставлять… Просили же ее внятно и по-человечески: не надо приезжать. В смысле вот совсем не надо. Но нет, недели даже не прошло. Так что сама виновата. Ну, прокатится впустую, может, потом уже не захочет.
Нет? Никто не идет? Отлично. Пролистала свою историю, вытащила маленькое, подписанное корявым, убористым почерком Фомина разрешение на выход – и спрятала под мышку. После Татьяны Ивановны на пост заступит рыжая и злая Заварзина, или коротко по-местному Заза. А она дотошная. Без разрешения не выпустит. А Лия что? А Лия просто сделает грустные глаза.
Завтрак прошел быстро, потому что это не та церемония, которую хочется растянуть: в молчаливой компании соседок по палате склизкая овсянка кажется еще более пресной. На обходе Фомин только коротко кивнул в сторону Лии – значит, все обсуждения на приеме. И Лия с остальными дееспособными коллегами по цеху отправилась на трудовую повинность.
– Спивак, держи, пыль вытираешь в холле. – Заза всучила Лие тряпки и пульверизатор.
– А мне почему полы? – возмутилась худая и угловатая, похожая на черенок швабры тетка.
– Потому что за ней все равно перемывать, – отрезала Заза. – Разошлись!
Лия не спеша взялась за цветы: медленно, методично вытирала каждый лист. И торопиться некуда, и интересно, что будет, когда придет бабушка. Телефон на посту зазвонил, едва Лия закончила с фикусом.
– Эй, Спивак, – окликнула ее Заза. – У тебя что, прогулка сегодня? Пришли там к тебе.
– Не знаю. – Лия невинно склонила голову, кося под свою блаженную соседку с шизой.
– Так… – Заза сурово влезла в историю, жалобно зашуршали страницы. – Нет тут никакого разрешения. Не выпущу. Ясно?
Сказано это было надсадно, с какой-то специальной театральностью. Мол, а теперь падай на колени и молись. Такого удовольствия Лия никому доставлять не планировала.
– О’кей. – Она равнодушно дернула плечом и, развернувшись, маленькой трудолюбивой пчелкой направилась к следующему цветку.
– Семеныч, – озлобленно рявкнула в трубку Заза. – Не выйдет она, нет разрешения… Что? А мне все равно, что там дед сказал… Без разрешения никуда не…
– Дед? – Лия замерла. – Подождите, За… Елена Вячеславовна, а что, там мой дед приехал?
– Дед, баба… Ты остаешься в отделении.
– А вы не могли бы еще раз поискать? Ну пожалуйста.
Лия сделала фирменное движение бровями. Но Зазу этим было не пронять.
– Я уже смотрела.
– А там? – Лия перегнулась через стол к лотку с результатами анализов и, изобразив неуклюжесть, уронила его на пол. Подкинуть разрешение было делом техники.
– Ты что себе позволяешь?! – взревела Заза и швырнула трубку на стол.
– Да я соберу, сейчас вот…
– Не трогай! Перепутаешь еще!
Кряхтя, Заза опустилась на корточки и принялась собирать маленькие листки, перемежая каждое свое движение добрым ругательством.
– А это что?.. – Лия аккуратно ткнула в нужную бумажку.
– Тебя не каса… – начала было Заза и нахмурилась. – Откуда оно здесь?.. Так и быть, спускайся, можешь идти.
Дед. Это меняло все. Но почему он все-таки приехал? Ведь поссорились в последний раз. «Ляжешь в дурку – разговаривать с тобой не буду» – вот и весь вердикт. А смысл ему объяснять? Он прожил с бабушкой много лет и уже сквозь пальцы смотрел на ее вечное ворчание. Лия пыталась привыкнуть. Честно. Но не смогла. Изнутри добивали сны с мертвым мужиком, извне – претензии бабушки. Разве она могла понять, что, кроме балета, Лия ни с чем не хотела связывать жизнь? Нет. Валентина Михайловна видела лишь восемнадцатилетнюю девицу, которая завалила ЕГЭ, отказалась от института, ничего не делала и не выходила из дома. Но жаловаться деду… неблагодарно как-то, Лия это понимала. Что бы там ни было, долг перед бабушкой неоплатный. Лишиться дочери и зятя в один день, тащить на себе подростка со странностями и депрессиями через всю старшую школу до выпускного… через больницы и закидоны… Однако можно было бы пореже всем этим попрекать.
И дед, и бабушка были против решения Лии сдаться в руки психиатров. Но каждый по своим причинам. Бабушка – потому что «люди скажут», дед – потому что не дала шанса им разобраться в ее проблеме. «Да что ты там этому Фомину по полтора часа рассказываешь?! Почему родным не сказать? Что он там несет про ранние признаки шизофрении?..»
Нет, Лия как решила один раз, что не станет грузить стариков своими проблемами, так и не отступала от своего решения. Это были ее мучительные кошмары. Им все это знать не надо. Она достаточно доставила хлопот: чего только стоили те полгода реабилитации после травмы. Сложный перелом, штифт… И это, и даже автокатастрофу, унесшую жизнь родителей вместе с ее мечтами о балетном будущем, Лия готова была пережить. Но каждую ночь снова и снова слышать визг тормозов, видеть искореженные тела и машины…
Нет, сама она с этим справиться не могла. Упаковала себя, перевязала красной ленточкой – и вручила доктору Фомину. Лечите, колите, укладывайте в хвойные ванны. Что хотите, только пусть это прекратится и пусть бабушка с дедушкой не видят ее такой. Избавить их от обузы казалось единственным правильным и взрослым решением.
Лия накинула толстовку и сбежала вниз по лестнице.
– Опять раздетая? – Бабушка вместо приветствия сухо поджала губы. – Ноги голые. Вот куда эта срамота! Я тебе лосины теплые передавала – где они? Шрамы эти светить… Люди скажут, что тебя дома покалечили…
– А я им сама всем так и говорю. И доктору Фомину. На каждом приеме. – Лия чмокнула холодную бабушкину щеку. Так привыкла наблюдать за зимой только из окна, что странно было ощутить ее холод губами. – Дед, ты как?
Дед тоже напрягся, но не оттого, что не увидел лосин. Старался не разрыдаться. Ох уж эта дедова сентиментальность…
– Да ладно тебе. – Лия повисла у него шее, прижалась к колючему и влажноватому от мокрого снега пальто. – Все ж нормально.
Он стиснул ее в объятиях, содрогаясь от полукашля-полурыдания. Пахнуло табачным дымом. Опять закурил. Небось прячется от бабушки в гараже, дымит, а потом трет руки керосином, чтобы перебить запах…
– Лиш, поехали домой, а? – шептал он. – Ну хватит уже. Ну доказала, что хотела. Поехали, а?
– Что ты там ее уговариваешь? – Бабушка деловито хмыкнула. – Взрослая она, куда деваться. Совершеннолетняя уже. Хочется человеку себе болезней выдумать? Хочется ничего не делать и в больничный потолок плевать? Пусть.
– Ба… – Радость от встречи осыпалась мелкой пылью. – Не надо…
– Да нет, ты делай что хочешь. Тебе же на других наплевать? Внимания тебе мало, наверное, было, да? Давай насобирай диагнозов. Шизофрения там, депрессия. Пусть пишут, не стесняются. Только вечно они тебя тут на казенных харчах не продержат. Опомнишься, но поздно! Ни образования, ни работы. И клеймо на всю жизнь.
– Ба, нет ничего такого…
– А я вот знаешь что? Я пойду к врачу твоему, и пусть он мне все скажет. Как есть. Чего он тебя тут держит. Может, тебе просто отдохнуть надо? Хотя непонятно, где ты так устала. Мы вон с дедом по сорок лет на двух работах – и ничего. Но ты отдыхай.
– Иди. – Лия равнодушно кивнула на дверь, и Валентина Михайловна слегка опешила от неожиданности. – Ну, чего ты? Иди спроси, какие я себе диагнозы выбила.
– И пойду! – Женщина упрямо всучила мужу пальто и двинулась к лестнице.
– А ты уверена? – озадаченно спросил дед.
– Если ее и пустят, то Фомин ничего даже обсуждать не станет. Пойдем, там диванчик есть.
Лия увлекла деда в широкий коридор, где в это время было тише всего, и усадила рядом с собой.
– А там кто? – Дед вытянул шею, пытаясь разглядеть кого-то у Лии за спиной.
Лия обернулась: из дальнего окна торчали жуткого вида ноги.
– А, это так. Бомж местный, Ржевский.
– Правда его фамилия?
– Не знаю, но ржет громко. Он тут каждую зиму торчит, а вот сейчас цикл на сигареты выменивает. Ну, циклодол. У нариков.
– Да что ж это, Лий! – Дед насупился. – И ты так спокойно… Может, позвать кого?
– А толку? Всех окон от него не позапираешь.
– Ладно, – вздохнул дед и сосредоточенно посмотрел на Лию. – Давай домой, а? Если надо, будешь сюда ездить хоть каждый день. Но не дело так… Как будто мы тебя в приют сдали. Ты нам нужна. И если Валя гундит иногда – она со всеми так. И меня пилит. А хочешь жить отдельно… Ты ей только не говори пока, но «волжанку» я продал. Толку? Все равно не езжу. А гараж вот утепляем c дядь Толей. Помнишь его? Из шестого дома. Чернышев из «Мостостроя» пеноплекса дал на ворота. Племянник Зинкин, Витек, заходил, помог. Будет тебе этот, как его… показывали вот недавно как раз по второму… лофт.
Лия удивленно округлила глаза.
– А что? Гараж кирпичный, кооперативный, я там и зимой не раз ночевал, и с мужиками сидели. Чем тебе плохо?
– Я подумаю, дедуль, правда… Спасибо. Но ты не переживай, здесь нормально. Серьезно…
– Нет, это безобразие! – Бабушка локомотивом влетела в коридор, возмущенно пыхтя. – Разговор с родственниками – только в пятницу после обеда! А если мне неудобно?
– Ну тогда можно и без разговора. – Лия встала.
Она бы посидела еще немного с дедом, даже прошлась бы по территории. Но бабушка… Фомин четко сказал: никакого стресса. Значит, сбежать сейчас – это именно то, что доктор прописал.
– Ты уже? – Дед расстроенно опустил плечи.
– Мне еще на прием сегодня, потом процедуры. – Лия сунула руки в карманы толстовки. – Да не смотри ты так, никакой ледяной воды и электрошока.
– А может, и зря. – Бабушка раздраженно дернула головой. – Тогда бы не занималась ерундой. Носятся с вами…
– Пока, дедуль. – Лия клюнула деда в сухую щеку и сдержанно кивнула Валентине Михайловне. – Спасибо, что приехали.
Уходить, зная, что в спину тоскливо смотрит дедушка, было непросто. Разговор с Фоминым сейчас был нужен как никогда. И не просто прием психиатра. Сеанс с психоаналитиком. Нужно было, чтобыкто-нибудь выслушал, не перебивая. Попытался понять, не осуждая, не обвиняя в эгоизме, как это постоянно делала бабушка. Почему Лия и сбежала из дома.
Перепрыгивая через ступеньку, Лия быстро добралась до знакомого кабинета. Торопилась скорее оказаться в тихой комнате, пропахшей книгами, где со стен на тебя смотрят великие профессора, а один из них сидит прямо напротив. Чем быстрее он скажет хоть что-нибудь своим добрым, умиротворяющим голосом, тем быстрее испарятся угрызения совести перед дедом. А может, Владимир Степанович предложит поговорить за партией в шахматы… Он все-таки удивительный человек, Владимир Степанович.
Забыв про формальности, Лия толкнула дверь и застыла на пороге. На диванчике в кабинете профессора сидел парень. И уж точно он не был здешним пациентом: мотоциклетная куртка с красными лампасами, длинные курчавые волосы, стянутые в маленький высокий узел, драные джинсы… Лия и забыла уже, что бывает какая-то одежда, кроме пижам и ночнушек, и машинально одернула толстовку, завела ногу за ногу, прикрывая шрамы. Парня трудно было назвать таким уж красавчиком, но пристальный колючий взгляд черных глаз непонятно смущал.
– Лия, ну что ж ты так… без стука… – Доктор Фомин, которого она заметила только теперь, не ругал, а скорее мягко журил. – Это Мурад, познакомься. Мы недолго, полчасика. Подождешь в коридоре, ладушки?
