Kitobni o'qish: «Сплетня», sahifa 3
Когда, совершенно взмыленный, он всё-таки вернулся с жертвенным курёнком, гастрономическая жизнь в его дворе уже била ключом. Кто-то услышал Гумалин вопрос к соседке и, метнувшись домой, принёс сыр, кто-то – вино, кто-то – овощей с огорода, муки уже было даже с избытком, а асызбал Гумала и сама запасала на зависть многим. На козлы во дворе примостили припасённые Хасиком для починки сарая широкие доски – получился вполне достойный, просторный стол; на костре закипала мамалыга; ждали только курёнка тётки Веры, обречённого украсить весь этот пир.
Когда Гурам привез Астамура с Асидой, праздник уже вышел на линию высшего накала: сыпались тосты, лились песни… Над горами занимался прозрачный рассвет.
– Вот это да! – потрясённо выдохнула молодая жена, никогда такого не видевшая в своем городском быту. – И часто у вас такое?
– Бзиала бабаит, спха, – поднялась ей навстречу Гумала, – добро пожаловать домой, доченька…
* * *
Бзиала бабаит, спха…
Астамур вдруг представил, как держит на руках маленькую дочку, всматривается в её личико. Добро пожаловать в наш мир, доченька.
Ну уж дудки: парень будет! Сын! Астамур упрямо замотал головой и потёр ладонью лоб: какая сейчас разница? Что делать-то, как её от уберечь сплетен?
То есть, как уберечь их обоих: Асиду и ребёнка. Асиду и… дочку.
* * *
У них не было друг от друга тайн. Просто не получалось: даже если бы кто-то из них и хотел бы что-то скрыть, то в доме сразу становилось как-то колюче и неуютно, словно воздух менял структуру – и оба это прекрасно чувствовали.
Мило покруглевшая Асида подпёрла щёку кулачком, глядя на обедающего мужа. Пару минут она молча его разглядывала, потом вздохнула и произнесла:
– Всё-таки, не показалось. Говори уже, а?
– Как ты думаешь, почему уволился Валера? – словно невзначай обронил он, старательно пережёвывая пухлый лаваш.
– Валера? Который?
– Ваш молодой товаровед.
– А! Слушай, это удивительная история, – Асида захлопала ресницами и откинулась на спинку стула, – такой перспективный, и у начальства на хорошем счету – и чего ему тут не хватало? Вроде, планировал у нас как минимум до начальника отдела дорасти – и вот на тебе. Чудеса. А почему ты спросил?
– Потому, что я знаю природу этих… чудес.
– Тогда поделись, – улыбнулась Асида, пододвигая к нему стакан чая. – Про чудеса всегда слушать интересно.
– Честно говоря, – Астамур почесал бровь, – не уверен, что тебя это так уж порадует.
– Слушай, не томи уже, а? Выкладывай, что у тебя там.
– Валера твой боится. Меня.
От неожиданности кулачок Асиды даже соскользнул с подбородка:
– Тебя?! Да он тебя видел-то раз в жизни, небось. Когда ты кинулся его за чемоданы благодарить.
– Ну вот ему и оказалось достаточно. Потому что подружки твои сделали из этого удивительный вывод: они решили, что в следующий раз я его в тихом уголочке придушу.
– Что за чушь?!
– Действительно, чушь: наверняка они себе рисовали что-нибудь более джигитское и кровавое. Хорошо: прирежу.
– Аста!!
– И более того, – буднично добавил будущий отец и несостоявшийся убийца, пропитывая соусом хлеб и подчищая тарелку до блеска, – он сам, видимо, сделал такой же вывод.
Асида прищурилась, подозревая, что сейчас прозвучит главное. Астамур внимательно осмотрел тарелку на свет, нашел не до конца протертый след от соуса, кхекнул, как охотник, обнаруживший нору, и уверенным, быстрым жестом прикончил капли.
Гордо предъявил идеально чистую тарелку жене, но та лишь поджала губы и наклонила голову к плечу, глядя исподлобья: ну?
– Ну чисто же, ну что ты, – вздохнул Аста. – Похвалила бы, что ли: меньше мыть. О тебе же забочусь… Ну, – пожал он плечами, понимая, что тянуть дальше некуда, – можешь и не хвалить, как знаешь. Видишь ли, кто-то придумал, что вы в том поезде познакомились несколько ближе, чем хотелось бы ожидать, и что я об этом как-то узнал и пылаю справедливым гневом.
Асида посмотрела на свой живот, погладила его и вдруг, словно споткнувшись, замерла на миг и – расхохоталась.
Уф, выдохнул Астамур, пронесло. Теперь всё будет в порядке.
– И правда, какое удачное совпадение! – хохоча, признала Асида. – Господи, почему я сама такое не придумала? Я же могла бы тебя вволю дразнить и мучить предположениями.
Астамур отодвинул пустой стакан, поднялся и подошёл к ней, озадаченно глядя на её живот.
– Меня, честно говоря, мучает другое предположение, – признался он, почесав теперь затылок. – Как ты думаешь: а вдруг, всё-таки, дочь?..
* * *
Отсмеявшись и проводив мужа на работу, Асида прислушалась к себе. Да, что-то не так. Что-то свербит. Надо бы разобраться, а то так и будет скрести на душе, мешая жить и радоваться.
А жить Асида любила именно для того, чтобы радоваться. Особенно теперь, когда, после стольких лет затаённого страха бесплодия, внутри теплилось что-то удивительное и не до конца понятное.
Кто мог это всё придумать – вот в чем вопрос. Всю эту историю с Валерой. Да ещё напугать его так, что даже из города сбежал.
Ну ладно бы эта командировка была чем-то из ряда вон. Так ведь нет. И сама Асида ездила с отчётами не реже раза в два-три месяца, и коллеги её постоянно по какой-нибудь служебной надобности оказывались в поездах. Всякое бывало – и по двое, и по трое в купе. Не при царе, чай, живем, нет такого, чтобы для юных леди свой отдельный дортуар и для джентльменов – тоже отдельный. Что за чушь? Да видели бы они второго её соседа в том же купе – а главное, слышали бы: храпел мил-человек, аки простуженный кашалот. И матрона ещё какая-то была, весьма корпулентная. Валера ей даже уступил свою нижнюю полку – боялся, небось, как бы она ночью на него всем своим весом не сверзилась.
А в итоге на него (и на неё саму, Асиду) сверзилось нечто иное. И как легко подхватили девушки-коллеги, надо же… Им только пищу для сплетен дай, а уж ферментов для переваривания у них в запасе всегда достаточно.
Подхватили – да, но кто начал-то? Тамара-разведёнка? Или Эсма-болтушка? Или Занда, подружка закадычная, язык без костей?
Нет, не так. Столько лет в одном коллективе, с одним мужем, с одними подружками – и не было сплетен. Тут причина должна быть: кто-то подтолкнул. Зачем? Кому-то понравился Валера, а она, Асида, с ним по командировкам разъезжает, чемоданами грузит? Или этот самый Валера чьих-то намёков не уяснил, вот и, с досады, ему пригрозить Астамуром решили? Странный способ. Или он, не дай бог, прихвастнул тем, чего не было, ну, по нетрезвости, например. И? На дурака вроде не похож, а что Астамур этого так не оставит, и себе дороже выйдет – это ж и без гадалок ясно. К тому же, в итоге перспективное место потерял именно Валера, а не кто-то другой.
Нет, через Валеру не получается. Попробуем через Астамура. Предположим, это на него кто-то глаз положил – а что он верный супруг и примерный семьянин, всему городу известно. И вот, этот «кто-то» решается намекнуть, что, мол, жена-то гуляет – отомсти ей!
Ого, подумала Асида, эдак уже целый детектив получается. Странно, никогда меня на такие фантазии не тянуло – не иначе, как гормоны играют.
Она усмехнулась и слегка пощекотала живот. Из глубины отчетливо пнули. Охнув от неожиданности, Асида согнулась и изумлённо заморгала. Это было совершенно новое и совершенно потрясающее ощущение. И – осознание: маленькая рыбка, живущая где-то внутри, не только отлично читает её мысли, но и предельно ясно выражает своё отношение к ним.
– Ну ладно, ладно тебе, – примирительно произнесла Асида, глядя на собственный живот (вот бы увидел кто – совсем, подумал бы, рехнулась! с чревом беседует). – Ты полагаешь, это не из-за папы? (ох, и это тоже впервые: пусть и мысленно, но назвать Астамура – папой).
Внутри кувыркнулись.
– Но тогда я просто теряюсь в догадках. Валера – не подходит, Астамур… то есть, папа – ты настаиваешь, что тоже нет. Но причина-то быть должна? Почему-то же кто-то эту историю придумал?
Асида даже потёрла сморщенный нос. Но подсказок больше не поступало – надо было искать варианты самой.
Ну и ладно, подумала она, отложим пока.
Но вообще говоря… Сплетня. Про неё. Про Асиду. Надо же.
* * *
Гунда позвонила в дверь внезапно. Честно говоря, она долго – минут двадцать – собиралась с духом, чтобы отважиться нажать на кнопку звонка, но, когда Асида, наконец, открыла, это было трудно заподозрить. Сияя улыбкой, Гунда заструила тщательно заготовленную речь:
– Обара, здравствуй, Асида, помнишь, ты обещала мне выкройку сарафана? Мне как раз удалось достать симпатичный отрез, не дашь ли выкройку, раз такая удача?
Асида подняла брови, открыла рот, чтобы изумиться вслух, но, передумав, вежливо посторонилась:
– Добро тебе, Гунда, заходи. Какой сарафан – ээээ… с юбкой-клеш?
Гунда с преувеличенной готовностью кивнула. И тихонько выдохнула: вроде бы, срослось. Все знают, что Асида отлично шьёт. Авось, ничего не заподозрит.
– Ээээ… хорошо, я поищу, – озадаченно произнесла хозяйка. – Не очень помню, правда, где она лежит. Уж года, наверное, два как мы с тобой об этой выкройке говорили. Кофе?
– Ну что ты, не стоит, не хочу тебя утруждать, – смутилась Гунда, но потом подумала, что за кофе-то оно проще будет подступиться к главному, зачем пришла, и добавила: – Впрочем, разве что у тебя есть немного молока…
Не сказать, чтобы Гунда входила в число её закадычных подруг, поэтому Асида, помешивая кофе, настороженно ждала, когда гостья скажет главное. Но вся Гундина смелость ушла на решение нажать кнопку звонка, поэтому она просто сидела молча, сложив руки на коленях. Асида вздохнула. Всё сама, всё сама.
– Ты пришла только за выкройкой? – будничным тоном спросила она, ставя перед гостьей маленькую керамическую чашку.
Гунда повертела в пальцах обжигающие бока, слегка ковырнула ногтем наплывы обливной эмали, потом сглотнула – чего тянуть, глупо же? – и тихо произнесла:
– Нет… Скажи, Асида, ты… ты не знаешь, куда уехал Валера? Может… может быть, он оставил тебе адрес?
Честно говоря, в деятельном Асидином мозгу уже роились предположения по поводу цели столь неожиданного визита. Но такого поворота она не ожидала и потрясенно уставилась на приятельницу:
– Мне?! Зачем?
Гунда покраснела так густо, что Асида перепугалась, как бы с ней не случился удар.
– Обара, у меня, конечно, нет его адреса, откуда – но почему ты вообще подумала, что он мне его оставил?
– Потому что вы… – еле слышно прошептала Гунда, – потому что все говорят, что у вас…
Ага.
Ну, вот сейчас мы всё и узнаем, подумала Асида. Забавно: первая из её версий как раз и строилась на том, что кому-то Валера в душу запал, и что таким негуманным способом дама пытается ему показать верное и неверное направление симпатий. Но Гунда уж больно бесхитростна. Нет, тут что-то другое.
Асида взяла табурет и решительно уселась напротив гостьи.
– Дорогая, – начала она вкрадчиво и мягко, – конечно, у нас с Валерой нет, не было и просто не могло быть ничего общего, кроме работы. Как и, в сущности, у нас с тобой. Если, конечно, не считать сарафан. Теперь тебе, надеюсь, стало легче?
Закрыв глаза, Гунда кивнула и даже слабо улыбнулась шутке. И тут, совершенно внезапно для самой себя, Асида решилась слегка приврать:
– Я тебе больше скажу: когда мы были в той злополучной командировке, мы сходили в театр, там шла «Двенадцатая ночь» по Шекспиру. Комедия. И вот, в антракте Валера, мимоходом так, обронил, что он, мол, понимает герцога Орсино: в том, чтобы безутешно вздыхать по неприступной красавице, есть некоторая сладость бытия. Вот так прямо и сказал, представляешь?
Гундины и без того огромные карие глаза расширились: она взглянула на собеседницу с изрядной долей недоверия.
«Мда, вру я не очень», – признала про себя Асида. Вокабулярчик-то не Валерин, отнюдь.
– Ты так смотришь, словно мне не веришь. Зачем мне врать?
– Я… я просто боюсь поверить, – по-прежнему тихо произнесла Гунда. – Он же не мог иметь в виду… меня?
– Этого он мне не говорил, тут не могу ничего утверждать, – нырнула в спасительные кусты Асида. И сразу, не дав гостье отдышаться, взяла быка за рога: – А теперь, дорогая, допей свой кофе и скажи мне: кто именно «говорит» о Валере и обо мне?
– Все, – просто ответила Гунда, пожала плечом, глотнула, наконец, остывающий кофе и снова закрыла глаза. Она пыталась загнать обратно слёзы радости и облегчения. Хотя никто так и не сказал, что Валере она, Гун, интересна, но он хотя бы не увлечен Асидой, а кроме того, появилась нежданная надежда на то, что…
– Угу, – Асида не собиралась сдаваться. – Попробуем по-другому: лично ты слышала – от кого?
– От Занды. Но она совсем не одобряет эту сплетню! – Гунда поспешила исправить неосторожное слово. Занда – официальная подружка Асиды, и если получится, что подруг поссорила она, Гун, то ой, что будет! Лучше не додумывать эту мысль до конца. – Она мне просто сказала, что, вот, мол, злые языки чего только не мелют– им лишь волю дай…
– Тут она, безусловно, права, – вздохнула Асида, поднимаясь с табурета. В этой лужице ловить было больше нечего. Но с Зандой разговор определенно предстоит. – Валера и впрямь хороший парень, Гун. Если вдруг я узнаю, куда он уехал, я тебе непременно сообщу. И кстати… выкройку-то – как? Искать?
* * *
Разводить интриги было не в Асидином духе, равно как и долго ждать, готовиться и оттягивать решающий момент. Поэтому тем же вечером она оказалась на Зандином дворе.
Подруга жила не в квартире, а в маленькой частной развалюшке, покрытой некогда розовой, а ныне сероватой и пооблупившейся штукатуркой. Следы бушевавшего над ней времени не сломили гордый нрав двухэтажной хибарки, и она по-прежнему бодро и свысока взирала покосившимися окошками на окружающую ее действительность, особенно на неизменных кур. За всю историю своей жизни домик повидал уже, наверное, не менее сотни поколений пеструшек. Но что толку – всё равно они совершенно не менялись ни внешне, ни поведенчески. И сегодня, как век назад, они семенили по двору, покачивая головами, слегка покряхтывая в такт шагам и выискивая в пыли что-нибудь съестное. Разница лишь в том, что век назад этим съестным были крошки калача из соседней лавки, а сейчас – кусок печенья «Земляничное», которое никто из людей всё равно есть не может ввиду чрезмерного сходства на вкус с куском «Земляничного» же мыла. Не беда, наши курочки склюют и не такое, хмыкнул бы дом, если бы кто-нибудь мог его услышать.
«А вообще, интересно было бы услышать мысли древнего дома», –подумала Асида, просовывая руку сквозь штакетник калитки и отодвигая язычок щеколды. – «Вот, например, когда пришли красные, они как – аккуратно открыли щеколду, чтобы добро не портить, или просто снесли дверь с петель? Нет, всё-таки, красные, во-первых, наши, то есть плохого не делают, а во-вторых, они крестьяне, то есть рачительные. Интересно, зачем мне это в голову сейчас пришло?»
Асида убедилась, что дверь заперта, потом заглянула на всякий случай в окно и села ждать подругу на стуле под стихийным навесом из давно разросшихся виноградных лоз.
Стволы у лоз были толстые, кривые, покрытые слоящейся на волокна жесткой сухой корой. «А интересно, как по таким корявым сосудам текут жизненные соки – и выливаются в гладкие грозди. Из сухой, рыжей, неприглядной земли – в тоже внешне сухие, уродливые, шелушащиеся стволы – а затем вдруг, словно ниоткуда, уже нежатся на солнце драгоценные, словно светящиеся изнутри, виноградины…»
Асида задумчиво положила ладонь на живот. Конечно, мы всё переживем, всё преодолеем – и сплетни эти глупые, и даже похуже что, не дай Боже.
Хозяйки всё не было, но Асида была намерена её дождаться, поэтому, чтобы не застаивалась кровь (врач сказал: ни в коем случае не покой, ходить, ходить и ещё раз ходить – не слушайте бабок, вам сидеть вредно!) пошла бродить вокруг домика.
* * *
С Зандой Асида дружила с детства, а потому и дом этот, и небольшой его садик знала наизусть. Зандина бабка, когда была жива, иногда рассказывала про прежние времена.
До революции в домике жил садовник местного князя, поэтому сад был почти и не сад, а цветник, всем на зависть. Что тут только не цвело! Про хозяина говорили: что в землю ни воткнет – всё сразу зацветет. Мда… говорили. А теперь и имени его, поди, не узнать. Власть в стране сменилась, князь эмигрировал, а садовник остался – розы выращивать, людей радовать. Пока однажды не скрипнула калитка и не вошли «красные». Зандина бабка это лихое и гордое слово произносила не как все. Словно зубами скрипела, а не голосом говорила.
И не стало больше ни садовника, ни роз… И сад быстро зачах, зарос, пришёл в запустение. А потом именно в этот дом получил ордер на поселение Зандин дед, передовик труда. И Зандина бабка внезапно стала в нем хозяйкой. Да не так она хотела бы здесь оказаться.
* * *
…Дом этот притягивал Сарие, как магнит. Хоть он и стоял на отшибе, но куда бы она ни шла, каждый раз внезапно обнаруживала, что дорога опять легла мимо Маратова сада. Ох, какие там были чудеса, за справным штакетником ограды! Кусты роз стояли, как огромные букеты, воткнутые прямо в землю – и словно соперничали, кто расцветет пышнее, ярче, нахальнее. Крупные, с кулак, головки бархатцев выстроились вдоль дорожек в ряд, как пехотинцы. Пахучий тимьян стелился по земле и обволакивал разбросанные по саду валуны, проливаясь с них пеной крохотных сиреневых лепестков. Но самое невероятное чудо наступало в июле, когда зацветала бугенвиллия. Нигде такого не было – только у Марата. Наверное, на всей земле так было только у него. Потому что – разве могло где-то ещё существовать хоть что-нибудь хотя бы отдаленно похожее?
Вообще-то, Сарие полагалось называть его не «Марат», а «дядя Марат», потому что годами он был почти ровесником её отца. Но лицом, статью, фигурой – нет: он словно не менялся, будто цветы поили его какой-то молодильной силой. Именно он и рассказал ей, как называются все эти диковинные шедевры – не сразу, конечно, постепенно, как-то к слову порой приходилось. А знакомы они были очень давно и очень странно.
Когда-то, много лет назад садовник заметил у своего штакетника маленькую девчушку, завороженно глядящую, как он подвязывает пену цветущего клематиса. Усмехнувшись, Марат срезал огромную оранжевую герберу – настоящее солнце на стебле – и, отложив работу, подошел к ограде, чтобы протянуть ей:
– Держи, маленькая фея.
Сарие испуганно заморгала глазищами: у неё не было уверенности в том, что с этим незнакомым человеком можно разговаривать, и уж тем более в том, что у него можно взять цветок. Сказать по правде, ей вообще не приходило в голову, что он мог её заметить: просто всё, что творилось за его оградой, выглядело таким волшебством, что и сам он, в сущности, казался не настоящим. А вот она со своими босыми ногами, утопавшими в пыли, была более чем настоящей – отчего у садовника непривычно защемило сердце. Это для них, для взрослых, жизнь полностью переменилась, разломившись на «старорежимную» и нынешнюю, а для таких вот растрёпанных, рождённых сразу после революции крох жизнь была только одна. Нового образца. Кто их знает, этих новых детей, есть ли вообще в их новом детском мире – феи.
– Неужели я выбрал не тот цветок, который тебе понравился больше всего? – вслух огорчился Марат. – Может быть, тогда зайдешь и покажешь, что для тебя срезать? Выбирай!
И он повёл ладонью в сторону пёстрого цветника.
Вот уж нет: этого Сарие точно нельзя было делать. Ни за что. За такое мама не похвалит.
Сарие наклонила головку к плечу, набычилась и, глядя почти исподлобья, уверенно ткнула пальцем в клематис.
– А! – Марат озадаченно почесал нос тыльной стороной ладони. – Честно говоря, один цветок тебя не порадует, они хороши именно в массе.
Впрочем, в каком-то смысле это же настоящий колхозный цветок, подумал он, очень отражает нынешнюю действительность.
Но вслух сказал:
– Конечно, если ты выбрала именно его, я тебе сорву.
Через пять минут Сарие уже убегала в сторону своего двора, прижимая к сердцу густо-бордовую, бархатистую на ощупь звездочку. Сама по себе она и впрямь была не так неимоверна, как издалека, в общей пене плетей, но разве это важно? Это было самое ценное сокровище, когда-либо попадавшее в её руки, и Сарие очень постаралась сохранить его надолго.
К её большому горю, цветок очень скоро пожух и скрутился в беспомощный корявый клубочек чего-то очень хрупкого. Вдоволь тайком поплакав (мама такого не одобрит, что за глупости, что за нежности, как у дворянских бездельниц?), Сарие решилась и снова пришла ко двору садовника. Прятаться было особо не за что, поэтому она просто понадеялась, что он её не заметит, пока она вдоволь не налюбуется волшебными цветами. Ей повезло: судя по всему, его не было дома, и она просидела у ограды довольно долго. Ужасно, ужасно хотелось забраться во двор и всё погладить, понюхать, поперебирать пальчиками, но это было совершенно точно нельзя, а потому она просто рассматривала и воображала, что эти чудесные наряды надевают маленькие княжны, и красиво ходят в танце по зеленому ковру двора.
– Дай угадаю: он всё-таки завял, да? – голос раздался совершенно внезапно, и замечтавшаяся Сарие буквально подскочила от неожиданности, хотя Марат очень боялся её спугнуть и постарался заговорить как можно мягче.
– Знаешь что, давай на этот раз я сам выберу для тебя цветок и расскажу, как его сохранить, а ты – в качестве награды – скажешь мне, как тебя зовут. Хорошо?
Перепуганная и совсем было готовая сбежать Сарие секунду подумала, потом поняла, что во двор он её все-таки не зовет, а на общей улице почему бы и не сказать, что в этом плохого, даже мама велит быть вежливой и всем рассказывает, как её зовут, это же не тайна? Обнадеженный её неподвижностью Марат распахнул калитку, намеренно оставив её открытой, удалился куда-то в середину цветника и вернулся с веткой, которая выглядела, как целый букет из крохотных розочек, больше похожих на бутоны, чем на распустившиеся цветы.
– Держи, маленькая фея, – сказал Марат, протягивая ветку так уверенно, что она автоматически протянула ладошку и взяла цветок. – Когда придешь домой, прежде всего скажи, что это твой подарок маме. Потом возьми миску с водой и вот тут, у кончика, немножко поскобли под водой кору, так цветку дышать и пить будет проще. Затем поставь веку в кружку, тоже с водой – даже если у вас в доме так не принято, всё равно поставь. Вреда ветка точно не принесёт – скажи маме, я проверял, на ней сглаза нет. И не забывай потом воду менять на свежую каждый день. Ну, как будто это телёнок: ему же тоже нужны каждый день свежая трава и молоко?
Сарие кивнула, рассматривая бутоны и забыв, что надо бы дичиться странного дяди.
– А когда розы всё-таки начнут увядать, приходи, я тебе расскажу, как их и дальше сохранить на память. А сейчас – твоя очередь: ты обещала сказать, как тебя зовут.
– Сарие, – чуть слышно пролепетала она.
– Хм… Честно говоря, я тебя расслышал только потому, что привык целыми днями слушать ветер в листве, – улыбнулся садовник. – Ну, а меня зовут Марат. А сейчас беги-ка, маленькая фея Сарие, а то тебя скоро уже искать начнут.
* * *
Сарие бежала и удивлялась, как это так: такой взрослый, а просто Марат, а не дядя Марат. Разве так бывает? Спросить бы у кого-нибудь, но при всей своей наивности малышка понимала, что лучше об этом разговоре и этом знакомстве никому не рассказывать.
А Марат, зайдя в дом, подумал, что, наверное, для маленькой девочки только имени было всё-таки недостаточно. Наверное, для неё он «дядя». Но как-то так сложилось, что никто и никогда «дядей» Марата не называл: сестёр и братьев, чтобы обзавестись племянниками, у него не было, в доме князя из младших были только княжны, а они и имени-то его, небось, не знали, ну а после того, как князь бежал, Марат жил в своём саду полуотшельником, почти ни с кем знакомств не водил, и уж тем более – с маленькими мальчиками и девочками. Так что некому было звать его «дядей Маратом». Пусть будет так, кому от этого хуже, мысленно пожал плечами Марат и остался не-дядей.
* * *
Вот с тех самых пор Сарие, куда бы ни шла, обнаруживала себя идущей к дому с чудесным садом. Иногда просто рассматривала цветы (ведь каждые две-три недели на клумбах зацветало что-то новое, не менее удивительное, чем предыдущее), а иногда и надеялась увидеть этого странного человека, который и говорит, и ведет себя совсем не так, как отец, братья и соседи.
Впрочем, нет: если без лукавства, то Сарие надеялась его увидеть и послушать его рассказы не «иногда», а каждый раз, когда ноги сами приносили её к выкрашенной зеленой краской ограде дальнего двора. Он её очень, ну просто ужасно интересовал, потому что всё делал не как другие: и рубаху подпоясывал на свой лад, и по гостям не ходил, и говорил не про удачные роды очередной овцы или передовицу в газете, а про вещи удивительные и всегда неожиданные.
Соседки, смотревшие на бывшего садовника с неискоренимым подозрением, посоветовали матери Сарие не пускать дочь к этому «недобитому»: кто его знает, что у него на уме. Но мать, вечно занятая очередным младенцем, из которых Сарие была пятым, но далеко не последним ребенком, только попричитала немножко, покричала, да и забыла – мало ли где девочка ходит. Все её дети становились самостоятельными довольно быстро и сами выбирали свои жизненные пути.
Годы шли, Сарие росла, Марат по-прежнему почти не старел, цветы на клумбах сменялись в предписанном природой ритме. Только теперь Сарие знала все их названия и когда какой обязательно зацветет. Ученицей садовника она не стала и даже во двор его заходила раза три от силы, а в дом и вовсе ни разу (не положено девице одной к холостому мужчине входить), но он, когда её замечал, всегда выходил и подолгу с ней разговаривал. Даже два стула у калитки поставил: специально для этих бесед.
Конечно, Сарие давно решила, что если за кого и пойдет замуж, то только за садовника Марата. Её не то чтобы не смущала разница в возрасте, она просто не задумывалась о ней. Совсем. Марат был частью её жизни с раннего детства, и всегда он был окутан волшебством и тайной, и всегда был молод и красив. И она была уверена, что однажды всё-таки войдет в его дом. Но не гостьей, а хозяйкой.
* * *
А потом грянул тридцать седьмой. Марат исчез почти сразу. Никто ему не забыл и не простил ни его близости к бежавшему князю, ни отлынивания от общественной жизни, ни отшельничества на отшибе городка.
Как именно это случилось, Сарие не знала. Просто однажды обнаружила калитку настежь распахнутой, а дверь в дом почти ссаженной с петель.
Онемев и задохнувшись от горя, впервые в жизни вошла она в этот дом. Всё-таки вошла. В комнатах стояла тишина, но перекореженный, взломанный в пылу обыска пол, вспоротые подушки, вываленное из шкафа и комода немудрёное добро словно кричали в этой пустоте.
Сарие была всё ещё слишком юна – ей едва тогда исполнилось восемнадцать – чтобы задавать себе и миру вопросы «за что». Ужас случившегося обрушился на неё, как данность. Она совершенно ясно понимала, что это уже – навсегда, как если бы на её глазах Марата накрыла падающая вековая сосна или сошедший в горах сель. Такое в её жизни уже бывало, и она знала: оттуда не возвращаются.
Очень осторожно и медленно, как в страшном сне, она наклонилась и вытянула из вороха белья на полу белую льняную рубаху. Это была та самая, на которой однажды она заметила маленькую треугольную прореху у сгиба локтя: Марат тогда очень смутился (он был большой аккуратист) и с досадой пробормотал, что утром, мол, обрезал гортензии и зацепился за сухую ветку с сучком. Сарие застенчиво предложила починить. Зашивала тайком от родни, чтобы избежать лишних вопросов. И вот сейчас шов был цел, его можно было пощупать пальцем, а самого Марата здесь больше не было. И, может быть, не только здесь.
Веко обожгла закипающая слеза, а ещё внезапно кольнуло предчувствием опасности. Зачем я тут стою, бежать надо, бежать, пока никто меня здесь не нашёл… Но тело словно отделилось от разума и двинулось вдоль стены. Осторожно, легко и нежно пальцы Сарие касались всего, что попадалось на пути: шершавых обоев, полированной доски стола, холодного стального шарика на спинке кровати. Слёзы текли, капали, лились, но она их не вытирала и ничего не видела – она запоминала эту комнату руками, наощупь. Навсегда.
* * *
Как бы узнать имя того садовника, рассеянно подумала Асида, разглядывая давно одичавшие розовые кусты. Уже и спросить-то некого, пожалуй. Интересно, это те самые, его, княжеские, или те совсем выродились, а Зандина бабка, как могла, наладила свой собственный цветник? Чтобы, так сказать, не посрамить честь этого места.
Внутри недовольно пошевелились. Асида прислонилась к яблоне и уже привычно положила ладонь на живот. Кстати, о Занде: пора бы ей и вернуться. Где её носит, интересно знать, да ещё в тот самый момент, когда её ох как ждут в собственном дворе. Во-первых, устали ноги – ходить туда-сюда без передышки. Во-вторых, мало-помалу сдувается запал выяснить то, зачем пришла. В конце концов, какая разница, кто слухи распускает? Не обращать внимания – и не будет от них вреда.
* * *
Уже темнело, когда Сарие, наконец, вернулась домой. С опухшими глазами приходить всё равно было нельзя, и она ещё долго что-то делала бездумно на огороде, чистила птичник и занимала себя любой работой, которая позволяла низко склонить голову и не видеть ничего вокруг.
Когда она огибала дом, чтобы сполоснуть в рукомойнике перепачканные куряком ладони, из растущего рядом лаврового куста раздался шёпот:
– Сарие, только не кричи. Это я, Батал.
Сарие вздрогнула от неожиданности и увидела, как из-за куста выступила высокая, статная фигура колхозного конюха.
– Батал? – растерянно переспросила она, но он тотчас же схватил её за руку, прижал палец к губам, призывая к тишине, и почти уволок за куст, в густую, совсем ночную уже тень.
Конечно, это было просто вопиюще: касаться руками чужой девушки, да еще затащить её в кусты – если братья увидят, могут ведь и пристрелить сгоряча – но Сарие была так опустошена этим бесконечным днём, что даже не сообразила, что надо бы сопротивляться. Она устало привалилась спиной к подвернувшейся яблоне и спросила:
– Что ты хочешь?
– Где же тебя носит, Сарие, в тот момент, когда тебя ох как ждут в собственном дворе…
– Кто ждёт?
– Я… Послушай… ты только не пугайся, я всё придумал
– Ора… что придумал? Прости, я не понимаю – о чём ты?
– Ты была… там? У Марата?
Сарие промолчала, не в силах даже кивнуть. Просто смотрела на него из темноты тёмными глазищами, пытаясь загнать обратно опять подступившие слёзы.
– Тогда ты знаешь, что его взяли, – заторопился Батал. – Послушай… ты, главное, мне поверь, это сейчас самое важное. Они не только его взяли – они будут шить ему заговор и искать сообщников, и первая, за кем они придут – это ты… Ты всё время крутилась у его двора. О вас такие сплетни ходят – чего только не говорят: и колдун, и развратник, и антисоветчик. Сарие, они придут за тобой уже завтра… я… я точно знаю.
