Kitobni o'qish: «Сплетня», sahifa 2
– Мам, ну какое аныха – двадцатый век на дворе. Самолёты, ракеты, поезда…
– Угу, двадцать веков-то до тебя люди, небось, не глупее твоего рождались. Ракетой, оно конечно, разбомбить всё можно, да только сам знаешь – со святилищем шутки плохи.
Хасик знал. Несмотря на двадцатый век и поезда, трава вокруг деревьев и валунов аныха росла небывало пышной, сочной и, главное, высокой, потому что ни один бык или коза ближе двадцати метров к тому месту подойти не решались. Почему – ученые искренне ломали головы уже не одно десятилетие, но пока, кроме заумных слов «паранормальное явление», ничего не придумали. Что-то там такое водилось, в этом святилище, с чем – мама совершенно права – шутить не следовало.
– Ну и не ходи, – примирительно сказал Хасик.
– Ну и не пойду! – воинственно ответила мать. Потом, пожевав губами, горько добавила: – Далась им эта наша Асида… Пятно, пятно… Ну что за сплетня дурацкая? Подумаешь, восемь лет ждали… И не такое бывает!
Хасик молча ел суп, аккуратно отламывая большие ломти пышного белого хлеба.
– Послушай, сынок… Не дадут они мне жизни. Так и будут потихоньку клевать. Привези мне Астамура, пусть сам с Гурамом поговорит.
– Он не будет. Ему не в чем каяться.
– Заедят они меня, – тоскливо прислонилась к косяку Гумала. – Столько лет мы им на язык не попадались. Вот ведь шакалы. Это ж радость – девочка родилась… Красавица…
* * *
Хасик снова сидел на разогревшейся за день скамье у Астамурова дома, и настырный луч морского южного солнца снова щекотал его сквозь виноградное кружево листьев. Астамур вынес сыр, мёд и немного хлеба. Асида, улыбаясь, помахала в окно и показала жестами, что, мол, скоро тоже выйдет: малышке пора гулять.
– Они тебе не поверили и требуют доказательств, – не спросив, констатировал Астамур, откупоривая небольшую бутылочку вина. – Даже интересно, как они их себе представляют.
– Они маму тиранят. Велят в святилище идти, клятвы давать.
– Так она ж не пойдет.
– Так они-то всё равно тиранят.
– Мда, дела, – задумчиво протянул Астамур, тщательно пережёвывая пропитанный золотым мёдом кусок мягкого белого сыра. – Может, Даур своих ребят попросит, они в газете напечатают: дорогой, мол, Гурам, не переживай, всё по правилам, точно тебе говорим.
– Слушай, – не выдержал Хасик, – я, конечно, восхищаюсь твоей выдержкой, но откуда она вообще взялась, сплетня эта?
– А, – беспечно махнул рукой молодой отец. – Асида сама виновата. Её предупреждали. А она же всё равно свое гнёт – принципиальная очень.
Хасик растерянно посмотрел на окно.
* * *
Асида уродилась вся в отца: принципиальная, честная, а главное – крайне решительная. С самого детства у неё были совершенно чёткие представления о том, что в этой жизни правильно, а что требует некоторой доработки.
В частности, в большой огранке нуждался Асидин брат, Шалико. Вот уж кто принимал все радости жизни с широкой улыбкой и даже там, где работы было куда больше, чем удовольствий, умудрялся создать себе атмосферу комфортного сибаритства. Он всегда был душой компаний и крайне редко – звездой партсобраний; его все любили – и он в ответ тоже всех любил. Особенно женщин. Претенденток на его внимание всегда водилось в избытке, и Шалико, движимый врождённым чувством справедливости, одаривал теплом и сочувствием всех, кто только попадал в поле его острого зрения – всех в равных долях, никого не предпочитая, дабы, не дай Бог, не обидеть остальных.
Это было, разумеется, совершенно неправильно, и Асида изо всех своих недюжинных сил пыталась брата образумить и наставить на путь истинный, на что легкомысленный Шалико, приобнимая её за плечи, разглагольствовал, что путь тот пусть и истинный, да уж больно неискренний. Искренний – это когда идёшь, куда сердце велит. Даже если оно велит каждый день новое. Ему видней. Сердцу-то.
Асида горячилась, доказывала, взывала к уму, чести и совести, но Шалико смиренно признавал, что все вышеперечисленное в нашу эпоху уже обрело своих хозяев, а ему лично достаточно ощущения нужности людям. Особенно если они женского пола.
Как ни крути, а обаяние Шалико было столь велико, что Асида ему противиться не могла – и просто всё подряд прощала. Как и все женщины в его жизни. Все, кроме одной.
Эта самая одна была крашеной блондинкой с тугой химией на голове и радикально-красной помадой на губах. Асида бы сравнила ее с Мерлин Монро, если бы поменьше времени проводила за рабочими документами и почаще бы ходила в кино. Шалико как раз подобного упущения себе не позволял, поэтому был в курсе всех трендов, и первым делом дал новой знакомой понять, что блеск её лакированной сумочки совершенно затмил блёстки на платьях всех заморских див сразу. Блондинка всё поняла как надо и сделала из этого наблюдения весьма далеко идущие выводы.
Роман был ярок, как фотовспышка – и столь же краток. Честно отработав положенную, по его мнению, дозу внимания, Шалико стал оглядываться в поисках нового увлечения. Однако в планы его пассии совершенно не входило становиться бывшей. Более того: она уже присмотрела себе фасон свадебного платья и даже намекнула нескольким близким подругам, что да, они имеют все основания правильно догадываться (тут попытка скромно скрыть счастливую улыбку).
Женщиной она была весьма прагматичной, и, быстро осознав, что чувства отнюдь не взаимны, разработала целый стратегический план по выходу на орбиту, то есть замуж. Куда бы Шалико ни приходил, очень скоро она оказывалась рядом и разворачивала вокруг него милые хлопоты старательной молодой жены: приносила тщательно упакованные бутерброды, передавала заштопанные вечером носки, напоминала о записи к парикмахеру, поправляла ему ворот пиджака… К полной растерянности Шалико все вокруг, посмеиваясь, были уже уверены, что и он, старый бродяга, пал жертвою нежной любви, а потому полностью готов осесть и остепениться. В какой-то момент, раздражённый её неустанным воркованием, он не сдержался и рявкнул ей в лицо что-то в духе «отстань уже от меня, а?!» – к сожалению, прямо посреди людной улицы, на глазах у многочисленных товарищей и коллег. Разумеется, его никто не поддержал, и абсолютно все общественные симпатии и сочувствие оказались на стороне хрупкой светловолосой девушки с дрожащими от незаслуженной обиды губами и полными слёз кукольными глазами.
– Что она себе позволяет, а?! – бушевал Шалико, мечась по комнате старшей сестры. – Кто ей что обещал? С чего она вообще всё это взяла?! Подумаешь, пару раз поцеловались!..
– И… всё? – подняв бровь, решилась уточнить Асида.
– Ну… не всё. Ну и что?! Кто в наше время женится из-за таких пустяков?! Если хочешь знать, это она сама первая дала мне понять!
– Что хочет за тебя замуж?
– Что не будет против, если у меня вдруг есть на неё какие-то планы!
Асида только вздохнула.
– Ну послушай, – возмутился брат, – не могу же я жениться только потому, что всем кажется, что хорошо бы? Вот зачем тебе такая сестра?
«Это правда, такая сестра мне совершенно ни к чему», – подумала Асида. Ладно, придется помогать.
– В последний раз, – предупредила она.
– Да мне после такой долго ещё… не захочется, – мотнул чубом Шалико.
О чем и как Асида разговаривала со своей несостоявшейся невесткой, осталось тайной даже для пытавшихся подслушать соседок по общежитию. Однако, когда дверь распахнулась, и Асида, прямая и величественная, вышла в общий коридор, вслед ей донеслось отчетливо слышное: «Я тебе это ещё припомню…»
* * *
Это была самая обычная командировка. Полдня да целая ночь в поезде – и утром на суетном вокзале большого города уже ищешь свой троллейбус до ближайшей гостиницы. По счастью, в этот раз Асиду отправили не одну, а с Валерой, молодым парнем, недавно пришедшим в их универмаг товароведом, так что было кому таскать тяжеленные с чемоданы с ведомостями и отчетами. С делами управились быстро, всё прошло без сучка и задоринки, вечером даже успели сходить в театр. А утром снова сели в купейный вагон.
Асида бы эту командировку даже и не запомнила, если бы ей так старательно не помогли…
* * *
Какое же это было счастье…
Асида никогда и никому бы не призналась, но упорная восьмилетняя бездетность уже не просто удручала, а по-настоящему повергала её в отчаянье. Она была молода, здорова, счастлива со своим Астамуром – всё как у людей. А детей нет.
Свекровь, которая сперва смотрела на неё с надеждой, а потом с недоумением, никогда и словом не обмолвилась – но надо было видеть её лицо, когда Даур и Мадина впервые показали бабушке свою малышку. С какой трепетной нежностью Гумала поправляла одеяльце первой – и единственной пока – внучки. У неё ведь никогда не было дочерей, одни мальчишки, и в этой маленькой принцессе она буквально не чаяла души. «А ведь это должна быть моя, моя дочь! Даур ведь средний», – тайком кусала губы Асида и боялась взглянуть мужу в глаза. Впрочем, он бы никогда и ни в чем её не упрекнул, а что уж он там думал – кому разобрать…
И вот, наконец – наконец-то! – все её надежды воплотились в самую настоящую жизнь. Маленькую, но очень уверенную в себе. Сперва Асида даже значения не придала некоторому нарушению привычных событий, но затем стала что-то подозревать и каждый день с затаённой, от самой себя спрятанной, надеждой следила за изменениями собственного тела. Когда сомнений не осталось, Асида, сама не веря своим словам, прошептала ночью мужу на ухо: «Случилось. Да…» Он не сразу понял, о чем речь, а затем так растерялся, что ей даже стало смешно. Господи, какое же это было счастье…
Астамур её берег, как хрустальную. Вообще, вокруг так не было принято, но мало кому дано ощутить это пронзительное «до-жда-ли-и-ись!..». В какой-то момент он вспомнил про ту командировку и подскочил, как ужаленный: мама дорогая, она же там, небось, свои тяжеленные чемоданы с бумагами таскала! Как бы не навредить! Высчитали вместе с Асидой срок, Астамур обежал всех известных ему врачей и получил их клятвенные заверения, что на таких ранних неделях, почти днях, вообще никаких угроз, ну то есть совсем. Даже вино ещё можно. Хотя не нужно. Утирая пот облегчения, пришёл утешить Асиду – а она смеется: да я ж не одна в тот раз ездила, что ты, мне Валера помогал, ну товаровед наш новый, помнишь, я тебе рассказывала?
Однажды, встречая жену с работы, Астамур увидел этого самого Валеру и бросился к нему, поговорить. Собственно, просто поблагодарить, что так вовремя и удачно составил Асиде компанию.
На следующий день Валера из универмага уволился и из города исчез.
И тут поползли слухи.
* * *
Сперва Асида стала замечать, что стоило ей зайти в рабочую курилку или в столовую своего универмага, как разговоры сразу затихали. Повисало неловкое молчание, сменявшееся нарочито-бодрым обсуждением ерунды. Пару раз она пожала плечами, отмахнувшись от самой себя – мол, показалось, что ещё за новости. Списала на эдакую «беременную странность», даже мужу пожаловалась в шутку, что вот, мол, кого на солёненькое тянет, а у меня подозрительность повысилась.
Потом Астамур, закупаясь на рынке, случайно столкнулся с одной из её коллег. Кивнул бы и мимо прошёл, да что-то царапнуло: девушка так пристально на него посмотрела и затем так суетливо и так старательно отвела глаза, что Астамур даже усмехнулся:
– Обара, Гунда, я заинтригован – никак, у меня хвост отрос или уши позеленели?
Бедная Гунда, окончательно смутившись, густо покраснела и постаралась поскорее убежать.
– Что это с ней, тётя Мрамза, не знаешь? – спросил Астамур знакомую торговку, удивлённо глядя вслед исчезнувшей девице.
– Ну, ты у нас красавец знатный, – весело ответила та, – но я бы на её месте с Асидой-то не связывалась бы, ой не надо бы!
Еще через несколько дней Мрамза уже сама разыскала Астамура в базарной толчее и отвела в тихий уголок. Вид у неё был какой-то странный.
– Ты же знаешь, Астамур, как высоко я ценю твою мать, – непонятно начала она. – Когда у нас настали непростые времена, она первая пришла нас выручать…
Это была правда: семья Мрамзы жила всего через пять дворов от двора Астамура, и когда случилась история, о которой все земляки предпочитали вслух не говорить, именно Гумала первой пришла к матери Мрамзы и протянула руку, предлагая поддержку и помощь. Но, честно говоря, ясности во всей той ситуации было немного, и в чём конкретно там было дело, ни Астамур, ходивший тогда, наверное, класс в пятый, ни его ещё более юные братья совершенно не понимали – просто вдруг оказалось, что та семья теперь живёт раздельно. А потом Мрамза и её сестра Мзия как-то очень быстро вышли замуж и переехали в город, забрав с собой и мать, а отец, оставшись один, стал совсем нелюдимым, старательно избегал соседей и уж тем более их детей. Село побурлило какое-то время – да мало ли у крестьян других забот, так что история вскоре сошла на нет и почти забылась. С чего бы её сейчас вспоминать?
– Я тоже ценю свою мать, спасибо, – Астамур озадаченно посмотрел на собеседницу. Той было явно неловко, она словно собиралась с духом, да никак не решалась что-то сказать.
– Послушай… Тут люди такое говорят… твоей матери бы не понравилось… Но я думаю, лучше, чтобы ты знал.
– Да о чём?! – совершенно сбитый с толку Астамур почти перестал улыбаться.
– Ну… про поезд толкуют, понимаешь? – она с надеждой заглянула в его глаза: вдруг он все поймет сам, и говорить не придётся?
– Про поезд?.. – совсем растерялся Астамур, разрушая её надежду на корню. – А… а что с поездом не так?
– Он ночной, – обреченно вздохнула Мрамза, уже жалея, что всё это затеяла.
– Угу, – Астамур потёр переносицу и усмехнулся. – Тётя Мрамза, я тебя очень уважаю и, в общем-то, почти люблю, ты же знаешь. Но клянусь своей много раз починенной «Волгой»: я даже примерно не понимаю, что ты хочешь мне сейчас сказать. Если ты совсем не можешь объяснить это прямо, то я, пожалуй, пришлю к тебе Даура – он у нас мастер всех этих художественных иносказаний. Просто утешь меня, что тебе не нужна помощь, что никто из твоей родни не попал, не дай бог, на какой-нибудь неправильный поезд – да ещё и ночной – и давай разбежимся, а на днях мы зайдём к тебе вместе с Дауром, сыграем в нарды с дядей Нодаром, пропустим по стаканчику – у меня есть отличное вино, сосед угостил…
– Аста, – вздохнула женщина, – ну что ты несёшь, какое вино. Это тебе нужна помощь, а не мне. Слухи в городе ходят, что восемь лет подряд ты не умел обработать пашню, а молодой товаровед за одну ночь в поезде её отлично вспахал…
* * *
У Астамура потемнело в глазах. Вроде уж и не мальчик, а никогда раньше такого не испытывал: вдруг, буквально секунд за десять мир словно пожух и съёжился, осталось что-то небольшое, мутное, но в основном – темнота. Мрамза тоже никогда раньше не видела, чтобы человек бледнел так стремительно – особенно загорелый взрослый мужчина. Она испуганно вцепилась в его руку, проклиная саму себя.
– Аста, мальчик мой, ты только не убей её! Ну вдруг всё не так, вдруг всё врут – но лучше же, чтобы ты от меня услышал, чем от зубоскалов на набережной?.. – Мрамза причитала, трясла его за плечо, испуганно моргала и всячески пыталась сфокусировать его взгляд на себе, но он стоял молча, глядя куда-то внутрь пространства и пытался наладить взаимоотношения со светом и тьмой перед глазами.
Потом немного наклонил голову, посмотрел на торговку и спокойно спросил:
– Кто – говорит?
– Да все судачат… Почитай, весь район уже в курсе …
* * *
Ну вот и что теперь делать? Увезти её, чтобы слухи не успели задеть? А куда? Слухи так устроены, что мчатся следом – а то ещё и опережают: получится, что всё так и есть, потому и сбежали. Смешно. Но она – она так этого не оставит, пойдёт бороться. С её-то натурой народоволки-правдолюбки. Начнёт искать, кто это придумал. Чтобы разобраться, выволочь за косы на честный бой. В том, что причина в женщине, Астамур не сомневался, да и Асида тоже непременно так подумает.
Но какая, в конце концов, разница, главное ведь – сохранить дитя. Чтобы ничто не нарушило радостного ожидания, а затем и долгожданный приход в мир этого малыша. Ну, или малышки. Астамур вдруг обнаружил, что впервые признался себе: это ведь может быть и не сын. Как в бородатом анекдоте: «А кто тогда?..» Он задумался, произнёс мысленно слово «дооочка», словно попробовал его на ощупь… Да нет, конечно, точно будет сын. Хотя, с другой стороны…
Хотя с любой стороны, главное – чтобы никакие сплетни, слухи, злоба и цинизм не разрушили то, чего они с Асидой так ждали долгих восемь лет. Итак, возвращаемся: ну и что теперь делать—то? Как её уберечь? Как защитить?
* * *
Астамур всегда, всю свою жизнь был старшим. С того самого дня, когда отец совершенно внезапно и нелепо погиб, Аста оказался главой семьи – ответственным за двор, за мать, за младших братьев. Именно его, десятилетнего, дядья учили ставить быка под ярмо, править плуг, отбирать зерно для посева. Не сразу, конечно, всё постепенно, всё по мере сил. Но никто и никогда больше не относился к нему, как к малышу, у которого ещё полная чаша детства впереди – всё успеется, мол, пусть пока понежится, дурака поваляет. Не было такого. Даже Даур, который был всего полутора годами младше, имел в глазах школьных учителей, соседей и дядьёв все права побыть хулиганом, понаделать ошибок, побить баклуши и быть своевременно оттасканным за вихры. Какие его годы, в самом деле? Подрастёт, образумится. Все наладится, все придёт. Но к Астамуру у тех же соседей и учителей счёт был совершенно другой: ты же старший в семье, как же ты мог – не выучить, не вызваться первым, не сделать, не подать пример… Нет, Астамур по природе вовсе не был «со всех сторон положительным», и, если бы судьба сложилась иначе, он, вероятно, прошел бы весь путь Дауровых ошибок. Но рядом всегда была мать, её глаза, яснее всяких слов, её скупая нежность: спасибо, сынок, что я могу на тебя положиться, это так важно…
И он к этому привык: на него всегда можно положиться. Он не строил из себя главного, не командовал братьями, как можно было бы ожидать, он просто усмехался и делал то, что окружающие считали правильным в данный момент. Что уж он на сей счет думал, часто – почти всегда – оставалось на его собственной совести, но упрекнуть его было не в чем. Как ни странно, в результате он не стал ни законопослушным параноиком, постоянно озирающимся в попытках понять, чего ещё от него ждут; ни забитой марионеткой, идущей четко предписанным путём; ни бездушным циником, ни тайным бунтарём… Его спасали врожденная ирония и чувство меры. Ко всему в своей жизни – с самой ранней юности – он относился несколько отстранённо и с доброй усмешкой умудрённого опытом старца. Ну хорошо, хорошо, ладно, – сквозило в его усмешке, – пусть так, сделаю вам, всё будет, не ссориться же, в самом деле, из-за таких пустяков, вот поживите с моё, и однажды вы тоже поймёте.
Гумала порой только диву давалась: откуда в нём, тонкокостном ещё, голенастом подростке, такая спокойная мудрость веков. Он и книг-то, по большому счёту, немного читал – некогда было: хозяйство, учеба, колхоз, да и матери помочь. Но своё понимание жизни у него было совершенно предметное, устойчивое, упорядоченное. И очень, очень ироничное: так матёрый котяра с расслабленным умилением смотрит на возню котят, пытающихся победить резиновый мячик – а потом, вдруг подобравшись, одним прыжком настигает зазевавшуюся мышь и, слегка придушив жертву, отдаёт её совершенно ошалевшим от восторга мальцам.
Такими вот мальцами рядом с Астамуром частенько ощущали себя не только браться и сверстники, но и гораздо более взрослые сперва соседи и учителя, затем коллеги и друзья. Да и сама Гумала с затаённой гордостью молча признавала, что да, её старший – и впрямь глава их небольшой семьи, способный вырасти в главу большого клана.
И ещё она прекрасно знала, что уж если Астамур принял какое-то решение, то переубедить его практически невозможно – всё равно что рыбу в реке руками ловить. Выслушает, смиренно склонив голову набок, усмехнётся, глядя куда-то в край стола, да и пойдёт себе своей дорогой, словно и не прозвучало ничего. И никогда даже спорить не будет: в конце концов, если человек публично сморозил глупость, деликатнее же сделать вид, что ничего не заметил, не так ли? – говорят его такие весёлые, такие непонятные глаза.
И женился он так, что мать едва охнуть успела.
* * *
…Конечно, она ему идеально подошла. Своенравная, решительная, честная, неутомимый борец за правду и справедливость – Асида совершенно не признавала компромиссов, из которых он полностью соткал свою жизнь. Конечно, это было первое, о чём она заявила, глядя прямо в его глаза. И – потонула в них. Совсем.
Он смотрел на неё и думал, что сам бы так никогда не смог. Промолчать, уйти от ответа, потушить ещё не начавшийся конфликт – и сделать по-своему – это пожалуйста. Это его путь. Но вот так, с открытым забралом и игрушечным мечом – на живого, сильного, полноценного противника… Нет. Не понимаю, думал он, чего ради так кипятиться и обострять? Он привычно усмехнулся и хотел было – тоже привычно – отвести глаза. И – не смог. Так и стоял, смотрел на неё, не замечая, как усмешка медленно растворяется в чём-то совсем другом.
* * *
Конечно, её отец ни за что бы не одобрил простого рабочего парня, у которого всего-то и есть за душой, что руки, да младшие братья и мать в горном селе. Но кого это останавливает в 18 лет? Асида только и видела, что его невероятные голубые глаза, только и искала вокруг, не мелькнёт ли где знакомый силуэт.
Скрываться долго не хватило сил.
Однажды вечером они просто вдруг оказались вдвоём на пороге Астамуровой тётки Наргиз. Та, распахнув дверь, поморгала немного, осознавая свершившийся факт, и, сглотнув, недоверчиво уставилась на племянника:
– Никак, украл?
Всё дальнейшее Асида помнила смутно: как тётка провела её в дальнюю комнату «передохнуть», как глухо звучали из-за закрытой двери голоса – вопрошающий и оправдывающийся – и как пару раз, заставляя сжиматься сердце, мелькнуло имя отца… Конечно, ей было страшно, но она ни о чём не жалела. Ни о том, что кивнула, когда он протянул ей руку; ни о том, что сама, по совету доброжелателя, завела погромче магнитофон, чтобы отвлечь внимание родни, и «пошла прогуляться» поздним вечером, зная, кто ждет её за углом, да не один, а с чудом раздобытой машиной (и где только денег взял?); ни о том, что, когда он заглянул ей в глаза – ты уверена?.. – гордо откинула за спину косу и изящно скользнула в автомобиль. Её выбор был сделан, а там – будь что будет.
* * *
Хасик захлопнул книгу, протёр усталые глаза и потушил ночник.
Хотя он только что пошёл в выпускной класс, уже года три как был у матери на хозяйстве один. Братья уехали в города – старший работать, средний учиться – и Хасик всё чаще думал о том, как ему поддержать мать. Всё заработанное она норовила передать Дауру – ему сейчас сложней, ему надо пробиться, на ноги встать. На себя почти ничего не оставляла. И так, мол, проживём, много ли нам на надо? Но всё-таки мать временами хворала, да и одежда на колхозных полях выгорала и изнашивалась быстро… Поэтому Хасик всё думал, куда бы пристроиться, чтобы хоть небольшая копейка, да в дом бы текла.
На его удачу, местный почтальон, которого все иначе как Митричем не именовали, категорически запил, и ни газеты-журналы, ни тем более пенсии, ему больше никто не доверял. Туда-то Хасик себя и предложил. В селе, пусть оно и велико, его знал, почитай, каждый, да и он любой дом нашёл бы даже впотьмах. Так что ему выделили гнедую кобылу, огромную перемётную суму и весь запутанный набор периодической печати: читать в селе любили, и чего только не выписывали, от сельскохозяйственного вестника до «Мурзилки» и «Роман-газеты». Довольно скоро Хасик уже ориентировался в этом хаосе не хуже многоопытного Митрича и уж точно справлялся с доставкой на порядок быстрее. Вот только от школы его никто не освобождал, и если к периодике во второй половине дня сельчане быстро привыкли, то учителя войти в положение и сократить домашние задания желания не изъявили. Аттестат хочешь – изволь к экзаменам быть готов.
Так что зубрить историю партии приходилось по ночам, когда мама, слава богу, уже спала и не видела, как он методично портит себе глаза. Она, конечно, искренне хотела помочь Дауру, но уж точно не ценой Хасикового зрения, так что обнаружила бы – сразу бы пресекла.
Хасик с удовольствием потянулся и зарылся носом в подушку: целых пять часов блаженного сна! Вот оно – простое человеческое счастье!
Но у этой ночи планы на счастье были совсем другие.
* * *
Стук был негромким, но настойчивым.
– Эй, Хасик! Ты где? Спишь, никак?!
Вопрос прозвучал несколько негармонично, учитывая, что тьма стояла полнейшая: шёл первый час ночи. Но Гурам точно знал, что его дело того стоит, и снова деликатно, но уверенно постучал в косяк двери.
– Ора, что стряслось?.. – всклокоченная голова Хасика появилась в окне: он недовольно пытался разглядеть впотьмах собеседника.
– Ну, стряслось или свершилось – это вам с Гумалой решать, – расхохотался Гурам. Хасик принюхался: ну точно, стаканчика три-четыре сосед этой ночью уже осушил.
– Не говори загадками, а? Мне рано вставать, так что рассказывай дело своё – а то, может, вообще завтра увидимся?
– Ннннет, – покачал головой Гурам, – до завтра уже точно никак.
– Ора, Гурамчик, зайди в дом, – раздался спокойный голос Гумалы («эх, разбудили!!!», – в сердцах подумал Хасик), – что на улице подмерзать.
– Благодарствую хозяйка! А за то у меня для тебя есть новость.
– Надеюсь, достаточно важная для часа ночи…
– Более чем, – Гурам даже приосанился. – Гумала Дамей-ипха, меня прислали искать твоего благословения! Сын твой, Астамур, просит твоего дозволения жениться на девушке по своему выбору и своему предпочтению.
– … Что?! – только и смогла вымолвить Гумала, нашаривая ладонью стул и тяжело опускаясь на его скрипнувшее сиденье.
– Ааа… на ком хотя бы?.. – растерянно заморгал Хасик.
Гурам, который был полностью подкован в этом вопросе, кратко описал род Асиды до пятого колена, включая двух её троюродных тёток – героинь труда.
– Но… но я же её никогда даже не видела, – жалобно проговорила Гумала, потерянно переводя взгляд с соседа на сына, словно это могло помочь изменить свершившееся.
– Ну, это легко поправить, – заметил Гурам. – Словом, выбор у тебя такой, – тон гостя стал деловитым, а жесты – базарными и совсем не тожественными, – если ты благословляешь, то я сейчас метнусь за ними и привезу сюда, чтобы отпраздновать; ну а если ты совсем против, то придётся им скушать свадебного козлёнка у тёти Наргиз.
– Ора, – Гумала сощурила глаза и поджала губы. – Я так и знала, что без Темыровой родни не обошлось. – Её голос внезапно зазвенел: – Или ты запамятовал, Гурам, что нет никакой Наргиз – есть Наргиза Мамсыр-ипха! Нехорошо данное отцом при рождении имя самовольно менять, какая бы смелая она ни была!
Гурам, не ожидавший такого отпора, ошарашенно заморгал, а Хасик примирительно развёл руками:
– Ну что ты, мама, причём тут Гурам, её все давно так называют.
Эге, подумал Гурам, а старые раны-то эвон как долго саднят. Знать бы ещё, какие… ну да сейчас не о них речь.
Гумала опомнилась и перевела дух, но горечь в голосе была неподдельной:
– И тут, значит, она… Можем мы хотя бы до утра это всё отложить? Встретиться, поговорить по-человечески
– Видишь ли… – замялся Гурам. – Дело в том, что Астамур Асиду эту уже… украл. А отец у неё сама понимаешь какой – уже полгорода, небось, на ноги поднял, ищет… Тут уже не отложить. И домой её уже тоже… того… не вернуть.
– Но… но она сама-то хотя бы согласна??? – Гумала невольно положила руку на сердце, глядя на вертлявого соседа во все глаза. Ну уж такого от своего разумного, со всех сторон положительного старшего сына она никак не ожидала. Украл… Господи… Средневековье какое-то.
– О, да, это можешь быть спокойна, это конечно, – зачастил Гурам, – да за нашего Астамура любая с закрытыми глазами пойдёт, да это он ей честь такую оказал, что прямо уххх!..
От переизбытка чувств он даже кулаками куда-то в небо потряс. Он бы нашёл еще немало хвалебных слов для внезапного жениха, но тут Хасик, который уже смирился с тем фактом, что выспаться не получится, подошёл к матери:
– Они же там волнуются, небось… тоже не спят. Твоего ответа ждут. Мама?
Гумала набрала воздуха, развела руками, словно хотела что-то сказать, но потом передумала, повернулась к Гураму и коротко велела:
– Вези.
– Вот я так и знал, вот я был в тебе уверен, вот я совсем даже не сомневался! – взорвался суетливой тирадой Гурам, чуть не приплясывая от нетерпения. – Ну так я поехал, часика через два привезу, а вы тут пока готовьтесь – ну там стол, мясо, туда-сюда…
Когда за ним захлопнулась дверь, мать и сын молча переглянулись и уставились на то место, где он только что топтался и болтал. Гумала растерянно думала о том, что не так она представляла себе первую женитьбу своих сыновей – ночью, внезапно, на совершенно незнакомой ей девушке… Да и будет ли она доброй женой её мальчику? Ведь он такой… его понимать надо. Способна ли она это? Девчонка… Украл… Как так – украл?
Но Хасик думал совершенно о другом.
– Мама, – озадаченно спросил он, – а где мы возьмём «мясо, стол, туда-сюда»? В доме, небось, и яйца-то лишнего не найти.
* * *
Два часа спустя их дом было не узнать.
Во-первых, несмотря на глубокую ночь, во дворе собралась целая толпа из тех, кого поехавший за молодыми Гурам успел оповестить по пути. Событие и впрямь было из ряда вон: Астамур был парень заметный, а невестин отец – ещё заметнее, и чтобы вот так, по обычаям старины, рискнуть, не побояться, сделать свой выбор и рубануть с плеча… на это не всякий в наше время пойдёт, говорили соседи, ай да Аста, ай да джигит!
Двор гудел, как улей: все обсуждали, удивлялись, намекали, что давно подозревали, хотя никто ровным счетом ничего не подозревал. Но много ли нужды в той правде: главное, что всех эта новость объединила, взволновала, обожгла дыханием подлинной жизни.
Но Гумале с Хасиком было не до возвышенных мыслей (хотя кому как не им бы, самый подходящий момент). Они бурно хлопотали в попытке накрыть хоть какой-никакой стол для гостей.
Хасик был совершенно прав: в запасах не было и пары яиц. Астамурова невеста шла замуж в дом весьма небогатый (что не могло не тревожить Гумалу: ох, балованная, небось, при таком-то отце). Немного подумав, Гумала послала Хасика к своей сестре, попросить курёнка – сварится быстро – а сама пошла спросить базарившую на дворе соседку, не даст ли взаймы немного кукурузной муки на мамалыгу.
До тётки Веры было добрых три километра в один конец, да к тому же она совсем не сразу поняла, чего Хасик от неё хочет в три часа ночи. Пока поохала, пока ловила курёнка, пока собиралась побежать вслед за Хасиком – «Вот только Джамала своего разбужу, скажу!» – пока полусонный Джамал настаивал насчёт выпить в честь свадьбы старшего племянника и искал чистый графинчик, чтобы из бочки нацедить… Словом, Хасик еле вырвался.
