Kitobni o'qish: «Колядки»

Андрей Гагарин

Год быка

Это была моя первая случка. Утром 25 декабря мороз стоял такой, какого в России не бывало со времен подписания Киотского протокола. В нашем Нижнем Городище речка промерзла до дна – животных нечем напоить, пришлось снег топить в ведрах. В худом коровнике бывшего колхоза имени Ильича – градусов двенадцать всего.

«В нашем» говорю, а сама думаю: «Да какое оно мое?» Я москвичка, дочь профессора Тимирязевки, куда папа пристроил меня после школы. И вскоре умер. Мама ушла еще раньше. Доучилась с отличием на зоотехника, на пятом курсе выскочила замуж за одного… тракториста. Точнее, моториста… Короче, гада одного. А нужна-то ему была не я, а папина квартира и прописка. Я это быстро поняла, чемоданчик его собрала и за дверь выставила. С сыном отсидела пять лет на сбережения родителей. Еле-еле устроилась секретаршей по знакомству. А потом кризис – сократили. Банальная история.

Помыкалась на рынке труда – никуда не берут. Тут объявление в интернете: «Требуется зоотехник на частную ферму, специализация КРС». Коровы то есть. Требования невысокие – сейчас хорошего зоотехника не найдешь, на село никто не хочет, тем более после Тимирязевки. Зарплата нормальная, если еще квартиру сдам – денег накоплю, а потом и в Москву вернусь, когда сын школу заканчивать будет. Ему десять исполнилось.

Фермер Егор, мужик лет сорока, здоровый как бычара, неотесанный, но мягкий в обращении, так обрадовался, что и про опыт не особенно расспрашивал (ну и я приврала немного – а он и проверять не стал). Егор радовался словно дитя, и исходящий от него запах молока усиливал сходство. Обещал школу для сына в райцентре, сказал, что шофер будет возить Ваню вместе с детьми других сотрудников. Выделил дом – небольшую, но аккуратную избу.

И вот утром в понедельник приходит в коровник и весело так сообщает, что по линии Минсельхоза на район выделили быка новой французской породы – монбельярдская PRO-3. Завтра привезут – буренок наших покрывать. Не сезон, понимает сам, да быки эти нарасхват, сейчас есть возможность, к концу весны в очередь не попадешь. Егор взял быка в аренду на неделю. Сам смеется, руки чешет, говорит, что коровы этой породы дают в три раза больше молока, чем наши бестужевские.

– Так что, Ириш, готовься – сам приду смотреть. Годика через три построю свой молочный цех, с «Перекрестком» прямой контракт заключу и заживем.

И меня по заднице – хлоп ручищей своей.

– Руку уберите, Егор Николаевич! Что за амикошонство? Мы договорились на «вы», и я вам не Ириша, а Ирина Гелиевна.

Егор подтянулся.

– Прости…те, Ирина Гелиевна, забылся. Амико – что?

– Панибратство. У меня сын французский учит. Ну и я набралась с ним.

Чтобы сгладить неловкость, я добавила:

– Кстати, а вы подумали, чем мы этих PRO-3 кормить будем? Ведь им же специальные корма нужны, дорогущие?

Но сказала я это уже ему в спину – весело напевая песенку тореадора из оперы «Кармен», он выходил из коровника. «Кредит возьмем, купим!» – бросил он в мою сторону. Его слова тут же замерзли и звякнули о землю сотней осколков.

В тот вечер я долго не могла уснуть. У меня не было опыта случек, видела на практике, но сама ни разу. Ну, моторист бывший – не в счет. Нужно Петровича позвать, он наверняка умеет, скотник со стажем, хотя давно на пенсии. Да пьет беспробудно, зараза. Возьму-ка я завтра учебник папин: Петрович, Петровичем, а что может быть практичнее хорошей теории!

Ночью мне снилось, что я тореадор, дразню огромного быка, трибуны беснуются – все Нижнее Городище болеет за меня: «И-ри-на! И-ри-на!.. Шайбу! Шайбу!» И когда бык поднял на рога мой черный плащ «с кровавым подбоем», я откинула его в сторону и… увидела, что это не бык, а Егор Николаевич с пышущими паром ноздрями мчится на меня. И я ему кричу: «Егор! Егорка! Я хочу быть твоей!»

Бррр!

Утром я оставила Ванюшку дома – термометр за окном показывал минус тридцать. На ферме была в восемь, по дороге зашла к Петровичу. Еле добудилась: в избе стоял стойкий перегар. Пообещала заплатить ему твердой городищевской валютой – у меня на такой случай припасено.

Петрович пришел на два часа раньше – вот что животворящая валюта делает! Трем телкам я еще со вчерашнего дня велела добавлять в корм морковь, тыкву, свеклу, охота у них должна была начаться часов через восемь – производителя привезут в полдень. Похоже, я не ошиблась – наш местный бык Борька, почуяв охоту у телок, уже нервничал в своем стойле. Петрович увел его в пристройку – не выношу сцен ревности.

Француз был хорош. Белый снизу и багряный сверху. Еще бы синего добавить, и стал бы как французский триколор. Стильно. Быка на цепи Петрович завел в стойло к Зорьке. Та уже вовсю виляла бедрами, как распутная девка на Пляс Пигаль.

Егор, Петрович и я ждали. Ничего не происходило. Петрович рукояткой граблей стал подталкивать француза ближе к телке.

– Гельна, а Зорьке сколько годков то? Может, она для него старая уже? – выдвинул гипотезу Петрович.

– Петрович, ты эйджист. У Макрона, президента Франции, жена на двадцать пять лет старше и ничего.

Петрович и Егор переглянулись.

– Холод собачий, вот ему и не хочется, – добавила я.

– Так давайте я сейчас позвоню, привезут полиэтилен – мы стойло обмотаем, чтобы внутри теплее стало. И можно даже ведро с углями поставить, – оживился Егор Николаевич.

На реализацию плана ушло часа три. Мы порядком вымотались, окоченели, но все-таки сделали, как предлагал босс. Теперь мы наблюдали за процессом, точнее, за его отсутствием – в прорезь полиэтилена. Егор время от времени выходил покурить и возвращался с наливными щеками, как у героя русских народных сказок. Я начала нервничать – под угрозой была моя репутация.

Петрович тоже стал часто выбегать на улицу, и я подозревала, что предавался он там совсем другому пороку: часть платы была ему выдана авансом, о чем я горько пожалела.

Ожидание затянулось. Уже шел пятый час вечера, на улице стемнело. Я была готова на самые безнадежные шаги.

– А что, если ему что-то по-французски сказать? Он же ведь привык там у себя такую речь слышать, а? – отчаялась я с голода и холода. – Месье, силь ву пле! Месье, вотр ваш ву затан, фу ты, вотр фам ву затан. Вуле ву куше авек эль се суар?

– Ирина Гельевна, со всем уважением, но я не думаю, что у вас правильное произношение. Давайте я быстро смотаюсь к вам домой, возьму Ваню – у него наверняка лучше получится.

Как мать, я не могла допустить присутствия сына при подобной процедуре.

– Хорошо, Егор Николаевич, съездите, проверьте, поел ли он. Но его не привозите, а возьмите мою магнитолу, с кассетой «Французские песни». Ваня вам покажет.

И авторитетно добавила, потрясая учебником:

– Зоопсихологи советуют.

Когда Егор уехал, Петрович повернулся ко мне и с ленинским прищуром спросил:

– Ну, че? Не сладится у вас никак? Прям как у энтого енжиста с Зорькой! Че ты тянешь-то, дуреха, бери его и тащи в ЗАГС! Вижу, как он на тебя зыркает…

Мне был неприятен этот разговор. Но что взять со старого сплетника, да еще и алкоголика. Я промолчала.

Тихонько матерясь и бормоча что-то типа «же не манж па сис жур» – или то был мой желудок? – Петрович вышел на очередной «перекур». Через полчаса вернулся Егор с магнитолой, сказал, что Ваня сыт и учит уроки.

Я промотала несколько песен и нажала play. Мирей Матье и Шарль Азнавур на пару исполняли «Une vie d’amour». Петрович, проворчав, что «под такой медляк он и сам бы не стал», опять поплыл на улицу.

Мы с Егором прослушали несколько песен Дассена и Далиды. Наш французский протагонист никак не реагировал на концерт, только изредка звенел цепью. Мы оба устали, в животах урчало.

Я обернулась – Егор стоял позади меня.

– Что вы на меня так смотрите, Егор Николаевич?

– Да ладно тебе, Ирин. Давай по-простому – мы в деревне. Вся эта ученость никому не нужна тут, – он вытащил учебник из кармана моего пальто. Полистал и бросил на сено. – Литература эта, музычка. Ты думаешь, я не знаю, что опыта у тебя зоотехнического – ноль? Ты ж наврала мне. Но я взял тебя, потому что вижу – девчонка с головой, научится работать. Ты думаешь, я кто – фермер в третьем поколении? Я бывший военный, работал в бизнесе, торговал – скопил денег, теперь решил сделать что-то полезное для людей. Все методом тыка делаю… Жена, когда я в деревню собрался, развелась со мной, осталась в Питере. Ей, говорит, опера нужна. А мне эта опера уже вот где! Дочку не дает видеть.

– У тебя есть еще сигареты? Покурим? – предложила я.

На входе в коровник мы столкнулись с шатающимся Петровичем.

Мы молча курили снаружи. Из битого окна коровника с запахом навоза и прелого сена текла французская мелодия. Звезды на морозном, чистом как слеза теленка, ночном небе подмигивали нам: «Ну и что вы ждете? Мы же тут для этого и сверкаем!»

Песня прервалась. Приглушенный голос Вани с выражением читал:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты…

Я совсем забыла, что записала на ту же кассету, как он декламирует стихи в школе. Закашлялась – не курила уже лет десять. Выбросила сигарету. Егор поймал момент, наклонился и поцеловал – нежно. Его неожиданно теплые губы пахли молоком.

Послышалось мычание Зорьки, рев француза, жизнеутверждающе забряцала цепь. Кажется, интурист проникся.

– Ну вот, а ты говорил, кому нужны эти стишки! Медведь, бурбон, монстр.

– Кстати, у меня отличный бурбон есть! Отпразднуем почин?

Петрович выпал из ворот коровника, сам – в стельку, слезы на небритых щеках:

– Хранцуз, протри его! А смотри, как наш Володька Высоцкий его пронял! Какие стихи жизненные, царствие ему небесное! За Володьку надо выпить, Николаич! Гельна?

В конце апреля мы поженились. В начале октября у нас в хозяйстве появились первые телята – сразу семь. Просто чудо какое-то! Первого бычка назвали Шарлем, первую телочку – Мирей. Француз поработал на славу. Егор тоже – я родила Машку на Рождество. Через пять лет у нас уже было стадо из почти ста голов новой породы. Я назвала ее РРМ – Рождественская Романтическая Морозоустойчивая. Мы открыли магазины в трех городах, в том числе в Москве, куда мне уже не хотелось возвращаться. Коровник новый построили, воду провели. Народу в нашем Нижнем прибавилось, в том числе молодежи. Егор отстроил клуб, и там вечерами танцуют медляк под Мирей Матье и Джо Дассена.

Анна Занадворова

Неправильный, не Новый, не год

В этом году все было неправильно! Снег выпал слишком рано, еще в октябре, даже листья не успели облететь. А потом вдруг весь растаял. И в ноябре снега не было. В декабре точно будет, обещала мама. Маруся ждала. Снега не было. Декабрь уже заканчивался, а на санках так и не прокатились ни разу.

А в последний день перед каникулами все вообще пошло наперекосяк. На первом уроке еще было ничего. Вместо математики пришла тетенька проводить новогодний мастер-класс. Делали елочные игрушки. Можно было сделать птичку или подарок. Маруся, конечно, выбрала птичку. На картонную заготовку наматывали красную шерсть, чтоб получился снегирь. Вот только наматывалось очень медленно, и снегирь получился какой-то кособокий и худой. Но все равно лучше, чем подарок. Брат Ваня сказал бы, что это очень тупо. Это ведь не настоящий подарок, а игрушка в виде подарка. А внутри он пустой. Кому такой нужен!

На русском сосед Женька стащил у нее из пенала точилку-сову и рассыпал всё, что в ней было, а замечание сделали ей. А еще Маруся оставила кофту в раздевалке и ужасно мерзла, приходилось прятать руки в рукава и неудобно было писать. А на завтрак вместо какао дали остывший компот. В нем противно плавал разбухший изюм. Маруся взяла кусок хлеба, но даже любимый белый хлеб был сегодня неправильный и царапал горло.

И мама все никак не приходила. Почти всех уже забрали, сегодня даже продленки не было. Маруся сидела одна на диванчике у батареи под окном. Здесь было так тепло, что не хотелось шевелиться. Она смотрела на школьное крыльцо и думала, с какой стороны появится мама.

Мама прибежала с пакетами, на волосах капли дождя:

– Ты что, еще не оделась?

– А что ты так до-олго?!

– Марусик, давай скорей, у меня еще тысяча дел!

У мамы в руках как-то вдруг оказались ее кофта и штаны:

– Какая ты горячая, дай-ка лоб. Не заболела?

– Это я от батареи горячая.

***

– Тридцать восемь и три! – мама качает головой.

– Это неправильный градусник! – кричит Маруся.

Все сегодня неправильно! – думает она. Правильно – идти с папой и братьями за елкой. Они обычно берут Ванины санки, потому что они, в отличие от Марусиных, без спинки, да и на Костин снегокат елку тоже не положишь. До елочного базара на санках везут Марусю, а на обратном пути там едет елка.

Базар недалеко, рядом с метро. Пока папа выбирает елку, они с братьями катаются с ледяной горки на «ватрушках». Там очередь, но она идет быстро, можно раза три успеть скатиться – и паровозиком, и по одному. Папа выбирает елку долго и придирчиво, как арбузы. Щупает, нюхает, что-то спрашивает у продавца.

Дома елку достают из сетки. Она сразу растопыривается, как кот. Папа долго возится с подставкой. В этот момент его лучше ни о чем не спрашивать. А потом он достает со шкафа ящик с игрушками и уходит на кухню.

– Без меня не наряжайте! – кричит мама.

***

А сегодня все не так. Маруся лежит на своей кровати в одежде под одеялом, но ей все равно ужасно холодно. Зубы стучат. Вокруг темно. Слышно, как на кухне закипает чайник. Они там смеются. Стучат ложки. Ой, неужели заснула. А как же елка? Уже купили? А почему она не чувствует запаха. Надо крикнуть, чтоб без нее не наряжали, что она не спит. Но крикнуть не получается, они все равно не услышат. Им там весело вместе. Костя что-то рассказывает. Или папа? У них голоса теперь похожие. Надо встать и пойти к ним. Она встает. Нет, она хочет встать. Вот только минутку еще полежит.

Ой, мама сидит на кровати. Мама зажгла ночник. У нее такая огромная тень. Мама сует ей холодный скользкий градусник:

– Держи крепко, руку прижми! Есть хочешь? Чаю с лимоном, может?

***

Эх, даже елку неправильную купили! Она совсем не пахнет. Даже так – не правильную, не елку. Потому что это вообще сосна. И папа ее привез на самокате, снега-то нет.

И бабушка с тетей Таней не приедут, и Дина с Василисой, чтобы их не заразили. Мама говорит, что мы все вместе отметим Рождество, но это же совсем не то.

***

– Марусь, смотри, что нашла! – мама протянула ей странную вещь, похожую на игрушечный бинокль. Только сквозь него ничего не видно. Задняя стенка непрозрачная.

– Погоди! – мама засунула туда какую-то картонку, – вот, теперь смотри.

Маруся заглянула внутрь. Там была картинка с мишками, только мишки были объемными, казалось, можно протянуть руку и потрогать их. Мишки играют в кубики. Двое строят дом. Третий тащит пирамидку. Четвертый поднял ногу, чтобы ударить по мячу. А пятый залез на шведскую стенку, у них такая же в зале, где физкультура.

Мама подвинула карточку немного вниз, и появилась другая картинка. Те же мишки идут купаться в бассейне. На них шапочки и купальные костюмы. Кто-то уже плавает. А кто-то стоит под душем. Даже струйки воды видны.

– Когда я была маленькой, – сказала мама, – я мечтала попасть туда, к этим мишкам. Часами их рассматривала.

На третьей картинке мишки куда-то собираются ехать на машине. Наверное, на пикник. У них корзинки с едой и ракетки. Машина у них старинная. Папа такое называет «антиквариат».

– Попробуй на лампу направь, вообще волшебно!

Маруся посмотрела. На четвертой картинке уже наступает вечер. В темной аллее горят огоньки, а в глубине сада светятся окна дома. Какие красивые фонарики! Как в доме отдыха, где они прошлым летом были.

А дальше, на пятой, сквозь освещенное окно видно, что мишки наряжают елку. Один стоит на табуретке, а другой подает ему шарик. А третий на лесенке прилаживает звезду на верхушку. А еще один заворачивает подарок.

– У них тоже Новый год! – сказала Маруся.

– Да! Крути дальше!

Маруся подвинула на последнюю картинку. Теперь она как будто прямо в комнате у мишек. Все сидят за праздничным столом. В глубине комнаты лестница на второй этаж. Горят свечи, а на елке светятся лампочки. За темным окном чуть видны сугробы и фонарь. А один мишка в комбинезончике залез под елку и вытаскивает оттуда подарок в золотой бумаге, завязанный красной ленточкой.

– Как я мечтала в детстве о таком! – мама вздохнула.

– А что у него там?

– Не знаю, это последняя картинка, – мама взяла у нее из рук «бинокль» и поднесла к глазам. – Но, наверное, что-то волшебное. А еще мне всегда хотелось подняться по этой их лестнице на второй этаж и посмотреть, что там.

***

Вот, наконец, и за стол сели. Проводить старый год. Стол раздвигать не стали, гостей нет. Утки тоже нет. Ее обычно привозит тетя Таня. А бабушка – тирамису собственного изготовления. А сегодня еды как-то мало, да и есть почти не хочется. Мама кладет ей бутерброд с икрой, даже мандарин чистит, как маленькой. Маруся съедает несколько долек.

– Полежу сейчас пять минут и доем, – она устраивается тут же на диване.

– Я тоже хочу шампанское попробовать! – говорит Ваня. – Костя пил в прошлом году!

– Не пил, а пробовал! И не забывай, что ты на три года младше, – отвечает папа.

– Может, до Рождества оставим? – предлагает мама.

– Мам, ну какое шампанское на Рождество? – хмыкает Костя.

Они долго еще спорят и что-то обсуждают. Мама приносит одеяло. Маруся укрывается с головой. Теперь люстры не видно, а лампочки светят как-то издалека, как лесные фонарики у мишек. Глаза сами закрываются.

Маруся чувствует, что ее кто-то легонько трогает за руку. Как кот лапкой. Она открывает глаза и едва не вскрикивает от неожиданности. Перед ней стоит мишка, в синих брючках и в матросской курточке. Даже на голове капитанская фуражка и тонкие очки в золотой оправе. Рядом с ним другой, поменьше, ростом с Марусю. Тот в смешном клетчатом комбинезончике и теплой курточке, в лапе старинный фонарь со свечкой.

– Пойдем! – они открывают дверь и выходят из комнаты. Прямо за дверью начинается лес. Маруся его сразу узнаёт. Только сейчас здесь темно, и фонарики не горят. Марусе зябко. Мишка накидывает ей на плечи свою куртку. Тот, что в матроске подходит к фонарику и гладит его – фонарь зажигается.

– Попробуй сама! – показывает он на следующий. Маруся осторожно прикасается к холодному белому шару. Вдруг внутри у него вспыхивает искорка, и шар наполняется светом. Так они бегают от фонаря к фонарю, пока по всей аллее не зажигаются маленькие ручные луны. Вот они уже около дома. Дом Маруся тоже узнаёт. Внутри огромная елка. Верхушка упирается почти в потолок. Чтоб надеть на нее звезду, нужно подняться по широкой лестнице на второй этаж. Стол уже накрыт.

– Давай скорей! Уже начинается! – торопят ее мишки. Они вбегают на крыльцо и застревают в двери – все пытаются войти одновременно. Странно, Маруся их совсем не стесняется, с ними так весело, как с братьями, когда те не начинают важничать и не запираются в комнате.

Медвежья мама зажигает на елке свечи. Медвежий папа готовится открыть шампанское. Бабушка достала коробку с печеньем. Малыши копошатся под елкой. Медвежья девочка в бархатном платье спускается по лестнице с фотоаппаратом в лапе.

– А это тебе! – мишка в комбинезоне достает из-под елки коробку, обернутую золотой бумагой, и протягивает ей. Она перетянута красной ленточкой.

– Мне? Спасибо!

«Сейчас я узнаю, что там у них и расскажу маме», – думает Маруся, она дергает, лента никак не развязывается. Внезапно ее ослепляет яркая вспышка!

– Фейерверк! – догадывается Маруся и открывает глаза. – Ой, это не фейерверк, это утро!

***

– Неужели проспала Новый год!? – Маруся села на кровати и вдруг поняла, что чувствует хвойный новогодний запах!

Она тихонько встала. Братья спали в своей комнате. Родители тоже – даже через дверь слышен папин храп. Маруся побежала в большую комнату, к елке. На столе осталась посуда, на ее тарелке лежал подсохший недоеденный мандарин. А за окном шел настоящий снег! Он падал и падал. И весь двор был белый, и все деревья облеплены снегом, как сухопутные кораллы. И даже дворник еще не выходил. Она хотела разбудить поскорее маму и всех и крикнуть им, что снег идет. А потом вспомнила про мишек, улыбнулась, включила свет в своей комнате, что-то вырезала и клеила из золотой бумаги. Так, что бы положить туда? Тут Маруся вспомнила про снегиря из ниток, он так и валялся в портфеле с прошлого года. Она засунула его в золотую коробочку, нашла красную ленточку, с третьей попытки завязала красивый бантик и побежала к родителям:

– Марусик? Рано еще! Поспи! Ложись к нам, – пробормотала мама.

– Мама, мама, проснись! Мишки просили передать тебе подарок.