Kitobni o'qish: «Простые истории»
Рассказы из этого сборника были написаны в 2021 году. Год, когда я начала привыкать быть мамой. Год, когда прошли первые тревоги после ковида. За год до больших перемен.
Спасибо моему мужу, который всегда поддерживает и помогает.
Сосед.
Сидя в дурацком дачном туалете-скворечнике, Борис Палыч мучился от отравления садовыми химикатами. Уже второй час он не мог покинуть насиженное место. Сидел он в полутьме и редкие лучи солнца пробивались через резную дверь, создавая на его седых коленях световые узоры наподобие хохломы. Впрочем, Борис Палыч эту красоту совершенно не видел, его мысли были заняты местью.
– Старый хрен! – периодами выкрикивалось из «скворечника».
Лариса, жена Борис Палыча, полола рядом грядку и шумно выдыхала на каждое гневное оскорбление из туалета.
Конфликт Борис Палыча с соседом начался почти сразу, как только он купил эту дачку в старом СНТ пару лет назад. Преисполненный радостью, что он нашел занятие, которое скрасит его пенсию, он живо общался с соседями, с некоторыми ходил вместе в баню, с некоторыми даже выпивал иной раз. И лишь один дед с правого участка на первое приветственное «Здрасьте! Я Борис!» хмыкнул, смачно плюнул и ушел в свой аккуратный белый дом с зеленой крышей.
Первый раз Борис Палыч не придал значения враждебности соседа – настроение дело такое – но с каждым новым контактом ситуация накалялась.
Сначала соседская яблоня разрослась так сильно, что загородила весь свет для Ларисиных цветов. В поисках какого-то компромисса, Борис Палыч дождался, когда сосед чем-то серьезно занялся в огороде, и, закрыв глаза на свои шестьдесят семь лет, выпрыгнул из-за кустов.
– Здравствуйте! Мы с вами еще не знакомы, я ваш сосед Борис. У нас тут видите ли какое дело – ваша яблоня так сильно разрослась, что загораживает свет как раз там, где сидят цветы моей жены, – Борис показал на Ларису, стоявшую в традиционной огородной позе в нескольких метрах от него.
– Надо было думать, где цветы сажать, – дед отрубил диалог безапелляционно и исчез в дебрях своего сада так, что Борис не успел очухаться.
Потом через забор начал своё сорняковое наступление на возлюбленные грядки Борис Палыча мясистый ревень. Его гигантские лопухи-листья и толстые кислющие стебли, как большой осьминог, проникли через старенький деревянный забор. Иногда Борис Палычу даже снилось, что соседский ревень так размножился, что занял весь его огород. Он открывал дверь, а там везде был ревень. Всегда после такого он просыпался от ужаса в поту.
Но в этом году этот дед переплюнул сам себя. В середине лета он собирал всяких жуков со своих грядок и складывал их в бутылку. Дело не зазорное, но надо же этих жуков убить! А он что – как собирал, так и бросил эту бутылку по середине грядок. Хоть бы керосина в нее налил. А он все оставил и убежал в свой белый дом с зеленой крышей.
Собственно эти жуки недолго думая, переползли на любимые помидоры-сливки Борис Палыча и успели уже подожрать листья. Ох, как расстроился Борис Палыч, когда увидел эти листья в дырочку!
А теперь вот – на виноград, который с трепетом Борис Палыч растил по всем методичкам виноградников, попал какой-то химикат. Однозначно специально сделал!
– Вот же вредный говнюк! – послышался очередной шумный выдох Ларисы с дальнего угла грядки.
Спустя несколько дней, в новой попытке побороть вторжение ревеня, Борис Палыч заметил копошащуюся в кустах соседскую бабку.
– Простите! Извините! – размашисто, как будто дунул в горн, крикнул Борис Палыч.
Бабка подняла глаза на него. Это было такая аккуратно стареющая женщина, в красивом ровно повязанном на голове платочке, как с шоколадки «Аленка». Правда, сама Аленка была на много десятков лет старше. Она встретилась глазами с Борис Палычем, резко не по возрасту вскочила и буквально убежала к себе в домик с зеленой крышей.
– Понятно, бабка тоже ку-ку.
До конца лета новых контактов с соседями не случилось, так и ушли зимовать.
С самых первых теплых дней Борис Палыч рвался на дачу. И, как только установилась регулярная теплая погода, Борис Палыч уже копался в грядках.
К началу лета соседский ревень опять пустил несколько стрел в сторону Борис Палыча. И только сейчас он увидел, что помимо злосчастного ревеня и яблони через забор по всей стороне с дедом лезет безумная трава и сорняки.
– Вот же старый! Новое мне испытание.
Истошно и даже немного театрально Борис Палыч матерился в соседскую сторону и размахивал тяпкой, чтобы победить надвигающуюся катастрофу с сорняками. В этот момент милейший Тимурик, совершенно непонятной национальности и возраста темноволосый парень, который был абсолютно каждому в товариществе помощник за умеренную плату, шел мимо ругающегося пенсионера.
– Дядь Борь! Дядь Борь! Ты чего там ругаесся?
– О Тимурик, да видишь опять мне напасть! Сорняки эти от соседа лезут и лезут!
– Это да, Клим Аркадьич всегда ухаживал за огородом, а в этом году уже и некому. Очень жаль – очень жаль!
– Не понял, почему жаль?
И тут Тимурик рассказал Борис Палычу историю, почему Клим Аркадьич был всегда такой смурной и недружелюбный. Дело в том, что его жена, та самая аккуратная старушка, долго и безнадежно болеет. Практически ничего не помнит и нуждается в постоянном уходе. Последние годы Клим Аркадьевич и сам стал сдавать – всё-таки возраст. Бабка помнила только этот сад и этот домик с зеленой крышей, который они молодые с мужем построили. Так Клим Аркадьич ее каждое лето сюда привозил, и они жили, занимались огородом, как могли. Каждый день для него был испытанием, конечно. Снова рассказывать человеку всю его жизнь, а он на тебя смотрит и ничего не понимает. Только этот огород и помнит. Этот дом стал для него и счастьем, и проклятием.
– А вот совсем недавно мне позвонила женщина какая-то – то ли сиделка, то ли работник какой. Сказала, привезу на неделе Светлану Петровну – это жена его. Нужна будет помощь в саду, все в порядок привести. А он сам умер.
– Кто?
– Да Клим Аркадьич. Уснул и не проснулся. Только всем распоряжения и успел оставить. Ладно, побежал я!
Весь гнев на соседа тут же пропал. Борис Палыч бросил борьбу с сорняками у себя на стороне и перелез через забор к соседу.
Баня.
Ку-ку! Ку-ку!
Кукушка-кукушка, сколько мне лет осталось?
Ку-ку! Ку-ку!
Когда холмы то взмывают вверх, то опускаются вниз деревня выглядит, как большой, объемный ковер домов и огородов. Видно не только соседскую крышу, но и крышу соседей соседей.
Только для тех, кто жил на таких землях, понятна хитрость ставить дом в низине. Когда дом внизу, его видно меньше. И такие же любопытные глаза, как у Валентина, не смогут установить привычный ритм жизни каждого дома. В глубоком пенсионном безделье, как у него с Татьяной, и не таким начнешь заниматься, чтобы сохранить ощущение нужности. Так он и глядит с холма через свой старый бинокль на другие дома. Ибо страшнее всего здесь остается хулиганство, воровство и вандализм, а не любопытство.
Валентин, конечно, не из злого умысла имел бинокль. Охотничье прошлое все-таки. С тех пор как в последний раз он победоносно вывалил на кухонный стол мертвую тушку кролика прошло уже лет десять, которые Татьяна спокойно дышит и не нервничает, что на очередной вылазке кто-то кому-то что-то прострелит или чего хуже на ее кухне опять окажется труп животного, которое нужно приготовить, чтобы не ударить в грязь лицом.
Татьяну эти бытовые дела приводили в уныние, родись она полвека спустя, она скорее всего была бы счастливой одинокой женщиной, но в ее время так нельзя было. Поэтому вот тебе старая деревня, огород, двое детей-погодок, которым уже за сорок, домик из кирпича в низине участка и Валентин, который топит баню и смотрит в бинокль.
Принцип растопки бани не так уж прост, как кажется. Особенно, если это обычная русская баня по-черному. Родись Валентин на полвека позже, он бы построил что-то другое. Может быть, модное со светлой парилкой или большими окнами, может быть даже с несколькими комнатами. Но однозначно с более высоким потолком и большой дверью, чтобы не приходилось постоянно пригибаться.
– Это курятник! – так молодой Валя объяснял вторую постройку председателю кооператива.
– Валь, если это баня, то ее нужно убрать. Не положено.
– Да какая же это баня! Посмотри, разве на этих полках можно париться – это же насест для кур.
Глупый, старый закон, который отменили так же, как приняли, посадил Валентина на эти «насесты» париться, ругать председателя (Царство ему небесное!) и смотреть в маленькое окошко-иллюминатор в стене на свой участок, дом, жену и собственную жизнь.
Чтобы разжечь печку нужно создать среду для легкого распространения огня. Нельзя использовать горючие жидкости, потому что от них вся парилка провоняет. Нужно сконструировать горку – внизу бумага, на бумагу щепочки: от маленьких до более крупных. Когда схватятся щепки толщиной в палец, огонь уже не погаснет, можно начинать подкладывать дрова.
Ежедневные газеты, которые сперва шли на оборачивание банок и упаковку очень нужных фарфоровых сервизов, которые никак не примут в наследство неблагодарные современные дети, прекрасно подходили для этой горки. Когда газет не было, жгли подписные журналы, совсем редко книги. Но, если книги и шли в печь, то сначала оценивались интересны ли они будущему поколению, или их ждет участь многострадальных сервизов.
Валентин вообще часто задавался вопросами будущего – что достанется потомкам. Но после рюмки-другой домашнего крепкого вина был горазд только на радикальные и крепкие суждения: «Ничего им не надо, детям этим. Ни твои, Таня, сервизы. Ни наш дом. Ни-че-го! Так и помрем среди этого барахла!»
Последние пару лет барахлом признаётся почти всё, что долго не использовалось. А от всего барахла Валентин категорически избавляется. И если книги в этой войне горят первыми, то на сервизы все никак рука не поднимается.
Лучше всего горит мелованная бумага. Ни эти дурацкие цветные глянцевые журналы со следами красивой жизни с другой стороны планеты, ни Бурда с выкройками, которые на почте маниакально выписывают все женщины. Они все тлеют, как надежды и мечты. Тлеющая полоса пробегает по страницам, превращая их в серое бархатное покрывало. Нет в них искры!
Отлично горят газеты, а еще лучше толстые журналы с литературными опусами. Валентин выписывает их, как все, уже с десяток лет. После какой-то громкой публикации подписка на журнал появилась сразу у всей улицы. Шум утих, а подписку никто не отменял. Лопни, но держи фасон.
