Kitobni o'qish: «Записки счастливой прихожанки»

Shrift:

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Помни, что к Царству Небесному идут не от победы к победе, а от поражения к поражению, но доходят только те, которые не садятся в отчаянии на обочине, но встают и идут дальше. Идут и плачут по дороге о грехах…»
Святитель Тихон Задонский

Посвящается отцу Александру, Настоятелю Храма Спаса Нерукотворного Образа в селе Уборы Московской области, Матушке Ирине и всем прихожанам Храма.

6 января 1960 года

В школу семилетняя Груня Васильева¹ пошла первого сентября тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Девочке купили коричневое школьное платье, два фартука – черный и белый, такие же туфельки и ранец.

Первый раз в первый класс я отправилась в сопровождении бабушки, Афанасии Константиновны. Отец уехал куда-то по работе, мама оказалась на гастролях. Букет бабуля не покупала. У нас дома на окнах буйно цвела герань, в моем детстве ее считали лучшим средством от моли. Баба Фася, или бабася, так я называла Афанасию Константиновну, срезала цветы, завернула их в белую бумагу, перевязала ленточкой. Разбудили меня рано, велели съесть кашу, выпить какао, потом мы пошагали в школу. Сначала пересекли Ленинградский проспект, потом двинулись через парк, вышли в Чапаевский проезд, и вот она, тогда спецшкола номер три с преподаванием ряда предметов на немецком языке. В первый день мне там понравилось, второй тоже прошел ничего, на третий я поняла: вставать по звонку будильника отвратительно. А через неделю Груня возненавидела сие учебное заведение всеми фибрами своей детской души. Почему? Там скучно! Учительница велит читать букварь: «Мама мыла раму». А первоклассница Васильева жила в квартире, где повсюду: на кухне, в коридорах, даже в туалете – висели полки, забитые томами. Я не любила играть во дворе, маленькой Груне нравились книги. Запах страниц, иллюстрации, предвкушение новых приключений…

Читать я научилась сама в пять лет, чем весьма удивила бабушку. Когда мы с ней один раз пошли в магазин, я громко спросила:

– Булочная… Бабуля, почему так написано? «БулоЧная»? Надо же – «БулоШная».

Афанасия Константиновна жила в Москве с начала двадцатых годов прошлого века и давно научилась произносить слова как все москвичи: «молоШная» – вместо «молочная». «МАлАко» – вместо «молоко». А я появилась на свет в столице и, естественно, тоже акала и шикала.

– Правильное написание – «Булочная», – ответила баба Фася и спохватилась: – Грушенька, ты умеешь читать?

Вопрос удивил. Бабуля часто сидит с книгой, папа мой в свободное время тоже с каким-то томом. Летом во дворе жильцы дома на лавочках читают. И тетя Катя, наша лифтерша, в подъезде с книжкой время проводит.

– Кто тебя научил? – не утихала баба Фася.

Никто. Буквы у Грушеньки сами собой сложились вместе. Это же очень просто! Смотришь на «а», «б», «в», «г», «д» – видишь слово. До первого класса я прочитала много сказок, в семь лет взялась за Майн Рида. А теперь скажите, радостно ли ученице Васильевой бормотать вслух по слогам про маму и раму? Чтобы не дай Бог вы не посчитали меня вундеркиндом, сразу скажу: арифметика давалась девочке с огромным трудом. А урок труда просто кошмар. Нас учили шить нарукавники и фартуки, но ученица Васильева даже такие вещи сострочить не сумела.

Когда в начале ноября бабуля сказала: «Скоро каникулы», то внучка не поняла, о чем она говорит. Афанасия Константиновна уточнила:

– Чтобы дети очень уж не уставали, для них сделано четыре отпуска, их называют каникулы. В ноябре вы не учитесь неделю, в январе десять дней, в марте столько же, а потом целое лето гуляете.

Я заплакала. При этом разговоре присутствовала тетя Фира Костюковская, она умилилась:

– Фасенька, как Грушенька любит школу.

Услыхав эти слова, я живо удрала из кухни в спальню, которая служила общей нашей с бабушкой комнатой. Я обожала нашу соседку по подъезду, она добрая, всегда при встрече хвалит Груню, а какие вкусные пироги печет! Девочке не захотелось, чтобы Эсфирь Григорьевна узнала правду: Грушенька рыдает от счастья, что она хоть на время избавится от учебы!

Осенние каникулы я провела великолепно, потом началась вторая четверть, но жизнь уже не казалась беспросветной. Первоклашка знала: впереди десять восхитительных дней, когда можно спать сколько хочется, читать вволю интересные книги, а не скучать над текстом про маму, раму и яблоки, которые покупает Петя.

Шестого января вечером я сидела в кресле, поджав ноги, и тихо плакала над книгой Януша Корчака «Король Матиуш Первый». Ну почему народ так несправедливо поступил с юным государем? И тут в комнату вошла бабушка. Сначала я подумала, Фася сделает внучке справедливое замечание: воспитанные дети не втягивают ноги в кресло и уж точно они не вытирают слезы кружевной салфеткой, которая лежит на столике. За такое поведение могут и в угол поставить.

Но бабася повела себя иначе.

– Мороз на улице, – весело сказала она, – надо тебе натянуть рейтузы и теплый свитер на платье. Иначе замерзнешь.

Я заморгала. Время – семь часов, в восемь следует отправляться спать. Какие рейтузы?

– Бабася, мы гулять пойдем? – осторожно уточнила внучка.

– Поедем в гости, – огорошила известием бабуля.

Я растерялась. У Афанасии Константиновны имелся брат, дядя Миша. Он жил на другом конце Москвы, возле станции метро «Автозаводская», иногда мы его навещали. Еще бабуля дружила с тетей Фирой и Надеждой Варфоломеевной Розовой, та тоже обитала в нашем подъезде, на третьем этаже. А к моей маме часто приходили разные артисты: Тамара Степановна служила в Москонцерте главным режиссером. Папа писал дома книги и был парторгом Союза писателей, к нему тоже заглядывали разные люди. Но меня укладывали в восемь, я никогда не сидела со взрослыми. У Груни была одна подруга – Маша. Мы с ней по сей день вместе, Манюня мне как сестра. Она жила в соседнем доме, а ее бабушка Анна Ивановна и мама Тамара Владимировна очень вкусно готовили, Грушеньку всегда угощали до отвала. Если родители уходили к друзьям, дочку они никогда с собой не брали. Я с бабушкой только дядю Мишу посещала. Девочка жила по строгому распорядку. В девятнадцать сорок пять мне следовало принять душ, почистить зубы и лечь в постель. До двадцати пятнадцати разрешалось почитать книгу, потом свет выключали, несмотря на мое нытье: «Бабасенька, только еще одну страничку».

Но Афанасия Константиновна никогда не давала внучке поблажку. Томик откладывался, свет гас. Но Грушенька-то знала: бабушка сейчас сядет пить чай, станет просматривать газеты, потом отправится в гостиную смотреть телевизор.

Стараясь не шуметь, школьница вынимала из тумбочки фонарик, накрывалась с головой одеялом и упивалась приключениями трех мушкетеров, сочувствовала графу Монте-Кристо, пугалась всадника без головы, тихо смеялась над проделками Тома Сойера.

Но сегодня бабася ведет себя очень странно. Семь вечера! А мне дали самое праздничное, красивое, кружевное платье, белые колготки. Сама Фася нарядилась в шелковую блузку, парадную юбку, положила в сумку свои лаковые «лодочки» и мои выходные туфельки. Потом мы обе натянули рейтузы, свитера, шубы, шапки и… пошли к метро!

Я не понимала, что происходит, но на всякий случай не задавала вопросов. Афанасия Константиновна пребывала в распрекрасном настроении, она всем улыбалась и выглядела как невеста, которая едет на свадьбу. Выйдя из метро, мы оказались на вокзале.

– Надо поторопиться, – весело сказала бабася и ринулась к кассам.

Семилетняя Груня считала, что восемь вечера – глубокая ночь и большинство людей в это время уже читают в кровати перед сном книги. Но и в метро, и на вокзале было много народа. И что особенно удивило: рядом со взрослыми находились дети. Мы сели в электричку и куда-то поехали. Через какое-то время по проходу между деревянными скамьями с высокими спинками побрела женщина в ватнике, поверх которого натянут белый халат.

– Мороженое, – кричала она, – лучшее, московское!

Я даже не мечтала получить лакомство. И вдруг Фася остановила торговку, взяла эскимо и протянула внучке. Кабы сейчас вагон перевернулся вверх колесами и так поехал дальше, Грушенька бы меньше удивилась. Мне дали мороженое? И я могу его слопать прямо сейчас? В вагоне? Ночью? Афанасия Константиновна, похоже, сошла с ума! Она никогда не разрешает внучке вне дома даже конфету в рот положить, всегда говорит:

– На улице только собаки едят.

И вдруг! Бабася предложила лакомство!!!

Наверное, мысли отразились на моем лице, потому что бабуля засмеялась:

– Угощайся, – а потом добавила: – Сегодня все можно, сегодня нужно только радоваться.

Размышлять над ее словами я не стала, боясь, что бабуля передумает, живо слопала пломбир в шоколаде. Но на этом сюрпризы не завершились.

Мы вышли на каком-то полустанке, и к нам со всех ног бросился мужчина.

– Бабусенька, – закричал он, – жду вас! Ой как радостно! Ой как хорошо!

Потом незнакомец распростер объятия, обнял Фасю и три раза чмокнул ее.

Я вжала голову в плечи. Афанасия Константиновна терпеть не может, когда ее целуют посторонние. Сейчас она схватит внучку за руку, и мы вернемся домой. А я сгораю от любопытства: куда и зачем сейчас приехали?

Но бабася вдруг прижала к себе мужчину, тоже поцеловала его и воскликнула:

– Лук! Как соскучилась по тебе! Марфа здорова?

– Пятого родила, – доложил мужчина, – садитесь скорей! Поедем скоро, не дай Боже, опоздаем. Отец Владимир опечалится.

Я с трудом удержала смех. Странного дядечку называют как овощ: Лук! И куда нам садиться? Машины нет, лишь поодаль стоит старый грузовик, на таком в нашу булочную привозят хлеб. Только московский автомобиль новый, а этот весь ободранный. Но бабушка бодро пошагала к нему. Именно в этот момент Грушенька окончательно поняла: удивляться ничему не следует. Сегодня необычный вечер, значит, все должно происходить не так, как всегда, и поспешила за бабасей.

Лук тоже двинулся вперед, потом вдруг остановился и бросился ко мне:

– Агриппинушка, простите меня, глупого.

– За что? – прошептала я, которая совершенно не ожидала подобного проявления чувств, и до сих пор ко мне никто не обращался на «вы».

Лук присел, его лицо оказалось на одном уровне с моим:

– Очень ждал вас, хотел познакомиться. Афанасия нам рассказывала, какая у нее внучка, показывала фото, вы красавица. А сейчас так возликовал, когда Фасеньку увидел, что даже с вами не поздоровался. Не велите казнить, велите миловать. Разрешите вас обнять? И поприветствовать.

Я покосилась на бабушку, та улыбалась:

– Лука, обнимай! И поехали. Грушенька, поцелуй Луку.

И я сообразила: человека зовут не как овощ, он Лука. Мужчина обхватил меня руками, от него приятно пахло одеколоном и почему-то конфетами. Потом он взял девочку на руки, посадил в машину, устроил около водителя, прикрыл одеялом. Рядом расположилась Фася, ей тоже достался плед.

– Печка в моем «Буцефале» не работает, – забормотал наш провожатый.

– Его укротил Александр Македонский, – невесть зачем сообщила я, которая уже успела прочитать не только легендарную книгу Куна «Легенды и мифы Древней Греции», но и осилила предисловие ко многотомному труду «Всемирная история». Правда, совсем ничего не поняла, единственное, что запомнила, – рассказ про полководца и его коня.

– Ну и ну… – пробормотал Лука.

Бабушка махнула рукой:

– Глотает книги как пирожки.

И мы поехали. «Буцефала» трясло так, что у девочки лязгали зубы. Сквозь одеяло пробрался холод, кончик носа у меня заледенел. Я закрыла лицо варежкой.

– Скоро прикатим, – решил приободрить ребенка водитель, – потерпи. Если не сетовать на неудобства, то потом непременно что-то хорошее случится.

Слово «сетовать» меня не удивило, оно часто встречалось в русских сказках, поэтому тихо ответила:

– Совсем не сетую, у вас же печка не работает.

Лука порылся в кармане и вытащил карамельку:

– На! Веселее ехать, когда во рту сладко.

И моя бабушка, которая всегда негативно относилась к конфетам, говорила: «От них зубы портятся и лень развивается», одобрительно кивнула и спросила:

– Что сказать надо?

– Спасибо, – прошептала я, запихивая в рот сладкий кругляш.

А Лука вдруг запел:

– «Рождество Христово, Ангел прилетел. Он летел по небу, людям песню пел…»

Голос у мужчины оказался мощным, красивым, прямо оперным. Бабушка подхватила:

– «Вы, люди, ликуйте, все днесь торжествуйте. Днесь Христово Рождество».

То, что у Фаси прекрасное сопрано, я знала. Бабуля рассказывала, что в молодости она училась петь, мечтала попасть на театральную сцену, но ее отец запретил дочери даже думать о таком. Афанасия Константиновна родилась в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году в очень богатой семье. В те времена девушка подобного происхождения могла исполнять арии только дома или на благотворительных концертах. Бабуля любила оперу, посещала Консерваторию, Большой театр, брала меня с собой. Благодаря ей внучка познакомилась с миром музыки. Вот только ни голоса, ни слуха у Грушеньки не имелось. Как-то раз к маме пришла известная оперная певица. Они о чем-то говорили в кабинете, и вдруг посетительница запела. Мне тогда лет пятнадцать было, я сразу поняла: сейчас звучит очень сложная ария Нормы из одноименной оперы Беллини. И вдруг бабуля принялась подпевать. Я замерла: голос Фаси оказался сильнее, ярче. Через пару секунд певица вбежала в нашу комнату:

– Афанасия Константиновна, вам надо срочно идти на конкурс в Большой! Нельзя зарывать в землю уникальный талант. Готова вас привести за руку…

– Спасибо, – улыбнулась бабася, – у меня отсутствует тяга к публичным выступлениям.

Я много раз слышала, как прекрасно поет Фася, но никогда более не испытывала такого прилива счастья и радости, как в момент, когда они с Лукой исполняли дуэтом:

«Пастыри в пещеру первые пришли
И младенца Бога с Матерью нашли,
Стояли, молились, Христу поклонились —
Днесь Христово Рождество!»

Грузовичок дрожал, кашлял, грозил развалиться. Руки, ноги, нос у первоклассницы превратились в сосульки. За окном маячил темный лес, не светила луна. Голоса Луки и бабушки сливались вместе. И вдруг на темном небе ярко-ярко вспыхнула одна звезда. И меня охватила такая радость, что не хватит слов, дабы описать весь восторг, который обрушился на девочку. Я заплакала от счастья. А бабася и мужчина пели:

«Все мы согрешили, Спасе, пред Тобой,
Все мы, люди, грешны – Ты Один Святой».

Машина кое-как ехала по дороге, я забыла, что хочу спать, есть, пить. Я только мечтала, чтобы эта дорога оказалась бесконечной, чтобы Лука и Фася пели и пели. Вдруг автомобиль замер.

– Успели! – воскликнул мужчина, потом он живо выбрался из-за руля, открыл дверь, помог выйти бабушке, затем вынул меня и внес в дом.

* * *

В избе оказалось очень тепло. Бабуля быстро сняла с внучки шубку, свитер, рейтузы, кофту. Вскоре Грушенька оказалась в своем праздничном платье, белых туфельках. А на голову мне повязали кружевную косынку. Я уже ничему не удивлялась. Бабушка тоже украсилась платком, потом мы прошли по длинному коридору, вступили в комнату, где оказалось много народа.

– Афанасия приехала, Грушеньку привезла! – закричал кто-то.

К нам бросились люди. Они обнимали бабулю, меня, целовали. Откуда ни возьмись появились дети: мои ровесники, подростки, совсем малыши. Все они радовались, все оказались в белой одежде, девочки, как одна, в платочках. Я растерялась, не знала, что следует делать, но старательно обнимала, целовала всех в ответ. Неожиданно шум стих, к нам подошла круглолицая женщина, за ней шагал высокий черноволосый старик с бородой.

– Матушка, – воскликнула Фася, – Отец Владимир!

И потом она сделала странный жест, сложила кисти рук вместе, ладонями вверх, наклонилась. Я окончательно растерялась. А старик взял бабушку за руку, и Фася… поцеловала его запястье. Я обомлела. Пожилой мужчина повернулся ко мне, у него оказались не голубые, а прямо синие глаза. Я никогда не видела людей с таким взглядом. Каким? Необыкновенным!

– Грушенька, – улыбнулся он.

Я сообразила, что мне, наверное, следует поступить как бабушке, поэтому быстро сложила ладошки. Хозяин дома коснулся меня, я быстро чмокнула его в руку. От нее пахло чем-то совершенно незнакомым, но очень вкусным, приятным, необычным, как все вокруг, а еще конфетами, как от Луки.

Потом Отец Владимир вышел в коридор.

Все поспешили за ним, переместились в другую комнату. Окна здесь тщательно занавесили. В помещении у стены находился стол, покрытый скатертью, на нем сверкал большой, ранее мною никогда не виданный высокий подсвечник, имелась корзина с булочками, ножик. На полках стояли книги. Несколько бородатых мужчин надели вышитые халаты и окружили стол. Потом появился Отец Владимир в такой же одежде. Он произнес какую-то фразу, я поняла только одно слово. «Царство»!

Батюшка начал говорить, я его речь не понимала, потом несколько женщин и мужчин громко, красиво запели, но лучше всех оказался голос Фаси. И только тогда до Грушеньки дошло: это спектакль, нам показывают какую-то сказку, не зря же произнесли: «Царство». Долгая дорога утомила, вскоре мне захотелось спать, но поскольку остальные дети, даже те, кто определенно младше первоклассницы, старательно подпевали хору, я изо всех сил растопыривала глаза. Через какое-то время круглолицая женщина, которую называли Матушка, взяла меня за правую руку и зашептала:

1.Дарья Донцова – псевдоним. Писательницу зовут Агриппина (Груня), Васильева ее девичья фамилия.