Kitobni o'qish: «Фанатка голого короля»

Глава 1

На следующий день после свадьбы большинство женщин начинает активно перевоспитывать только что обретенного супруга, а через десять лет бросает ему упрек: «Ты совсем не тот человек, за которого я выходила замуж».

– Юра стал таким агрессивным… – всхлипнула Лена и схватила чашку с капучино. – Что-нибудь скажет и буравит меня глазами, словно хочет во мне дырку просверлить. Затем велит: «Выскажи свое мнение по затронутому мною вопросу». Только я рот открою, слова вымолвить не успею, а благоверный уже орет: «Вечно ты со мной споришь!» Потом вообще дурдом начинается. Юрка посуду на пол швыряет, вопит нечто невразумительное, кидается в спальню, засовывает не глядя шмотье в сумку и визжит в режиме ультразвука: «Ухожу к маме!»

– В таком случае ты не можешь его услышать, – вздохнула я.

Лена на секунду примолкла, допила кофе и, наконец, удивилась:

– Почему?

– В школе нас учили, что человеческое ухо не воспринимает ультразвук, – объяснила я. – И вроде бы мать Юры скончалась много лет назад. Как он может к ней уехать? Или я путаю?

– Вот, – кивнула Ленка, – стопроцентное доказательство того, что Юрка стал психом, не способен адекватно оценивать ситуацию. Когда он в первый раз про побег к матушке заявил, я ему задала весьма резонный вопрос: «Ну и куда ты направишься? На кладбище?» Так Юра совсем человеческий вид потерял – сумищу с балкона швырнул. С седьмого этажа! Хорошо, торба никому по башке не угодила. Я потом полчаса его шмотки на улице собирала.

– Отлично! – скривилась я. – Супруг нахамил, а ты кинулась его вещи собирать. Пусть бы сам за бельишком побежал.

– Юрка отказался, – заныла Ленка, стремительно уничтожая пирожное со взбитыми сливками. – Я ему сказала: «Хватит психовать, несись вниз, а то голым останешься. Народ вмиг шмотье похватает, что упало, то пропало». А он в ответ: «Ну и хрен с ним, новое куплю».

– Вот и надо было спокойно сидеть у телика, – встряла я со своим советом. – Растащили бы Юркины джинсы-рубашки – его проблема!

– Ошибаешься, дорогая, это была бы моя проблема, – запричитала Макеева. – Думаешь, Юрка в трениках бы на работу отправился? Как бы не так! Запустил бы лапы в мой стратегический запас и весь его на себя потратил. А я собираю на очень нужную в хозяйстве вещь.

– На что? – не к месту полюбопытствовала я, глядя, как Ленка приступает к корзиночке из песочного теста с горой жирного крема. Похоже, переживания не лишили ее аппетита.

– На шубу, – произнесла Макеева, запивая лакомство колой. – Норковую, из цельных шкурок.

– У тебя же есть манто, – напомнила я, – совсем новое, ты его в прошлом ноябре приобрела.

– Ага, из кусочков, – надулась Ленка, – а надо из больших пластин. Если у женщины нет приличной шубы, окружающие считают ее мужа нищим неудачником. Не для себя стараюсь, а ради Юрки. Ну, представь, настанет зима, я приду к мужу на работу в кацавейке из обрезков, и как потом местное бабье шушукаться станет? «У Макеева жена оборванка, он не может красивую шубенку ей справить». Это ж какой удар по реноме Юры! Если разобраться, то, по сути, роскошное манто нужно не мне, а ему.

Я не успела прокомментировать последнюю фразу – Ленка сердито воскликнула:

– Я всегда права! Знаю, как будет лучше Юре! А он, говорю, совсем опсихел. У него теперь два лейтмотива скандалов. Первый: «Ты меня не уважаешь». Второй: «Ты вечно споришь». Я ему в ответ: «Нет, я с тобой не спорю»…

Мне стало смешно, изо рта вырвался неуместный смешок, который я постаралась закамуфлировать под кашель. Но Макееву трудно обмануть.

– Веселишься? Я тоже сначала полагала, что это ерунда, не обращала внимания на Юркины закидоны, но вчера вон чего случилось…

Ленка расстегнула тонкий трикотажный, но все равно слишком теплый для жаркого лета кардиган, скинула с плеч и осталась в одном сарафане.

– Боже! – ахнула я, увидев массу синяков и ссадин на теле подруги. – Что произошло?

– Да все то же! – зашмыгала носом Макеева. – Сначала муженек визжал про неуважение, затем порысил шмотье собирать. У меня терпение лопнуло, я и сказанула: «Хочешь жить у любимой мамочки? В могилке? Давай, поторопись, а то в десять вечера ворота кладбища запрут, останешься под забором». Макеев схватил зонтик, длинный такой, с набалдашником, и…

Лена снова надела кардиган, застегнула его на все пуговицы и посмотрела на меня.

– Что теперь делать, Вилка? Юра-то быстро отходит, через час после скандала прибегает прощения просить, а я долго не могу прийти в себя. Мне и через неделю после выяснения отношений обидно. Но вчера было иначе, мы легли спать в разных комнатах. Сегодня утром выхожу на кухню, смотрю – муж сам себе кофе сварил. В первый раз за всю нашу совместную жизнь к плите подошел! Я ему в шутку и говорю: «Молодец, Юрчик, о себе позаботился. Может, когда-нибудь научишься и о жене думать. Чего ж мне-то порцию не оставил? Я всегда тебе кофе готовлю, и, готова спорить, ты зерна, перед тем как молоть, не обжарил чуток для аромата. Ну и куда ты без моих советов?»

– Отличная шутка, – скривилась я, – очень-очень смешная. Лена, если ты постоянно так юморишь, то не удивительно, что твой супруг бесится.

Но подруга, не обратив внимания на мое замечание, продолжала:

– Юрка вдруг тихо сказал: «Я тебя убью. Насмерть. Навсегда жизни лишу». Весь побелел, выхватил из подставки нож и пошел на меня. Я сразу поняла – муж ума лишился! – и кинулась к двери. А он…

Ленка выставила из-под стола ногу и задрала сарафан почти до пояса. По ее бедру тянулся длинный, успевший слегка подсохнуть глубокий порез.

– Он меня за шиворот у вешалки поймал, – жалобно простонала Макеева, – спиной в куртки ткнул, лезвием по ноге чиркнул, выругался и прошипел: «Уходи, Елена, а то когда-нибудь я остановиться не смогу, горло тебе перережу. Сгинь с глаз, пока я добрый». Двинул меня кулаком в живот и в ванной заперся. А я схватила кардиган с сумкой и сюда приехала. Что делать-то? Вот только не говори про обращение в полицию! Там ответят: «Семейные ссоры нас не касаются, сами разбирайтесь». Наш участковый даже зада от стула не оторвет. Он еще имеет обыкновение на жалость давить, говорит: «Гражданка Макеева, нас премии лишают, если процент преступности по участку растет. Ну, оформлю я вашего мужа за хулиганку, и что получится? Вы же сами через день прибежите, зарыдаете: «Верните мужика, он хороший, я погорячилась». К начальству попрете, а я без тринадцатой зарплаты останусь…»

– В отделениях терпеть не могут улаживать супружеские дрязги, – кивнула я. И удивилась: – Но откуда ты знаешь, как поведет себя участковый?

Ленка неожиданно смутилась.

– Так я… ходила уже к нему. И он при виде меня морщился, старался побыстрее выпроводить из кабинета. А в последний раз совсем сдурел, буркнул: «Пишите на гражданина Макеева заявление, сходите в травмпункт, зафиксируйте побои». Вот идиот! Разве хорошая жена собственноручно мужа за решетку посадит? Естественно, я отказалась жалобу настрочить. А этому гаду только того и надо. Короче, выпер меня вон. Вот как наша доблестная полиция о женщинах заботится! Конечно, у меня же нету денег, чтобы участковому взятку дать. Вон Алину Васятину весной в парке изнасиловали, так полицейские через два дня преступника нашли. А почему? Ха! У нее отец владелец рынка, и он все отделение…

– Погоди! – остановила я ее. – Ты ранее неоднократно бегала к участковому? Зачем?

– Всего пару разиков и по веской причине. Например, в мае хотела заявить об изнасиловании, – сообщила подруга. – Но я не Васятина, у меня богатого папаши нет. Чтобы полиция зашевелилась, надо…

– Кто на тебя напал? Когда? – окончательно растерялась я.

Макеева вздернула подбородок.

– Юрка! Весной!

Я залпом выпила стакан минералки.

– Хочешь сказать, что за все время брака муж не приближался к тебе, а потом решил взять силой?

– Мы с ним в тот день поругались, – вздохнула Лена, – разорались друг на друга, и вдруг Юрка потащил меня в постель. А я не хотела. Но он ведь сильнее! Повторял, как псих: «Ленуся, перестань ломаться, я ж тебя люблю». И завалил на кровать. Без моего желания! Это изнасилование. Он сумасшедший!

– Ты серьезно хотела подать заявление? – уточнила я. – Представляешь, какой срок светит Юре за такое преступление и что с осужденным по этой статье сделают в СИЗО и на зоне?

Подруга легла грудью на пластиковый столик.

– Я не планировала запихнуть Юру в кутузку.

Я окончательно перестала понимать ее.

– Тогда какого черта потопала к участковому?

– Чтобы тот с ним побеседовал, поругал, слегка напугал, – сорокой застрекотала Лена, – сказал: «Перестань издеваться над женой, не спорь с ней постоянно, не качай права, лучше слушай, что тебе умная женщина советует».

– Детский сад! – вырвалось у меня. – Полицейские – не добрые тетушки-воспитательницы, журящие малыша за поломанную игрушку. Хорошо, что участковый тебя выгнал, запусти он машину, Юра бы из жерновов судебно-следственной мельницы не выбрался.

– Ругать все умеют, ты лучше подскажи, что мне делать! – зашептала Ленка. – Я боюсь Юрку! Он и правда убить способен. Чувствую собственную скорую смерть.

– Пожалуйста, не неси чушь! – остановила я Макееву.

Но она опять не слушала меня.

– Мне ночью покойная мама приснилась. Руки ко мне тянула и говорила: «Ленуся, мы вот-вот встретимся. Во вторник обнимемся по-настоящему». А какой сегодня день недели? Вторник. Вернусь домой, а там Юрка с тесаком затаился… – прошептала Ленка.

Я хлопнула ладонью по столу.

– Хватит! Прекрати истерику! Сейчас поедем ко мне на дачу. Положу тебя в саду в гамаке, попьем чайку, остынем и попытаемся понять, как действовать.

– Спасибо, Вилка, – всхлипнула Лена. – Но ты же на той фазенде сама в гостях, не имеешь права никого в гамак укладывать, потому что он не твой.

– Ерунда! – отмахнулась я. – Алла замечательная, Костя очень приветливый и целыми днями пропадает на работе, его брат уехал отдыхать, раньше конца августа не вернется. Поехали, тут пути на машине пять минут. Пообедаем, погуляем по саду.

– Нет, нет, – как испорченная пластинка, твердила Лена. – Спасибо за приглашение, мне бы очень хотелось провести некоторое время в тишине, среди интеллигентных людей… Но – нет!

– Да почему? – взвилась я. – Перестань упираться. Если Юрий регулярно поднимает на тебя руку, к нему возвращаться нельзя.

– Мне очень неловко, – сконфуженно призналась подруга, – я не могу рассказать посторонним о побоях. Со стыда сгорю, если твой жених и его мать узнают о том, какой Юра.

– И не надо ничего им говорить! – остановила я Лену. – Нет никакой необходимости оповещать Аллочку, Костю и двух их друзей, гостящих на даче, о твоих семейных проблемах. Поступим так: скажем, что твою квартиру затопили соседи сверху, переночевать тебе негде. Алла добрая женщина и сразу предложит тебе пожить у нее. Пару дней отдохнешь, а там придумаем, что дальше делать.

– Тогда давай не скажем им, что я замужем. Пожалуйста! – взмолилась Елена. – Пусть все считают меня одинокой. Ведь странно проситься в гости без мужа, которому тоже негде ночевать, если в квартире потоп.

– Правильно, – кивнула я. – Не волнуйся, никто не узнает о побоях, главное, не снимай кардиган. Дам тебе пару платьев с длинными рукавами.

Лена вытащила из-под стола спортивную сумку.

– У меня вещи с собой. В твои крохотные шмотки я не влезу. Ох, Вилка, мне жутко страшно! Хорошо, когда есть такая подруга, как ты!

Я не успела ничего сказать, лежащий на столе мобильный Ленки издал характерное пощелкивание.

– Это еще кто? – скривилась Макеева. Схватила трубку и прочитала эсэмэску. – Вот дура! Совсем идиотка…

Последние слова она произнесла, набирая ответ.

– Что-то случилось? – полюбопытствовала я.

Макеева, убрав телефон, закатила глаза.

– Поражаюсь тупости и безответственности некоторых людей. Это мамаша одной больной девочки. Ей было велено привести ребенка на консультацию в полпервого, но она явилась раньше и устроила скандал. Я посоветовала ей спокойно подождать чуток, сказала, что к ним из отделения спустятся. Если я организовываю встречу с профессором, проколов не бывает, надо только прийти в указанный срок.

– Забудь о делах, поехали на дачу, – велела я. – Только расплачусь по счету…

– Как-то неудобно в чужой дом с пустыми руками, – занервничала Лена.

– Глупости, – отмахнулась я, – у Аллы все есть.

– Нет, неприлично заявляться в гости без коробки конфет! – отрезала Макеева. – Подожди пять минут, я сбегаю вон в тот павильончик.

– Не дури! – попыталась я остановить Ленку.

Но та никогда никого не слушает, переубедить ее невозможно.

– Я быстро, – пообещала она.

Я предприняла последнюю попытку урезонить упрямицу:

– Навряд ли в ларьке на подмосковной платформе найдутся свежие конфеты.

– Плевать на качество, – заявила Макеева, – главное, что я не с пустыми руками припрусь. Слушай, дай тысячу, а? У меня карточка, сомневаюсь, что в этой глуши их принимают.

Я достала кошелек.

– Вас рассчитать? – крикнула от стойки бара официантка.

– Да, пожалуйста, – ответила я, наблюдая, как Лена на всех парах несется к выходу.

Макеева выскочила на площадь, перебежала ее, обогнула павильончик и пропала из виду. Я бездумно рассматривала пустую пыльную улицу.

Станция «Брендино» – забытое богом место. У платформы притормаживают на считаные секунды далеко не все электрички, а скорые поезда свистят мимо на полной скорости. Обычно на привокзальных площадях возникают рынки, гомонит толпа, фыркают автобусы-маршрутки, а местные бабы торгуют всякой самодельной снедью. Ну и, конечно, там есть местный ЦУМ с кафе, в общем, жизнь бьет ключом. Но до станции «Брендино» не добрался дикий российский капитализм, из всех перечисленных мною благ цивилизации здесь были лишь небольшая забегаловка «Парус», в которой мы и встретились с Леной, да магазинчик «Радуга».

Я живу в Брендине всего неделю, но уже успела познакомиться с продавщицей. Пришла купить на станцию газеты, узнала, что пресса продается вместе с продуктами, и зашла в павильончик. Крохотный снаружи, внутри он оказался на удивление просторным и походил на торговые точки, открытые при бензоколонках. Несколько рядов стеллажей, поставленных в беспорядке, были заполнены разными товарами. Бытовая химия мирно уживалась с хлебом, гастрономией и журналами-книгами. Касса находилась в противоположном конце от входа, и я, выбрав нужные издания, сказала хозяйке павильончика:

– Прямо у двери лежат шоколадки, а вам не видно, кто вошел. Наверное, часто недосчитываетесь товара?

– Покупателей мало, – ответила продавщица, – теперь все ездят в Ликино, пять минут, и вы в двухэтажном супермаркете. Там и выбор товаров больше, есть кинозал и кафе. На машине до него рукой подать, да и пешком недалеко. Ко мне редкие покупатели заглядывают, в основном местные пенсионерки, а они не вороватые.

Поболтав с женщиной минут десять, я узнала, что ее зовут Наташа Миронова и что она хочет избавиться от убыточного предприятия. За то время, когда мы вели неспешный разговор, в торговый зал никто не заглянул. Зря Лена помчалась туда за конфетами, Наташа продаст ей коробку с «седыми» от старости шоколадками.

Вам, наверное, интересно, как меня занесло в богом забытое место? Сейчас объясню, что я тут делаю.

Глава 2

Некоторое время назад в моей жизни произошли изменения – я рассталась с Юрием Шумаковым. Что произошло между нами, вспоминать, ей-богу, неохота, да я уже в деталях рассказала эту историю¹. Потеряв навсегда Шумакова, я приобрела друга – Костю Франклина. Сначала ни о каких любовных отношениях между нами речи не было – мне не хотелось наступать на те же грабли снова, я вполне насладилась стуком их рукоятки по своему лбу. Но Франклин нравился мне все больше и больше.

Только не подумайте, что меня прельстило богатство Константина. Мои детективные романы, публикуемые под псевдонимом Арина Виолова, пользуются спросом у читателей, и хотя меня нельзя назвать самым популярным писателем России, тиражи у них вполне приличные, а гонорары достойные. Я зарабатываю себе на хлеб с маслом и сыром, имею новую квартиру, вожу симпатичную иномарку, совершаю путешествия за границу и так далее. Одним словом, абсолютно не нуждаюсь в спонсоре и очень довольна этим обстоятельством. Но как всем женщинам мне не хочется быть одной.

Сейчас у нас с Костей полыхает роман, и, похоже, у него большие планы в отношении меня, потому что недавно он сказал:

– Мама приглашает тебя пожить у нас на даче, хочет отблагодарить за поиски Ани.

Я смутилась.

– Твоя пропавшая сестра так и не нашлась, единственное, что удалось узнать: когда Анна покинула город Беркутов, она была жива.

– Что и подарило нам надежду! – воскликнул Костя. – Пожалуйста, не отказывайся, мама хочет тебя отблагодарить. И я присоединяюсь к ее просьбе. Тебе понравится у нас.

Учитывая финансовое положение Константина, его машину, одежду и часы, я предположила, что окажусь в одном из расположенных близ столицы элитных поселков в трехэтажном каменном особняке, по дубовым паркетным полам которого шныряет прислуга, и буду гулять по парку, обустроенному известными ландшафтными дизайнерами. Чтобы не ударить в грязь лицом перед хозяйкой, я уложила в чемодан несколько коктейльных и вечерних платьев, туфли на шпильках, прозрачные колготки и кучу косметики. Мать Франклина представлялась мне дамой, вроде английской королевы: безукоризненно одетой леди с аккуратной прической и в очень дорогих украшениях.

Представьте же мое изумление, когда моим глазам предстала старая подмосковная дача, хоть снаружи и обложенная кирпичом, но внутри оставшаяся деревянной. Дом был двухэтажным, плюс мансарда, в нем имелось несколько санузлов, газ и электричество. В советские годы такая фазенда считалась бы дворцом эмира, но сейчас она выглядела весьма скромно. Удивляла и обстановка – никакого новодела, сплошные антикварные буфеты, резные деревянные столы, дубовые стулья, жесткие сиденья которых смягчали подушечки в самовязаных разноцветных наволочках. Кровати имели фундаментальные изголовья и были накрыты одеялами из натурального пуха, а полы покрывали шерстяные ковры с традиционным рисунком. Никаких синтетических паласов! На кухне не было СВЧ-печки и посудомоечной машины. Кофе домработница Галя варила в джезве. Вместо геля для посуды на подставочке возле раковины лежал кусок детского мыла, а рядом стояла банка с пищевой содой. Окончательно добила меня губка. Вернее, ее отсутствие. Сейчас почти у всех хозяек есть кусок поролона, к которому с одной стороны прикреплено жесткое зеленое покрытие. А у Аллы использовали раритетную вещь – связанную крючком «плюшечку». Увидев сей предмет, я взяла его в руки и едва не задохнулась от ностальгических воспоминаний.

Воспитавшая меня Раиса, принося из магазина овощи, всегда вытряхивала картошку, морковку, свеклу, лук из сеток в ящик под столом на кухне, пустые же упаковки не выкидывала. Тетка велела мне стирать их и высушивать на батарее, а потом нарезала полосками и вязала крючком из них мочалки для мытья посуды. Представляете, что я испытала, когда увидела, как Алла, мать очень богатого человека, занимается тем же рукоделием, сидя у телевизора?

Но самым поразительным на даче, словно провалившейся в дыру времени, оказалась библиотека, расположенная в мансарде. Когда Костя отвел меня туда, я не удержалась и воскликнула:

– Господи!

Все подкрышное пространство занимали явно специально заказанные шкафы, которые были забиты как художественной, так и научной литературой. Мировая классика перемежалась переплетенными годовыми подшивками журналов «Крокодил» и «Огонек».

– Можно посмотреть? – спросила я.

– Конечно, – улыбнулся Костя. – Библиотека не музей. Я все детство листал «Крокодил» довоенных и последующих лет, он мне заменял комиксы.

Я распахнула дубовую дверцу, увидела привинченную с внутренней стороны маленькую табличку с гравировкой «Магазинъ Мюръ и Мерелизъ»² и опять не удержалась от восклицания:

– Ну и ну!

Костя сел в большое кресло, стоящее в центре чердака, и вкратце рассказал свою семейную историю.

Его прадедушка был профессором Московского университета, отличался замкнутостью, не любил шумные компании и в начале двадцатого века построил эту дачу. В те годы Брендино считалось невероятным захолустьем, но Степан Михайлович и его жена чудесно жили здесь все лето, возвращались в суетную Москву лишь с началом учебного года. Аня, родив сына, окончательно переселилась в деревню – воспитывала мальчика, обучала местных жителей грамоте, преподавала в сельской школе и была вполне довольна. Степан Михайлович рано понял, что правление Иосифа Сталина ничего хорошего стране не принесет, и тоже перебрался в Брендино. Супруги мирно обитали в глуши. Они не стали жертвами репрессий, о них просто забыли. Их сын пошел по стопам отца – закончил МГУ и остался там преподавать. Дачу дед Константина обожал и после смерти родителей ничего там переделывать не стал. Жена была ему под стать, и звали ее, как и умершую свекровь, Анной. У четы родилась дочка Аллочка, повторившая путь отца – девочка с красным дипломом окончила МГУ и тоже не покидала старый дом.

– Это наше родовое гнездо, – улыбнулся Костя. – Очень хорошо, что оно расположено в непрестижном направлении, вокруг масса брошенных деревень, здесь немноголюдно. Я не посмел разрушить дачу, просто пару лет назад провел полную ее реставрацию и капитальный ремонт, проложил новые трубы, поставил современные котлы отопления и мощный генератор.

– Батареи тут старые, чугунная гармошка, – перебила его я, – им куча лет!

– Их отреставрировали, – пояснил Костя. – Крышу заменили, укрепили фундамент, дерево обработали особым составом, ему не страшны ни огонь, ни жучки. Теперь дом простоит еще сто лет. Во времена моего детства стены красили в голубой цвет, и в сочетании с красной крышей дом выглядел как пасхальное яйцо. Но когда я пошел в девятый класс, его обложили кирпичом. Представляешь, как сложно было добыть этот материал в советские годы? Жили мы не богато, мама крутилась, как могла. Но дача для нее словно родной, любимый человек, поэтому она и сделала ремонт. Ну, а потом уж я занялся полной реконструкцией. Скажи, мне ведь удалось сохранить дух старинного дома, несмотря на масштабную реставрацию?

– Полнейшее ощущение, что я перенеслась в первую треть двадцатого века! – воскликнула я. – Конечно, я не знаю, как тогда жили люди, поскольку появилась на свет намного позже, но чувство именно такое. Удивительно, что все вещи в отличном состоянии. Ладно, библиотека, книги живут веками. Но ковры? Они у вас не висят на стене, по ним ходят, а выглядят, как новые. Абажур в столовой шелковый и до сих пор не прогорел. А постельное белье… Белое, льняное, простыни с каймой, пододеяльник с овальным вырезом посередине, наволочки с пуговичками. Сейчас одеяло и подушку засовывают в мешки с клапанами. И никакой лен не выдержит, если его стирать много лет. Такое белье продавалось в Москве в шестидесятые. Раиса пользовалась похожим, но оно совсем истрепалось еще во времена моего детства. Тетка доставала комплект из шкафа и причитала: «Выдали мне на заводе премию, и я ее всю на бельишко ухнула. Купила наилучшего качества, чтоб надолго хватило. Но ничего вечного нет, поистерлась простынка. Ладно, я ее посередине разрежу и края сошью, будет со швом в центре, зато целая». А у Аллы белье в гостевой выглядит абсолютно новым.

Костя улыбнулся.

– Некоторые люди коллекционируют картины, другие открытки, третьи марки, а моя мама хочет сохранить прежний дух и облик дачи. Она очень расстраивается, если что-то приходит в негодность, поэтому я всегда начеку. Абажур сделали год назад, я им заменил старый, ковры специально для нас выткали в Таджикистане. Белье сшили монашки, но до того, как они принялись за работу, я заказал в Иванове несколько рулонов льняного полотна образца прошлого века. Обеденный сервиз привез из Питера, он изготовлен мастерами Ломоносовского завода тоже по моей просьбе.

– Дом-музей, – пробормотала я.

– Это неверно, – возразил Франклин. – Экспозиции отгораживают шнуром и снабжают табличками «Не садиться», «Не трогать», «Не ходить». А здесь хоть и особый, но живой мир. Мама непростой человек, с оригинальным мышлением, очень семейный, почитающий предков.

К тому времени я прожила на даче три дня и уже успела понять, что у хозяйки своеобразный характер.

Начнем с того, что мать Кости решительно не похожа на пенсионерку. Алла Фокина моложавая, веселая, модно одетая женщина, полная жизненных планов. Она не сидит день-деньской у телевизора и не пилит родственников, с ней можно побеседовать на любую тему от кулинарии до политики. Алла с удовольствием поддержит любой разговор, но настоящее наслаждение ей доставляет беседа про сына. Хотя стоп! Я употребила слово «беседа», но едва речь заходит о Косте, как его мать моментально забывает о светском воспитании и принимается рассказывать о любимом сыночке, не давая присутствующим вставить ни словечка.

В день моего приезда Алла усадила гостью в столовой на диване, вытащила пудовые альбомы и начала демонстрировать снимки Кости. Открывалась экспозиция канонической фотографией: на расстеленном байковом одеяльце на животе, чуть приподняв голову, лежит пухленький младенец. На следующих фотографиях я увидела Костю в костюме зайчика, Костю у елки, Костю на даче, Костю в первый школьный день, Костю на море… Никаких снимков его родного брата и сестры не было и в помине. Мне оставалось лишь гадать, почему фотограф ни разу не запечатлел других детей Аллы. Может, где-то в шкафах лежат альбомы с фото второго сына и дочери Ани, которая намного младше братьев?

Кстати, раз уж зашла речь о ближайших родственниках Кости, скажу, что его брата зовут… тоже Константином. Более того, они близнецы. Но их сходство исключительно внешнее, по характеру братья полярны. Один успешный бизнесмен, веселый, разговорчивый, свой в любой компании человек. Второй же владеет пиццерией, причем постоянно находится на грани разорения, замкнут, не любит общаться с людьми, предпочитает проводить время в одиночестве. Первый живет вместе с матерью, в собственной квартире. У первого неисчислимое количество знакомых, второй почти аутист, на его день рождения приходят только мать и брат. Первый стал врачом, проработал пару лет в реанимации, уволился и занялся бизнесом, второй сидел дома сложа руки, высшего образования у него нет. В результате имя первого теперь в списке «Форбс», и он помогает материально второму, вливая средства в его вечно пребывающее на грани краха небольшое дело.

Какому родителю придет в голову дать мальчикам-близнецам одинаковые имена? Могу назвать лишь одного человека: поэт Константин Фокин. Когда его жена Алла родила двойню, он решил, что оба сына должны стать Константинами. Вот попробуйте вслух произнести: Константин Константинович. Язык же сломать можно! Больше похоже на скороговорку.

Обычно, если у отца длинное имя с преобладанием согласных букв над гласными, сына называют коротко – Иван, Олег или, скажем, Игорь. Аллочка попыталась донести до супруга эту мысль, но он не пошел на уступки. Поэт поставил жену перед выбором:

– Или их обоих зовут Костей, или я ухожу из семьи.

По мне после такого заявления ей следовало сказать:

– Ну и пожалуйста, дверь открыта!

Но Алла не хотела остаться одна, и, вероятно, она любила своего вздорного супруга, поэтому подчинилась. Каким образом удалось уговорить работников загса выписать две идентичные метрики, я не знаю.

В детстве и отрочестве мальчики, подхватив какую-нибудь детскую инфекцию вроде кори, слышали слова отца, обращенные к матери:

– Что ты переживаешь? Двое сыновей никогда вместе не умрут. Если один Костя скончается, у нас останется второй Костя. По сути ничего не изменится.

Похоже, глава семьи был с большим заскоком или имел психическое заболевание, но Алла не ссорилась с супругом и не пыталась его лечить. Стоит отметить, что отец никогда не унижал, не бил детей, не повышал голоса, общаясь с сыновьями. Все карательно-воспитательные функции были возложены на мать. Отец сидел целыми днями в кабинете – строчил свои вирши. Но, увы, славы Роберта Рождественского или Андрея Вознесенского он не получил. Сборники Фокина не пользовались популярностью из-за черной депрессивности, в каждом стихотворении непременно шла речь о смерти и страданиях. Зарабатывал Фокин копейки, и его не смущало, что семья существует на оклад жены-преподавателя да на средства, которые им дает тесть-академик.

Фокин скончался, когда близнецам исполнилось пятнадцать лет. После его ухода из жизни сначала Алла, а потом и все остальные стали именовать мальчика, появившегося на свет вторым, Кириллом. Первый остался Константином. Но в документах мать ничего менять не стала. Франклин – творческий псевдоним Кости, под этой фамилией он, страстно увлекающийся фотографией, публикует свои снимки и устраивает выставки. Фамилию Фокин он не любит, Костя предпочитает представляться как Франклин.