Kitobni o'qish: «Пороги рая, двери ада»

ГЛАВА 1

Пороги рая, двери ада,

Пути к спасенью…

(Олег Ладыженский)

В последнее время мои сны были наполнены тягостной и непонятной многозначительностью. Обычные повседневности в долгих, почти лишенных действия, ночных грезах приобретали странный и тревожный смысл. Причем, значение увиденного было доступно некоторому пониманию только во сне. Пробуждение всегда оставляло щемящее чувство забытого откровения, неудовлетворенность тем, что наполнявшее густой воздух сна прозрение испарялось с поверхности сознания стремительно, как капли летнего дождя с теплого асфальта. Только большим внутренним усилием удавалось сохранить в себе ночные ощущения, донести их до той минуты, когда можно позволить себе поразмышлять над ними в относительном одиночестве.

Но обычно эфемерные волны растворялись в утренних делах, и оставалась только легкая досада на свое несовершенство, на неумение и в жизни находить в простых вещах поистине космические истины. Таким даром обладают, пожалуй, только японские поэты, умеющие в жухлом листе или облаке увидеть смысл прихода человека в этот мир.

Сегодня, например, мне снилась капель. Не торжествующе-звонкая, апрельская, а осенняя, когда при потеплении после первых морозов обреченно тает на крыше снежок, барабаня грязными каплями по жестяному подоконнику. Капли летят вниз, впиваясь в съежившуюся белую шубку, еще вчера радовавшую глаз и душу – наконец-то пришла зима! И эти черные проточины в обреченном снегу похожи сразу и на следы от пуль, и на ужасный рот старухи, наполовину лишенный зубов. Ничего больше – только осенняя капель, но сумрачное ощущение безнадежности оставалось со мной долго, почти до вечера. Даже обычно малочувствительный Севка заметил, что выгляжу я какой-то угнетенной и безрадостной. Это, однако, не помешало ему врубить в машине музыку на полную громкость да еще и фальшиво подсвистывать любимой "Агате Кристи".

Мы ехали в пригородный санаторий, где не очень часто, но регулярно проводили выходные дни – селились в номере "люкс", парились в баньке, плавали в бассейне и танцевали вечером на легкомысленной дискотеке. Летом брали лодку и плавали по озеру или бродили по лесу в поисках ненужных грибов. Севка, если находилась подходящая компания, резался в преферанс или играл на бильярде. Чаще всего с нами ездил и Егорка, но он в четверг засопливил и его оставили дома с Симой. Сима была сестрой Севы и жила с нами почти с рождения Егорки. Как раз тогда она развелась с мужем-наркоманом, и нормальная семья, где не было проблем снижения ежедневных доз, поисков самых лучших наркологов и кошмаров абстинентных состояний, а был смешной кудрявый и пухлогубый младенец, казалась ей истинным раем.

Мы с Севой не возражали, дом большой, места всем хватит. Постепенно Сима стала практически главой семьи – все покупки, уборка, ремонт, а также прочие бытовые проблемы легли на её плечи. Севка с утра до ночи пропадал на работе, я занималась Егоркой, не доверяя малыша никаким нянькам и гувернанткам, так что все хозяйство оказалось взваленным на мою золовку.

Мы с Севкой иногда с ужасом представляли, что будет, если Сима снова выйдет замуж и переедет, мы тогда просто погибнем. Я до сих пор так и не научилась правильно вести себя с прислугой. Горничные, кухарки и садовники казались мне угнетенными, практически порабощенными существами. Наверное, я из чувства раскаяния сама бы принялась стряпать, стричь газон и убирать в доме, чтобы облегчить им жизнь. Но Сима только смеялась над нашими страхами и заверяла, что сыта замужеством по горло и впредь будет выбирать мужей долго и тщательно, так что время у нас еще есть.

От громкой музыки у меня разболелась голова и на заправочной станции я перебралась на заднее сиденье. Севка, вняв моим намекам, убавил громкость лазерного проигрывателя, и под пенье Алсу я задремала. Очнулась оттого, что машина затормозила. На обочине в свете фар стояла женщина с дорожной сумкой. Я удивилась, потому что муж обычно никого не подвозил, даже женщин с маленькими детьми. Мотивировал он это тем, что рядом, за кустом или в кювете может прятаться вооруженный мужик, желающий отнять его драгоценную "ауди". Но на этот раз кустов и кюветов не было – просто ровное поле, а женщина, одетая в светлый легкий костюмчик и туфли на высоком каблуке, выглядела настолько беззащитной на темной дороге, что каменное сердце Севки дрогнуло.

Незнакомка торопливо уселась на переднее сиденье, поставив в ноги сумку, и облегченно вздохнула. Оказалось, что она ехала к мужу в тот же санаторий, что и мы, но везший её частник начал приставать с определенными намерениями. А когда она ему отказала, просто высадил на полпути и уехал. Севка успокоил её, сказав, что нам по дороге и приключения её на сегодня закончились. Я снова принялась дремать, свернувшись калачиком на сиденье и подложив под голову Егоркиного голубого медвежонка, валявшегося в машине с прошлой поездки. Но сон мне присниться не успел, хотя в первое мгновение я была уверена, что такое может произойти только в кошмарном сне.

Оглушительный грохот и треск, прыжок машины с трассы куда-то вбок и страшная тряска мгновенно сбросили меня в пространство между сиденьями. Автомобиль, подскакивая, несся неизвестно куда, грозя вот-вот перевернуться. Я пыталась упереться во что-нибудь руками, чтобы хоть немного уберечься от ударов о сиденья, но меня било сразу со всех сторон, и тогда я просто закрыла голову руками и сжалась в комок. "Ауди" остановилась, врезавшись во что-то не очень твердое, замерла, ревя мотором, и наконец заглохла.

Оглушенная и ошалевшая от ужаса, я лежала, боясь пошевелиться, считая, что переломала себе все, что можно переломать – от позвоночника до носа. Милая девочка Алсу пела: "Если я тебе не приснилась, значит, наступила зима…". Песня закончилась, и я решилась пошевелить ногами и руками. Потом вцепилась руками в спинку переднего сиденья и подтянулась. Они оба, Севка и наша попутчица, сидели, наклонившись вперед. Система безопасности не сработала, наверное, удар был не слишком сильный и резкий, но лобовое стекло полностью исчезло, и я ощутила на лице свежий, пахнущий июньской зеленью ветерок. Машина, съехав с шоссе и промчавшись по лугу, застряла в густых высоких кустах, в которых терялся свет её фар.

Осторожно протянув дрожащую руку, я прикоснулась к такому знакомому стриженому затылку Севки и пальцами почувствовала вязкую теплую влагу. Муж никак не прореагировал на это прикосновение… Спазм сжал мне горло, и я не смогла его окликнуть, только судорожно дергала заклинившуюся дверь. И тут вдруг послышались звуки торопливых шагов и приглушенные голоса – кто-то спешил к машине, запинаясь в высокой траве.

Нужно было закричать, позвать на помощь, но тут внезапный животный страх буквально парализовал меня. Не осознавая, что делаю, я сползла опять между сиденьями, забилась в щель испуганным зверьком. Почему я сделала это? Что заставило меня затаиться и молчать? Позже, размышляя об этом, я поняла, что единственной причиной было то, что я подсознательно узнала один из голосов. А голос этот принадлежал человеку, которого никак не могло быть в этот день рядом с нашей машиной. Он должен был находиться за тысячи километров отсюда, в другой стране… И что могло означать то, что он сейчас был здесь?

Шаги замерли около машины, кто-то попытался открыть переднюю дверь со стороны водителя, долго дергал прежде, чем она поддалась.

– Ну, вот и все, Палыч. Оба клиента мертвые, – процедил хрипловатый баритон.

– Ты уверен? – спросил второй, и я едва не закричала, потому что голос этот слышала много раз – резкий, драматично звучащий, он принадлежал заместителю Севки, Игорьку Пестову, в обиходе именовавшемуся Палычем. Впрочем, я звала его всегда Игорьком.

– А ты думаешь, что получив пару автоматных пуль в голову, можно остаться живым? Ну да чего рассуждать, сейчас машину сожжем, и сомнений у тебя не останется.

Я впилась зубами в подвернувшегося под руку плюшевого мишку, мне казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца могут выдать меня. Хотя какая теперь разница – все равно живой мне не остаться, если не убьют, обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии, я то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром от пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная о неизбежной смерти.

Краем сознания я слышала какую-то возню около радиатора, потом послышалось отборное ругательство.

– Что такое? – всполошенно спросил Игорек.

– Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!

– Я свою в куртке в машине оставил, – пробубнил растерянно Игорек.

– Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.

– Ладно, я мигом! – и раздались торопливые удаляющиеся шаги.

Я, наконец, смогла перевести дыханье и вытащила зубы из несчастной игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал и даже громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять голову и в рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру, направляющуюся к ближайшему дереву. Подойдя к нему, мужчина принял характерную позу, послышалось журчанье, и я поняла, что могу использовать крошечный, почти микроскопический шанс, пока он справляет нужду.

Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери, с которой до этого не могла справиться. И произошло чудо – она открылась сразу и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила и вытащила из внутреннего кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из машины. Почему-то мне казалось, что бросить игрушку невозможно, как невозможно оставить на сожжение собственного ребенка.

Моля бога, чтобы убийца не услышал, я осторожно закрыла дверь. Как хорошо, что у дорогих машин они захлопываются почти беззвучно! Мужчина удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я торопливо поползла вглубь кустов, опираясь на локти и прижимая к груди медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров и затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину, то шансов уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о том, что после моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые убийцы безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня действовать отчаянно и одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль, страх и горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и молодую траву.

Наконец Игорь вернулся, сам поджег какую-то бумагу, наверное, прихваченную из машины газету, и швырнул её через разбитое лобовое стекло в салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь. Я встала на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла в противоположную сторону. Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я так сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало у меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька и вцепиться ему в кадыкастое горло.

Когда бензобак, наконец, взорвался, я была уже так далеко, что не пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут. Потом, приподнявшись, увидела одновременно огромное пламя горящей машины и – вдалеке – удаляющиеся габаритные огни другой.

ГЛАВА 2

Сколько я брела по кустарнику, перешедшему затем в реденький лес, не знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным голубым медвежонком на краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась. Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой синяк. Нос распух и ныл, кофта на локтях была изодрана, а сами локти саднили. Тупо мотая головой, я уселась на земле и огляделась. Вокруг не было видно ни людей, ни каких-либо строений, только поле да росшие купами кустарники и невысокие деревья.

Я встала и наугад побрела вдоль поля, надеясь, что увижу хоть какую-нибудь дорогу. Ведь если поле вспахано, значит, к нему должны были как-то подъехать. В голове царило такое смятение, что я могла выделить только самые простые мысли, все остальное было сплошным ужасом. Неужели это действительно произошло с нами – со мной и Севкой? Может быть, я просто сошла с ума, брожу неизвестно где, все меня ищут, муж ждет дома вне себя от беспокойства, Егорка спрашивает Симу: "А где мамуля?"

Тут я споткнулась и уронила мишку. Нагнувшись и протянув за ним руку, я заметила, что моя ладонь и пальцы покрыты странными грязно-коричневыми пятнами. Такие же пятна были на голубой шкурке медвежонка. Еще не понимая, что это такое, я поднесла пальцы к носу и ощутила слабый кисловатый запах засохшей крови, крови моего мужа. Уткнувшись лицом в голубое пушистое тельце, я просидела в густой траве неизвестно сколько времени, но так и не смогла заплакать. Казалось, внутри меня не осталось ни капли влаги, чтобы выдавить хоть одну слезинку. Потом снова поднялась и пошла.

Наконец, обойдя почти половину поля, я увидела измятый участок травы под несколькими старыми березами и ровную проселочную дорогу. Очевидно, здесь совсем недавно был лагерь трактористов. Около берез виднелось свежее костровище и лежало бревнышко для сиденья. За бревнышком я отыскала ржавое ведро, в котором было немного воды, пару пустых бутылок из-под водки и размокшую от росы красную пачку с надписью "Прима".

Пить воду я не рискнула, только осторожно умылась и вымыла руки выше локтя. Рукава пришлось закатать, так хоть не было видно дыр. К счастью, джинсы не порвались, только были сильно испачканы на коленях. Хорошо, что вчера я надела не какой-нибудь светлый костюмчик или сарафанчик. Поехала в чем была – в черных джинсах, кроссовках и темно-зеленой кофточке, просто из-за головной боли переодеваться не хотелось.

Я принялась отряхивать одежду от грязи, прилепившихся колючек и паутины и внезапно ощутила, что в кармане джинсов что-то лежит. До сих пор не понимаю, как я ночью не потеряла Севкин бумажник, не помню, когда сунула его в карман, напрочь забыв о нем. Я поднесла портмоне к лицу и ощутила запах кожи и едва уловимый, до боли знакомый запах любимого Севкиного одеколона. Кажется, у меня появилась странная звериная привычка обнюхивать предметы…

Открыв бумажник, я обнаружила в нем три кредитные карточки и какую-то сумму денег в рублях и долларах, считать я не стала. Кроме того, там были наша с Егоркой фотография в целлулоидном окошке, водительские права Севки, несколько разных визитных карточек и маленький ключик, скорее всего от кейса. Уже собираясь сложить все это обратно, я заметила в одном отделении смявшуюся в гармошку потертую бумажку. Неизвестно зачем я извлекла и её.

Это была какая-то квитанция, кажется за парковку. На обороте квитанции черной гелевой ручкой был набросан портрет Севки. Скорее, это было похоже на шарж, но обычно шаржи преувеличивают недостатки изображаемого человека, а этот рисунок, сделанный буквально несколькими линиями, явно льстил, усиливал своеобразную красоту моего мужа. Крупный выступающий вперед нос, подбородок с едва заметной ямкой, густые дугообразные брови – все было нарисовано в такой своеобразной гармонии, что было понятно – рисовал человек, талантливый и к тому же очень хорошо относящийся к Севке. Рисунок поставил меня в тупик, мой муж был тщеславным человеком и наверняка должен был показать мне такой удачный портретик, тем более, что, судя по виду бумажки, он довольно долго таскал её в бумажнике. Почему же не похвастался? А, вот почему – я рассмотрела внизу крошечные, миллиметровые буквочки, почти стершиеся, и с трудом прочитала: "I love you". Выходит, рисунок был сделан женщиной, влюбленной в моего мужа.

Ну и что? Севка всегда пользовался успехом у слабого пола и не скрывал этого. Ему доставляло удовольствие красоваться среди дам, но при этом я была уверена, что заводить настоящие романы ему было просто недосуг, главным романом его жизни была работа, вернее делание денег на работе. Это по-настоящему увлекало его, как других увлекает игра в казино. Он тоже играл, но его игры были более разнообразны и требовали истинного мастерства. Да, Севка был просто помешан на своей работе. Иногда мне казалось, что и меня-то он выбрал в жены, только потому, что я никогда не лезла в его дела, не упрекала за постоянную занятость, спокойно относилась к поздним приходам домой и срочным отъездам в любое время суток. Словом, не мешала, не пилила и не требовала повышенного внимания.

Севка панически боялся стерв, вцепляющихся в мужчин и высасывающих из них не только шубки, драгоценности и деньги, но и их время, свободу и здоровье. А таких дамочек среди жен и любовниц Севкиных приятелей было предостаточно. Одна супруга банкира Ганина чего стоила, – обвешавшись бриллиантами, она заставляла несчастного финансиста сопровождать её повсюду – на модных курортах и светских раутах. Могла ворваться на деловое совещание, чтобы продемонстрировать ему новый шиншилловый свингер, а также регулярно устраивала непомерно шумные и помпезные приемы в их загородном доме. Я сама слышала, как Ганин, скрипя зубами, жаловался Севке на супругу, потребовавшую, чтобы он вместо почечного санатория, куда его настоятельно направляли доктора, ехал вместе с неё на карнавал в Рио-де-Жанейро. "Загнусь я на этом карнавале!" – стенал бедняга. На лице своего мужа в этот момент я увидела столь редкое для него выражение искреннего сочувствия и понимания.

Тогда я дала себе слово постараться не стать похожей на мадам Ганину. "Да тебе это никогда и не удастся, потому что требует много сил и энергии, а ты, дорогуша, слишком большая лентяйка", – досадливо пробубнил при этом мой пресловутый внутренний голос. Пресловутый, потому что мой внутренний голос отличался редким занудством и критичностью по отношению к моей персоне.

Везет же другим – их внутренние голоса превозносят их достоинства до небес, дают практические советы и вообще, помогают людям в жизни. Мой же, зачастую, просто вредил. Например, решала я заняться литературой или научиться вышивать крестиком, а мой внутренний немедленно начинал зудеть: "Твоя графомания всех достанет, все равно таланта у тебя никакого нет. А вышивание вообще глупость, имитация полезной деятельности. И куда ты денешь свои жалкие шедевры крестиком, неужели на стенку повесишь? Не позорь семью!" Так что мне приходилось постоянно жить в разладе с самой собой – ночью проникаться странными ассоциативными снами, а днем получать регулярные щелчки по самолюбию от язвительного и необъективного внутреннего голоса.

Затыкался голос только по отношению к Егорке, видимо ему просто не было к чему придраться – я была образцовой матерью. Ни разу за все пять лет своей жизни мой ребенок не вызвал у меня чувство раздражения или желания отдохнуть от него. Конечно, причина была в самом Егорке, он был на редкость милым и смешным малышом, и я просто обожала проводить с ним все свое время. Кормила, одевала, читала ему сказки, водила цирк и зоопарк, гуляла с ним в парке, плавала в бассейне. Господи, что сейчас твориться у меня дома, как там мой сынишка?

И тут до меня дошло то, о чем я раньше не подумала. А ведь в сгоревшей машине обнаружат два тела – мужское и женское – и решат, что погибли мы оба, Севка и я! Да и убийца около машины сказал Игорьку: "Оба клиента мертвы". И это может означать только одно – хотели убить именно нас обоих. Но почему они не поняли, что рядом с Севкой сидела не я? Хотя… Волосы нашей случайной попутчицы были похожи на мои – короткое светлое каре, а то, что ростом она была повыше, так это не заметно, когда человек сидит, тем более, нагнувшись вперед. Они даже не взглянули на её лицо, так были уверены, что Севка мог ехать в машине только со мной. Значит, Игорек решил прибрать к рукам Севкину фирму, убив и её владельца, и его наследницу-жену. Но ведь после нашей смерти все наследует наш сын, наш Егорка!

И вот тут мне стало по-настоящему плохо, так плохо, что я подняла лицо к безоблачному голубому небу и завыла волчицей. Потом упала на колени и стала биться головой о бревнышко, рукой зажимая в горле дикий крик. Остановилась, только почувствовав на губах соленый вкус крови из рассеченной брови.

Как ни странно, он мгновенно отрезвил меня. Я не дам этой мрази расправиться с моим сыном и избежать наказания за убийство мужа и неизвестной женщины! Они считают, что убили нас обоих. Но сразу же после этого убить и нашего сына они не решатся, это будет слишком подозрительно. Да и Егорка пока очень мал, не понимает ничего, а значит управлять фирмой и распоряжаться деньгами спокойно может Игорек. К тому же есть ещё Сима, а она единственная наша родственница и если с Егоркой что-то случится, то станет наследницей она! А справиться с взрослой женщиной трудней, чем с ребенком. Так что время у меня пока есть, правда не знаю, сколько. Дома появляться мне нельзя, потому что убийцы наверняка крутятся рядом и тогда могут пострадать и Егорка с Симой. Значит, мне просто необходимо найти убежище, приложить все силы для спасения ребенка и постараться отомстить за смерть Севки.

Сформулировав свою задачу, я вскочила на ноги, словно пружина, опять умылась остатками воды, к рассеченной брови приклеила листочек подорожника и, затолкав в карман бумажник со всем его содержимым, решительно двинулась по дороге.

Пройдя метров двадцать, я спохватилась, вернулась и разыскала завалившегося за бревнышко мишку. Так мы с ним и потопали. И прошли, наверное, километра четыре. К этому времени солнце уже было в зените, мне хотелось есть и просто смертельно хотелось пить. Наконец я добрела до крохотного озерца, вернее прудика, и, наплевав на кишечные инфекции, легла на бережок и, не отрываясь, напилась под завязку самой вкусной на свете воды. Потом разделась и выкупалась, отклеив заодно со ссадины увядший подорожник. Обсыхая голышом на солнышке, я вдруг услышала вдалеке тарахтенье мотора и поспешила натянуть одежду.

На дороге я долго оглядывалась, пытаясь уловить, откуда доносится явно приближающийся звук. Внезапно из-за поворота появился странно вихляющийся мотоцикл с коляской. В седле очень прямо сидел пожилой дядька в затертом бушлате и детском оранжевом беретике. Увидев меня, он еще больше завилял и как-то боком остановился. Я поспешно подошла и поинтересовалась, где здесь ближайший населенный пункт и далеко ли до него.

– Да идить…те все прямо и до доидить…те в Варенцово, – толково ответил абориген. И, поразмыслив, добавил: – Дашь на бутылку, мигом довезу!

Дядька настолько явственно источал сивушные ароматы, что соглашаться ехать с ним было просто самоубийством, но желание поскорее оказаться в обитаемом месте было сильнее чувства самосохранения, и я только спросила:

– Куда садиться?

Дядька ткнул заскорузлым пальцем в люльку, где красовался мешок с зерном. Вздохнув, я мысленно перекрестилась и взгромоздилась на мешок, вцепившись обеими руками в торчащую впереди скобу. Мишку я зажала между коленками. Пьяный водитель с третьего раза попал по педали, мотоцикл взревел и мы резво повихляли по дороге, чудом избегая наиболее глубоких рытвин. Подскакивая на мешке, слегка гасящем удары, я все же немедленно ощутила все свои ушибы. Это немного отвлекало, и я уже не думала ни о чем, кроме того, как бы не вылететь из люльки. Если это произойдет, то вряд ли дядька заметит мое исчезновение до самого Варенцова.

Вздымая клубы пыли, мы ехали и ехали вдоль бесконечных полей и пастбищ. Наконец вдали среди деревьев показались крыши домов. Мой водитель взмахнул рукой и гаркнул:

– Варенцово! Вон оно, итить твою налево!

С этими словами он выхватил из-за пазухи бутылку с мутной голубоватой жидкостью, ловко выдернул зубами бумажную затычку, выплюнул её на дорогу и одним махом допил содержимое. Бутылку он опять любовно спрятал на груди, после чего ослепительно улыбнулся мне, продемонстрировав два железных и пять кариесных зубов. Я постаралась сохранить спокойствие и даже ободряюще улыбнулась в ответ.

– Сейчас прямо к Сидоровне, за горючим! – еще громче завопил проклятый возница и мы въехали в деревню, распугав кур и жирных гусей.

Наконец мотоцикл замер у дощатого дома, чуть не наехав на огромного козла, пасущегося у забора. Козел мекнул дурью и ускакал прочь, тряся от негодования бородой. Из дома появилась дородная женщина лет пятидесяти и остановилась на крыльце, уперев руки в крутые бедра.

– Здорово, Сидоровна! – завопил дядька и, соскочив с седла, резво поковылял к ней, на ходу доставая бутылку. При этом он вихлялся точно так же, как его мотоцикл по дороге.

Сидоровна критически оглядела неустойчивую фигуру и поинтересовалась:

– И чего приперси, Мурзилка, должок, что ли, принес?

– Да какой там должок, Сидоровна, всего-то четвертак!

– А хоть и червонец! Раз сказала, не налью, пока не вернешь, значит, не налью!

Несчастный Мурзилка обиженно затормозил и растерянно оглянулся на меня. Я вспомнила о нашей договоренности и извлекла из бумажника сотенную бумажку. Потом вылезла из люльки и отдала её Сидоровне.

– Ладно, сейчас сдачу принесу! – подобрела та.

– Не надо сдачу, – махнула я рукой: – Будете наливать ему, пока денег хватит. И расскажите мне, как до города добраться.

– Да как добраться – садись на автобус, минут через сорок будет, и езжай до Бибирева. А там другим автобусом и до города доедешь. Сама-то, небось, городская?

– Городская, городская. А поесть у вас тут можно где-нибудь?

– Ресторанов у нас тут нету, каждый своим двором живет. Если хочешь, могу чего-ничего в погребке поискать. – Она многозначительно пошелестела сторублевкой, и я охотно протянула ей вторую.

Ухватив обе купюры, Сидоровна исчезла в доме, преследуемая по пятам настырным Мурзилкой, требующим обслужить его в первую очередь. Я уселась на лавочке и принялась ждать. Минут через десять женщина появилась с полиэтиленовым пакетом, на котором была реклама "Мальборо", и протянула его мне вместе с пятидесятирублевой купюрой. Я хотела отказаться от сдачи, но она осуждающе глянула на моё грязноватое облаченье и пробормотала:

– Деньгами не разбрасывайся, лучше купи себе платьишко какое-никакое, а то бегаешь, как байстрючка!

ГЛАВА 3

Уточнив место, где надо ждать автобус, я отправилась на окраину села, села на травке неподалеку от пустовавшего навеса с ржавой надписью "Варенцово" и залезла в пакет. Там обнаружилась половина каравая, половина жареной курицы, пучок свежего лука, пластиковая бутылка из-под "Боржоми" с молоком и четыре сдобных пирожка с черешней. Пока пришел автобус, я, не переставая, жевала и съела почти все. Оставшееся молоко и хлеб я сложила обратно в пакет, в него же сунула несчастного медвежонка.

На скрипучем древнем "ЛуАЗе" я через полчаса доехала до Бибирева, села значительно большего, чем Варенцово, и там, на крошечном автовокзале, задумалась. Ехать прямо в город мне было опасно, в любой момент я могла встретиться с кем-нибудь знакомым. А если меня считают погибшей, то немедленно разнесется известие о моем чудесном воскрешении. С другой стороны, если я не вернусь в город, то как я смогу спасти Егорку и обвинить Игорька в убийстве?

Значит, прежде чем вернуться, мне нужно стать неузнаваемой, а на это нужно время. Однажды я уже была не похожа на себя и знаю, как этого достичь. Во время беременности я поправилась на шестнадцать килограммов и сама себя в зеркале не узнавала. Знакомые проходили мимо меня, не здороваясь, а когда я их окликала, впадали в столбняк. Наверное, дело в том, что лицо у меня какое-то слишком тонкое – носик острый и граненый, подбородок тоже остренький, а вместо щек – дурацкие впадины между ртом и скулами. Поэтому жировые наслоения дали поистине чудовищный результат – я превратилась в несуразную курносую деваху с лицом морской свинки. Слава Богу, что похудеть для меня не проблема, а то я бы сама ушла от Севки, чтобы не компрометировать его такой физиономией.

А пока я не отъем себе новую морду, нужно подумать о максимальном камуфляже. Но в Бибиреве не обнаружилось даже парикмахерской! Поэтому я выбрала автобус до пригорода под названием Шушановка, где когда-то бывала в гостях у бабушки моей школьной подруги. Шушановка была уже городом, но такой непролазной окраиной, застроенной частными домами и старыми бараками, что считалась совершенно иным миром, не совместимым с остальными районами.

В Шушановку я добралась уже в сумерках. А если знать, во сколько темнеет в июне, то приблизительно в десятом часу вечера. Ночные и дневные перипетии давали о себе знать, и я буквально не держалась на ногах. Все тело ныло и болело с разной степенью интенсивности в разных его частях.

Я едва волочила ноги по неширокой улочке, заросшей травой мокрицей, и, выбрав в самом конце её домик поопрятней, решилась постучать в его калитку. Открыла мне костлявая старуха, одетая в байковый халат.

– Добрый вечер. Извините, вы не знаете, кто может сдать мне комнату на время?

Старуха внимательно осмотрела меня. Очевидно, мой вид вызывал определенные сомнения, потому что она поинтересовалась:

– А документы у вас есть?

Я выпалила заранее припасенную легенду о том, что поругалась с мужем и убежала из дома без документов и вещей, только деньги успела прихватить. При этом я намекнула, что хорошо заплачу за приют. Старуха пожевала губами, потом кивнула и впустила меня в чистенький дворик, с одной стороны которого находился довольно ветхий гараж, а с другой – веранда, опоясывающая дом с двух сторон. За домом угадывался довольно большой сад со старыми яблонями и вишнями. Между гаражом и домом были разбиты небольшие клумбы, радующие глаз пестрыми цветами. Цветы наполняли воздух одуряющими ароматами. Кажется, распускалась ночная фиалка.

Я прошла за хозяйкой в дом и мы, наконец, познакомились. Звали её Галиной Петровной. Я представилась Ларисой. Усадив меня за круглый стол с вязаной скатертью, Галина Петровна принялась поить меня чаем с клубничным вареньем. Выпив чашку, я почувствовала, что глаза мои слипаются. Заметив, что я клюю носом, хозяйка показала мне комнату.

Наверное, это была супружеская спальня – огромная кровать с затейливыми никелированными спинками и горой подушек под кипенно-белой накидкой возвышалась у стены, завешенной ковром с изображением ветвисторогих оленей. Я удивленно попятилась. Но хозяйка пояснила, что после смерти мужа перебралась жить в дочкину комнату, а эту иногда сдает. Но сейчас страшно кого-нибудь пускать, могут убить и за горбушку хлеба. Поэтому квартирантов в последнее время нет. Мы договорились о цене, и я заплатила сразу за две недели.