Kitobni o'qish: «Духи древнего бора»

ЧАСТЬ 1

Ветка боярышника хлестнула Соню по лицу, вернув ей чуточку здравого смысла. Ещё немного, и девушка упала бы без сил на сухую хвою и островки мха. Она остановилась, тяжело дыша и испуганно оглядываясь. Но вокруг – только толстые стволы сосен, подлесок, да тот самый подсыхающий боярышник, куда она и влетела, не разбирая дороги. Звенящая тишина осколками падала вместе с солнечными лучами сквозь замершие в вышине кроны. Обострившийся слух улавливал только гулкие удары собственного Сонькиного сердца да сорочий стрекот, сообщавший всем о том, что по лесу, сломя голову, носится посторонняя девица. Остальная лесная братия затаилась, перестав шебуршать и чирикать, и казалось, что во всем бору не водилось больше никого – только Соня и сорока.

Но это было не так. Совсем не так. Только что… нет, десять минут назад, или полчаса – Соня не могла уже сообразить, сколько прошло времени с того момента, когда навстречу им с Мариной вышел зверь. Серая шерсть, оскаленные в злобной усмешке сахарные клыки и янтарные глаза, в которых светилась уверенность в том, что добыче от него не уйти. Такого страха, такого панического ужаса Соня не испытывала никогда, даже во время прошлогодней аварии, когда она летела в кувыркающейся машине под откос, считая боками каждый удар и ожидая, какой из них станет последним. Тогда была просто обреченность и боль, а в этот раз… В этот раз один вид мощных лап, вздыбленного бурой волной загривка, и, главное, почти неслышное низкое рычание, заставили Соню вначале полностью потерять присутствие духа, а затем бежать прочь. Трусливо умчаться, словно она – ошалевший, загоняемый охотниками заяц. А Марина осталась там, одна, глаза в глаза со зверем.

У Сони подкосились ноги, и она неожиданно для себя плюхнулась боком на кучу бурелома. Прелые ветки почти беззвучно осели под ней, рассыпаясь сырой трухой. Хотелось горестно плакать, уткнувшись в кулаки, рыдать от бессилия, оттого что она бросила подругу и кинулась спасать собственную шкуру. Предательница, жалкая трусиха, гадина… Соня шмыгнула носом и вздохнула. Надежды на то, что всё обошлось, и Марине тоже удалось убежать, не было. Ведь зверь не бросился за Соней, она не слышала позади топота его лап и хриплого дыхания, она мчалась преследуемая только своим страхом. Это может значить только одно… И думать об этом было очень страшно. Сразу вспоминался их первый день у Алатырь-озера.

***

Тогда в утреннем лесу пела птица.

Серая невзрачная птаха покачивалась на тонкой ветке среди пронизанной солнечными лучами зелени и то захлебывалась трелями, то отчаянно, по-мальчишески, свистела, то замирала, взъерошив перышки на шейке. Тени деревьев постепенно отступали, сдвигаясь и укорачиваясь. Вот блеснуло что-то алой искрой, и птица замерла, уставившись круглым глазом на красные бусины, усеявшие траву. Это было похоже на ягоды, но слишком темные и крупные, и она удивилась. Потом где-то рядом послышались звуки быстрых шагов и шорох травы. Птица вспорхнула повыше и настороженно затихла среди листвы.

И тут над просыпающимся лесом пронесся пронзительный крик, мгновенно распугавший всех пернатых обитателей опушки.

Под деревом, на тропинке, почти незаметной в густой траве, замерла, прижав к груди стиснутые кулачки, светловолосая девушка в коротких, до колен брючках и желтой майке. На мгновение замолкнув, она рискнула приоткрыть зажмуренные глаза и тут же снова громко завизжала. Вторая девчонка, в шортах и рубашке выскочила из-за кустов:

– Маринка, прекрати орать! Что случилось?

Но ответом было только судорожное всхлипывание и взмах руки куда-то вперед.

– Да уж, тут определенно кого-то съели, – хладнокровно покачала головой вторая девушка, миниатюрная, с копной темных вьющихся волос. Потом она подняла с травы полотенце и зубную пасту, выпавшие из рук подруги, и добавила: – А ты что хотела? Природа жестока, тут питаются не колбасой и чипсами. Тут кого-то обязательно убивают на завтрак.

– Сонька, – промычала вторая, блондинка с короткой стрижкой, – но там столько крови… Столько…

– Сколько? – её подруга ещё раз обозрела алые уже подсыхающие брызги на траве и скопившиеся в листьях лопуха лужицы темного вишневого цвета. – Не так уж и много. Хищник настиг жертву на опушке, загрыз её и утащил в лес. Думаю, что это была дикая коза или крупный заяц. Прекрати трястись, и уясни, что общества защиты животных тут нет, тут только закон джунглей и естественный отбор.

– Я так испугалась, – уже почти нормальным голосом пробормотала Марина. – Шла себе, радовалась утру, птичек слушала… И наткнулась на следы побоища. Бедная зверушка! Ладно, пошли умываться. Только нужно зубную щетку найти, посмотри там, пожалуйста, я боюсь.

– Держи, – Соня протянула ей щетку. – Иди, я тебя догоню.

Оставшись одна, она подошла поближе к лопуху, наклонилась и осторожно вытащила из-под него оторванный воротник голубой мужской сорочки. На воротнике алели пятна.

Пробормотав:

– Бедная зверушка, – Соня снова сунула находку в глубину лопушиных зарослей и в глубокой задумчивости побрела к сверкающему в лучах утреннего солнца озеру. Марина уже сбросила тапочки и плескалась, зайдя по колено в воду.

***

Они были совсем разные – серьезная, иногда даже занудливая Марина, ненавидевшая свою типично славянскую внешность, светлую кожу, прямые тонкие волосы и невразумительно-серые глаза. Хотя глядя со стороны на изящную пепельную блондинку, это трудно было представить. Очень даже симпатичная девчонка. Но самой Марине казалось, что выглядит она до ужаса банально, и таких блондинок пруд пруди. Именно поэтому на первом курсе она нещадно красилась и перекрашивалась в немыслимые цвета и оттенки. Пока Сонька не наорала и не предупредила, что нельзя так обращаться с волосами, и что скоро она станет лысой. После чего поставила перед трюмо и поднесла к затылку зеркальце. Марина, увидев просвечивающую сквозь мелированные в три цвета прядки трогательно-розовую кожицу, испуганно охнула и помчалась покупать бальзамы и репейное масло.

На этом эксперименты с красками завершились. А потом и с цветными контактными линзами – у Марины воспалились глаза, и окулист тоже наорал не хуже Соньки.

Пришлось смириться. Бесцветная типовая блондинка, ну и пусть! Не все мужчины считают блондинок дурочками. Поэтому будем ждать именно такого.

Вот и ждет.

То ли дело Соня, Сонька, Софочка – дитя такого множества народов, что родственники сами с трудом в них разбирались. Особенно поражал Сонькино воображение некий арабский шейх, ещё до революции привезший из пустыни белого верблюда специально для Сонькиной красавицы-прапрабабушки. Правда, с шейхом у них что-то не сложилось, и своенравная прапрабабушка, закатив во дворце пару скандалов, вернулась обратно в Россию с маленьким прадедушкой на руках.

Сын шейха стал известным врачом и женился на француженке, решившей ради него остаться в Советском Союзе. Чтобы поддержать семейную традицию, внук шейха женился на цыганке, а их три дочери, в свою очередь – на еврее, корейце и длинном тощем полуэстонце-полубелорусе с примесью польской крови. Последний и стал Сонькиным папашей. От него дочке достались только бледные веснушки на точеном носике. Все прочее, включая темные кудри, смуглую кожу, ямочки на щеках и склонность к авантюрам, она унаследовала от остального фамильного интернационала.

Когда пришла пора получать паспорт, Соня недрогнувшей рукой в графе «национальность» вывела: «русская». А, собственно, что ещё она могла написать без угрозы замучить работников паспортного стола вычислениями восьмушек, шестнадцатых и тридцать вторых частей той или иной крови в своем непоседливом организме?

Дружба Марины и Сони началась с того, что при получении учебников им в институтской библиотеке досталась одна на двоих последняя «История искусства древнего Востока». Вначале первокурсницы едва не поссорились, а затем решили, что готовиться к экзамену куда удобнее вдвоем.

И вот уже окончен второй курс, а они по-прежнему не разлей вода.

***

Зачем они приехали сюда? Какие ветра, какие сквозняки судьбы заставили их, избалованных горожанок, привыкших к горячей воде и метро, тащиться за тридевять земель в лесную глушь? И хоть бы смысл был… Просто не нашлись, что возразить, когда вызвал их декан и предложил поехать на практику с группой, собирающейся обследовать часовню в Осолонках. Дескать, уникальный объект, по данным Грабаря часовенка сия была построена не позднее двенадцатого века, а уже потом её обезобразили переделками. И вроде как имеются сведения, что росписи там были самого Феофана Грека «со ученики» – мастер частенько подхалтуривал по селам и городишкам. Так что надо поковырять стены и узнать, что там под поздними росписями прячется, а заодно и обмеры часовни сделать – для специалистов из управления охраны культурного наследия.

Соня с Мариной удивились, с чего это их, студенток, хотят послать на такое важное и ответственное задание. И только приехав на место, поняли – оттого что желающих ехать в тьмутаракань к Алатырь-озеру и Осолонкам среди нормальных людей быть не могло.

Небольшая каменная часовня стояла на высоком берегу, заросшем травой. А вокруг… В общем, вокруг почти ничего и не было: глухомань, леса на сотни километров, редкие заброшенные деревеньки, крупнейший населенный пункт – поселок при электростанции в сорока верстах, он же районный центр. Говорят, раньше были тут скиты, охотничьи заимки, да их уже лесом затянуло. А ближайший когда-то городишко Пыхов затопили с полвека назад, когда плотину строили, вот и осталась одна часовня на горушке. Купол её давно прогнил и провалился, от дверей и оконных стекол и следа не осталось. Да и стены часовни, хоть и ровно оштукатуренные снаружи и когда-то беленые, сейчас выглядели плачевно.

Аристарх Львович задумчиво походил кругами вокруг часовни и принялся на повышенных тонах объясняться с привезшим их на раздолбанном УАЗике мужиком. Паша и Саша поскидывали с подкатившего следом грузовика кучу досок и пару рулонов рубероида, выгрузили тюки и ящики, и машины, кряхтя и раскачиваясь на рытвинах, покатили обратно в поселок. Договорились, что через пару недель вместе с провизией ещё стройматериалы привезут, чтобы до нормальной реставрации часовни хоть как-то её залатать.

– А где тут что? – растерянно спросила Соня, озираясь.

– Что – что? – не понял Аристарх Львович, а Луиза громко и ехидно вздохнула.

– Ну, где тут мы будем спать и питаться? – Соня уже поняла, что сморозила глупость, но пока не поняла, какую.

– Спать – в палатках, питаться кашей с тушенкой, что непонятного? – осклабился Паша. А Саша громко загоготал и подмигнул растерянным студенткам.

Они-то считали, что раз их куда-то везут, то и условия должны обеспечить. А оно вон как – палатки, тушенка.

– Но тут же, вроде, есть какая-то деревня рядом? – поддержала подругу Марина. – Можно ведь там на постой устроиться.

– Не советую, – веско сказал Илья и сверкнул стеклами очков.

– Почему?

– Просто – не советую. Потом поймете, почему, а объяснять долго.

– И все-таки мы сходим туда, – упрямо заявила Соня. – Только покажите, где она.

– Сходите, почему не сходить. Осолонки вон в той стороне, – Луиза указала куда-то вдоль берега и наискосок. – Там дорога есть. – Она засмеялась, а Илья укоризненно покачал головой, но ничего не сказал, подхватил с земли здоровенный рюкзак и зашагал к кустам шиповника, выбирая место для лагеря.

Марина потянула за руку растерянную Соню. Всё равно от них никакого толку при установке палаток не будет, так что лучше действительно сходить в деревню и познакомиться с аборигенами.

***

Дорогу, две почти заросшие колеи, они нашли без труда и скоро нырнули в чащу. Впрочем, чащей назвать этот лес было бы не совсем правильно. Старые огромные сосны, непривычный, просторный мир, заполненный запахами и звуками, непривычными и будоражащими. Девушки притихли и только вертели головами, вздрагивая, когда с ветки неожиданно и шумно срывалась грузная птица или где-то поверху шуршал ветер, сыпля шишками и сухими рыжими иголками.

Наконец, привыкнув немного к лесу, Марина вздохнула:

– Ну и занесло нас. Просто Берендеево царство. Не то, что наши пригородные лесочки – хоженые-перехоженые.

– Ну, хоженые – это если дальше дачи носа не высовывать, – улыбнулась Соня и остановилась. – Смотри, там лось, на поляне!

Девушки замерли, пытаясь сообразить, опасен ли дикий лось, и куда им прятаться от него. Потом Марина рассмотрела животное и засмеялась:

– Интересно, какой у этого лося надой? Пошли, это обыкновенная корова, пасется себе на привязи.

Хихикая, они прошли мимо буренки, проводившей их задумчивым взглядом. Если есть скотина, значит, недалеко должны быть и люди. Эта мысль приободрила подруг, заставляя идти быстрей, несмотря на постоянно путавшиеся в траве ноги. Но дорога все вилась и вилась между деревьями, и когда, наконец, между ними появился просвет, путницы испытали облегчение.

– У меня что-то голова кружится, – пожаловалась Марина.

– Это от избытка кислорода, – утешила её Соня. – После городского воздуха сразу привыкнуть к сосновому бору сложно. Но ещё хуже будет возвращаться опять к выхлопным газам.

– Успокоила, – хмыкнула действительно побледневшая Марина. – Смотри, вот и деревня.

– Это – деревня?!

Десяток почерневших изб, несколько покосившихся не то сараев, не то хлевов да огороженный жердями участок, на котором виднелись овощные грядки и кучки низкорослых подсолнухов – вот и все, что открылось им. Просто довольно большая прогалина в лесу, на которой когда-то поселились люди, вырубили деревья, построили из них дома, выкопали колодец – справа виднелся долговязый журавель из двух жердей – да так и обитают тут из века в век. Даже улиц не было, избы стояли, как попало, врастая завалинками, а кое-где уже и нижними венцами стен в землю.

– И куда теперь идти? – растерянно спросила Соня, ожидавшая, что их появление вызовет если не ажиотаж, то хоть какую-то реакцию со стороны местного населения. А тут даже собак не видно, не то, что людей. Сбоку, наконец, мелькнуло что-то движущееся, оказавшееся здоровенным козлом с обломанным рогом. Козел внимательно рассматривал их дурными желтыми глазами и тряс бородой.

– Он бодается? – попятилась от козла Марина.

– Ну откуда мне знать? – Соне внезапно стало весело. – Ты лучше у него спроси.

– Очень смешно, – обиделась подруга. – У него, между прочим, рог, как пика, если ткнет – мало не покажется.

Но козел бодаться не собирался. Иронически мекнув, он бодрым аллюром скрылся за длинным сараем, всем видом показывая, что пришелицы перестали его интересовать.

– Пошли к той избе, – предложила Соня, – там из трубы дым идет.

– Пошли, нужно же людей найти. Зря, что ли, топали.

Изба вблизи выглядела очень старой, но ещё довольно крепкой, с облупившимися голубыми наличниками на окошках. Соня вначале робко постучала в дверь, а потом, видя, что никто не спешит им открывать, загрохотала кулаком. Внезапно дверь сама собой отворилась, и стали видны сенцы, заставленные ведрами и увешенные по стенам березовыми вениками и каким-то тряпьем.

– Да заходите, не заперто, – внезапно послышался позади скрипучий голос.

Когда и откуда появилась высокая старуха в синем платье и подбитой серым кроличьим мехом безрукавке, они не заметили. Хозяйка спокойно рассматривала их, щурясь на солнце, в руках её была запотевшая кринка. «Наверное, из подвала вылезла» – решила Соня.

– А я как знала, что гости будут, за лесом моторы тарахтели, – сообщила старуха. – Вот и молока кстати достала, пойдемте, напою.

Они сидели в небольшой комнатке, бедной, но чистой, пили из кружек молоко и заедали его серым ноздреватым хлебом. Рассматривали фотографии, натыканные в большую самодельную рамку: какие-то бравые усатые мужики в гимнастерках, девушки с косами, подростки, выстроившиеся шеренгой.

– А остановиться тут у нас негде, – качала головой бабка Валя, так она велела себя звать. – Тесно у всех. С тех пор, как крыша у Сергеича завалилась, он ко мне в светелку перебрался. Да Мишаня ещё ночует, когда прохладно. Так-то он на сеновале приспособился, но там ветром продувает.

– А у других? – допытывалась Марина.

– А у других то же самое. Анатольевна сама на ладан дышит, так к ней Митрофановна переехала, подруги они. И Сергеич ещё крутится, чтобы, значит, на подхвате быть. Там вообще домишко с гулькин нос. А в Алевтининой избе приезжие поселились, из тех, чей черед настал.

– Какой черед? – удивилась Соня.

Старуха замолчала, словно не зная, что ответить. Потом пожала плечами:

– Черед, и все. То нам неведомо. К дедам нашим вы и сами не пойдете – махру день и ночь смолят, пни старые. А остальные тоже по двое-трое ютятся.

– Колхоз какой-то, – удивленно пробормотала Марина.

– Не, колхозов у нас никогда не было. Тут отродясь одно старичье кукует на отшибе, какие с нас работники, – махнула рукой бабка. – Не место вам тут, девоньки, тоска одна. Вот за молочком приходите, да за медом. Вот я вам сейчас туесок принесу настоящего, лесного.

С этими словами старуха подхватилась и исчезла в сенцах.

– Странная она, – шепнула Соня.

– Да не странная, просто не хочет лишних хлопот. Наверное, боится, что мы начнем шуметь, музыку включать, парней водить.

– Каких парней? – удивилась Соня. – Пашу и Сашу? Не смеши! Могла бы хоть с соседями поговорить, вдруг кто-нибудь и согласился бы нас приютить.

Марина ей не ответила, она вдруг встала и быстро заглянула под белую, вышитую ришелье занавеску, висевшую в правом «красном» углу, там, где обычно в избах находится божница. Потом удивленно пожала плечами и вернулась за стол.

– Что там? Иконы?

– В том-то и дело, что нет… Я думала, бабка их от чужих глаз прячет, ворья боится, а там – только сушеные травы. То ли хозяйка ярая атеистка, то ли… – она замолчала.

– Атеистка, скорей всего, – пробормотала Соня, внезапно ощутив какое-то непонятное беспокойство. – Вон, на фотографиях, все пионеры и командиры. Безбожники.

– Знаешь, Сонь, я уже не хочу тут селиться. Лучше мы уж там, вместе со всеми. И не из-за икон, ты не думай. Просто не хочется каждый день в такую даль бегать. Тут ведь километра два, если не больше.

– Уговорила, – с явным облегчением улыбнулась Соня. – Лучше занудство Аристарха терпеть, чем с бабками-дедками клопов кормить.

– А клопов у нас нет, – улыбнулась зашедшая в этот момент в комнату хозяйка. – И тараканов тоже. Откуда бы им тут взяться? А в остальном правильно – молодость к молодости должна тянуться, нечего ей со старостью тосковать. Вот вам лесные гостинцы.

Бабка Валя поставила на стол сделанный из луба туесок, трехлитровую банку молока и ещё банку варенья из мелкой лесной клубники. Потом предложила ещё молока налить, но гостьи уже напились им под завязку и стали прощаться. Соня хотела заплатить старухе, но та только руками замахала и ничего не взяла. Потом она проводила девушек до леса и, подхватив хворостину, пошла за сарай.

Марина обернулась на деревню и почесала в затылке:

– Что за название странное – Осолонки?

– Наверное, старообрядческое, – ответила Соня, прижимая к груди банку с вареньем. – Ты под ноги смотри, а то мед на дорогу вывалишь.

– Осолонки… Осолонь, противусолонь – это вроде как про стороны света или про солнце?

– Не помню я, что-то знакомое, а откуда, кто его знает. Была бы библиотека под рукой или интернет, другое дело. Только где тут ближайший интернет, даже предположить боюсь.

Соня внезапно замолчала. Из-за дерева навстречу им вышел мужик. Светлые, словно изо льда глаза уставились на подруг настороженно, хотя мужик улыбался. Обычный такой человек, среднего роста, средних лет и незапоминающейся внешности, без бороды и усов, зато в форменной фуражке. В руках мужик нес косу.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Марина.

– И вам здоровья, девицы, – мужик усмехнулся, обнажив отборные белые зубы. – Откуда такие красавицы в наших богом забытых краях?

– Из экспедиции, – почему-то робко пробормотала Соня.

– А, ну знамо дело, к нам иначе и не ездят, только по надобности. А я лесник местный, Мишаней зовут. Ежели дров надо вам будет нарубить, обращайтесь.

Он ещё раз сверкнул улыбкой и холодом глаз, закинул косу на плечо и неспешно зашагал к деревне. И с каждым его шагом там словно прибавлялось движения и звуков: появились гонимые бабкой Валей овечки, на жердяную ограду взлетел и заголосил огненно-красный петух, заковыляла с огорода к избе согбенная старушечья фигурка и кто-то, невидимый с дороги, задвигал колодезным журавлем.

Подруги переглянулись. Желание у них было одно – поскорей вернуться в лагерь, к пусть не очень приятным, но хотя бы понятным людям.

К часовне они спешили, словно возвращались домой.

***

В двух палатках, в каждой из которых могло бы разместиться по десятку человек, устроились просторно и без затей, в одной – студентки и Луиза, в другой – мужчины. Аристарх Львович выгородил себе даже нечто вроде кабинетика, где установил раскладной стол и разложил бумаги. Бюрократ. Начальник.

Паша варил что-то в котелке, подвесив его над костром. Пахло подгоревшим салом. Луиза копошилась внутри часовни, раскладывая инструменты: острые шпатели, мастихины, кисти, набор плоских ножей. Марина задумчиво осмотрела фрески. Ничего особенного, конец девятнадцатого века, библейские сюжеты, размноженные не очень старательными мазилами с образцов. Это были даже не фрески, а картины маслом по штукатурке. Краска кое-где покрылась белым налетом и трещинами, но отслоений, как ни странно, не было. Сверху было намалевано несколько похабных слов и рисунков – творчество современных богохульников.

– Ну что, – обернулась Луиза и насмешливо прищурилась, – Сходили в Осолонки?

– Сходили, – вздохнула Марина. – Ну их в баню, эти Осолонки. Убогое место.

– Это верно, я там однажды побывала, – на лице Луизы появилось несвойственное ей серьезное выражение. – Идите, устраивайтесь. Сегодня работать уже поздно, а завтра начнем. – Она словно машинально потерла шею, которую постоянно прикрывала то воротником, то пестрой косынкой. Как-то Соне удалось рассмотреть на шее преподавательницы два небольших давних шрамика.

Марина уже надувала резиновые матрацы и раскладывала в палатке спальники. А ещё есть наматрасники – вот высохнет скошенная Сашей трава, и можно будет набить их душистым сеном. Ну что ж, не так уж плохо, на самом деле. Или не студентки они, в конце концов, чтобы ныть из-за перспективы всего лишь месяц ночевать в палатках? Зато озеро рядом – с синей шелковой водой, с зарослями камыша, перемежаемыми островками замечательной мягкой травы. Уж чего-чего, а пляжей тут вдоволь. Девушки переглянулись и принялись потрошить свои сумки в поисках купальников.

Потом, после купания и обещанной каши с тушенкой, наступил тихий звездный вечер. Сидеть у костра сил уже не было, и они забрались в палатку. Под унылые крики какой-то беспокойной болотной птицы уснули почти мгновенно.

Марине приснился Никита – с его обычной улыбкой и рассуждениями о том, что жить нужно легко, сегодняшним днем, потому что завтрашнего может и не быть. А ведь, казалось бы, прошло уже три месяца с того дня, как она встретила его около института с некой черноволосой барышней. И по тому, как Ник на неё смотрел, поняла – всё. Он живет сегодняшним днем, и сегодня она, Марина, ему больше не нужна. Странно, что она не поняла этого раньше. Хотя чувствовала что-то, просто не понимала.

Тогда Сонька одна заметила, сразу. Увела с лекций, купила бутылку какого-то сладкого и липкого вина, и они пили этот компот в дальнем углу парка. Пили и плакали, а потом смеялись. И Марине после было ужасно плохо, но не от предательства Никиты, а от совершенно несообразного с крепостью и количеством выпитого похмелья.

Как Сонька догадалась, что ей именно это и было нужно?

С того дня, случайно встретив бывшую любовь, она ничего более не испытывала, кроме приступа тошноты.

И вот этот сон… Берег моря, и пальмы, и какие-то парни с гитарой. И она в алом развевающемся парео танцует с одним из них, и вдруг видит, что это – Ник. От неожиданности, ноги врастают в песок, музыка смолкает и она слушает, что он ей говорит. А потом поворачивается и просто уходит – идет вдоль полосы прибоя и собирает большие рогатые раковины.

Интересно, к чему снятся море и раковины?

***

В то первое, памятное неприятным приключением утро, Соня вернулась в лагерь хмурая. Марина, легкая душа, уже и забыла, как визжала от страха, а Сонька все нервничала.

Паша и Саша спозаранок стучали молотками, сколачивая примитивные леса, чтобы подобраться к куполу часовни, остальные пили чай с сушками и плавлеными сырками. Аристарх Львович за что-то выговаривал Илье. Соня взглянула на фотографа и обомлела. Его шея была обмотана вафельным полотенцем, на котором проступали пятна крови. В ответ на испуганный взгляд девушки, Илья пожал плечами:

– Вот что бывает, когда не умеешь обращаться с топором, хотел нарубить дров и поленом едва яремную вену себе не вспорол. Идиотизм, правда?

– Ты лучше не топором, а камерой поработай, – не поднимая глаз, сердито сказала Луиза. – Нужно зафиксировать состояние объекта до начала работ.

– Сейчас будет сделано, леди! – несмотря на желание казаться бодрым, выглядел Илья не блестяще – был бледен, а под глазами залегли синие тени.

***

Именно с этого момента и началась ежедневная рутинная работа. Пока Саша и Паша, гогоча и переругиваясь, сколачивали временный купол, обтягивали его рубероидом и сооружали щиты размером с оконные и дверной проемы, чтобы установить их после обследования росписи, Марина и Соня лазали с рулеткой по часовне. Иногда к этому процессу привлекался и Илья – в качестве подсобной силы. Аристарх Львович, которому работы не нашлось вовсе, основную часть времени проводил в палатке. Соня подозревала – валял дурака, читая детективы и решая кроссворды. Поймать его на этом не удалось ни разу, но и смысла в его сидении под душным брезентом не было никакого. Луиза колдовала со шпателями и дурно пахнущими склянками внутри часовни.

Хорошо было уже то, что не происходило ничего необычного. Только однажды, спустя пару дней, ни свет, ни заря поднявшаяся Соня заметила что-то яркое в серой золе потухшего костра. Поковырявшись палкой, достала небольшой кусок голубой ткани с оплавленной перламутровой пуговичкой. Завернув находку в лист подорожника, она отправилась к тому месту, где Марину в первое их утро напугала кровь на траве.

Прошедший за это время дождик уже успел смыть всякое напоминание о том событии. И под лопухами, куда Соня сунула оторванный воротник рубашки, тоже ничего не было. Она порыскала вокруг, убедилась, что не перепутала место и глубоко задумалась. Была ли на том воротнике пуговичка, Соня не помнила. А если и была, то кому понадобилось сжигать его в костре? Или это сожгли саму рубашку? Но кто?

Марине она опять ничего не сказала. А если бы и сказала, что изменилось бы? Разве не отправились бы они в лес, услышав от Сергеича, что пошли грибы-колосовики, причем, не сыроежки с подберезовиками, а отборные боровички? Все равно пошли бы.

***

Но вначале они познакомились с Сергеичем и Анатольевной. Откомандировала их в Осолонки Луиза, заявившая, что каша с тушенкой за неделю не только ей уже поперек горла стала и хорошо бы добыть яиц, молока и творога. Идти не очень хотелось, но хоть какое-то развлечение. С собой взяли пустые стеклянные банки и пластиковую канистру для молока. Деревня опять встретила их настороженной тишиной, даже однорогого козла не было видно. И дым нигде не вился, и звуков никаких, словно вымерли Осолонки.

Они прошли мимо избы бабки Вали, заметив, что её дверь подперта березовым полешком. Означать это могло одно – хозяйки нет дома. Зато дверь соседнего домишка, вросшего в землю чуть ли не по окна, была нараспашку.

– Эй, хозяева, есть тут кто? – крикнула Марина в проем, из которого тянуло запахом кислого теста.

– А заходите! – ответил им глухой голос.

В комнате, на огромной железной кровати с ажурным подзором тонуло в подушках сморщенное старушечье личико. Тела под пухлым ватным одеялом не было заметно, словно лежал под ним ссохшийся лист, а не человек. Над выцветшим ковриком на стене в ряд висели украшенные бумажными цветочками, портреты худощавого мужчины, трех парней и одной девочки лет десяти. Видно было, что портреты увеличивали с маленьких фотографий – лица были размыты и неумело подретушированы.