Kitobni o'qish: «Свидание длиною в жизнь»

Вступление

«Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу.»

О. Генри

На подмостках личной жизни каждого человека разыгрывается множество спектаклей – драм и комедий. Обычные люди составляют профессиональным актёрам столь достойную конкуренцию, что хочется запечатлеть их игру, если не в романе, то хотя бы в небольшом рассказе. Например, в этом. В пристойном ли они заняты действии или нет – не так уж и важно. Хорошая игра заслуживает публики.

Любая правда – лишь то, во что мы готовы сейчас поверить. И, если мы поверим тому, что увидим на сцене, спектакль тоже станет правдой.

Раз правда держится на нашем согласии принять ту или иную версию событий, удивительно ли, что порой она двоится? Так и главные действующие лица этого рассказа имеют по поводу произошедшего разное мнение. Даша уверяет, что это Виктор – Злой Серый Волк, а Она – его невинная жертва. Виктор с ухмылкой отвечает, что всякая Красная Шапочка, кем бы она ни была, умышленно ходит через тёмный лес, где встреча с Серым Волком неминуема. И настоящая жертва именно Он, Волк. Позвольте, но в случае такой правды не поставим ли мы общепринятую мораль старой доброй сказки под сомнение?!

О чём наш рассказ? О том, что врождённой морали не существует. Есть готовность действовать или неготовность к действиям под видом соблюдения принятых в обществе правил. И в последнем случае мораль становится удобным предлогом для бездействия того, кто боится допустить ошибку.

А может, наш рассказ просто о любви?

Письмо Виктора

Здравствуй, Принцесса.

Когда Генри умирал, он попросил меня написать тебе письмо про него. Вот это письмо…

Я назвал его Генри, чтобы он был весёлым, но безжалостным бойцом. В наших с ним краях хорошо смеётся тот, кто хорошо стреляет, и часто говорят, что «Боливар не вынесет двоих».

Генри надеялся, что есть страны, где всё по-другому, это помогло ему не опускаться. Но надежда эта со временем пропала, и Генри остались лишь его путаные мечты.

Ты помнишь, как вы встретились? Генри приехал на конференцию скорее отдохнуть, чем бороться и учиться. Нечасто выпадает случай поиграть и подурачиться в хорошей компании.

Ему сразу всё понравилось, особенно ты, Принцесса. Генри забыл свою прошлую жизнь, расслабился, загордился собой, когда ты ласково с ним поговорила.

Что может быть лучше, чем пожить с тобой, Принцесса, в самом замечательном месте, даже если не в одной комнате? Разве не здесь должны сбываться все желания?

Генри, похоже, так размечтался, что ему показалось, что все его желания уже сбылись или вот-вот сбудутся. Ему не надо было никаких подтверждений, что всё не совсем так, игра для него была реальностью, где важна не победа, а участие.

Когда ты смотрела на него и говорила «привет», ему было уже хорошо, потом он радовался, когда слышал твой голос по телефону, гордился тобой, когда ты говорила о своих маленьких победах. Он любил тебя, наверное, подростковой любовью, и был уверен, что ты его тоже любишь.

Но ты пропала. Генри ужасно расстроился, он просто не мог в это поверить. Может, любовь была придуманная, но плохо ему было очень даже по-настоящему. Плохо и хорошо вместе. Может, это мазохизм?

Он грезил тобой, когда просыпался и когда засыпал, днём думал о тебе даже во время поединков, которые он для тебя выигрывал, ночью он просыпался, когда вспоминал, что тебя нет с ним.

Он был неплохой парень – этот мой внутренний Генри.

Когда ты пропала, он просил тебя найти. Он умирал – он уже слишком долго тебя не видел, хотя бы мельком.

Я пытался убедить его, что, по-моему, ты его скоро навестишь. Он вдруг стал сомневаться, любишь ли ты его, а время уже заканчивалось. Тогда я предложил отрезать кусочек сердца, который тебя любит (иногда помогает, хотя потом долго болеешь), но Генри сказал, что лучше умрёт, чем перестанет тебя любить.

Теперь его могло спасти только чудо.

Но ты не появилась.

Скоро и он исчез. Знаешь, Принцесса, когда при авиакатастрофе самолёт падает с большой высоты, то люди испаряются? Одежда, вещи, документы есть, а людей нет. Мне кажется, что мой внутренний Генри слишком быстро и сильно столкнулся с реальностью. Нет? Возможно, у него были кое-какие проблемы с воспитанием, но душа у него была благородная и ранимая. Он никогда не вытаскивал пистолет первым, всегда защищал женщин и детей, никогда не обманывал в дружбе и в любви.

По-моему, Генри было легко умирать, ведь я не сказал ему, что тебе было всё равно.

Вот такая история, Принцесса.

Всегда рад тебя слышать, видеть и читать.

P.S. Мне хочется съездить в тёплые края (– Я снова хочу в Париж. – Вы там уже бывали? – Нет, но уже хотел). Не могла бы ты мне составить компанию? Может, махнём в Таиланд, на океан? Все твои условия заранее принимаются.

 Твой В.

10 июля 2000 года, Челябинск

Первый акт. Ночное свидание

Сентябрь, 1999 год.

Девятипалубный паром «Звезда Сильвии» покинул порт Таллинна вечером 22 сентября, держа курс на Стокгольм, куда должен был прибыть в девять часов утра. На борту находились девятьсот пассажиров и сто восемьдесят членов экипажа, а также около двухсот автомобилей, укрытых в недрах нижних палуб. Тяжело переваливаясь через грязно-зелёные волны, паром оставлял за собой шумный пенистый след, который тотчас поглощался густой темнотой ночи. Гремела музыка, огни верхних палуб светили так ярко, что издалека казалось, будто среди Балтийского моря плывёт сияющая новогодняя ёлка. Плавучий островок отчаянного веселья, изо всех сил спасавшийся от неотступно следовавшей за ним холодной тьмы, в которую ночь соединяла небо с морем. Стояла глубокая сентябрьская ночь, безлунная и беззвёздная, как будто кто-то плотно задёрнул небесный занавес. Казалось, стоит лишь на мгновение выключить огни парома, и чёрная тягучая масса тотчас проглотит зазевавшееся судно. Праздные гуляки, словно предчувствуя опасность, давно спрятались внутри и не имели ни малейшего желания выходить на палубы.

Здесь было пусто, за исключением одного пассажира – худощавого мужчины лет тридцати с небольшим. Шея его поверх летнего пиджака была небрежно обмотана тонким засаленным шарфом, над которым алели уши, прихваченные холодной сыростью. Облокотившись о поручни, он, не обращая внимания на пронизывающий ветер, задумчиво уставился вниз. Равномерные всплески волн, подсвеченные судовыми огнями, заворожили его. Вдруг он очнулся, дёрнув затёкшей рукой, и, с недоумением, долго вглядывался в циферблат наручных часов.

«Да где ж эта девчонка! Её глаза… Эти беспокойные глаза, уж будь здоров, ответили за неё согласием прийти. Ещё пять минут… Выпить что ли?..» Он оглянулся на ближайшую дверь, выходящую на палубу, и, не увидев никого, с досадой выругался. Уходить с палубы было рискованно – она могла выйти и, не заметив его, уйти. «Надо запастись терпением. Без труда не вытащишь и рыбку… Ну, ещё пять минут.»

Он вспомнил её смешную девчоночью причёску, обтягивающую грудь кофточку с аляповатым леопардовым рисунком и чувственные губы. Скучающее выражение глаз, уставших от холёного кавалера, искали приключений. «Точно придёт!» Он поприседал, энергично помахал руками, а затем снова подошёл к потёртому фальшборту и уставился вниз с прежним пристальным вниманием.

В том, что частично скрыто от взгляда или мысли – в морской ли бездне или в глубине человеческой души – мы невольно предполагаем нечто большее, чем есть на самом деле. Недосягаемая глубина, приумноженная нашим воображением, превращается в непостижимую величину, подобно «чёрной дыре». Что там, на самом деле, скрыто от нас, и именно своей нерешённостью загадка притягивает.

Люди схожи в том, что вопрос им интересен, пока не найден ответ. Бывает, зададут вам простой вопрос, ответ на который, к своему удивлению, вы не можете сразу дать. По своей незначительности, вопрос не должен вас заинтересовать, но с удивительным для пустякового случая упорством вы пытаете себя снова и снова. А если поменяют тему разговора, возмутитесь: «Давай, сперва ответ говори!» Узнав его, тут же потеряете интерес, да ещё добавите, мол, глупость какая. Это не помешает вам, впрочем, тот же вопрос пересказать знакомым, чтобы с удовольствием удостовериться, что и им пришлось попотеть над его решением. Если же ответ так и останется вами неузнанным – то весь вечер, а то и последующий день пройдёт в невольном припоминании вопроса и в попытках найти ответ.

Человек – тоже загадка, которая вызывает интерес лишь на время его изучения. Одного познаёшь всю жизнь – столь многое в нём есть, а другого, более простого человека, узнаешь за куда более скромное время. И хорошо, если, познав, предстанет перед взором цветущий сад, а не пустырь! Человеку пустому остаётся «напустить на себя туман», чтобы подольше удержать близ себя желанный субъект, занятый его изучением.

Над морем поднялся резкий ветер, играючи, он рассёк полотно ночного занавеса, обнажив на небе первые робкие, тусклые звёздочки. Наш пассажир, вконец замёрзнув, растёр руки и смачно сплюнул за борт. Он почесал голову, провёл по жёстким волосам рукой и, ссутулившись и напустив на себя беззаботный вид, пошёл в сторону светящихся окон ресторана. Едва он приоткрыл дверь, как на палубу ворвался шум голосов, звон бокалов и женские пронзительные выкрики, и его втянул жаркий безотказный хоровод веселящейся толпы, оставив в холодном воздухе едкий запах горелого масла, пота и сигарет.

Несмотря на поздний час, на верхних палубах парома продолжала шуметь самая отчаянная публика, не желавшая мириться с необходимостью наступления утра, столь тяжёлого после безоглядного ночного веселья, и столь же неминуемого. В отличие от автора эта праздная разномастная толпа не занимала себя философскими вопросами, ибо степень веселья дошла до уравнивания всех вопросов как незначительных. Были развернуты активные действия по прожиганию жизни, и в результате взаимных усилий температура достигла пика, проявив в каждом то, на что в повседневной жизни не хватило бы смелости или вдохновения.

Настроение гуляк единодушно сводилось к тому, что всё ещё впереди, и если что-то пока не свершилось, то только потому, что ещё рано, но никак не поздно! Время и летело, и растягивалось одновременно, в зависимости от того, что происходило: вы и сами знаете, как нестерпимо тянется время в ожидании, в остальных же случаях и оглянуться не успеешь – фьють, и конец! Привет, Новое, и тут же – Прощай, как Прошлое!

Спустя десять минут та же дверь вытолкнула разгорячённого водкой мужчину обратно, на его прежний пост. Он чувствовал, что ему попалась козырная карта, и он хотел её разыграть. Вопреки логике, сбежав от общего веселья, он с нетерпением и уверенностью ждал. Ещё пять минут… Он вглядывался в смутные манящие изображения, которые ему рисовали обманчивые ночные волны. Всё же лучше, чем ничего!

Морская бездна в равной степени притягивает пытливый ум и слабый дух, но всё, что она покажет каждому из нас – лишь отражение того, что в нас уже заложено. Скоро сгустится сумрак, демоны сбросят маски ангелов, и тени, незаметно проникнув в живую плоть, поселятся в чьём-то сердце навсегда. Таким образом, тени станут реальностью. И с ними вместе воплотятся в реальность чьи-то страхи, сомнения, страсти и запретные желания.

А тем временем на противоположном конце парома, где было значительно тише и располагались наиболее презентабельные заведения, одна прекрасная «птичка» не знала, как вылететь из «клетки»…

В грустных размышлениях над скоротечностью момента молодой человек провожал девушку до её каюты. Он был высок, хорош собой и наделён тем самым лоском, который приобретается при сочетании хорошего образования с большими деньгами. Его взгляд, небрежно скользящий по бренному миру, служил немедленной подсказкой каждому встречному: он знает свою цену. Из-под бархатного пиджака виднелся ворот белоснежной рубашки, а изысканные запонки на манжетах и до блеска начищенные дорогие ботинки завершали его безукоризненный образ.

Одежда его спутницы странно контрастировала с его внешним видом. Она была одета дёшево и без всякого притязания на моду. Обтягивающая кофта с леопардовым рисунком, выцветшие джинсы, лаковые туфли – обычная двадцатилетняя девчонка из толпы. Казалось, ей не место рядом с этим нарядным, точно сошедшим с обложки модного журнала, мужчиной. Однако её живое яркое лицо, выразительные весёлые глаза, которые комично округлялись, когда она удивлялась и широкая улыбка притягивали внимание каждого проходящего мимо мужчины.

Всем своим видом этот мужчина показывал, что ему очень не хочется расставаться со своей спутницей, и что, определённо, вечер себя ещё не исчерпал. Вечер, к которому он так тщательно готовился. Он шёл по длинному коридору неторопливыми шагами, то и дело останавливаясь, как бы в размышлениях над той или иной репликой, и на её неоднократные заверения, что она и сама быстренько дойдёт, уверял, что никак не может себе этого позволить, однако, и шага своего не убыстрял.

Когда же они наконец дошли до двери её каюты, он позволил себе не удержаться от лёгкого, изящно исполненного вздоха, рассчитывая хоть на какую-нибудь реакцию с её стороны. Не получив отклика и тотчас простив ей эту жестокость, он галантно поцеловал её руку. Затем, многозначительно посмотрев в глаза и выдержав ещё одну драматическую паузу, он сладким, певучим голосом пожелал спокойного сна, повторным вздохом выразив молчаливую надежду, что сон этот будет именно о нём.

Во время этого многострадального прощания девушка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, и чтобы не выдать своего раздражения, изобразила на лице вежливую улыбку, сосредоточив взгляд на узорах истёртого ковролина. Всё это время в руке она сжимала заранее приготовленный ключ. Обычно его приходится некоторое время искать в дамской сумочке, и на это дополнительное время кавалеры справедливо рассчитывают. Не тут-то было! Во-первых, сумочки у неё не было, и все нехитрые мелочи и так уместились в карманах старых джинсов. А во-вторых… А вот второе, уж будь он неладен, его никоим образом не касалось!

Она скороговоркой произнесла «спокойночи!», в одну секунду отперла дверь, проскользнула внутрь, заперлась, обессиленно прислонилась к двери и выдохнула: «Наконец-то!.. Бо-же, наконец-то!..»

На эту ночь у неё были свои планы, и его эти планы не включали. Но она уже страшно опаздывала, и как знать… Возможно, она уже опоздала… Всё этот зануда! Будто она не знает, чего ему от неё надо… Все они такие, эти богачи! Делают вид, что они лучше других. А сами…

Неторопливая прогулка, растянувшаяся по его вине как безвкусная жвачка, была уже сама по себе нестерпимой пыткой, не говоря о двух часах, проведённых в светской беседе за ужином. Светскую беседу она вести не умела. Вернее, не хотела. Это означало молчать, когда особенно сильно хотелось вставить крепкое словцо, и не высказывать истинного мнения, если оно отличалось от общепринятого. А уж её мнение всегда отличалось от общепринятого!

Они познакомились этим же днём на пароме. Его звали Павел. Она сразу обратила на него внимание, когда он, словно акула, несколько раз рассекая пространство, прохаживался взад-вперёд, делая вид, что что-то разглядывает. Эх! Ей бы сразу убраться от него подальше, но она замешкалась, и он воспользовался шансом. Он спросил, как её зовут и чем она занимается. Она коротко ответила, что её зовут Даша и она студентка первого курса журналистики, надеясь, что такая лаконичность сойдёт за грубость, и даст ему понять, что здесь ловить нечего. Однако этого оказалось достаточно для приглашения на ужин. У неё действительно не было планов на вечер, а все отговорки, которые приходили ей в голову, он умело парировал. Надо отдать ему должное: он был необычайно ловким, уверенным в своей неотразимости и беззастенчиво пользовался этим. Он прижал её к стенке не хуже уличного хулигана, объявив, что зайдёт за ней в семь, и предложил ей отдохнуть и подготовиться к ужину. «Ну и наглость!» Ей оставалось лишь сообщить ему номер своей каюты.

«Мы будем кампари с апельсиновым соком. Тебе понравится», – ещё одно его безапелляционное заявление. Просто потому, что это сейчас в моде, так принято в его круге общения. А она любит колу с ромом. Девушка мысленно облизнулась. И хлеб. Да, много хлеба. Который он сразу же попросил убрать: «Нам он не понадобится». Хлеб, конечно, только для толстожопого плебса. Мог бы и спросить. И вот она здесь, застрявшая в сонном царстве тихой классической музыки, хруста белых скатертей и болезненно услужливых официантов, в мире, где цены оставляют за порогом всё привычное и милое простому человеку. А Даше хотелось именно простоты. Ей самой казалось, она такая. Простая. Хотя её часто упрекали в обратном все, кому не лень. «Будь проще, и люди потянутся к тебе», – говорили ей с упрёком. Но ей и в самом деле хотелось этого: шума-гама и простоты, как единственно честного и естественного. Простота для неё была не тупостью и примитивностью, а живостью натуры и честностью в проявлении любых желаний.

Сейчас Даша сердилась на себя за свою непонятную безвольность, но ничего не могла с этим поделать. Она не могла просто встать, смело заявить, что ей здесь не нравится, что он ей не нравится, и уйти, хотя именно этого ей очень хотелось. Послушная, жалкая девочка Даша. Она сидела перед едва отпитым бокалом и тоскливо помешивала медленно тающие кубики льда. Они таяли так медленно, словно олицетворяли её собственную жизнь, протекающую мимо без её участия. В соседней пивнушке, где были «все свои», было шумно и весело…