Kitobni o'qish: «Уездный город С***»

Май 1925 г.

Российская Империя, город С*** С-ской губернии.

Глава 1. Северный гость

Кабинет выглядел надёжным и сдержанно-старомодным, какими бывают вековые дворянские усадьбы, принадлежащие крепким, дружным семьям. В торце тяжёлые дубовые двери о двух створках, напротив них – пара высоких, обрамлённых плотными зелёными портьерами и прикрытых светлым газом окон в старинных переплётах. Через открытую форточку кабинет наполнялся гамом улицы, неумолчным птичьим щебетом и одуряющими запахами молодой листвы.

В простенке между окнами висел поясной парадный портрет императора Михаила II в резной, потемневшей от времени раме. Судя по антикварному виду оной, нынешний государь был в ней далеко не первым: все предшественники его столь же гордо и строго взирали на посетителей весь отмеренный срок своего царствования, а покидая престол, отправлялись куда-то в архивы. Со всем почтением, но – на голых подрамниках.

Под портретом обосновался дубовый стол, обитый зелёным же сукном. Ножки стола, казалось, под грузом прожитых лет вросли в паркет пола; сукно местами лоснилось, но благородно, без пошлости, словно лысина на голове почтенного господина.

Один такой господин – правда, без лысины, – сидел за столом в основательном старинном кресле с высокой спинкой. И даже если бы почтенный муж этот не занимал хозяйского места, всякому было бы очевидно, что кабинет принадлежит именно ему. Они настолько подходили друг к другу, что мужчина с добродушным круглым лицом и аккуратно уложенными русыми с проседью волосами казался не живым обитателем комнаты, а просто частью её обстановки. Белый форменный китель, уютно облегавший солидную, но ещё крепкую и не дряблую фигуру, был единственным, что хоть немного отделяло полицмейстера от фона.

Слева от господина, вдоль стены, тянулась многоярусная, от пола до потолка, картотека, вызывающая у всякого посетителя необъяснимое колотьё в левом подреберье и навязчивое чувство вины, даже будь этот гость чист как агнец божий. Дальше до самого угла стройным рядом шли книжные шкафы, которых втиснулось целых три штуки – таких же старинных, основательных, надёжных, как и прочая мебель. По правую руку вырастал из угла солидных размеров несгораемый шкаф, выкрашенный мшисто-зелёным и почти теряющийся на фоне штор.

А всё остальное пространство стены, от несгораемого шкафа до двери, закрывал богатый, тончайшей работы персидский ковёр в зелёно-коричневых тонах, на котором были развешаны любовно вычищенные и гордо поблескивающие предметы, неспособные оставить равнодушным ни одного настоящего мужчину: коллекция оружия.

Единственный посетитель кабинета, занимавший кресло напротив хозяина, явно был настоящим мужчиной – если судить по заинтересованным взглядам, которые он нет-нет да и бросал в сторону ковра. И надо думать, в оружии оный посетитель понимал: погоны поручика на полицейском мундире бросались в глаза, да и выправка, и взгляд выдавали офицера. Наверное, это тоже сыграло роль в покровительственном, тёплом отношении хозяина кабинета к своему гостю, а вернее – подчинённому.

– Я чрезвычайно рад, любезный Натан Ильич, что вы перевелись в наш скромный город. Поймите меня правильно, у нас хватает людей, есть отличные специалисты по чародейскому профилю, некоторые и столичным фору дадут – всё же Федорка… То есть, простите, Институт Небесной Механики под боком, а там уровень университетский. Но вот бойцов, опытных офицеров, которые сыскное дело знают от корки до корки, всё же не хватает. Да и какие у нас преступления, любезный Натан Ильич? Город хоть и губернский, всё одно тихий. Вот о Рождестве жуткий скандал вышел, фабрикант жену с полюбовником застукал да обоих порешил, так до сих пор самое страшное преступление. Поймите меня правильно, меня как ответственного за городской порядок подобное чрезвычайно радует, но как полицейского и, уж простите, охотника – безмерно печалит. Третьего года дело заковыристое было, с большой кражей, так пришлось Охранку подключать, будь она неладна: не справились сами. А это, любезный Натан Ильич, и по престижу ударяет, и по гордости, и вообще на кой чёрт мы тут сидим, ежели при малейших трудностях должны о помощи просить? В общем, рад, чрезвычайно рад, и очень рассчитываю на ваш опыт! А то вот на Пасху тоже был случай…

Голос у полицмейстера¹ С-ской губернии полковника Петра Антоновича Чиркова был глубокий, звучный, хорошо поставленный, его было в удовольствие слушать. И в какой-то момент – признаться, довольно скоро, – «любезный Натан Ильич» поймал себя на том, что слушает очень внимательно, но смысл сказанного уплывает куда-то за колышущиеся под майским ветерком шторы. Поручик сделал над собой усилие и постарался сосредоточиться, но вскоре оставил это занятие: полковник был как глухарь на току и мало интересовался тем, с каким тщанием слушает его новый подчинённый.

Но через четверть часа, улучив в потоке кровавых историй из спокойной жизни города С*** момент, Натан всё же нашёл возможность вставить вопрос:

– Господин полковник, а штат уголовного сыска – большой? Кто начальник? Из гражданских или военный?

Полковник осёкся, смущённо крякнул в ответ, побарабанил длинными крупными пальцами по столешнице. Нервным жестом пригладил густые белые усы, в сочетании с круглым лицом и зелёными лукавыми глазами делавшие его похожим на ленивого кота, потом неуверенно, даже заискивающе, улыбнулся и промолвил:

– Да какой там штат, любезный Натан Ильич? Десять человек всего, не считая вас.

– На весь город? – уточнил поручик. По его представлениям, для такого спокойного города получалось совсем не мало.

– Господь с вами, на губернию, – отмахнулся Чирков. – Говорю же, нужды особой нет, тихо у нас. Исправники на местах справляются, а если вдруг сложности какие – так вон оно, чудо техники стоит, – он выразительно кивнул на пару пузатых, блестящих телефонных аппаратов, стоявших на столе. Среди бумаг, рядом с вычурным старым пресс-папье, чернильным прибором начала прошлого века и керосиновой настольной лампой эти пионеры прогресса смотрелись особенно дерзко.

– С начальником тоже прежде обходились кое-как, – продолжил тем временем полицмейстер. – Не было у уголовного сыска своего начальника, любезный Натан Ильич, всё больше И.О. в порядке живой очереди, поймите меня правильно. Вот я и намеревался возложить сию почётную обязанность на вас: у вас и полицейский опыт, и офицерский, и личные качества. Вы ведь не против?

– Я? – растерянно переспросил поручик, чувствуя себя в этот момент донельзя глупо. – Эм… нет. Наверное, не против. Но это чертовски неожиданно!

– Привыкнете, – добродушно отмахнулся Чирков. – Но я, конечно, не отбираю у вас расследования: прекрасно понимаю, молодость, не до кабинетной работы. Поймите меня правильно, мы принимали вас всё же как специалиста по сыску, негоже зарывать талант в землю. Паче того, вам, как жiвнику, должно быть особенно горько и тяжко сидеть на одном месте среди бумажек. Но зато вам лично в помощники определён лучший из вѣщевиков! Сейчас подойдёт, я вас познакомлю. Учёный, в свои двадцать пять – уже магистр, настоящий гений. Со странностями небольшими, конечно, но кто без них? Вот с пунктуальностью, увы, проблемы, такая рассеянность… Хотя, может быть, в Федо… то есть в Институте задержали. Тут, кстати, у них намедни такая забавная история приключилась, вам должно быть интересно…

Натану интересно не было, но он на всякий случай кивнул и через несколько секунд уже без малейшего расстройства потерял нить повествования. К лучшему: петроградцу было о чём подумать, а мерная, глубокая речь полковника от мыслей совсем не отвлекала, даже наоборот, помогала сосредоточиться.

Поручик Титов был обескуражен заявлениями полицмейстера и никак не мог определить собственного к ним отношения. Он не ожидал, что новый начальник вдруг проникнется к нему такой симпатией. Сам бы Натан на месте этого начальника точно не проникся: столичный фрукт, переведён с понижением в чине, да ещё с выговором за поведение, порочащее честь офицера. Тут впору не радоваться, а посылать в благодарность за подарочек громы и молнии на головы столичного начальства! А полковник – ничего, явно доволен и даже окрылён радужными перспективами.

Впрочем, быть может, загадки никакой нет и дело нового офицера он просто не дочитал до конца? Удовлетворился блестящим табелем, прекрасным началом карьеры – и на том успокоился? Успевший немного понаблюдать за Чирковым, Натан бы этому совершенно не удивился.

И вот здесь перед поручиком – а год назад ещё блестящим штабс-капитаном, представленным к повышению – вставал серьёзный вопрос: стоит ли указать начальству на его, начальства, невнимательность. С одной стороны, нехорошо вводить в заблуждение прямого командира, а с другой – и указывать на оплошность тоже не дело. В конце концов, нельзя быть до конца уверенным, что Пётр Антонович действительно не читал бумаг нового офицера…

Натан так и не сумел прийти к окончательному решению, когда поток воспоминаний полковника резко прервался из-за шума открывающейся двери. Та не скрипела петлями, это было ниже её достоинства, но издала солидный шелестящий вздох, на который ответили, приветственно качнувшись, занавески.

– Алечка, ну наконец-то! – встрепенулся Пётр Антонович, разулыбался и проворно поднялся с кресла, с тем чтобы выйти из-за стола и тепло поприветствовать нового посетителя. Натан на всякий случай последовал его примеру. В дверях обнаружилась молодая женщина.

Та, впрочем, на восторги полковника не ответила, она была чересчур увлечена какой-то пухлой брошюрой или журналом. Только предупреждающе вскинула руку, явно намереваясь дочитать страницу.

– Алечка, – с укором протянул Чирков. – Это невежливо, в самом деле. Мы же ждём!

– Простите, дядюшка, очень уж статья интересная. – Она всё же отвлеклась от чтения и, тепло улыбнувшись хозяину кабинета, спрятала свою брошюру в планшет, притороченный к поясу. – Вы представляете, господин Попов сумел с помощью своего аппарата передать не только простой сигнал, но отдать команду вѣщi! Элементарную, но это ведь самый настоящий прорыв! Дядя, мы с вами живём в волшебную эпоху, через десять лет мир изменится до неузнаваемости! – восхищённо тараторила гостья, не замечая поручика. – Представляете, можно будет самолётами или цеппелинами управлять, не поднимаясь в воздух! Или вот, к примеру, мечта ректора нашего, Константина Эдуардовича, о звёздах. Десять, может быть, двадцать лет, мы не только освободимся от земного притяжения, но улетим куда угодно! К Луне, к Марсу, к Сатурну!

– Алечка, поймите меня правильно, но по мне и здесь дел невпроворот, чтобы ещё до Марса летать, – вымученно улыбнулся Чирков. – А что до самолёта, тут и с живым-то летуном подумаешь, стоит ли связываться, а уж с таким и подавно.

– Так ведь это ещё не всё, – развеселилась девушка. – Вот, к примеру, запамятовали вы, закрыли дверь, уходя, или оставили нараспашку. И никакой нужды не будет мчаться через весь город, дабы оказаться у закрытого замка, достаточно будет… – её ищущий взгляд упал на телефон, стоявший на столе, и вспыхнул новым пламенем, – да вот хоть позвонить себе домой! И сама дверь ответит, что с ней всё хорошо. А холодильный ларь позвонит на работу и скажет, что скисло молоко!

– Господи сохрани, с дверьми разговаривать, – полицмейстер, слегка побледневший после такой картины, торопливо перекрестился, а женщина в ответ звонко рассмеялась:

– Дядя, вы неисправимы!

Натан тем временем смог спокойно рассмотреть эту особу и оказался… под впечатлением. Выглядела Алечка весьма эксцентрично и олицетворяла собой воплощённый контраст к кабинету полицмейстера и к нему самому. Она явно относилась к тому с каждым годом растущему числу женщин, которые с энтузиазмом восприняли закон двенадцатого года о предоставлении равных гражданских прав слабому полу и теперь всячески их использовали, погружая многих мужчин в печаль и уныние.

Почему император Александр вообще задумался о подобном законе и как на него решился, лично Натан не понимал, но поступок этот уважал. Поручик никогда не был ярым противником подобной меры, а за годы полицейской службы и вовсе признал её справедливость: ему, выросшему в дружной семье, было дико увидеть, как порой живут люди и как беззащитны бывают женщины, особенно перед тем, кто божился оберегать и защищать.

Собственно, путь к революционному закону начался ещё в прошлом веке, с запрета на рукоприкладство, с гарантии защиты женщин от жестокости. Тогда же как грибы после дождя начали плодиться по Империи всевозможные общества и сестричества, помогавшие представительницам слабого пола, попавшим в трудную жизненную ситуацию. Среди богатых дам, особенно – скучающих вдов, стало модным организовывать и содержать подобные, и именно эти дамы впоследствии оказались первыми сторонницами дальнейших реформ. Консерваторы и поборники патриархальной морали, конечно, были недовольны, называли всё это «бабьим бунтом» и ругали императора, но волна набирала обороты.

На рубеже веков женщинам разрешили получать любое образование – при наличии, разумеется, склонности. И главные аргументы императора было очень сложно оспорить: перемены продвигались под знаменем великих женщин истории, которых набралось немало, начиная с княгини Ольги и прочих былинных героинь. Да что там, одного упоминания Екатерины Великой хватало, чтобы унять злые языки: мало кто смел отрицать государственный ум и мудрость императрицы.

Последующее официальное признание равноправия оказалось закономерным и предсказуемым шагом, а окончательно выбило почву из-под ног противников реформы признание её Церковью. И широкая общественность представления не имела, как покойный Александр III сумел убедить попов.

Вот только, как это водится, рядом с несомненной пользой закона стоял не менее несомненный вред. Женщины не только осознали свои права, но начали порой очень вольно толковать свободы, что сказалось среди прочего на одежде. И вот эта «Алечка» являлась ярчайшим образцом «женщины нового времени».

Кое-как собранные в причёску рыжие кудри местами прихотливо топорщились, одежду составляли белая блуза и морковного цвета широкая юбка-брюки провокационной длины – она не достигала и середины голени, демонстрируя изящные лодыжки в высоких ботиках на шнуровке. Тонкую безо всяких корсетов талию охватывал широкий пояс, к которому крепились кожаный планшет, небольшая прямоугольная сумка с неведомым содержимым и – на боку, где уставом полагалось носить шашку, – длинный и узкий кожаный чехол-тубус.

Наконец Натан признал, что женщина скорее хороша, чем нет, и вызывает интерес: кошачьи зелёные глаза, круглое личико с чуть вздёрнутым аккуратным носом, складная фигурка. Особенно хороша была улыбка рыжей: ясная, заразительная. Образ «женщины нового времени» очень подходил этой энергичной особе, и было весьма затруднительно представить её в ином виде.

– Алечка, позволь тебе отрекомендовать, Натан Ильич Титов, тот самый офицер из столицы, которого мы ожидали. В отличие от некоторых, господин поручик явился к сроку, даром что добирался из Петрограда, а не через две улицы, – с мягким укором представил он.

– Ну, я же не поезд, чтобы ходить по расписанию, – отмахнулась девица, с благожелательным любопытством разглядывая Титова.

– Аэлита Львовна Брамс, – продолжил полковник.

– Приятно познакомиться, – Натан вежливо склонился к руке столь своеобразной дамы и не удержался от вопроса. – Аэлита?.. Это в самом деле ваше имя?

– Ох, не начинайте! – горячечно всплеснула руками девица – или госпожа? – Брамс. – Дяде Алёше чертовски повезло, что он пятый год в наши края носа не кажет. Хотя, может быть, потому и не кажет…

Однако целиком узнать эту наверняка в высшей степени любопытную историю Титову сейчас было не суждено, потому что Пётр Антонович продолжил представление девушки самым неожиданным образом.

– Аэлита – тот бриллиант среди вѣщевиков, о котором я рассказывал. Лучшая в своём деле, Институт нам отдавать не хотел, еле отбили! – с видимой гордостью сообщил Чирков, тепло поглядывая на экстравагантную особу.

Здесь Натан наконец осознал то, о чём стоило бы догадаться раньше. И если поначалу он воспринял причуды Брамс снисходительно, даже с некоторым любопытством, то, стоило выяснить, что она не просто состоит в уголовном сыске, но определена к нему в помощники, как терпимости в поручике поубавилось. Мало того что внешний вид бесконечно далёк от уставного, манеры поведения совсем не сочетаются с образом полицейского служащего, но ведь это…

– Женщина? – потрясённо проговорил поручик. – Но…

Лицо Аэлиты тотчас поскучнело, аккуратный носик неприязненно наморщился, а взгляд, которым был облит петроградец, явно пытался оного заморозить.

– Любезный Натан Ильич, поймите меня правильно, Алечка, конечно, моя двоюродная племянница, но здесь не идёт речи о кумовстве, – торопливо заговорил Чирков. – Она действительно замечательный специалист, спросите вот хоть у институтской профессуры, они не дадут соврать. Поймите меня правильно, я бы ни в коем случае…

– Как надену портупею – всё тупею и тупею! – тем временем негромко пропела себе под нос Аэлита, приближаясь к Натану. Обошла его кругом, остановилась позади, зачем-то потыкала пальцами в спину. Потом вдруг опустилась сбоку на корточки, задрала полу кителя и ощупала ногу.

Поручик настолько опешил от действий странной девицы, что застыл изваянием. Да и Пётр Антонович, осекшийся на полуслове, отмер только тогда, когда Брамс распрямилась, звучно отряхнула ладони и, завершив обход Титова, задумчиво буркнула: «Странно, нет…»

– Аэлита! – громыхнул Чирков. От гнева его лицо пошло бледно-красными пятнами, а усы нервно шевельнулись, будто сами собой. – Что за поведение?! Что ты себе позволяешь?!

– Дрын ищу, – спокойно ответила рыжая, ничуть не взволнованная негодованием родственника.

– Какой дрын? – переглянувшись с Натаном, ошеломлённо спросил полковник, мгновенно растерявший весь запал. Не иначе, от удивления.

– Обыкновенный, деревянный. Ну или необыкновенный, не деревянный… Видите ли, дядюшка, спина человека имеет некоторый изгиб, она просто не может быть столь прямой, – Брамс пальцем в воздухе начертила, какую форму, по её мнению, должна иметь спина. – Природа вообще не терпит прямых линий, также и в человеке. Ноги, и спина, и черты лица, и особенно извилины в мозгу… Как вы думаете, у него только спина прямая? – полюбопытствовала она, сначала выразительно обведя взглядом фигуру поручика, а потом – пристально уставившись на его лоб.

– Неизвестно, что хуже: прямой и ясный путь или лабиринт без выхода, из одних тупиков, – отвечая девице прямым насмешливым взглядом, отозвался Натан, едва удержавшись от улыбки. Укол Аэлиты, несмотря на витиеватость, звучал по-детски наивно, отчасти из-за предшествовавшей тому глупой ребяческой дразнилки, и обижаться на подобное было нелепо.

Девица Брамс чем дальше, тем явственнее показывала себя исключительно забавной и необычной особой. Не будь она при этом служащей уголовного сыска, и поручик горя бы не знал…

– Аэлита! – возмутился Пётр Антонович. – Натан Ильич, и вы туда же!

Пятна на лице полицмейстера слились в одно, полковник покачнулся и стал по-рыбьи хватать ртом воздух.

Служащие переглянулись с одинаковым удивлением, написанным на лицах, и с равной поспешностью кинулись к Чиркову. Подхватили под локти, усадили в кресло. Поручик расстегнул ему мундир и ослабил галстук, давая больше воздуха, положил ладонь на грудь против сердца. Полковник замер, почти не шевелясь. Титов нахмурился.

– Воды, – бросил девушке.

В этот раз Аэлита не стала пререкаться, воинственность слетела с неё в мгновение, оставив искренний испуг и неподдельную тревогу: шутка ли, родного дядю, даром что двоюродного, до удара довести!

Она направилась к окну, отдёрнула тонкую дневную штору и подняла с подоконника тяжёлый хрустальный графин со стаканом. Тревожно звякнуло. Плеснула вода – в стакан, частью на руки и подол девушки, чего Брамс даже не заметила. Бросив украдкой взгляд на мужчин, она для начала отпила сама, долила ещё, не глядя пристроила графин на стол.

Пока вѣщевичка возилась с водой, Чиркову явственно полегчало. Краска отхлынула от лица, оставив естественный цвет, дыхание стало ровнее и глубже. Аэлита тихонько приблизилась, обеими руками крепко, до побелевших пальцев, сжимая стакан, переводя полный тревоги взгляд с дяди на своего нового начальника и обратно.

Стоящий на коленях подле кресла, поручик выглядел до крайности сосредоточенным и напряжённым, и девушка с изумлением отметила испарину, выступившую на высоком лбу. А через мгновение едва не хлопнула себя с досады по лбу, сообразив наконец, что делает Титов. По всему выходило, он – жiвник, то есть прирождённый доктор, способный силой своего дара договариваться с живыми существами так, как вѣщевики договариваются с рукотворными. Видимо, даром своим петроградец владел, и неплохо, коли сумел помочь.

Казалось, вечность прошла, пока Натан, шумно вздохнув, отвёл руку. Пётр Антонович негромко кашлянул, несколько раз осоловело хлопнул глазами, будто не понимая, где он есть и что с ним происходит. Остановил взгляд на поручике, бездумно проследил, как тот тяжело поднимается на ноги, ещё раз моргнул – и, вздрогнув, наконец очнулся.

– Боже правый! Что ж это?.. – проговорил он, потрясённо глядя на молодых людей и нервически потирая ладонью грудь.

– Нехорошо, Пётр Антонович, так себя запускать, – проговорил Титов мрачно. Голос поручика зазвучал сипло, ржаво. – Давно вы у лекаря были? Сердце когда проверяли?

– Так я же это… Вот как в полицию перешёл. – Чирков вновь бестолково моргнул. Выглядел он сейчас потерянным и совсем не солидным, скорее жалким.

Опомнившись, Аэлита протянула зажатый в руках стакан. Дядя оный даже не заметил, зато углядел Натан. Схватил столь резко, что девушка дёрнулась от неожиданности, отрывисто кивнул в знак благодарности и в три шумных глотка опрокинул воду в себя. Аля зачарованно проводила взглядом сначала хрусталь стакана, потом – тонкую струйку, сбежавшую из уголка губ к подбородку и по дёрнувшемуся в такт глоткам кадыку за крахмальный воротничок мундира.

В этот момент полковник наконец полностью взял себя в руки, с кряхтением поднялся, щупая то грудь, то расстёгнутый ворот.

– Натан Ильич, голубчик, что же это такое было?

– Говорю же, сердце у вас шалит, – со вздохом отозвался тот и растерянно огляделся, не зная, куда деть стакан и отчего-то не решаясь поставить на начальственный стол. – К лекарю непременно загляните, кто знает, чем это в следующий раз закончится!

– Ох, и правда, – тихо качнул головой Чирков. Взгляд его запнулся о племянницу, и та, по построжевшему лицу полицмейстера предчувствуя выволочку, едва подавила порыв стыдливо втянуть голову в плечи. Но тут же, назло себе, решительно распрямилась, даже подбородок упрямо вздёрнула. – Аэлита Львовна, – твёрдо заговорил полковник, – будьте любезны впредь воздерживаться от этого вот мальчишества. Натан Ильич – ваш новый начальник, и он не обязан терпеть подобные выходки. Вы специалист редкого уровня, но такое поведение недопустимо не только для служащего полиции, но для любой приличной… любого приличного человека! Я понятно излагаю?

– Так точно, – сквозь зубы процедила девушка, вытянувшись во фрунт. Скулы её побелели от гнева, а глаза, напротив, грозно потемнели. – Разрешите идти?

– Идите, – устало вздохнул Чирков.

– Погодите, Аэлита Львовна, – окликнул её поручик. Обернулся к полковнику. – Разрешите? – Дождавшись кивка, вновь обратился к девушке: – Соберите, пожалуйста, всех служащих уголовного сыска, которые сейчас в городе, – попросил ровно, но осёкся, замялся и снова озадаченно посмотрел на полицмейстера: – Только вот… где?

– В двадцать третьей комнате, – пришёл тот на выручку с тяжёлым вздохом. – Там уголовный сыск и квартирует.

– Ладно, – ворчливо отозвалась Брамс и вышла. О протесте с представлением из себя вымуштрованного солдата она, по всему видать, забыла.

– Вы не сердитесь на Алечку, Натан Ильич, – со вздохом проговорил Чирков. Грузно опустился в своё кресло, упёрся взглядом в графин, побарабанил пальцами по столу, потом снова вздохнул и продолжил. – Поймите меня правильно, она хорошая девочка, умница, но чудачка. Вроде бы и ничего, но иной раз такие вот коленца выкидывает. Порой мнится, будто смеётся она надо всеми, нарочно гадости делает, уж и зла на неё не хватает, а вдругорядь глянешь – и ясно, что нет в ней пакостности никакой, она словно в самом деле не понимает, за что на орехи получает. Как дитя малое, ей-богу! Да у ней и батюшка такой, Лев Селиваныч, тоже чудак изрядный. Но Лёва помягче – тихий, даже робкий, а в Алечке ну точно бес какой сидит. И в кого она такая, ума не приложу!

– Будьте покойны, Пётр Антонович, и в мыслях не было сердиться. Вы точно заметили, она будто дитя. Но неужели супруг её…

– Господь с вами! – полицмейстер устало махнул на Натана обеими руками. – Был бы супруг, и мыслей бы дурных, глядишь, не было. А у ней то учёба, то сыск… Нет, поймите меня правильно, она и в самом деле лучшая во всём городе, если не в губернии, но… Эх, ну не бабское ведь это дело! Государю-императору оно, конечно, виднее сверху, что для страны верно будет, да только, скажу между нами, бабе работа – дом, семья, детишки. Рукоделия всякие, – продолжил Чирков, понизив голос на полтона и опасливо поглядывая на дверь, словно ждал возвращения разъярённой девицы Брамс или вторжения кого похуже. – Да хоть бы в гимназии преподавать или пусть в институте лекции читать! А то преступники! Да ещё тарантас этот её, прости Господи… – он перекрестился и едва не сплюнул.

– Какой тарантас? – растерянно спросил поручик.

Нынешние откровения полковника были Титову куда интереснее прежних городских баек. Всё-таки что бы ни думал об этом сам Натан, а с Аэлитой ему впредь предстоит работать, и выяснить кое-какую информацию о ней было нелишне. Остальные служащие и уже, считай, подчинённые, конечно, тоже интересовали Титова, но – в куда меньшей степени. Офицер с трудом мог представить, чтобы в уголовном сыске С-ской губернии собрались одни исключительные экземпляры вроде девицы Брамс; нет, Натан готов был биться об заклад, что кого-то более удивительного не встретит не только в сыске, но и во всём Поречском отделении Департамента полиции.

Но полковник, видать, решил, что излишне разговорился, и в ответ лишь махнул рукой и вымолвил мягко, покровительственно:

– Идите, Натан Ильич, там уж небось собрались все. С Богом!

Поручик, конечно, не стал настаивать. Поднялся с места, забрал фуражку, сиротливо лежавшую до сих пор во втором кресле, с коротким кивком щёлкнул каблуками и, по-военному чётко развернувшись через плечо, подошёл к двери. Но на пороге всё же замешкался и обернулся к хозяину кабинета.

– Пётр Антонович, – привлёк он внимание задумчиво созерцавшего графин полковника и продолжил твёрдо: – Обратитесь к лекарю. Сегодня. Сердце – не шутки.

– Идите, Натан Ильич, идите, – чуть поморщившись, отмахнулся полицмейстер.

Дольше мозолить глаза начальству было не только неуместно, но даже вредно, так что Титов вышел и отправился на поиски двадцать третьей комнаты, решая на ходу новую задачу нравственного выбора: стоит ли настоять на своём и направить Чиркова к лекарю или не лезть не в своё дело. Поручик прекрасно знал такую породу немолодых деятельных людей, полагающих себя юными до самой могилы: полицмейстер наверняка уже выкинул из головы рекомендацию младшего офицера, отлегло – и ладно, и возможности повлиять на него Натан не имел.

В итоге Титов всё-таки решил, что, коль скоро он проявил участие и взял на себя некоторую ответственность за полковничье здоровье, стоит довести дело до конца. Сердце у полицмейстера в самом деле оказалось ни к чёрту, и того, что сумел подлатать поручик, вряд ли хватит надолго. Натан всё же не врач, и хоть владел даром в достаточной мере, был не столь силён и искусен, чтобы за один раз исправить проблему, зревшую годами.

Однако пока мужчина блуждал сумеречными, высокими и гулкими коридорами старого здания, заляпанными пятнами тусклого света от слабых ламп накаливания в мутных плафонах, одна полезная мысль насчёт начальственного здоровья появилась: поговорить об этом с девицей Брамс. Если сама она вряд ли сумеет оказать влияние на старшего родственника, то всяко с большей вероятностью подскажет верный подход.