Kitobni o'qish: «Ангелы далеко»

Shrift:

Посвящается светлой памяти моего отца, Кожевникова Сергея Сергеевича

* * *

Тихо хрустнула замерзшая ветка под его ногой. В вечерней тишине на окраине даже не города, а поселка этот звук прозвучал, как выстрел. Или ему показалось так? Во всяком случае, женщина его услышала. И, нервно оглянувшись, прибавила шагу. Он выругал сам себя за неуклюжесть. Не то чтобы боялся ее упустить, но собственная оплошность лишила происходящее части очарования. Теперь он уже не сможет подкрадываться к ней бесконечно долго, наслаждаясь предстоящим, смакуя каждую минуту и чувствуя, как адреналин вскипает в крови.

Это было непередаваемое, фантастическое и настолько острое наслаждение, что почти граничило с болезненными ощущениями. И вот теперь… Но он отбросил от себя эту мысль. Заставил отбросить. Пусть сейчас не удалось сделать так, как хотелось, но будут следующие жертвы. Обязательно будут. Потому что получить удовольствие не единственная его цель, хотя он и ловил себя на мысли, что с каждым разом удовольствие становится все больше и ему все сильнее хочется испытать его вновь. Нет, помимо этого, целью было еще и уничтожить. Причинить боль, заставить жертву корчиться, извиваться от ужаса, как червяк, а потом уничтожить. Стереть с лица земли еще одну представительницу племени, которое он однажды так возненавидел, что в конце концов и пришел к тому, чем занимался сейчас.

Женщина опять оглянулась, и он пригнулся, постаравшись слиться с черным кустарником: не хватало еще, чтобы жертва начала кричать прежде, чем расстояние до нее станет достаточным для того, чтобы в считаные секунды заглушить этот крик. Мало ли кто может услышать? Ведь, помимо них двоих, могут быть и другие, кого носит по окраине поселка в столь поздний час.

Но женщина ничего не заметила и снова устремилась вперед почти бегом. А он, куда более сильный и быстрый, пустился следом. Как хищник, настигающий свою добычу. Несколько быстрых широких шагов на полусогнутых ногах. Ноздрей коснулся легкий аромат духов и запах пота. Того пота, который не способны были нейтрализовать никакие дезодоранты – от страха, от смертельного ужаса. Он с наслаждением втянул в себя этот запах. Женщина услышала его вздох и развернулась. И теперь увидела его стремительно надвигающуюся черную фигуру. Но это было уже не важно.

Поезд стучал колесами на стыках рельсов. Зима в их краях всегда приходила рано, и даже первые морозы редко отличались мягкостью, а в нынешнем году природа, кажется, решила поставить рекорд. В вагоне было холодно, окно заиндевело, и через него мало что можно было разобрать. Сидя за столом у окна, Инна прижала ноги в сапогах к едва теплому радиатору, чувствуя, что ступни уже на грани замерзания. В соседнем купе мужская компания грелась по-своему – химическим, так сказать, путем. Собеседники разговаривали друг с другом на повышенных тонах, каждый старался перекричать другого, и никто никого не слушал. Инна в своем купе находилась, к счастью, одна. Ей не хотелось бы попасть в такую же пьяную компанию. Только этого ей и не хватало для полного «счастья» как раз в тот момент, когда она по-настоящему начала понимать, куда ее занесло. Точнее, даже и не занесло, а она сама так сделала, отправилась бог знает куда, причем осознанно, не желая оставаться после училища дома.

Инна закрыла глаза. Дома сейчас тепло, тихо тикают часы на маленьком столике возле мягкого-премягкого большого дивана с подушками, над которым склоняется изящный торшер. Красиво, уютно. У окна волнистыми складками струятся занавески, на полу пушистый ковер. А тут стук колес, пьяный гвалт в соседнем купе, и замерзнуть можно даже в вагоне. Но она сама этого захотела, никто ее не толкал. Потому что в их городе жил человек, который был способен превратить ее существование в ад, и единственным для Инны способом предотвратить это было оказаться от него на как можно большем расстоянии.

– Соловьева, извини, что вмешиваюсь, но я совершенно случайно услышала, что по ряду причин тебе хотелось бы уехать из города по распределению, – сказала Инне перед самым вручением дипломов вызвавшая ее к себе в кабинет директриса училища.

– Да, именно так, – не стала отпираться Инна.

Ей было уже не важно, кто и что рассказал директрисе. Как с ней, так и со своими почти уже бывшими сокурсницами Инна вряд ли встретится в дальнейшей жизни, потому что совершенно точно окажется от них очень далеко. Вопрос был только в том, куда ехать. И тут директриса заговорила как раз об этом.

– Могу кое-что предложить тебе. Требуется фельдшер в одном из северных поселков. Там ведутся лесозаготовки, имеется деревообрабатывающий комбинат и еще какая-то не слишком тяжелая промышленность, так что место как будто не совсем глухое. Медик нужен позарез. Сама понимаешь: работа на улице, травмы и прочее, а «Скорая» пока еще доедет по бездорожью… Да и местным бабкам надо где-то хоть иногда давление измерить. Я от тебя ничего не скрываю, говорю как на духу: предлагаю отнюдь не райские кущи. Но, с другой стороны, вроде и не полный отстой, как вы, молодежь, выражаетесь.

Но тут директриса ошибалась. Отстой был полный. Впрочем, и до отъезда Инна допускала, что так может быть, но в тот момент любая авантюра казалась ей лучшим выходом, чем оставаться дома, в их с мамой уютной квартирке. Но сейчас, слушая скрип старого вагона и глядя на заиндевелое окно, за которым угадывалась темная стена нескончаемого леса, она начала испытывать нечто подобное чувству, которое, наверное, испытывает человек, очертя голову кинувшийся в черный омут. В родном городе, при всех грозивших Инне неприятностях, все-таки все было знакомо, и мама была рядом, а тут… Девушка судорожно вздохнула, заранее ощущая острую неприязнь к тому, что ждало ее в конце пути.

Женщина не успела закричать, как и многие другие до нее. По опыту он знал, что на крик жертва переходит не сразу, есть несколько мгновений до того, как преследуемая осознает свое положение, поймет, что ее ожидает, соберется, сделает вдох… И за эти мгновения он всегда успевал перекрыть рвущийся из ее горла воздух. Потом следовала борьба, такие длинные и вместе с тем такие короткие секунды, и вот жертва не то что нема, а уже и не дышит. Он обожал это ощущение, когда тело под ним вначале ослабляло сопротивление, а затем и вовсе замирало, безжизненное, полностью покорное его воле.

Тяжело дыша, убийца поднялся, поправил на себе одежду. Присел рядом со своей неподвижной жертвой, такой теплой, как будто была еще жива, и такой покорной, какими женщины бывают только после смерти. Поднял ее руку и отпустил, наслаждаясь чувством полной власти над безжизненным телом.

С первой было не так. Первая, городская сучка, которая была его любовницей, потеряла сознание, когда он слишком сильно ударил ее в пылу их последней ссоры. Не удержался и ударил. Потому что та, забеременев от него, начала предъявлять ему претензии. А ведь была замужем! Он же так понимал: либо живешь с мужем и не гуляешь от него, либо гуляешь и все последствия расхлебываешь сама. Кроме того, откуда ей было знать, что он люто ненавидит вообще всех беременных? Вот и врезал ей от души, после чего у него и возникло восхитительное чувство полной власти над ней. Только длилось оно недолго, до того момента, пока женщина не пришла в себя, пока не начала визжать, раздражая его слух. А он с детства не выносил женского визга, ненавидел этот звук всеми фибрами души.

Тогда, в первый раз, он не хотел убивать. Хотел лишь, чтобы визжащая дура заткнулась, вот и сжал ее шею с трепетно бьющейся жилкой. Эта жилка, как маленькая птичка, билась под его ладонью… а потом перестала биться, и тело под ним неожиданно обмякло. В тот, первый, раз, остыв от охватившей его злости, он даже пытался ее оживить, не понимая, что все старания бесполезны. Нет, он не жалел ее. Просто перед ним внезапно и остро возникла проблема: что делать с телом? И как выйти сухим из воды? Он даже запаниковал вначале, так ему стало страшно в тот первый раз. На все был готов, только бы удачно замести следы, и, конечно же, был уверен в том, что никогда больше… да, да, больше никогда…

Но после того как остался безнаказанным, страх начал проходить. Не сразу, постепенно. Долгое время он вздрагивал по ночам, заслышав чьи-то шаги: не за ним ли идут? И замирал, когда при нем начинали говорить об убийстве. Такие разговоры буквально жгли его, и ему иногда хотелось, забившись в угол, заорать во все горло: «Это не я!» Но со временем все прошло: и страхи, и грызущее чувство вины. Взамен появилось нечто новое: к своему ужасу, он понял, что очень хочет опять почувствовать свою полную власть над женским телом, ощутить тот запах ужаса и биение жилки в ладонь. Потому что с той поры ни разу больше не испытал такого острого, почти болезненного удовлетворения.

Какое-то время он сопротивлялся этому своему желанию, но потом… Потом начал заглядываться на одну из работниц их конторы. Он выбрал ее. Вначале проделывал с ней все не раз и не два в своих фантазиях, а вскоре поймал себя на том, что уже реально обдумывает план второго своего убийства. Конечно же, ему не хотелось попасться и в этот раз, а значит, все должно произойти так, чтобы комар носа не подточил. Поэтому он очень тщательно продумывал второе свое преступление. А затем осуществил его. И с тех пор…

Он наклонился, заглянул с очень близкого расстояния своей очередной жертве в лицо. Мертва. Но надо быть абсолютно уверенным в этом. В том, что не отдышится, не сможет опознать. На всякий случай проверил ее руки – не застряли ли во время борьбы между пальцами волосы с его головы, не поцарапала ли его женщина, не осталось ли его кожи у нее под ногтями? Достал из пакета остро пахнущую тряпицу, заботливо все обтер, отряхнул. И пошагал прочь, все той же тряпицей заметая за собой следы на морозно сыпучем снегу. После того, первого, раза он убивал только на улице и никогда не прятал трупы, считая, что больше при этом наследит, чем скроет.

Инна вышла на слабо освещенный перрон. В стороне от него в штабеля готового к отправке леса били лучи прожекторов, и там кипела жизнь: разгружались сразу несколько подъехавших лесовозов, мужики что-то кричали друг другу, где-то недалеко от них громыхнула тронувшаяся с места цепочка товарных вагонов. А здесь, на пассажирском перроне, явно не ждали гостей. Единственным движением, которое уловила Инна, был полет поднятой морозным ветром бумажки, брошенной кем-то мимо заснеженной урны. И все. Девушка огляделась в поисках вокзала, но потом поняла, что здание прямо перед ней, вначале принятое ею за багажное отделение. Маленький, убогий вокзал в сравнении с их огромным городским, но другого не было, и Инна направилась к нему, кляня себя на чем свет стоит за свое глупое решение приехать сюда.

Скрипучая замерзшая дверь открылась с трудом, зато внутри оказалось довольно тепло. И абсолютно пустынно: ни буфета, ни пассажиров в крошечном зале ожидания. Вообще ничего и никого! Даже окошко единственной кассы задернуто шторкой.

– Здесь есть кто-нибудь? – устав оглядываться, громко спросила Инна. И удивилась, когда услышала в ответ из-за какой-то двери женский голос:

– Иду, иду!

В зале появилась служащая в железнодорожной форме.

– Здравствуйте, слушаю вас!

– Здравствуйте, – кивнула Инна, не удержавшись от тяжелого вздоха. – Скажите, пожалуйста, как мне попасть на автостанцию?

– На автостанцию? – Женщина посмотрела на Инну и как-то с ходу перешла на «ты». – А тебе зачем?

– Мне нужно в Боровое, – с чувством полной безнадежности сообщила девушка.

– И только-то? – улыбнулась работница вокзала. – Так для этого нет никакой нужды добираться до автостанции. Проще всего тебе к шоферам подойти, которые лес привезли. Вон они, на товарной станции. Кто-нибудь из них обязательно окажется из Борового, вот и подкинет тебя, без разговоров и лишних хлопот.

– Спасибо, – снова вздохнула Инна.

Покинув хоть и маленькое, да все же теплое здание вокзала, девушка побрела туда, где прожекторы лили яркий свет на высокие штабеля леса. «Ничего, поработаю немножко и сбегу», – утешила она себя, зябко ежась под порывами морозно-колючего ветра.

Когда Инна добралась до оживленного грузового перрона и изложила свою просьбу первому попавшемуся светловолосому мужчине лет тридцати, тот весело откликнулся:

– Я и довезу. Как не довезти? Тем более фельдшерицу. Мы уж заждались! Нам такие кадры нужны позарез!

И ни слова о том, что медработник явно только что после училища. Инна-то всегда производила на окружающих впечатление совсем юной девчушки. Видимо, и впрямь здесь настолько остро нуждались в фельдшере, что рады-радешеньки любому. От этой мысли девушку снова кольнуло нехорошее предчувствие.

Но отступать все равно было поздно и некуда, поскольку альтернативой поездке в Боровое на ближайшую ночь являлся холодный и пустынный перрон. А так мужчина уже увлекал Инну к машине, ухватив ее нелегкую дорожную сумку и знакомясь на ходу. Потом помог ей взобраться в высокую кабину тихо рокочущего на холостом ходу лесовоза, колеса у которого оказались примерно Инниного роста, и оставил ее там греться. А вскоре, закончив свои дела, и сам лихо запрыгнул за руль, включил радио, и они тронулись с места.

Вначале лесовоз величаво, как и положено очень массивной машине, вырулил с территории склада. Затем выехал на дорогу и рванул вперед, как огромный лайнер, незаметно пожирая километры. Скорости почти не ощущалось, но Инна видела, как мелькают за окном заснеженные ели, сплошной стеной стоящие по обе стороны дороги.

– Ты шубку-то расстегни, а то вспотеешь, – предложил шофер, представившийся Степаном.

Сам он снял с себя куртку, едва забравшись в кабину. Инна посмотрела на него, желая получше запомнить первое лицо из множества незнакомых лиц, ожидающих ее в Боровом. И последовала совету. В кабине действительно было тепло. Так тепло, что девушка ощутила, как начинают отогреваться, казалось, навечно заледеневшие в поезде ноги. А льющаяся из динамиков спокойная музыка целительным бальзамом ложилась на ее натянутые нервы. «Как мало порой бывает нужно человеку! – вдруг подумала Инна. – Может, не так уж и плохо будет там, в поселке лесозаготовителей?»

– Хорошо, что ты к нам, – словно вторя мыслям пассажирки, сказал Степан. – Я тебя до самой конторы доброшу, мне как раз накладные надо туда завезти.

– До конторы? – не поняла Инна.

– А как же? Как раз успеем к концу рабочего дня. Оформишься сразу у них. И опять-таки, они тебя устроить должны.

Инна с удивлением посмотрела на часы. Из-за холода, большого количества впечатлений и рано наступившей темноты – не городской, щедро разбавленной огнями, а густой темноты захолустья – у нее было впечатление, что сейчас уже глубокая ночь. А оказалось, вовсе нет. Еще даже контора работает. И – как знать! – может, устроят ее сейчас в такую же уютную квартирку, как у них с мамой. Она переночует в тепле, стряхнет усталость, придет в себя, а дальше уже видно будет. Уже без особой неприязни, а с надеждой Инна устремила взгляд через лобовое стекло на освещенную фарами дорогу, по которой разгуливала поземка. Если бы она только представить могла, в каком состоянии находится служебное жилье при местном фельдшерско-аптекарском пункте, то, наверное, прямо на ходу выскочила бы из машины и пешком рванула назад.

А вот в конторе, куда, как и обещал, доставил ее Степан, об этом знали слишком хорошо. Лица сидящих в теплом помещении женщин вытянулись с одинаковым выражением растерянности, едва Степан представил им вновь прибывшую.

– Батюшки! – выдохнула одна из них, высказывая общее мнение. – Куда ж мы ее поселим-то?

– Найдете куда, так вашу растак! – загремел на теток Степан. – Оттого у вас и бегут фельдшера, что не можете условия им создать! Хоть эту-то не упустите, может, последнюю бог послал! А вы тут…

– Так никто уже и не ожидал, что кто-нибудь еще к нам согласится приехать, – оправдываясь, жалобно проговорила одна из конторщиц. – Степ, может, ты отвезешь ее? А заодно и печь там растопишь?

– Там топить дня два надо только для того, чтоб стены отогрелись! – рявкнул на них Степан. – Берите ее пока кто-нибудь к себе, а дальше видно будет. И попробуйте только упустить! Моей Верке пусть еще нескоро, но рожать предстоит, так она уж вся извелась, гадая, успеет ли к ней «Скорая» приехать. А тут пусть и девочка еще, да все свой человек рядом!

Приветливо кивнув Инне, Степан покинул контору, торопясь, надо думать, к своей беременной жене. После его ухода в помещении повисла тишина.

– Даже не знаю, что делать, – нарушая ее, развела руками одна из женщин. – Мой-то снова запил, скандалит по вечерам, так что к себе я ее забрать не могу.

– Я рада бы, да мы впятером ютимся в двух комнатах, – вздохнула другая.

– Давай-ка мы тебе чайку горячего нальем… – предложила третья, взглянув на Инну, пуще прежнего начавшую раскаиваться в том, что решила отправиться в этот поселок. – А потом уж решим, что делать. Не горюй, на улице не останешься!

От чая Инна не отказалась. Ей, растерянной, беспомощной, вот-вот готовой расплакаться, очень кстати пришлась сейчас чашка горячего ароматного напитка. По крайней мере, он помог растопить подступивший к горлу комок. Инна устроилась, присев к столу одной из конторщиц, и пила чай, обхватив чашку обеими руками, чтобы не упустить ни капли животворного тепла. В конторе, как и в кабине лесовоза, было хорошо натоплено, но внутренний холод неустроенности и одиночества, казалось, забирал ледяными щупальцами из тела все тепло на стадии зарождения. А то, что в контору постоянно забегал народ, спешивший сдать какие-то бумаги, чтобы побыстрее вернуться к себе домой, лишь усугубляло Иннино удрученное состояние. Каждому из прибывших конторщицы представляли девушку, и люди в большинстве своем тепло говорили ей: «Нужны нам такие кадры, ох как нужны!» Инна механически кивала в ответ, но уже и не пыталась запомнить лица, промелькнувшие перед ней за этот вечер. Сами собой запомнились лишь два человека, и именно потому, что среагировали на ее появление не так, как все.

Первым был невысокий худощавый молодой мужчина с темными, глубоко посаженными глазами, в ответ на представление конторщиц скептически скривившийся:

– Фельдшер? Ну-ну…

– Не обращай на него внимания, – посоветовала Инне одна из женщин, когда парень вышел. – Это Васька Морозов, тот еще гусь. Вроде с ориентацией все в порядке, но на женщин у него отчего-то клык во все тридцать два зуба наточен.

– Хм, отчего-то… – фыркнула другая конторщица. – Да оттого, что Таиська, истеричка, обобрала его до нитки перед тем, как от него с любовником укатить, квартиру городскую отсудила. Он от нее, понятное дело, ни того, ни другого никак не ожидал. Года три уж отойти от подлянки не может, раньше-то таким не был.

– Таиська еще и родить успела от любовника, а алименты навесила на Ваську, – напомнила третья.

Женщины принялись наперебой обсуждать личную жизнь Василия и его бывшей жены. Инна слушала их вполуха: что ей за дело до семейной драмы совершенно чужих людей? Впрочем, вскоре разговор сам собой вынужден был угаснуть: чем ближе подходило время к концу рабочего дня, тем реже закрывалась в конторе входная дверь. На столы конторщиц, нередко сопровождаемые короткими оживленными комментариями, то и дело ложились талоны, путевки, накладные.

– О, еще один явился! – буркнула себе под нос сидевшая рядом с Инной женщина после того, как в очередной раз хлопнула створка.

– Могу и не являться, сама за бумагами будешь бегать, – ухитрившись расслышать ее слова, ответил коренастый, стриженный «под ежик» мужчина со шрамом через всю левую щеку. Произнес он это мрачно и с вызовом, сразу дав Инне понять, к чему именно относилось произнесенное женщиной «еще один».

– Ладно, Захар, не ворчи, – примирительно сказала ему другая конторщица. – Познакомься вот лучше: это Инночка, наш новый фельдшер.

Мужчина молча кивнул, скользнув по фигуре девушки цепким взглядом. И вышел, оставив у Инны какой-то нехороший осадок на душе, будто исхитрившись ее оцарапать.

– Ты не бойся его, Захарушка у нас совершенно безобидный, – заметив, как помрачнела Инна, поспешила успокоить ее конторщица. – Угрюмый – да – и нелюдимый, но по характеру добрый. Мать его в детстве била смертным боем, шрам на щеке у него с тех времен остался. И в душе, наверное, тоже немало всяких шрамов скопилось, потому наш Захарушка и не женат до сих пор. А так – и к детям чужим очень хорошо относится, и соседа не бросит в беде, и собак бездомных подбирает, и вообще…

– Здравствуйте, королевы бумажных цифр! – жизнерадостно перебил ее на полуслове очередной вошедший мужчина. И опустил на ближайший стол две увесистые картонные коробки, поставленные одна на другую. – Принимайте орудия труда!

– Ой, девочки, не знаю, как бы я это все доперла! – выдохнула появившаяся следом женщина, скидывая с головы запорошенный снегом пуховый платок. – Выдали все разом, и бумагу, и бланки на квартал. Да еще отчеты вернули. Хорошо, что участковый встретился и помог!

– Не просто участковый, а блюститель порядка, покоя и справедливости, – авторитетно поправил ее добровольный помощник.

– Да ладно тебе, балагур! – дружно заулыбались конторщицы. – Валер, пока ты еще здесь, переставь, пожалуйста, коробки на стеллаж. И познакомься: это наш новый фельдшер, Инночка.

Инна так же механически, как и всем, кивнула участковому в ответ на его восторженное приветствие, а потом тоже машинально проводила взглядом его спину до двери. Все, чего ей сейчас хотелось, это отмотать отрезок жизни назад, чтобы никогда здесь не появляться. Здесь, где ей даже места не нашлось и где почти все откровенно рады ее приезду, но никто пока не берется помочь.

Когда в следующий раз распахнувшаяся дверь пропустила внутрь темноволосого мужчину, по виду лет на пять постарше Степана, в молодецки распахнутой черной кожаной куртке на белом овечьем меху, конторщицы встрепенулись.

– Ларичев, ты-то у нас точно никуда не спешишь! – воскликнула одна из них. – Вот ты и выручай! Девочка к нам приехала, фельдшер, а устроить некуда. Можно было бы отвезти ее в…

– Фельдшер?

Мужчина перевел глаза на Инну и едва уловимо вздрогнул, изменившись в лице. И застыл, пристально глядя на нее. Инне от его взгляда стало не по себе. Что в нем было? Словно отчаяние пораженного насмерть. Но девушка чем угодно могла бы поклясться, что видит этого человека впервые в жизни и, уж конечно, не успела сделать ничего такого, чтобы вызвать подобную реакцию с его стороны. Для того только, чтобы прервать немую сцену, Инна хотела спросить, не знакомы ли они, но, к ее облегчению, мужчина быстро справился с собой. Смугловатое и неровное, словно бы испещренное мелкими оспинками, его лицо как будто оттаяло, на него вернулись нормальные краски, плотно стиснутые губы разжались, и выражение темно-карих глаз, от которого у Инны вначале мороз пробежал по коже, изменилось. Мужчина вздохнул, причем так глубоко, как будто до этого вовсе не дышал, и переспросил вполне спокойным, низким, мелодичным голосом:

– Фельдшер?

– Да, – ответили конторщицы, вдруг почему-то начавшие переглядываться.

– И вам, конечно же, как всегда, негде ее устроить? – с насмешливой издевкой уточнил Ларичев.

– Именно что негде! – с вызовом откликнулась одна из женщин, уже уставшая, по-видимому, от свалившейся как снег на голову проблемы. – Мы-то здесь с какого боку? Сами, что ли, служебное жилье должны перестраивать? А директор только обещаниями сыплет. Ему-то что, у него семья в городе.

– Все ясно, – отмахнулся от нее мужчина, снова переводя взгляд на Инну. – Ну что ж, я живу один в трехкомнатной квартире, так что с радостью могу уступить часть пустующей жилплощади.

«Этого только не хватало! – подумала Инна. – Я тебя знать не знаю, и вдруг – поселиться с тобой в одной квартире!»

Но, заметив просиявшие лица конторщиц, она с ужасом поняла, что как раз на такое решение проблемы женщины и рассчитывали.

– Соглашайся, Инночка! – не давая ей времени на отказ, воскликнула одна из них. – У Вадьки и правда места – хоть танцуй. И смирный он у нас, как никто другой, и тихий…

– Бирюк, – подсказал Ларичев.

Женщины смутились, как если бы он произнес вслух данное ему за глаза прозвище. А Вадим продолжил, обращаясь теперь к одной только Инне:

– Поехали, а то как бы тебя прямо здесь ночевать не оставили. Не бойся, обещаю, что хуже, чем есть, точно не будет.

Прежде чем ответить, Инна обвела глазами помещение конторы, носившей следы ремонта с потугами на европейский, но сделанного исключительно русскими и явно не очень трезвыми мастерами. Потом перевела взгляд на конторщиц, которым откровенно не терпелось сбагрить Инну с рук и спокойно разойтись по домам. И поняла, что в одном мужчина абсолютно прав: хуже, чем есть, будет уже вряд ли. Вздохнув, как перед прыжком в воду, она посмотрела на Ларичева, который, облокотившись на конторскую стойку, глядел на нее в ожидании ответа спокойно, даже с сочувствием. Больше никакого намека на ту странную реакцию, что последовала сразу после их встречи. И вообще, сейчас он, невысокий, но крепкий, с испещренным оспинками смуглым лицом, с внимательными глазами, создавал впечатление сильного и надежного человека, способного протянуть другому руку помощи не из каких-либо побуждений, а просто так.

Встретившись с Вадимом взглядом, Инна хотела сказать, что согласна, но замешкалась, обуреваемая последними сомнениями. А мужчина понял все без слов. Молча шагнул вперед и подхватил ее многострадальную необъятную дорожную сумку. Инне ничего другого не оставалось, как последовать за ним на улицу к тихо рокочущему возле здания конторы лесовозу, словно родной брат, похожему на тот, что привез ее сюда. Но, оказавшись на едва освещенной пустынной улице, где продолжала разыгрываться непогода, девушка сразу пожалела о принятом решении. Куда проще было соглашаться в окружении ставших уже знакомыми женщин. А здесь, наедине с посторонним мужчиной, это решение вдруг показалось ей безумным. В чужую квартиру, к чужому человеку…

– Ну, что ты застыла, Иннуль? – спросил Ларичев, закинув в кабину ее сумку. – Давай, смелее, я помогу тебе взобраться.

– А… а мое служебное жилье при ФАПе и впрямь совсем уж непригодное для жизни? – обернувшись к нему, спросила Инна.

Вадим усмехнулся понимающе и кивнул:

– Забирайся. Я завезу тебя туда, чтобы ты все увидела своими глазами. А там уж сама решишь.

Обхватив Инну за талию, он поднял ее в кабину, очень похожую на ту, в какой девушка сидела совсем недавно, на пути от вокзала к конторе. Вот только здесь на торпеде сидела и приветливо кивала ей головой игрушечная псина, трехцветная дворняга с такой плутовской мордой, что Инна невольно улыбнулась, несмотря на все свалившиеся на нее неприятности.

– Это Шарик, – заметив ее взгляд, представил собаку ловко взобравшийся в кабину Вадим. – Мой напарничек.

– Хороший у тебя напарник. – Инна улыбнулась снова, теперь уже Вадиму.

– Шалопай, – добавил тот, трогаясь с места.

Фары взрезали ночную темноту, лишь слегка разбавленную уличными фонарями, но зато сильно взбаламученную метелью. И машина, словно могучий зверь, двинулась по улице. Глядя в окно – а что еще оставалось делать? – Инна отметила, что поселок не такой уж и маленький. От главной улицы то и дело ответвлялись более узкие, застроенные довольно большими, благо, леса здесь хватало, деревянными домами, которые убегали вдаль, теряясь в снежной круговерти. А ближе к центру стали попадаться и каменные многоэтажки. Правда, не городские небоскребы, но по три, а то и по пять этажей в них было. Инна насчитала их больше десяти, когда машина снова свернула на окраину. Там дома начали встречаться реже, а потом дорога и вовсе нырнула в сосновый лес. Вернее, в небольшой лесок, потому что проехали его меньше чем за пять минут, после чего Вадим притормозил и сказал Инне, включив дальний свет:

– Ну вот, любуйся, это и есть твои хоромы.

В свете фар вырисовывались очертания большого, далеко не изящного одноэтажного панельного здания, многие окна в котором были попросту заколочены.

– Тут все вместе, – стал пояснять Ларичев, – и, так сказать, регистратура, и приемная с процедуркой, и аптека. А в левом крыле служебное жилье.

Инна перевела взгляд в указанном направлении. Жилье уставилось на нее тремя заиндевевшими окнами, в одном из которых стекла наружной рамы оказались разбиты. Прав был Степан, утверждая, что такое, с позволения сказать, жилье надо топить не меньше двух суток. И это только для того, чтобы поднять температуру даже не до жилой, а хотя бы до плюсовой отметки.

– Центральное отопление сюда не провели, потому что ФАП построили на отшибе, собираясь впоследствии расширять поселок, – продолжал пояснения Вадим. – Но все эти проекты только на бумагах и остались. От печки сейчас толку будет ноль, потому что стены проморожены. Да и едва ли удастся сразу ее растопить, труба-то наверняка забита. Как минимум снегом, а может, и еще чем, ведь ее уж год как никто не касался. – Не дождавшись от сраженной зрелищем Инны никакой реакции, Ларичев добавил: – К тому же есть еще одна причина, по которой тебе лучше остановиться у меня. Не хочу запугивать, но все же скажу: предыдущая фельдшер уехала отсюда после того, как была изнасилована. Несколько зэков однажды ночью выломали дверь, и… Место, сама видишь, глухое, а у нас тут неподалеку, как раз с этой стороны, колония-поселение.

– О боже! – выдохнула Инна.

– Не паникуй. – Пытаясь хоть как-то успокоить, Вадим взял ее за руку. – Завтра выходной, я позову мужиков, и мы подремонтируем этот дворец, так что работать здесь днем будет можно. А вечером я буду забирать тебя на машине домой. Так тебе ничто не будет угрожать. Ни тебе, ни твоей репутации, – усмехнулся Ларичев. – Потому что, по утверждениям досужих кумушек, я уже давно импотент.

«Что-то непохоже, – подумала Инна. – Иначе бы ты не говорил об этом с такой легкостью». И, словно в подтверждение своих мыслей, вдруг заметила, что на правой руке Вадима, которой он все еще продолжал успокаивающе сжимать ее кисть руку, тускло блестит золотое обручальное кольцо. Увидев его, девушка опешила. А через минуту робко спросила:

– Вадим, а твоя жена как отнесется к моему появлению?

– Жена? – переспросил Ларичев чуть дрогнувшим голосом. Потом догадался: – А, кольцо!..

Да, кольцо он так и не снял, несмотря на то что многие пытались сказать ему, что это неправильно, что так нельзя. Но осекались, встретившись с его пронзительным, как стальной клинок, даже каким-то диким взглядом раненого зверя. Его глаза предупреждали: «Не смейте лезть ко мне в душу!» И люди отступали, замолкая на полуслове. А Вадим вопреки судьбе всему назло так и не снял кольца. И даже не надел его на левую руку, как того требовал обычай. Обручальное кольцо осталось тем единственным, что еще хоть как-то соединяло его с теми, кого он потерял. Потерял в один день, в один миг, на собственном горьком опыте познав одну простую истину: из всех несчастий, из всех глобальных мировых катастроф самая страшная беда – это та, что случилась с тобой. Потому что, как бы ты ни сочувствовал посторонним людям, слушая о свалившихся на них бедах, как бы ни болела о них твоя душа, все равно из-за них ты не будешь корчиться, задыхаясь, и биться головой о стену, больше всего на свете жалея о том, что остался жив…