Kitobni o'qish: «Скорми его сердце лесу»
© Дара Богинска, 2024
© Peachy, иллюстрация
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Предисловие автора
Дорогой читатель!
Книга перед тобой пропитана лесными шорохами, светящимися огоньками в чаще и запахом грибного дождя. Я долго и внимательно изучала азиатскую мифологию, и среди качающихся ветвей алого клена и волшебной небесной гортензии ты найдешь как знакомое, так и новое. Для понимания многие сложности опущены, для уменьшения культурной пропасти иногда используются более современные термины, для удобства традиция обращения «сначала фамилия, потом имя» изменена на привычную нам. Если какие-то слова будут тебе незнакомы, скорее всего, внизу страницы будет информация о том, что это означает в книге.
Я не ставила себе целью исказить знакомую и любимую многими мифологию Японии, но этот мир – авторский, воображаемый, где много веяний других эпох и народов. Здесь живут боги, демоны и духи, а ханъё (современные термины, помните?) являются частью общества, вертя лисьими хвостами и дергая кошачьими ушами.
Этой книги не получилось бы без помощи Рики Иволки, Софьи Кушпиль и моего мужа Артема, который почему-то удивительным образом одобряет мои писательские запои. Кланяюсь им в пол.
Надеюсь, читатель, ты полюбишь этот мир так же, как полюбила его я, и научишься принимать, как это сделала Соль.
С любовью и благодарностью,
Дара.
Шепот вечного леса 1
Лес видел и помнил все.
В самом могучем и старом дереве леса жил дух-хранитель. Часто, когда люди проходили мимо, дух шутил и беззлобно их пугал, неожиданно резко и громко вздыхая, отчего ветер в кроне щелкал, выл и хлопал, а ветки хрустели, будто на них наступила звериная лапа.
– Снова Хранитель шутит, – бурчали дикие звери, светлячки и болотные огоньки.
Когда-то дух был сильным и крепким, и лес был густым и зеленым. Смех его хранителя переливался птичьим многоголосьем, играл шелестом павшей листвы и звучал так громко, что звоном ручья наполнялась даже самая темная чаща.
Но время шло. Другие деревья становились выше. А он потерял свою игривость и уже не мог заставить себя рассмеяться. Он спал, а проснувшись, лишь сильнее хотел спать. В сухих корнях завелся выводок беспокойных мышей, ручьи растеклись шире и заболотились, а пугать стало больше некого.
«Я скоро умру», – подумал между черными пустыми снами дух, и ему стало страшно за приходящий в запустение лес и то, что он хранит под собой.
Дни шли, недели бежали, неслись мимо месяцы и пролетали годы. Листва опала с его потемневших ветвей, он оживал лишь изредка, перестал видеть и стал забывать, что был духом и что надо просыпаться.
…Так дни монотонно сменяли ночи, пока дух не почувствовал, как нечто буквально выталкивает его из сна. Это был острый и пряный запах.
Открыв глаза, дух увидел странного молодого ханъё, бежавшего сквозь лесную чащу, запыхавшегося, растрепанного. Его белая одежда была испачкана кровью, и выглядел он злобно, потерянно и отчаянно. В темноте леса, заросшего паутиной, мхом и плесенью, звучал собачий лай. Странного молодого человека преследовали. Дух хотел остановить его и узнать, что произошло, но был слишком слаб. Где-то вот-вот должно было произойти нечто ужасное, это не вызывало сомнений, но все, что смог сделать хранитель, – поднять корень, заставив человека споткнуться.
На землю упала пара капель крови. Ханъё остановился, уперся рукой в сухую морщинистую кору, наклонил голову. Его кровь потоком хлынула из разбитого носа. Свежая и вкусная. Острая и пряная.
И дух-хранитель улыбнулся. Зловещей, ожившей улыбкой.
– Десятый сын… десятого сына… – прошипел он из-под земли. Его ветви захрустели и начали ломаться, когда потянулись за замершей в ужасе жертвой.
– Нет!
– Сам пришел… Сам пришел! Десятый сын… Предназначен…
Корни поднялись, побагровели, поползли. Впервые за долгое время дух-хранитель покинул свою усыпальницу.
Молодой мужчина отшатнулся, упал и утонул в шевелящемся, будто змеиная яма, клубке живых корней. Переворачиваясь на спину, он потянул из ножен меч, резко вскрикнул… Было уже слишком поздно.
– …в жертву!
Кричал он недолго.
Дух умер. Хранитель – родился.
Плоды первой любви горше красоты ее цветов
Отец должен был вернуться уже неделю назад, но я не волновалась. Моя служанка, Амэя, часто повторяла, что его хранят сами духи нашей земли, и ничто не может навредить ему. Вряд ли на всей Наре нашелся бы человек, который хотел бы папе зла и при этом прожил достаточно долго, чтобы сделать что-то плохое нашей семье.
Без него я была предоставлена сама себе и могла сколько угодно пропадать в городе. И, пусть за мной следовала ворчливая и воинственная Амэя, в эти дни я была совершенно свободна и счастлива.
И я была не одинока в своем счастье. Рядом был Син.
Мы гуляли по широким улицам столицы, шли рядом, почти соприкасаясь локтями. Под тенью вечноцветущей священной сливы мелькали журавлики, что разносили в своих бумажных крыльях позднюю почту, в фонарях горел синим пламенем лисий огонь. То и дело я поглядывала на Сина – кот-ханъё был на полголовы меня выше, и в неровном свете фонарей тяжело было угадать выражение его меняющихся глаз.
Я рассматривала город. Мы бывали в столице часто, но меня все равно удивляло, что жизнь здесь была совсем иной, нежели в отдалении императорских владений. Стражников меньше, чем у дворца, и они были расслаблены: играли в кости прямо посреди парка, иногда покрикивали на детей, но сами смеялись громко и заразительно. Я расправила легкую голубую юкату1 и улыбнулась своим мыслям. Мимо прошла семья ханъё-волков, мальчишка лет шести так радостно махал хвостом, что повеяло ветерком.
– Пойдем в вишневый сад? У меня там есть любимое место.
– Куда ты водишь всех девушек? – Не могла не сострить я.
Син усмехнулся, выбивая у меня землю из-под ног. Это была улыбка плохого парня, которую я еще не видела на его лице.
– Только самых догадливых.
Я спрятала улыбку за рукавом и пошла за ним.
По широким улицам, где свободно могли разъехаться две кареты, мы дошли до святилища Пяти. Сложенное из белого камня, с красными изогнутыми крышами, оно возвышалось над городом и было видно со всех сторон, но только вблизи становилось понятно, насколько огромно это здание. Папа часто водил меня сюда, мы приносили дары своим предкам и оставляли записки-талисманы у ног Матери-Лисы, Отца-Дракона, Брата-Волка, Сестры-Кошки и, конечно, Брата-Обезьяны – нашего, человеческого покровителя. Внутри было уютно. А снаружи я чувствовала себя маленькой и незначительной. Оглушительно зазвучал гонг, двери святилища открылись, и улицу наводнила толпа, множество людей и ханъё. Мы обогнули павильон Отца-Дракона, чуть ли не пробивая себе дорогу локтями. В воздухе стоял гул, звон колокольчиков на посохах паломников, сильно пахло потом, благовониями, эфирными маслами.
Я не привыкла к такому количеству людей. Меня случайно трогали, грубо отпихивали, кто-то рыкнул мне в лицо:
– Ногами двигай, обезьяна бесхвостая!
Толпа. Слишком много. В императорских угодьях, где я провела большую часть своей жизни, меня никогда не окружало столько людей. Я росла в одиночестве, и на официальных шумных приемах мне всегда становилось не по себе.
Меня напугал человек в клыкастой драконьей маске, который резко обернулся, я не смогла найти своего спутника и ощутила, что меня колотит от страха. Спина взмокла. Ноги налились тяжестью. Я словно бы тонула в этом многоликом, многоголосом море. Я не могла вздохнуть. Остановилась… и тогда Син за руку выдернул меня из толпы.
Меня била крупная дрожь, и я прижалась к его плечу и спрятала лицо. Стыдно. Никогда такого не было. И что на меня нашло? Мы встали у сливы, перешли с мостовой на траву, народа тут было чуть меньше, и толпа обтекала нас, как шумная река камень.
– Ну что ты, мышонок. – Син попытался отстранить меня, но я вцепилась намертво. Ханъё растерянно хмыкнул и… обнял меня, положив на макушку острый подбородок. Его объятья были горячее людских и пахли звериным мускусом. – Ну-ну. Напугалась?
– Угу.
– Давай постоим тогда так немножко. Прости… Я забыл, что в час петуха2 здесь уйма народу.
Прошло несколько минут. Я разомлела, перестала дрожать и, пряча глаза, отстранилась. Син мне улыбался, понимающе и мягко. За нашими спинами встала Амэя, и я ощутила ее внимательный, недовольный взгляд. Мне нельзя было трогать ханъё. Меня, чистокровную, сама мысль об этом должна была повергать в ужас. Вместо этого я тянулась к Сину, как молодой бамбук к солнцу.
– Все в порядке. Когда я впервые попал в столицу, то был просто в ужасе. Я потерялся на рынке, забился под какую-то телегу и ревел как девчонка.
– Я, – важно задрала я нос, – никогда не реву!
Син засмеялся, взял меня за руку (внутренности сделали кувырок и кое-как, явно попутав места, плюхнулись обратно) и потянул вдоль садика камней. Это было не самое популярное место у гуляющих, вдали от местных достопримечательностей, прилавков со съестным и сувенирами. Я все еще подрагивала и была рада удалиться от толпы.
Там мы впервые поцеловались.
Все это казалось невозможным, было сладким сном, где на губах у тебя вкус персика, по ресницам скачет солнце и что-то большое, теплое мурчит в груди. Син целовался умело и нежно, и мне было понятно, что это не первый и не второй его поцелуй. Он улыбнулся, когда я придержала его нижнюю губу губами, провел ладонями по моим плечам. Когда я открыла глаза, в его расширенных вертикальных зрачках дрожали отсветы парящих рядом фонариков.
– Твой отец убьет тебя, – шепотом сказал он и разогнулся, делая полшага назад. Там, где под моими ладонями была его теплая грудь, стало прохладно, я поежилась. – И меня тоже.
– Брось, это все предрассудки. Он поймет.
– Не думаю. Если уж твоя подруга не поняла, то вряд ли поймет отец.
Син скосил взгляд на тропинку, по которой мы прошли. Я попросила Амэю остаться у входа в сад, но даже сквозь разделяющее нас расстояние ощущалось ее осуждение. Я сдержала свое высокомерие: хотелось ответить, что Амэя была моей служанкой, не подругой. Разница была значительной.
– Она ничего ему не скажет.
Ханъё вздохнул и переплел наши пальцы. Мое сердце зачастило. Как жаль, что она была настолько чистой, что это накладывало на меня обязательства.
– Это так глупо, – вздохнула я. – Мы же в столице! Здесь люди женятся на ханъё, заводят детей, и…
Я поняла, что сказала слишком много, когда Син приподнял брови. К лицу тут же прилила краска, и я опустила ресницы.
– А что, ты бы хотела выйти за меня замуж? – с коварной улыбкой протянул кот. Мне от стыда стало жарко. Боги, какая глупая! Ну надо же было ляпнуть!
Это был запретный плод, как яблоки в императорском саду. Ханъё и людям не возбранялось общаться друг с другом, встречаться, заводить семьи. У них даже могли быть дети – и от такой связи мог родиться как человек, так и ханъё.
Но мне не повезло. Не менее десяти поколений моих предков были людьми, а отец любил подчеркивать, что я – первая на памяти летописцев нашей семьи девочка. Чистокровная, его драгоценная жемчужинка. В моем роду такого никогда не случалось – связи между человеком и ханъё…
И я не могла подвести семью. Мне было суждено выйти замуж за такого же чистокровного, как и я, родить чистокровного ребенка и с гордостью носить эту дурацкую приставку «ши» между именем и фамилией.
Я была послушной дочерью, скромной, умела опускать глаза, кланяться и говорить тихим и нарочито высоким голосом со старшими – в общем, воплощала в себе все то, что ожидают отцы от своих драгоценных жемчужинок.
Син был моим бунтом. Моим своеволием. Но выйти за него замуж?.. О, нет. Мне бы не хватило смелости.
Кот не дождался от меня ответа. Он бы никак не выдал своих эмоций, если бы не дернувшийся полосатый хвост за его спиной.
– Тебе это не нравится тоже, верно? – спросила я робко. Син провел рукой ото лба назад, пропуская между пальцами светлые пряди.
– Мы делаем так, как нам приказывают. Люди, обычаи, случай… Только собакам это может приносить удовольствие.
Выглядел он при этом немного отстраненно и грустно. Такой милый. Выйти за него замуж? Кажется, я впервые тогда задумалась об этом, о настоящем союзе с ханъё, а не об украденных у мира поцелуях под сенью сада.
Это было невозможно. Но если чему-то и научили меня мамины книги, на которых я выросла, – так это мечтать.
Мы пошли дальше. Вишневые деревья благоухали и поскрипывали черными ветвями над головами, под подошвами звонко стучали камни. Между нами повисла тишина, такая грустная, тягучая, созерцательная. Я поглядывала на Сина, откровенно любуясь блеском его необыкновенных золотых ресниц, воинской выправкой. Ему невероятно шло темное хаори3 стражника с гербом столицы – серебряным драконом – на рукавах. Мне, в моем узком платье, приходилось часто переставлять ноги, чтобы поспевать за его шагом.
– Твой отец еще не вернулся? – спросил Син, хотя это я должна была увлечь его беседой. Словоплетение было женским ремеслом.
– Нет. Должен со дня на день, но все еще нет.
– Его Императорское Величие отправил твоего отца к своему брату, верно?
– Да, в провинцию Енота, на север. Ты… бывал там?
– Нет, – Син качнул головой. – Моя мать из провинции Змеи. Я вырос там.
– В самом деле? Я думала, чтобы стать императорским гвардейцем, надо родиться в столице.
На угловатой челюсти кота едва заметными белыми пятнами обозначились желваки. Словоплетение явно было не моим ремеслом, что ж.
– Мой отец чистокровный ханъё из столицы, потому и стал капитаном стражи. А маму не впустили в город, потому что она ёкай.
По плечам у меня пробежали мурашки. Против воли я уставилась на его кошачьи уши на макушке. Ёкай! Обитатель страшных сказок – его мама?!
Мне стало стыдно, что я залезла куда не надо, и в то же время интересно.
– Отец подделал документы, чтобы меня взяли на службу, – сделал еще одно признание ханъё.
Меня тронуло его доверие.
Про обращенных, ёкаев, ходило множество слухов. О процессе изменения своего тела на тело ханъё или обратно известно было очень мало. Про это знали только шаманы. И не такие, как папа, а лесные, дикие, те, что творили кошмарные ритуалы и над чьими домами почти наверняка висели черепа и предупреждение: «Не входить».
Говорят, ёкаи не способны контролировать себя и обречены сходить с ума. Даже после смерти они не находят себе покой и становятся рейки – духами, что способны лишь на месть и причинение страданий.
Говорят, что за перевоплощение ёкаи платят страшную цену.
Говорят даже, что ёкаи теряют не только человеческий вид, но и способность говорить. И, в отличие от ханъё, что с возрастом способны прятать от глаз зевак уши с хвостом, не могут скрыть свою природу.
Я очень хотела спросить про все это у Сина, потому что папа никогда мне об этом не рассказывал. Но это было бы невежливо.
– И где сейчас… твоя мама?
Син пожал плечами и отвернулся, всматриваясь во тьму вишневых деревьев. Его уши поникли.
– Не знаю. В последний раз я видел ее в шесть. Она отправила меня в столицу, а когда я вернулся домой спустя годы, ее там уже не было.
Новое знание не испугало меня. Даже наоборот, вокруг Сина будто появилась новая аура ранимости, скрываемой за улыбкой. Мы шли по тропинке, и для меня с каждым шагом он, казалось, становился еще привлекательней.
Я коснулась его плеча. Он повернулся ко мне: брови сведены, выражение на лице серьезное, в глубине зрачков горит зеленый огонь.
– Спасибо, что поделился. Ты не был обязан, но… я это ценю.
Син неуверенно улыбнулся, останавливаясь.
– В самом деле? Я подумал, выгляжу размазней. Знаешь, вроде «пожалей котика».
– Да ну. – Я рассмеялась и, вспомнив о приличиях, прикрыла улыбку рукавом.
Я набралась смелости и крепче сжала его ладонь. Он оглянулся и, убедившись, что рядом с нами никого нет, поднял и поцеловал мою руку.
– Спасибо, Соль, – сказал он. – Раз твоего отца еще нет дома, разрешишь проводить тебя?
– Конечно. Только надо забрать Амэю. Бедняжка наверняка уже закипела от злости и превратилась в гедзу4.
– Гедза с человечиной? Моя любимая! – облизнулся Син.
– Будь осторожен. Скорее всего, она отравлена, – фыркнула я.
В нашем доме был сад, где я любила проводить время. Его у меня всегда было в достатке. Я не жаловалась – кому жаловаться? Слуг в доме было больше, чем представителей моей семьи. Большой особняк с двумя этажами, садом, конюшнями и оранжереей, такой тяжело поддерживать в порядке. По мере сил и желания я помогала с цветами и редкими семенами, но это было скорее увлечением, не работой.
Отец часто пропадал по поручениям Императора-Дракона, чтобы обеспечить мне такую жизнь. Я была бесконечно благодарна ему. И при этом я ему врала, я нарушала его правила и вела себя, как совершенно дрянная дочь! Губы жгло от поцелуев, щеки – от стыда и озорства. И даже вечерняя летняя прохлада не приносила мне облегчения. Я рассматривала листья алого клена, но мысли были очень далеко от восхищения природой.
Что, если рассказать ему? Что, в самом деле, он сделает? Выпорет меня? Никогда в жизни. Я же не делаю ничего плохого, верно? Просто поддаюсь своему сердцу, в котором поселился Син. Как он может на меня злиться за симпатию к ханъё, если сам уже много лет служит одному из них? Наш Император и владыка – чистокровный дракон. Почему тогда все еще существуют эти глупые запреты?
Отец, я влюблена в императорского гвардейца. Ты наверняка видел его у ворот дворца, это сын капитана стражи, Син Микан. И да, он ханъё. Неужели ты будешь меньше любить своего внука, если у него будет хвост и уши? И нет, конечно нет! Нет, как ты мог подумать! Мы еще не…
– Госпожа ши Рочи, вам нехорошо?
Голос Амэи звучал скорее подозрительно, чем участливо. Я обернулась на подошедшую ко мне девушку и приложила к щеке прохладный веер. Прежде чем я успела ответить, она неприятно растянула губы:
– Или слишком хорошо?
Теперь я еще больше покраснела и взглянула на нее снизу вверх так яростно, как только могла. Амэя тут же поклонилась:
– Госпожа, – и осталась в поклоне, пока я легонько не стукнула ее по затылку веером.
– Ты слишком много себе позволяешь, – буркнула я.
– То же самое я могла бы сказать про вас, – еще один издевательский поклон в ожидании удара веером, – госпожа.
Я сердито стукнула рукой по скамейке, на которой сидела, и бить не стала. Поняв мое миролюбивое настроение, служанка села рядом.
– Как думаешь, что скажет отец, если узнает? – с тяжелым вздохом спросила я.
– Предложит вам выйти замуж и завести кота, – тут же ответила Амэя, даже не задумавшись. Вот же!
Я сжала губы.
Возможно, давно было пора. Мне было уже девятнадцать. Мама за отца вышла в шестнадцать, а большинство девушек моего возраста уже были замужем, а то и с детьми. В любой момент кто-то достойный мог прийти к моему отцу и договориться о женитьбе, и я не должна была этому препятствовать, даже напротив. Ведь я была хорошей дочерью.
Я сжала руки на коленях и не ответила. Амэя восприняла это как приглашение. Кажется, она давно ждала возможности выговориться:
– Господин ши Рочи скоро вернется, и вы не сможете видеться с Сином столь же часто. Скоро осень, а раз так, то господин ши Рочи не будет покидать дворец еще полгода.
Я знала все это, конечно.
– Вам стоит подумать о себе, госпожа. Это чудо, что никто еще не узнал о вашей связи. Если кто-то заметит вас в садах, будет немыслимый скандал! Вы не сможете смыть этот позор.
Больно, но справедливо. Я гневно зыркнула на нее, но голова против воли опустилась, плечи поникли.
– Вы – незамужняя девушка, юная госпожа. Даже будь он чистокровным человеком, вам не пристало видеться с мужчиной наедине! Мало ли что может случиться. Не все мужчины способны держать себя в руках в присутствии девушки. Оттого и сплетни будут…
– Да все я знаю! – все-таки не удержалась, горько и громко воскликнула. Потревоженные моим возгласом, воробьи вспорхнули с клена и разбежались по небу. Амэя обиженно замолчала.
В маминых книгах все было совсем по-другому. Там ни слова не говорилось про боль, что ныла в сердце, как заноза.
В полых чашечках цветов жужжали шмели, утомленные летним зноем. Клен дарил тень, разбитый рядом каменный пруд – прохладу, но все это благоденствие ни капельки меня не радовало.
Может, если отец узнает… Если он поймет… Я должна хотя бы попытаться.
Мне казалось, что воздух в доме стал вязким и напряженным, как перед грозой или будто натянутая паутина. Амэя стала нервной и заботливой. Ужасное сочетание. Приходилось то и дело притворяться спящей или пропадать в семейной библиотеке или во внутреннем садике или в гостиной у очага – зависело от того, в какой части дома бушевал сейчас тайфун заботы моей служанки.
– Не беспокойтесь за отца, госпожа. Господин ши Рочи скоро вернется, я уверена! – говорила Амэя, когда все-таки находила меня, и все норовила сунуть мне в руку моти5 или какую-то вышивку или новый свиток с переписанными иероглифами.
Чтение увлекало ненадолго – у нас был свой маленький книжный магазин, и на прилавки часто попадали не очень пристойные произведения. Все млели, а я не могла понять, что мои сверстницы находят в похотливых драконах? Я своими глазами видела Императора, и, если честно, он совсем не казался привлекательным. Даже наоборот. Седой, как и все драконы, с белыми ресницами и розовыми глазами, в которых просвечивали сосуды… Еще и бородатый, как какой-то старый философ. Отец любит припоминать, как я, когда была маленькая, назвала Императора-Дракона «Дедулей-Дракулей», отчего тот хохотал до икоты.
Я не понимала, что «беспокойного» в поездке к пожилому брату императора в соседнюю провинцию с двумя дюжинами стражников, еще и по центральной дороге. Я многого тогда не понимала.
Но весь дом – и я! – выдохнули с облегчением, когда господин ши Рочи появился на пороге. Пусть уставший, пусть похудевший, но он вернулся! Слуги встретили его во дворе, низко поклонившись, а я – в доме, с наклоненной головой.
– Боги, – просипел он едва слышно, стаскивая с головы черную высокую шапку-эбоси. – Кто это вспомнил про приличия? Никак ёкай завладел телом моей дочери?
Я широко улыбнулась и повисла у него на шее. Мой натиск едва не выбил из него дух, он поцеловал меня в макушку и засмеялся.
– Ну, так-то лучше, – беззвучно прохрипел он. – Ну-ну, задушишь.
Духи, говоря голосом моего отца, забирают его голос. Но нет ничего такого, с чем бы не справилось мое секретное зелье – крепкий, очень сладкий и очень кислый чай, в котором так много лимона и драгоценного меда, что он становится янтарным и мутным. Этому рецепту меня научила мама, когда еще была жива.
Я вспомнила, что она всегда немного ревновала меня к отцу. Между нами существовала странная близость: мы мало говорили, мало времени проводили друг с другом, но при этом я оставалась папиной дочкой. Он всегда хорошо чувствовал, что на душе у других, его синие глаза в такие моменты становились будто двумя маленькими зеркальцами. Обычно мне это нравилось, но теперь немного пугало.
Отец принес с собой склянку лисьего огня и вылил его в холодный очаг – огонь тут же полыхнул голубым, запахло воздухом после грозы.
– Сделаешь мне секретное зелье? – спросил папа, когда голос совсем его покинул.
Я тут же поднялась с места – рецептура изготовления зелья слишком секретна, чтобы вводить в курс слуг.
Заварить крепкий зеленый чай. В отдельную емкость порезать целый лимон вместе с кожурой и засыпать его сахаром, много сахара! В половину веса лимона. Измять палочками так, чтобы сахар почти совсем растворился, и ненадолго оставить, чтобы вышло еще больше сока. Медленно залить лимонный сироп зеленым чаем, помешать и добавить ложку дикого меда для запаха.
Когда я вернулась с чайником и пиалами, господин ши Рочи сидел в своей манере, положив подбородок на гамак сплетенных пальцев. Он посмотрел на меня и сказал:
– На тебе лица нет. Что-то случилось, обезьянка?
Забавно, как даже самые обидные слова перестают восприниматься плохо, если их говорят самым ласковым тоном любимые люди.
Ничего такого, отец. Просто я бегаю на свидания с ханъё и всячески порочу тем самым свою репутацию.
– Устала просто… Волновалась, сама не знаю почему, – солгала я.
Я очень хорошо лгала. Папа усмехнулся. Улыбался он всегда кривовато из-за шрама от брови до щеки, но сейчас, в неровном свете очага, что горел холодным синим, его оскал выглядел особенно искаженным. Дело в морщинах, вдруг поняла я, и мне стало еще грустнее.
– Тебе не надо знать, милая. Пусть все тревоги и бури обойдут наш дом стороной.
– А вокруг много тревог бродит?
Отец посмотрел на меня сквозь пар над пиалой. Я поежилась и села на круглую подушку на полу, поджав ноги.
– Ты умная девочка, – папа говорил так тихо, что мне приходилось замирать и прислушиваться, – но очень добрая и слишком доверчивая. Наверно, мне следовало давать тебе разбивать коленки и набивать шишки, но…
– Но вместо этого ты каждый вечер призывал духов предков, пока те не стали стучать дверями. Не знаю, что страшнее было. Это или их сказки.
Он беззвучно хмыкнул.
– Когда у тебя появится ребенок, обезьянка, ты тоже захочешь сделать все что в твоих силах, чтобы защитить его.
– Можно подумать, нам что-то угрожало…
– В мире постоянно кто-то воюет. Знаешь, как говорят в провинции Журавля? Жнут хлеб – летят колосья. И есть то, что убивает быстрее меча врага или кинжала разбойника.
– И что же это?
Я ожидала услышать что-нибудь банальное и очевидное: бедность, жадность, зависть, гордыня… Или посложнее, в духе древних философов: взгляд разочарованной юности… Но вместо этого отец сцепил руки в замок и повернулся к огню, так что тени глубоко залегли в шрам на его щеке.
Он сказал зловещее, мрачное:
– Клинок знакомого. Он убивает быстрее, потому что знает куда бить.
И по моей шее поползли мурашки.
– Что ты имеешь в виду? Кто нам угрожает?
Отец потянулся и коснулся моих волос.
– Ты принимаешь все слишком буквально. Не нам. Не нам конкретно, но…
– Но ты обеспокоен достаточно, чтобы пугать меня мрачными пророчествами?
Кажется, мой голос звучал нервно. Отец распрямился и теперь поглаживал свой подбородок, словно взвешивая слова, которые собирался сказать.
– Существует множество опасностей в этом мире, Соль, – начал он, – и не все из них на поверхности. Как ты думаешь, почему люди ведут войны, даже когда кажется, что мир вокруг них спокоен?
Я задумалась. Борьба за власть, ресурсы, территории… Все эти банальные причины приходили мне в голову. В Наре постоянно кто-то с кем-то воевал, в основном в центре континента: там вздымались горы и тяжело было залить поля для риса.
– Они хотят жить лучше, – предположила я. Отец довольно кивнул.
– Верно. Клинок знакомого – это не только враг снаружи, но и тень внутри нас самих. Зависть, злость…
Я нахмурилась, пытаясь уловить смысл его слов. Да уж. От всего этого начинала болеть голова. Мне стало не по себе.
– Я буду осторожна, – пообещала я, совершенно сбитая с толку.
Разговор о Сине я решила отложить.
– Ступай, отдохни. Кажется, я сделал твою голову тяжелой, как бы выдержала шея! – Отец рассмеялся и приобнял меня за плечи перед тем, как отпустить. Я поклонилась ему, вставая. Успела уже почти выскользнуть прочь, как услышала его голос: – К нам скоро приедут гости. Будь готова.
Я повернулась, взглянула на отца, и в его глазах увидела не только заботу, но и тень предвидения, будто он знал, что впереди меня ждут трудные испытания. Почти наверняка он чувствовал что-то. В конце концов, он же был шаманом. Когда я уходила, он повернулся к лисьему огню в очаге и что-то тихо ему прошептал. Тени стрекотали, приближая к нему свои мрачные силуэты.
Отец часто рассказывал мне страшные истории. Испуг закаляет печень, вот что он говорил. До сих пор помню наши истории при ста свечах, когда ночи казались бесконечными. Я, мой кузен Тоширо и папа сидели в кругу и по очереди рассказывали пугающие сказки, легенды или байки про духов, после каждой нужно было гасить свечу, пока не останется только тьма и звук испуганно стучащего сердца.
Вряд ли он имел в виду это. Нет. Стараясь припомнить другие его слова, я нахмурила лоб. Он часто призывал меня к осторожности. Не покидать в одиночестве особняк, например. Говорил про то, что люди на самом деле не такие добрые, как кажется, но у меня не было доказательств обратного. Странно все это.
Что еще ему рассказали духи, и что он решил не говорить мне, чтобы не пугать?
В тот вечер я не могла уснуть, лежала, крутилась и мучилась, и только начала дремать в какой-то немыслимой позе, как услышала негромкий стук. Сначала подумала, что показалось. Но нет, звук повторился. Я села, оглянулась – Амэя спала в соседней комнате, и мне вдруг стало страшно.
Призрак женщины в соломенной шляпе ходит по крышам и зовет тебя голосами любимых: ногти на ногах у нее такие длинные, что загибаются и цокают о черепицу, вот откуда стук…
Стук!
Забытый Бог-Ворон в белой маске смотрит, его острый клюв бьется в окно, и если ты увидишь его глаза, то уйдешь с ним на край света, где он, конечно, съест тебя, а кости закопает под камфорным деревом…
Стук!
Да что за глупые глупости?! Ну нет. Надо было успокоиться, а я вместо этого села, вылупила глаза и стала таращиться во тьму. Что-то мелькнуло в уголке глаза. Треснуло, стукнуло, тихонечко задребезжало… Папа говорил – «дом живет», а Амэя – «термиты». Сквозняк – или это кто-то дышит рядом? Точно дышит! Сидит кто-то темный и огромный в спальне и смотрит, страшный, очень страшный, из зеркала смотрит, в окна заглядывает, и если я не выпущу его отсюда, он останется со мной навечно.
Укрыться бы одеялом с головой, но я не могла шевельнуться. В соседней комнате зычно всхрапнула Амэя. Я вздрогнула, часто задышала, потерла вставшие дыбом волоски на предплечьях. Глупые глупости. Никого здесь нет. Просто ночь.
– Со-оль! – раздался громкий шепот. – Соль!
Ни в одной из известных мне страшилок не было ничего про такие голоса, звучащие столь робко. Интересно… Я накинула на тело юкату и подошла к окну. Увидев меня, Син опустил занесенную руку. Мое сердце пустилось вскачь, когда он растянул губы в широченной улыбке. В пару прыжков и подтягиваний Син оказался на черепице напротив окна. Кот – он кот и есть.
– Син! Какой ты ловкий! – прошептала я.
Кот медленно кивнул, не убирая с лица улыбки. Он опасливо обернулся, но ночь была темна и тиха.
– Я узнал, что твой отец вернулся. Как он?
Я услышала осторожность в его голосе. В темноте его зрачки расширились, вбирая в себя каждый мой жест. Я перебрала пальцами по раме, сомневаясь, – может, стоит впустить его? Нет. Это за гранью приличий.
– Устал, – ответила я. – Не в лучшем расположении духа.
