Kitobni o'qish: «Инквизитор»

***

Участковый достал ещё одну сигарету, его пальцы быстро мерзли, хотелось как можно скорее убрать руки в карман. Холод пришел слишком неожиданно, застигнув почти всех москвичей врасплох, кто-то даже ещё в джемпере ходил, совершенно забыв о капризах погоды. Савелий блаженно вдохнул сигаретный дым. Да, так намного легче. Легче ждать храмовника, который вот-вот должен был подъехать.

Савелий посмотрел на огни старых домов. Знакомый район прожигал свое время привычно, буднично, как и все последние годы. Всё без лишних эмоций. И это хорошо. Ведь что может быть лучше этого тихого, спокойного места, где блеклый свет из старых окон частично приукрашивает улицу.

Когда подъехала черная машина, то храмовник вышел из неё не сразу. А когда появился, то сразу же стал чем-то инородным, далеким, никак не сочетающимся с этим спокойным спальным местом. Савелий тихо сплюнул, он так и не понял, почему храмовник приехал сам, а не вызвал эту бабу на допрос, как обычно они делают. Так поступить было куда проще, стоять на ветру не пришлось бы.

Одет тот был в черное, длинное, явно сшитое на заказ пальто с небольшой черной эмблемой и стоячим воротником. Храмовник был выше Савелия, шире в плчах, с лицом, по которому совершенно невозможно было угадать возраст. Оглядевшись, храмовник внимательно посмотрел на Савелия, затем медленно подошёл к нему.

– Добрый вечер, лейтенант, – тихо сказал он, вытаскивая удостоверение. – Извините, что заставил вас ждать.

– Всё в порядке. Я часто прихожу пораньше.

– Это хорошо, – холодно улыбнулся храмовник, захлопывая кожаную корочку. – Работы много, поэтому любая минута бесценна.

– Да, конечно.

– Надеюсь, вы сделали всё, как я просил?

– Да, конечно. Никаких извещений, никаких предупреждений.

– И правильно. Только так можно понять – кто перед тобой, – задумчиво заметил храмовник, махнув рукой своим помощникам, сидевшим в машине. – На каком, говорите, она этаже?

– Девятом.

– Интересное число, если перевернуть, то будет шесть, – отстранённо заметил храмовник, подходя к подъезду.

Подниматься пришлось по лестнице. Пропустив помощников к лифту, священник выбрал куда более простой маршрут, ступая по лестнице так тихо, что Савелий не слышал никаких звуков, кроме своего дыхания и легкого топота ног. А ведь он даже пробежки делал по утрам.

Наконец показалась цифра девять. Белая, потертая, она слабо выделялась на этой заплеванной грязной стене. Храмовник вытащил руку и мягко коснулся стены. На лице его появилась легкая гримаса отвращения, но все же он так и не одернул руку, доведя её до самых тамбурных дверей.

– Грязь, её слишком много для одного дома, – задумчиво проговорил приезжий, выбирая одну из кнопок. – Ну что ж, время узнать, кто из этих людей истинно верующий.

На звонок ответили не сразу. Лишь после третьего нажатия послышалось легкое шарканье, бормотание, после чего замок заскрипел, а из-за двери послышался недовольный голос, который тут же замер, едва храмовник представился и попросил открыть дверь.

Это был толстый, неприятный мужчина лет сорока, в когда-то белой, а сейчас грязной, как и его лицо, майке, жирные пятна которой почти сливались с тамбурной штукатуркой. Раскрыв рот, он невольно попятился назад, пропуская гостей и не забывая при этом креститься. Храмовник улыбнулся и положил ему руку на плечо.

– Спасибо за помощь. Это ценно.

– Я, я, я, всегда готов услужить, я истинно верующий, я больше не пью.

– Это хорошо. На вас обязательно снизойдет благодать Божия. Но для начала нам нужно очистить это место. Скажите, где живет Наталья Федоровна Чеснова?

      ― Дверь налево, вот та – шестьдесят четвертая.

– Шесть и четыре. Все четные, – улыбнулся храмовник. – Будьте добры, постучитесь в неё. Уверен, вам она откроет быстро.

Бледный как мел толстяк хотел было что-то возразить, но потом явно передумал, ступая на негнущихся ногах к двери, где ещё более вялым движением произвел несколько ударов и также же вяло представился.

Снова звук открывающегося замка. Снова шум ног и разве что детские крики немного поменяли тональность предыдущего акта открытия столь похожей двери. Савелий нахмурился, он не помнил, чтобы у этой женщины были дети. Неужели он смог такое пропустить? Впрочем, что можно было ожидать от вечернего запроса, да ещё когда он отработал двое суток подряд?

Пока открывался замок, храмовник успел отодвинуть соседа, позволяя двум своим помощникам вплотную встать к дверному замку. Так было прощё войти. И едва показался свет, они вломились, оставляя после себя крик и вялое бормотание толстяка.

– Иди к себе и помолись, – мягко сказал священник. – Нет ничего лучше молитвы в эту холодную ночь.

– Да. Да, конечно.

Затем храмовник поманил Савелия и исчез в квартире.

«Номинально, он должен присутствовать лишь номинально» – раз за разом повторял себе участковый, входя в квартиру. Ничего не совершать, просто стоять на манер истукана, позволяя церковникам делать свое дело. Просто быть рядом. Он все ещё олицетворяет собой власть, не менее значимую, чем церковная.

– Входите, лейтенант. Ведь вы на месте преступления, – мягко проговорил священник, снимая перчатки и проводя пальцем по стене. – Чувствует это?

– Что?

– Неверие. Что почти незаметно, почти прозрачно. Казалось бы, его и нет, но, увы, оно здесь.

– Вам виднее.

– Да. Мне виднее, – храмовник посмотрел на крест, висевший на стене. – Богохульство. Отвратительное богохульство. Но мы обязательно это исправим.

Савелий прислушался, он вдруг понял, что перестал слышать детские крики. Равно, как и любые другие, а ведь дверь открыла женщина. Храмовник словно почувствовал его мысли, прищурился и посмотрел в коридор, словно приглашая его войти туда.

– Вам сюда, лейтенант.

Храмовник пошёл первым и открыл дверь в детскую, в которой находились и дети, и женщина, прикованная наручниками к стулу. На её лице была кровь и след от сильного удара, которым, по всей видимости, её наградил один из помощников храмовника. Савелий взглянул на детей. Мальчик и девочка едва дышали от страха, позволяя слезам беззвучно стекать по их круглым щекам.

– Позвольте представиться. Михаил, служитель святой инквизиции, – начал было храмовник, но его перебили.

– Да знаю я, кто ты. Сволочь!

– Грубо. Очень грубо. Но я понимаю тебя. Ты живешь в аду, твои дети живут в аду. Посмотри, до чего ты их довела. Оборванные, грязные, что они видели, кроме твоего алкоголизма, неверия и, что ещё хуже, желания распространять ложные речи.

– Я не была в секте. Я сколько раз говорила! Я не знаю, кто это. Я всем это говорила!

– Я понимаю, сестра моя. Ты хочешь показать раскаяние, но это ложь. Я много раз видел подобное. Я знаю все признаки и, поверь, сейчас я вижу именно лживое раскаяние.

– Прошу вас, не надо. У меня дети. Я не буду больше. Я обещаю.

– Я знаю. Я знаю, что не будешь. А потому я помогу тебе. Я заберу твоих детей. И, поверь, с нами им будет лучше.

– Ублюдок! Сволочь! – дернулась женщина, но храмовник быстро коснулся её шеи, и голова несчастной безжизненно повисла на плечах.

– И потому все твое сквернословие – это лишь боль, которую я уберу, – задумчиво проговорил храмовник, отстранённо добавив: – детей в машину.

– Подождите, вы хотите забрать детей? – не выдержал Савелий. – Подождите, но о детях не было разговора.

Храмовник поднял на него свой тяжелый мрачный взгляд. И было уже неважно, сколько ему лет и как выглядит его кожа. Возраст этого человека читался теперь легко, лет ему было сорок или около того.

– Разве это важно, Савелий Петрович?

– Да. Точнее, меня не предупреждали. У неё есть сестра. Она может забрать детей, – начал было он, доставая сигарету.

– Хотите закурить? – спросил храмовник, внимательно за ним наблюдая.

– Я? – нерешительно посмотрел на сигарету Савелий, вдруг ощутив липкий сковывающий страх. – Нет, я бросаю. Просто привычка, ношу для профилактики.

– Понимаю. Иногда надо уступить, чтобы потом окончательно победить. Мы тоже так делаем, – сказал храмовник, кладя руку ему на плечо. – Спасибо за содействие. Эти сектанты… От них одни проблемы.

Савелий устало кивнул. Он вдруг очень сильно почувствовал свою усталость. Ему захотелось домой, в свою кровать. Лечь и уснуть. Но сейчас он должен был достоять эту вахту. Ещё каких-нибудь двадцать минут, пока всех этих несчастных не заберут храмовники, как стали называть в последние годы священнослужителей.

***

Закончив молиться, Дмитрий перекрестился и, встав с колен, зажег свечу рядом с иконой. Теперь, когда его перевели на службу в Москву, он молился реже, но едва получив свободную минуту, сразу же спускался сюда, в молельню, где смешивались ароматы старых каменных иерусалимских плит, воска и ладана, которые были так близки его верующей душе. Он поправил черную форму. Она была совсем новой и идеально сидела на нём.

Сзади послышался шум. Эта была она, та самая еретичка, прогнившую душу которой они приволокли в святую обитель, где под пристальным вниманием церкви смогут вырвать из неё признание в грехах. Но сначала… Сначала она, как и все, получит шанс покаяться добровольно. Что хоть и занимает время, но является обязательным моментом при раскрытии еретиков. Таков уж порядок. Дмитрий открыл дверь в допросную.

Наталья Федоровна Чеснова, немолодая женщина лет сорока пяти, сидела уже спокойнее, без всех этих выразительных движений, которыми ещё полчаса назад она одаривала всех священников, кто пытался с ней заговорить. Теперь она была куда более послушной. А потому, устало вздохнув, Дмитрий сел перед ней, с печалью во взгляде наблюдая за её видом. Ему очень не нравились эти скомканные волосы, вздутые слипающиеся глаза и многочисленные кровоподтеки на лице.

– Я спрошу тебя ещё раз. Как давно ты находишься в секте?

Наталья Федоровна медленно повернулась, но скорее на звук, нежели на его образ. Видела она совсем плохо, если вообще могла что-либо разглядеть.

Дмитрий вздохнул. Это ожесточенное сопротивление выматывало его. Утомляло. Но он понимал, что результат важнее его усталости. Конечно, он может сделать вид, что перед ним обычная немолодая женщина, пьяница. Подобных ей можно встретить на любом углу и потом отпустить, так как понятно, что на хмельную голову идут всякого рода непотребные мысли. Это, конечно, куда легче тех усилий, которые он прикладывал здесь. Но, увы, это вовсе не гарантирует покой.

А вот понимание того, что он смог вскрыть гнойник отчаянной жажды поколебать святую веру, жажду заразить этим безумным желанием остальных людей – это понимание бесценно. И только оно даст ему спокойный сон.

Но для этого он должен видеть правильно. Не так, как остальные. Видеть, что эта немолодая женщина, которая так ловко представляется обычной пьяницей, есть росток зла, манипулирующий сознанием обычных людей, простых смертных, которых он поклялся привести к чистой вере. Дмитрий посмотрел на Наталью Федоровну. Заблеванная кровавой жижей, она престранно улыбалась.

– Когда ты сдохнешь, храмовник, тебя ждет суд. И там ты ответишь за всё.

– Значит, всё-таки ты веришь во что-то, – довольно заметил Дмитрий. – А, стало быть, цирк с трудной жизнью закончен, еретичка.

Наталья Федоровна подняла голову и, сплюнув кровь, постаралась как можно сильнее разлепить глаза. И ей это почти удалось.

– Да. Наверное, ты всё-таки прав. Пришло время посмотреть своей смерти в лицо.

– Не смерти. А справедливому суду. И ты правильно решила, что подумала о раскаянии.

– Уж не перед тобой ли, храмовник? Сколько ты сегодня убил, поймал, выпытал?

– Сегодня я был занят только тобой.

– Тогда мне жаль твоих трудов. Я ничего не скажу тебе, храмовник. Ни о себе, ни об остальных

– А надо ли больше? Неужели ты думала, что мы не следили за твоим домом? Или, вызвав этого лейтенанта, старший послушник Михаил надеялся лишь на то, что он откроет дверь? Боюсь, ты недооцениваешь нас. Мы хотели узнать, насколько близко он работает с вами. Насколько его выдаст собственный страх. И знаешь? Он выдал. И, я уверен, с ним мне придется провозиться намного меньше.

– Да пошел ты! Тебе ничего не доказать. Я ничего не скажу.

– Да признание особо и не требуется. Хватит и той ереси, что ты несла в интернете, включая оскорбление священнослужителя.

Дмитрий поднялся со стула и посмотрел на камеру. Теперь пленку следовало отправить в церковный суд, где будет вынесен приговор. Раньше с этим было сложно, так как отдавали всё в следственный комитет, но, Слава Богу, их права урезали, инквизиции теперь позволялось всё решать напрямую, без сторонних вмешательств.

Выключив камеру, он развернулся к женщине и глумливо улыбнулся. Эти небольшие дополнения после основной процедуры допроса были одним из самых приятных моментов в его работе.

– Знаешь, когда ты будешь умирать, я хочу, чтобы ты подумала о своих детях. О том, что им будет гораздо лучше в наших пропитанных верой покоях, нежели в твоей заблеванной лачуге. Ведь ты – никудышная мать!

– Ублюдок! – не выдержала женщина, рванувшись с места. – Гори в аду, мразь! Гори в аду, черная сволочь! Я вырву твое сердце, будь ты проклят, не смей упоминать моих детей, мерзость!

Дмитрий посмотрел на её руки. Порезанная металлом кожа вздулась и почти скрыла металлические обручи вместе с их столь приятным серебряным цветом. Он усмехнулся. Эти еретики всегда любили роль заветных матерей, играя на человеческих эмоциях. Порой искусно, порой наивно и иногда совершенно бездарно. В этот раз склонялось к последнему.

– Как я уже сказал, постарайся подумать о них, еретичка.

Послушник вышел из комнаты. Хотелось немного успокоить сердце, стучавшееся от безраздельной радости, что он смог выполнить задание Михаила, столь крепко доверившегося ему, разрешив вести допрос этой еретички. Поправив форму, он посмотрел на ботинки. Измазанные кровью, они были неприглядны. Идти в таких ботинках к старшему означало проявить ужасное неуважение.

Дмитрий вытащил платок и аккуратно обтер их. Теперь, когда они снова засверкали прежней чистотой, он мог спокойно отправиться на аудиенцию к старшему наставнику, обрисовав ему всю ситуацию с подозреваемой в сектантстве женщиной. Причем сделать это можно было немедленно, так как Михаил тоже работал допоздна.

Эмоции, эмоции, эмоции. Они всегда зашкаливали в нем, когда он отправлялся к этому человеку, открывшему ему глаза на весь жизненный путь. Ибо Михаил был безупречен во всем: в одежде, в манерах, во внешнем виде, сумевший сохраниться, несмотря на неюные годы.

Облизнув нервно губы, Дмитрий ещё раз осмотрел себя. Нет. Выглядел он всё же хорошо и все благодаря новой форме, которая сидела на нём как влитая.

***

В машине, стоящей напротив грязного черного дома было совсем мало места. Фактически его хватало лишь на двоих, но, по идее, сидеть должны были четверо. И всё из-за крупногабаритного водителя, который, сдвинув переднее сиденье назад, хмуро рассматривал капли дождя, бившие по стеклам черного автомобиля.

– Ты же вроде бросил курить? – усмехнулись Ольга своей кривой улыбкой, так как шрам, тянувшийся от глаза до уголка рта, не позволял ей предложить что-то другое.

      ― Бросишь тут! – буркнул Антон, крутя сигарету в уголке рта. – Двадцать лет этой заразе отдал, это теперь как жену бросить, что-то вроде предательства.

– Ты был женат?

– А что, я похож на одиночку? – нахмурился Бровицкий, и они вместе с Ольгой засмеялись.

– Да, муж из тебя бы вышел – тот ещё скупердяй.

– Неправда, с чего ты решила?

– Ты куришь «Беломорканал», стало быть, если ты сравниваешь сигарету с женой, то тратишь на неё минимальное количество денег.

      ― Дело не в деньгах. А потому, что он сам тухнет, что удобно. И, во вторых, если уж курить, то только крепкие.

– «Капитан Блэк»?

– Нет. Они мягче.

– Все равно скупердяй.

– Отстань! – Антон провел сигаретой у самого носа и аккуратно убрал в карман. – Ты права, надо бороться с вредными привычками.

– Тебе со многим надо бороться.

– Да хватит. Не моя вина, что там такие окна хрупкие.

– Ну да, ну да. Подожди, это наш? – Ольга указала на невысокого мужчину в сером пальто. – Вроде похож.

– Похоже на то. Решил в шпиона поиграть. Ты, кстати, не знаешь, зачем гончий сам поехал к этой бабе?

– Насколько мне известно, у босса случаются порой заскоки. Хочет сам всё выявить, прочувствовать.

– Скорее всего, он просто напал на след, я сразу понял, что он ещё та ищейка. Почувствовал что-то и решил убедиться на месте. Не зря же он всё дело под свой контроль взял.

– Да, результативно получилось. Первый допрос и сразу же она во всем созналась.

– Это с Корнеевым? Да, с ним не забалуешь, садист чертов.

– Зато эффективно.

– У нас разные взгляды на допросы, – заметил Антон, положив руки на руль.

Ольга посмотрела на его кисти. Огромные, в шрамах, они могли многое рассказать о своем хозяине, столько лет прослужившим оперативником в убойном отделе. Руки… Они, пожалуй, даже важнее церковного досье, всегда отличавшимся щепетильностью к деталям и открывавшим немало интересного об этом крупном и вечно недовольном опере, еле-еле умещавшимся в широком додже.

Правда, есть вопрос – зачем? Ольга предполагала, что так ей удаётся просто отвлечься. Ведь её прошлое – словно хищный зверь, поджидающий в самых темных уголках, так и норовит оторвать кусок изодранной, опостылевшей жизни. Она посмотрела на Антона, кажется, он так же думал и про неё, только перебирал в голове не названия улиц и банд, а куски земного шара, где до сих пор шла ожесточенная война.

– Ты был добрым ментом, да? – прищурилась она. – Добрый коп – это забавно.

      ― Только прошу – не улыбайся.

– Да пошёл ты!

– Подожди, я, кажется, знаю этого парня, – вдруг сказал Антон, всматриваясь в темноту, где прямо напротив дома участкового появился человек. – Да это же хромой!

– Хромой?

– Да. Та ещё нечисть. Удивительно, что он вообще жив ещё.

– Тебе крестик не жмет, когда ты ругаешься?

– Давит, но что делать. Главное – результат, а без ругани совсем невмоготу, даже думать не получается.

– Тогда не думай, а действуй. Выходи из машины и бери его как умеешь.

Антон посмотрел на небо. Черное, дождливое. Оно ему явно не нравилось. Он громко выдохнул и снова развалился на сиденье. Он очень не любил воду, пожалуй, это было единственным, что его могло хоть как-то напугать.

– Зачем? Куда спешить? Проследим потом за ним и все. Только вот думается мне, что это никакая не секта, а обычный денежный обмен. Должен же наш участковый как-то питаться. А этот ему в самый раз.

– Убогий к убогому?

– Как-то так.

– Но брать их всё равно придётся. Михаил недвусмысленно дал это понять.

– Я не пойду сейчас. Пусть перетрут, а потом возьмем хромого на хате.

– Ты знаешь, где он живет?

– Минут через тридцать узнаю. Он периодически меняет хаты, но с района далеко не уходит.

– Водички боишься?

– Это глупый спор.

– А в ванну ты только пьяный ложишься?

– Может, ты уже отстанешь от меня с этой ванной?

– Да нет, мне просто любопытно – как ты это делаешь, от тебя вроде не воняет, – Ольга принюхалась. – Ты что, салфеточкой обтираешься как космонавты?

– Сказал бы я, что надо тебе подтереть салфеточкой, но сама понимаешь…

– О да, путь священника сложен и тяжек.

– Господи, как тебя на работу сюда взяли-то?!

– Не богохульствуй.

– Нет, но как-то же взяли! Да и через постель вряд ли. Признайся, ты угрожала послушнику?

– Видимо, как и ты. Подожди, смотри, участковый вышел.

Но не успели они всмотреться в две мокнувшие под дождем фигуры, как прозвучал выстрел, повалив и участкового, и хромого на асфальт. А затем человек в капюшоне подошел и сделал ещё два выстрела. Убийца не спешил, прицеливался хоть и профессионально, но достаточно медленно. В удовольствие.

Дернувшиеся тела сразу же растворились в ночной темной улице. Казалось, так и должно быть, что само их существование – лишь фатальная ошибка городской природы, вызвавшей на решение проблемы этого темного человека. Антон почувствовал, что держит руку на рукоятке пистолета, еле сдерживаясь от желания выпрыгнуть из машины и открыть огонь.

А потом Ольга задела дверь. Человек поднял голову и посмотрел в сторону их машины. Дождь, темнота, грязь, стекающая кровь, абсолютное безмолвие. Все замерло в одном моменте. Антон даже задержал дыхание, чтобы не производить ни единого звука, не говоря уже о том, чтобы повернуться и шикнуть Ольге. Только глаза в глаза или что там у него было под капюшоном. И лишь благодаря этой игре взглядов он смог успеть крикнуть – «пригнись!», прежде чем несколько пуль прошили лобовое стекло.

***

Михаил развернул фотографии. Несмотря на то, что была отвратительная погода, они получились качественные. Но иначе и быть не могло, так как он давно стал обращать внимание своих сотрудников на грамотную работу с фотоаппаратом, запрещая использовать телефоны.

А ещё он подумал, что был прав, когда поверил интуиции и решил проверить участкового, приставив к нему этих двоих. Теперь стало понятно, что епископ был прав, когда попросил его проверить этот адрес. Он поднял глаза – Антон и Ольга стояли перед ним.

– Значит, вот так теперь выглядит результат работы моих лучших сотрудников, – грустно заметил он, отодвигая фотографии. – А ведь нужно было просто узнать контакты участкового. Не более того. Вы ведь знали, что я не зря туда поехал. И что теперь? Что теперь будем делать?

– Я наведу справки по всем контактам хромого, и мы выйдем на заказчика, – сказал Антон.

– То есть, ты думаешь, что его знакомым наркоманам или алкоголикам он рассказал о том, с кем работает и как?

– Возможно.

– И, соответственно, его наниматель просто так решил его убрать. Ведь, исходя из твоей логики, убивать его было бессмысленно, все и так всё знали.

– Лучше бы ты молчал, – скривилась Ольга. Одна из пуль прошила её руку навылет, и теперь это доставляло ей некоторое неудобство. – Мы найдем его.

– Конечно, найдете. Но когда?

– Неделя. Может, меньше.

– Неделя. Исходя из почерка этого убийцы, он профессионал, причем лучший.

– Это почему?

– Потому что ранил. Подождал, пока они осознают возможную смерть. Прочувствуют её и только потом убил. Потратил время. Потратил пули. Все ради эффекта. А значит, он либо фанатик-профессионал, либо наемник-профессионал. И в первом и во втором случае важно одно. Это не убийство, это послание и в то же время ещё и вызов. Вызов нам.

– Он не знал, что мы там.

– Или она, – улыбнулся Михаил. – В последнее время я все больше и больше убеждаюсь в эффективности работы женщин. Как рука?

– Нормально.

– Это хорошо, – кивнул Михаил. – И это вызов не вам, двум послушникам, а всей инквизиции. А значит – и мне.

– Согласен. Попахивает личным, – согласился Бровицкий.

– Антон!

– Да что опять-то?

– Шеф, что-то ещё? – спросила Ольга.

– Только то, что теперь всю работу придётся делать Дмитрию, которого ты так не любишь. Ведь теперь из-за твоей промашки ему придется выбивать остальную информацию. Выбивать усердно. И все потому, что ты не смог обезопасить место своей работы и подставил коллегу под ненужный риск.

– Я не девочка, могу сама за себя постоять, – заметила Ольга.

– С тобой я ещё поговорю. А теперь идите с глаз моих, – махнул рукой Михаил, возвращаясь к фотографиям тел.

Антон и Ольга повернулись к двери и едва не столкнулись с Дмитрием, который также пришёл к Михаилу.

– Доволен? – тихо спросил Антон.

– Как и всегда, когда ты лажаешь, – улыбнулся Дмитрий и, повернувшись к Ольге, добавил: – мое почтение.

– Тебе того же.

– Дмитрий, – Михаил поднял глаза, – а остальным, я так понимаю, нужно особое распоряжение, чтобы они покинули комнату?

Антон и Ольга вышли. Встав напротив Михаила, Дмитрий положил на стол папку и глубоко вздохнул, словно ощущая все недовольство старшего на своей чувствительной душе. Михаил раскрыл папку и пробежался по ней взглядом.

– Это всё?

– Что было в официальных источниках.

– Очень мало. Надо больше. Мне нужно больше информации добыть из этой женщины. Знаешь, – Михаил поднял голову, – лучше сделаем так: я сам поговорю с ней, а потом ты можешь поработать.

– Без ограничений?

– Да. Без ограничений.

– А дети?

– Пока отложим. Но не убивать. Она нужна живой. Калечить тоже не надо. Пока не надо. Здесь что-то очень серьезное. Надо понять примерные размеры этого зла.

– Подготовить допросную?

– Да. Давай через час. Можно без веревок. Я просто поговорю с ней, – Михаил поднялся из-за стола и подошёл к Дмитрию. – Твой фанатизм может сослужить хорошую службу. Я очень сильно надеюсь на тебя. Остальные тут не приобрели подлинной веры. Они – лишь инструменты. Но ты… В тебе горит праведный огонь. Ты сможешь стать хорошим инквизитором. Теперь ступай, времени у нас немного. И приведите её в порядок. Пусть почувствует немного заботы.

– Хорошо. Всё будет сделано.

– И ещё – постарайся не вступать в конфликты с этими двумя. Это опасные люди и они никогда не почувствуют нашей веры.

– Тогда зачем они нам?

– Потому что они профессионалы, потому что ими можно легко пожертвовать.

– Я не буду задираться.

– Очень на это надеюсь.

Когда Михаил снова остался один, он подошёл к зеркалу и посмотрел на себя. Время не щадило его. Эта усталость, морщины, они слишком хорошо потрепали его лицо за последние годы. И все же в нем никак не мог угаснуть тот огонь, который подпитывал его. Чувство справедливого возмездия за все те грехи, которые раскидывали еретики и нечестивцы, поклоняясь злу и ложным богам. Он поправил стоячий воротник. Даже вступая в общение с самыми недостойными, он должен выглядеть хорошо, всем своим видом показывая превосходство святой церкви.

**

Как дьявол кроится в деталях, так и женская красота, по сути, открывается в мелочах. Да, во многом красивые девушки схожи – аккуратные брови, мягкий, изящный рот, большие глаза и плавная линия подбородка, ведомая правильной формой природы – это и образует общую картину, столь сильно влекущую мужчин. Но детали… В них скрыта уязвимость. Стоит приглядеться получше – и все, можно развалить любую красоту.

Михаил внимательно посмотрел на пленницу. Она была хоть и в возрасте, но, несомненно, красива. В большей мере из-за глаз, огромных, глубоких, самых сильных из всех атрибутов красоты женщины.

Он вежливо поклонился и вошел в комнату. Здесь было прохладно, хорошо. На небольшом стеклянном столике стоял кувшин с водой, а рядом – красивый хрустальный стакан, с которым так сильно контрастировало разбитое женское лицо. Михаил, несколько поморщившись, протянул ей белый платок.

– Можете не возвращать, – сказал он мягко.

– Спасибо, – сказала Наталья и, плюнув в платок, отдала ему обратно.

– Знаете, хорошо, что вы не пытаетесь притворяться, люблю, когда начистоту. Это умиротворяет. Из грехов ложь, пожалуй, сразу после трусости идет. Даже хуже чем зависть. Но это, конечно, по моему мнению.

– Что тебе надо, храмовник?

– Имена. Мне нужны имена.

Наталья скривилась, дав разодранной губе пустить немного крови. Михаил покачал головой. Такое начало разговора было ему не совсем приятно.

– Что, не нравится, храмовник? Противно? Так ты думаешь, разглядывая кровь?

– Частично. Я согласен, что кровь – это не совсем то, что к лицу женщине. Тем более красивой. Но думаю я о другом.

– О чем же?

– Эти разрывы на твоих губах… Я смотрю на них и понимаю, что сейчас все хорошо. Не больно. Это лишь небольшие ссадины, из-за которых чуть больно улыбаться. Что они заживут, и лицо нисколько не изменится.

– И?

– Но всё может измениться через несколько часов. И уже будет неважно, скажешь ты имена или нет. Насколько я знаю Дмитрия, он сделает так, что ты всё расскажешь и даже чуть больше. А потом тело хоть выбрасывай, но зато это будет эффективно.

Наталья внимательно посмотрела ему в глаза. Михаил взгляд не отвел, он просто не умел этого делать. Наконец Наталья кроваво улыбнулась, и в этот раз капля крови упала на ковер. Михаил посмотрел вниз. Мягкий белый персидский ковер был безнадежно испорчен. Все же Дмитрий немного поспешил, приведя её именно сюда.

– Я попробую стерпеть, храмовник.

– Уверена? Мы ведь веками отрабатывали это. Веками. В которых такие как ты исчислялись тысячами. И каждая была уверена, что выдержит. А между тем методы убеждения всё совершенствовались и совершенствовались. Хотя что-то неизменно. Опять же, недавно, когда Дмитрий увлекся, я видел, как еретичка звала уже давно умершую мать, пока раскаленный металл капал на её мягкие ткани. Старо, но убивающее действенно.

– Повторюсь, я попробую потерпеть.

– И в этом мы тебе даже поможем. Болевой шок никто не отменял. Смерть тут избавляет. Поэтому приходится колоть сыворотку, не позволяющую умереть при работе с телом.

Наталья лишь сплюнула кровь. Михаил снова с грустью посмотрел на ковер. Отмыть его было бы все сложнее и сложнее.

– Твоё желание к саморазрушению угнетает.

– Или, как вы говорите, к очищению?

– Софистика. Главное ведь – не только твоя жизнь. Подумай, неужели смерть и мучения твоих детей также обоснованы? Сейчас есть выбор. Потом его не будет.

– Надо же. Решил приплести детей. А я-то думала, когда ты уже начнешь. Хорошо, что ждать надо было недолго.

– Смешно. Кстати, сказать тебе по секрету? – он наклонился и тихим шепотом произнес: – если бы у меня были дети, я бы сдал всех своих сподвижников.

– Ты хуже дьявола, храмовник. Ведь, по факту, ты ещё и предатель, – зло улыбнулась Наталья.

– Теперь я вижу, насколько тебе ценны твои сектантские выродки, – Михаил улыбнулся. – Что же они дали тебе, раз ты готова сама умереть, а также предать мучениям своих детей?

– Они дали мне прозреть.

– И что ты увидела?

– Что тебе не дано, храмовник. Что ты никогда не узнаешь своим ограниченным разумом. Так что если ты закончил, то можешь приступать к своим пыткам, жалкий ублюдок.

– Уверен, твои дети оценят твой пыл. Я позабочусь о том, чтобы им в точности передали твои слова, когда я предлагал тебе изменить их судьбу. А ещё – спасибо.

– За что?

– Наблюдая тебя, я понимаю, что моя работа необходима, что все те жертвы – они оправданны.

– Гори в аду!

– Это уже при необходимости.

Михаил поднялся и подошёл к двери. Едва он приоткрыл её, как показался Дмитрий, готовый исполнить любое его распоряжение. Встретившись с ним взглядом, он устало кивнул. Послушник зло улыбнулся и не без удовольствия посмотрел на Наталью. Дмитрию нравилось пытать людей. Причем именно женщин.

– Только чтобы обязательно был результат, – напомнил Михаил, положив руку ему на плечо.

– Естественно. Всё ради него, – сказал тот и вдруг резко дернулся вперед, исчезая из-под руки наставника.

      Михаил обернулся и увидел как Наталья, свободная от веревок, быстро встала со стула и, резко взмахнув головой, насадила её на торчащую спинку его стула, с которого он несколько секунд назад вёл свой мягкий диалог. Смерть была мгновенной, так как основной удар пришёлся на глаза, пробив которые, еретичка умерла.