Kitobni o'qish: «В некогда великом княжестве: дворцовая история»

I

 
Безумие – то дьявола забава,
Что заставляет нас не слышать чувств.
И даже скинув платье посредь зала,
Наш разум будет пуст,
Как и сердце.
Ведь дьявол, обернувшись в полотенце,
Лишь похотью себя в минуту ту он забавляет.
 

По тёмному, украшенному колоннами и яркими сводами залу слышался топот и шлепки о кафель маленьких ножек. Весь замок уже успел впасть в беспамятство, ибо сон для их состояния – несбыточная мечта, ибо для грешников Бог подбирает самые яркие и насыщенные омерзительными подробностями кошмары. Именно из-за этого каждый вечер все обитатели некогда великого замка, что служил показателем достатка всего большого и прославленного княжества Нокс, напивались до нечеловеческого состояния, чтобы просто увидеть чёрный занавес перед глазами и больше ни о чём не думать.

Именно в эти часы кроха, одному только Богу известным способом оказавшаяся в этом замке, выходила в порывах яркого любопытства на волю. Тяжких же усилий ей стоило это. На протяжении целого года она выполняла беспрекословно все приказы своего деспотичного отчима, что любое неповиновение считал личным оскорблением, ударом по его чести, а потом предпочитал доброму слову розги и лишение свободы как способ воспитания своей дочери. И теперь она, пока её пленитель развалился на кровати в хмельном ударе, бегала по коридорам и без того большого замка, что с перспективы маленького человека делало его просто необъятным.

Маленькие серо-голубые глазки то и дело холодно зыркали по мраку в поисках окошка. Ведь она никогда не видела мира, кроме этого замка. И всё новое, неизведанное, такое неприступное казалось ей таким манящим и привлекательным.

И… Случилось! В самом далёком углу, что находился у лестницы на чердак, где жили слуги, девочка смогла увидеть, как бледно-молочный след падал на чёрный мрамор, из которого было выложен пол в этом помещении, от чего лучи света ярко играли и отражались в блестящей плитке.

В порыве самого сильного чувства, что может испытать человек, – детского восторга – она подбежала к окну и, подтянув слабенькими худенькими ручками своё крохотное тельце, запрыгнула на подоконник. Чудесная картина открылась ей: мрачно-зелёный хвойный лес, шедший глубоко вдаль, конца которому не было, где-то посреди него высилась каменная серая стена, что служила для замка неприступной защитой от потенциального набега, и тёмно-синее, почти чёрное небо… Лишь робкий свет месяца освещал столь тёмный пейзаж, окрашивая чёрное в условиях такой поздней ночи пространство в те же цвета, что и днём, только значительно лишившиеся насыщенности.

– Ого… – сорвалось с губ малышки. Она в исступлении замерла перед столь красивым зрелищем, которое ей довелось увидеть впервые. Никогда ранее такие натуральные, не окрашенные человеком цвета не видели её любопытные и вездесущие глазки.

Юная леди просто сидела на подоконнике и разглядывала каждую деталь пейзажа, словно желая сохранить каждую хвоинку, каждую шишечку у себя в памяти. А вдруг такой возможности больше не представится?..

Шло время… Девочка впервые увидела, как небо на глазах меняет цвета, становясь всё светлее и светлее, переходя в нежно-голубой свет. Она увидела первое зарождение тени, как свет луны уступал дорогу ослепительно ярким лучам майского солнца. И только когда запели первые лесные птицы, к бедняжке пришло осознание.

«О нет… Мой папа вот-вот проснётся… Как он будет зол, когда узнает, что я выходила из комнаты…»

Гонимые самым искренним животным страхом, её ножки зашлёпали по полу ещё чаще и звонче, чем до этого. Дубовые двери преодолевались одна за другой, ещё немного – и успеет… Но вдруг… Девочка оглянулась, изучая, есть ли кто-то рядом или нет, и не заметила, как наступила на самый скользкий край шёлкового красного персидского ковра, который так нравился ей из-за мягкости его ворса, после чего упала на острый и совсем не мягкий край пола, от чего её ножка получила ранку. Слегка взвизгнув от боли, невезучая странница побежала дальше, ведь некогда было плакать её детскому телу. Ибо его ждало отнюдь не детское истязание в случае обнаружения её отчимом ночных вылазок.

К счастью, открыв последнюю, самую тяжёлую дверь, она обнаружила своего пленителя всё в том же хмельном ударе. Девчушка, отдышавшись, на цыпочках подошла к кровати… И легла рядом. После чего поспешила заснуть для достоверности…

Разбудил её грубый и очень сильный удар по затылку. Не успев даже крикнуть, она ощутила дополнительную боль: мужская сильная рука сжала её нежное ушко и стала выкручивать, а гневный и заплетающийся с похмелья бас кричал:

– Откуда рана на твоей ноге, маленькая мерзавка! Отвечай мне! Я приказываю!

Девочка, всхлипывая, начала выдумывать историю на ходу:

– У-упала с кровати, папа… Простите меня… Я-я не хотела пачкать постель и причинять себе увечья…

– Ты мне врёшь! Я увидел пятно крови в коридоре! Мерзавка, ты выбиралась куда-то без моего спроса!

После этого безумец бросил девочку головой о деревянный край кровати, от чего непутёвая больно стукнулась. И лишь сейчас смогла заплакать. Но тирану было не до её слёз. Он задрал её ночное платье, после чего стал с безумной силой лупить её своей огромной и тяжёлой ладонью. Детский крик вперемежку с звонкими хлопками сотрясали потолок комнаты. Страдания девочки словно приносили удовлетворение её отчиму, отчего тот всё бил, и бил, и бил её. В конце концов он, взяв её за шиворот, швырнул её в угол, где располагалась клетка, в которой ранее, вероятнее всего, перевозили гончих или борзых, которые предназначались для охоты. После чего скрип и металлический грохот закончили безумную симфонию страданий. Мужчина закрыл девочку на ключ, после чего прокричал:

– Я вновь лишаю тебя свободы! Теперь ты будешь жить тут! Мерзкая девчонка. Ошибкой твоих родителей было давать тебе священное для нашей церкви имя Мария! Ты заслужила не большее, чем М! Потому что не должна иметь столь непокорная тварь человеческих имён!

Мужчина накинул на себя монашескую рясу, после чего вышел прочь из комнаты, затушив свет. После чего на ключ закрыл дверь в комнату.

Юная Мария, плача от страха и боли, забилась в угол клетки… Её ручки пытались сбросить слёзки с её покрасневших от рыдания ланит, но конца реке печали и боли не было. Всё, что оставалось бедняжке, это обнять свои коленки, уткнуться в них носом и вопрошать про себя: «Чем я заслужила эту боль?… Почему же он так жесток со мной… Ведь он мой папа… Я люблю его… А он… Он…»