Kitobni o'qish: «Рабочее дело»

Часть первая

1

Еще одна смена прошла, а сколько их впереди… И только в шестьдесят лет на пенсию, на общих основаниях. Это значит, еще двадцать пять лет работать, работать еще и… работать. Работал он на щебеночном заводе, в ремонтном цехе нестандартизированного оборудования слесарем. В шесть пятнадцать подъем, завтрак и – на смену. Через восемь часов домой. И так каждый день. Однообразно. Скучно.

В четыре тридцать он собрал весь свой инструмент: монтировку, штангель, зубило, молоток, и без пяти пять уже был в бытовке. «За пять минут много не заработаешь? Подумаешь, пять минут?! Нет у тебя, Дмитрий Сапунов, чувства хозяина производства! И неоткуда ему взяться, – иронизировал, отшучивался Дмитрий. – Не дорос еще до хозяина, иначе не сбегал бы с работы раньше».

В бытовках было тесно – кругом шкафы. Воздух тяжелый, спертый. Повесив в шкаф спецовку, раздевшись, Дмитрий в резиновых тапочках зашлепал в душевую. Задержись он еще минут на пять на работе, и все моечные кабины были бы заняты, пришлось бы ждать.

«Что же все-таки представляет собой чувство хозяина производства? – хотел бы Дмитрий понять. – Я не болею душой за производство. Мне все равно, что делается на заводе, выполняется ли план. Я спокойно могу пройти мимо брошенной кем-то гайки, болта и – не поднять. А ведь кто-то точил этот болт, старался. Все станки, средства производства принадлежат народу, а значит – мне. Как там… общественная собственность на средства производства. Тогда почему я так расточителен, словно все кругом чужое? Из чего складывается чувство хозяина производства? Я, может, и хочу лучше работать, но у меня нет такой возможности. Я не могу организовать работу, как мне удобно. Какой из меня после этого хозяин производства? В цехе плохая организация труда. Часто бывает так, что заработаешь рубль, а потеряешь – два. При сдельной оплате труда каждая минута на счету. Хозяин из меня, конечно, никудышный. Расточительный. Ладно, – давал себе Дмитрий понять, что о работе хватит. – Сколько можно? Смена закончилась. Чего еще?!»

В приподнятом настроении Дмитрий вышел из душевой. Белов, слесарь с дробилки, уже переодевшись в чистое, закрывал шкаф, гремя на всю бытовку амбарным замком. Скоро должен подойти автобус, надо торопиться.

Валентин Петрович, начальник цеха, сидел у себя в кабинете, закрывшись на ключ, чтобы никто не мешал. «Ну как так можно работать? – не понимал Валентин Петрович. – Никакой ответственности. Иной раз подсказываешь, хочешь как лучше, а он все равно делает по-своему. Хуже, но по-своему! Откуда у людей такое безразличие к работе? Раньше как-то больше было ответственности. Если старший скажет, его не смели ослушаться. Слесари контролировали сварщиков. Сварщики требовали от слесарей, чтобы не было больших зазоров между сопрягаемыми деталями. А сейчас? Сварщики без стеснения закладывают в зазоры пруток и заливают его металлом. Какое может быть после этого качество? Пакостят сами себе. Права свои все знают, а об обязанностях забывают. И все ведь грамотные, со средним образованием, если б каждый переживал за свою работу, болел душою за коллектив, тогда бы и жилось нам всем лучше, и государство богаче было. А то для себя сделают качественно, а для производства – лишь бы с рук сошло».

Через месяц будет шесть лет, как Валентин Петрович принял цех. Начинал рабочим. В тридцать девять лет, уже будучи отцом троих детей, окончил вечернюю школу, потом техникум. Три года проработал мастером, был рекомендован на должность начальника цеха. Дружный был коллектив, не то что сейчас, и пьяниц было меньше. «Олег Сурков, токарь, два года божился в рот спиртного не брать; два года все нянчились с ним в цехе, верили ему на слово, а он – запил. Пришлось расстаться. Работник-то был хороший. Ну прямо как дети, – сокрушался Валентин Петрович. – Как можно обещать и не сдержать слово? И чего людям не живется, не работается спокойно? Будем хорошо работать – и жить будем лучше. Все же от нас самих зависит».

Валентин Петрович тяжело поднялся со стула, несколько раз прошелся от стола к двери, разминая затекшие ноги. Высокий, крепкого телосложения, Валентин Петрович выглядел неплохо для своих лет.

«Сознание у людей низкое. Нет ответственности, хозяйской жилки». –Валентин Петрович решительно шагнул к двери. Пройдя длинный коридор, Валентин Петрович вышел к токарям. Вторая смена, с пяти, приступила к работе. Ночной смены не было. Неделю с утра работала одна смена, неделю – другая, менялись. Смена старшего мастера Андрея Сергеевича Ермакова –электрики, слесаря по ремонту станков, нормировщик, кладовщик, работала все с утра. Это была дежурная смена.

Виктор Садовский точил втулки на транспортер на дробилку, срочный заказ, работал легко, уверенно.

«А где ж Ельцов? – пробежался Валентин Петрович взглядом по токарному отделению. – Опять небось у себя в конторке сидит с нарядами. Вот сами себе работу находят. Нет чтобы каждый день писать наряды, так ведь оставляют все на потом, на последний день. Копят. И сидит сейчас в конторке с бумажками, не знает, что в цехе делается. Мастер называется!»

Большую половину цеха занимали станочники-токаря, фрезеровщики, расточники; другую, поменьше, – слесаря, сварщики, кузнецы. В слесарное отделение Валентин Петрович не пошел: срочной работы у слесарей не было, так – текучка. Заводом план выполнялся.

Валентин Петрович прошел лабораторию, пожарную часть, столовую. Утренняя, самая большая, смена прошла: кто был уже дома, кто на даче. День погожий. Утром чуть покапало, днем прояснило. Через неделю можно картошку копать

2

Четыре часа – пора начинать заседание, но не все из цехового комитета собрались: Лаптев с Бобровым опаздывали. Татьяна Николаева, председатель цехового комитета, полная женщина с пышной грудью, добрыми глазами и задумчивым выражением лица сидела у окна и терпеливо ждала, когда все соберутся. Она вчера еще после обеда вывесила объявление о заседании цехового комитета и утром каждого члена цехкома предупредила о намечающемся мероприятии. Собирались в кабинете старшего мастера Андрея Сергеевича Ермакова. Наконец появились Лаптев с Бобровым. Крепкие парни, один под стать другому.

– Почему опаздываем? Заставляете себя ждать, – призвал начальник цеха Лаптева с Бобровым к порядку. – Вы должны пример показывать, а сами нарушаете трудовую дисциплину! Передовики!

– Заработались, время не заметили, – не растерялся Бобров.

– Уборку делал, – в извинительном тоне объяснил Лаптев.

– Пять минут потеряли из-за вас. – Хотел Валентин Петрович, чтобы Лаптев и Бобров прониклись ответственностью и не опаздывали.

Татьяна достала из кармана халата сложенный вчетверо тетрадный листок, развернула, подошла к столу:

– Товарищи, на повестке дня у нас подведение итогов работы за август. – Татьяна слегка картавила. – В смене Чебыкина Леонида Ивановича «Лучшими по профессии» были выдвинуты Сапунов Дмитрий и Бобров Олег. В смене Ельцова Сергея Константиновича – Сиверцев Андрей, Голубцова Фая. В смене старшего мастера Ермакова Андрея Сергеевича – Сапегин Александр. Все кандидатуры «Лучших по профессии» прошли обсуждение на сменных собраниях. У кого какие будут предложения?

Вот уже три года бессменно Николаева председательствовала в цехкоме. Человек была исполнительный, аккуратный. Работала кладовщиком.

– Товарищи, – взял слово начальник цеха, – не нравится мне отношение Сапунова к своим трудовым обязанностям. То ли он высокого мнения о себе стал, то ли еще какая причина, не знаю. Только Дмитрий хуже стал работать. Сделал я ему на днях замечание по работе. Он зачищал крылатку и работу выполнял некачественно. Так он мне: «Что я теперь, языком ее должен вылизывать?» Леонид Иванович, пожалуйста, разберитесь с этим.

– Я не знал…

– Что, он будет тебе докладывать, – усмехнулся Валентин Петрович.

«Может, у Дмитрия в семье что… – терялся в догадках Чебыкин. – Семейная жизнь – сложная штука: сегодня, к примеру, хорошо, а завтра скандал. Дмитрий человек скрытный. Двое детей, жена библиотекарь – семья, вроде, благополучная. Нет, все-таки семейные отношения – сложно. Все может быть».

Кандидатура Сапунова в «Лучшие по профессии» была отклонена цехкомом. Также ни одна из смен не была отмечена как лучшая. Низкой была трудовая дисциплина в цехе.

Без пятнадцати пять закончилось заседание цехового комитета. Сапунов с Бобровым курили у комбинированных ножниц.

– Дмитрий, разговор есть, отойдем в сторонку, – не любил Леонид Иванович на людях выяснять отношения. – Ты последнее время, Дмитрий, интересно себя ведешь… тебе словно на все наплевать. У тебя неприятности? Что-то случилось?

– Да ничего не случилось.

– Начальник цеха тебе сделал замечание насчет крылатки, а ты что ему ответил?

– Вырвалось. Нервы сдали. Я же не первый год работаю, работу знаю, чего меня учить.

– По работе, Дмитрий, у меня к тебе претензий нет. Но зачем грубить? Начальник цеха старше тебя. Мог бы и промолчать. Надо следить за собой. Если мы все начнем друг на друга кричать, что получится? Неудобный ты какой-то… В этом месяце ты у меня был «Лучшим по профессии», но твоя кандидатура не прошла.

«Следить за собой…» – Дмитрий рад был бы «следить за собой», но ничего не получалось: только настроишься на одну работу, а тебя уже перебрасывают на другую. Пропадает всякий интерес! Торопишься. Сегодня тебе повезло: много работы, денежная, зато завтра норма выработки падает до шести-семи рублей. Всякое желание работать пропадает. – «Рассчитаюсь. Хватит с меня! В новом коллективе надо будет опять начинать все с начала: знакомство…» – Дмитрий тяжело сходился с людьми.

Большие квадратные часы в цехе показывали без пяти минут пять. Желающих уйти пораньше с работы не было, никто не хотел рисковать: накануне начальник цеха имел неосторожность при Лаптеве заговорить с Вершининым, парторгом, о трудовой дисциплине в цехе, о ранних уходах на обед и с работы и что пора этому положить конец. Лаптев все и выболтал.

Весь цех, две смены – смена Чебыкина уже свое отработала, у смены Ельцова все впереди – собрались у доски «Будни цеха» – большой деревянный щит, половину которого занимал табель соревнований между сменами, другая половина была отведена под стенгазету, объявления. Две деревянные скамейки, четыре стула – ни одного свободного места. Плотников с Садовским сидели на корточках, прислонившись спиной к шкафу с инструментом.

– Рыба!

– Сам ты рыба! – В ожидании разнарядки забивала вторая смена козла в домино. Градом сыпались удары по круглому, обитому пластиком столу. Подошел Клюев, слесарь. Пятьдесят два года. Среднего роста, светлые нагловатые глаза, густые брови, с ямочкой подбородок – мужчина видный и работник неплохой.

– Что, девки, зады прижали? – насмешливым взглядом пробежался Клюев по лицам сидевших за столом женщин. – Боитесь проверки? Так вам и надо, а то ишь, свободу почувствовали. Да вам только дай свободу, быстро на шею сядете и ножки свесите.

– Сергей, какую свободу? Про что ты? – не совсем понимала Клавдия.

– А то, что вам теперь придется поджать животы и в обеденный перерыв не бегать в магазин.

– Поду-у-у-у-умаешь.

– Конечно, что тебе начальник. Ты сама себе начальник. Злая ты стала, Клавка, замуж тебе надо. А то лет через пять никто и не возьмет, – не унимался Клюев.

– Это не твоя забота!

Раз начальник цеха решил приструнить женщин, чтобы не опаздывали с обеда, не простаивали в очереди в заводском магазине.

Клавдия поднялась:

– А когда нам ходить? Тогда закрывайте магазин. Никому – так никому! Пусть и бухгалтерия не ходит!

Клавдия была сирота, окончила восемь классов, пошла работать, получила специальность токаря, вышла замуж, сын родился – все как у всех. Но скоро муж запил, стал изменять. Развод. В прошлом году Клавдия получила квартиру, жизнь налаживалась.

3

За столом у «Будней цеха» собрались Сидорчук, Плотников, Бобров и Копылова.

– Он попросил ее закурить – она его матом, – рассказывал Сидорчук, строя из домино замысловатые фигуры. – Он ее ударил. Она упала, стукнулась виском об ограду. Дали пять лет – непреднамеренное убийство. К тому же он сам во всем сознался, пришел с повинной.

Плотников курил, он уже слышал эту историю, было неинтересно. Зато Зойка слушала затаив дыхание. Высокая, худая, она в первый же день работы в цехе (работала она в цехе уже пять лет) получила прозвище «Журавль колодезный». Ей не было еще и тридцати, а выглядела на все сорок. Четыре раза была замужем, детей все рожала мертвых.

– Зойка, ты в техникум идешь? Собиралась ведь! – сердито сдвинув брови, спросил Бобров. – Или так и будешь всю жизнь инструментальщицей, по совместительству уборщицей?

– Олег, я на следующий год буду поступать. Подготовиться же надо.

– Да ты никогда не подготовишься! Тебе лень.

– Что ты пристал к женщине: учись да учись! Она ученая. Верно? – подмигнул Зойке Плотников.

– Ну да, ученая, – кокетливо повела Зойка плечами.

– Она сама кого хочешь научит. – Был Плотников большой любитель всякого рода неприличных разговоров.

– Старый черт! Через два года на пенсию, а все о бабах, – и Зойка длинно рассмеялась, холодно блеснув стальными зубами.

– Ой, я и забыл, ты же у нас девочка.

– Да, девочка!

– Девственница.

– Ладно, хватит! – прикрикнул Бобров на Плотникова. – Она тебе в дочери годится. Жизнь прожил, а ума не нажил.

– Во-во, не нажил, – опять длинно рассмеялась Зойка.

Сидорчук последний раз глубоко затянулся, мастерским щелчком отправил сигарету в урну, сплюнул и пошел к станку. Плотников стукнул по столу кулаком, как бы пробуя пластик на прочность, и тоже встал. Перекур закончился.

Бобров работал в цехе шестой год, сразу после армии устроился. Расточник четвертого разряда, передовик производства, коммунист, пропагандист основ марксизма-ленинизма, член цехкома, самбист. «На таких людях, как Бобров с Лаптевым, вся общественная работа в цехе держится», – однажды на собрании заявил Валентин Петрович.

Лаптев работал сварщиком, в цеховом комитете отвечал за спортивную работу. В спортивных мероприятиях принимали участие все одни и те же – Бобров, Сапегин, Лаптев, Чебыкин. Остальные, большинство, отсиживались дома. Лаптев каждый раз с трудом набирал команду на заводские соревнования: просил, упрашивал, надоедал.

Половину, если не больше, в слесарном отделении занимали станки: комбинированные ножницы, пресс, вальцы, радиально-сверлильный станок, разметочный стол, сварочные аппараты. Была большая загазованность.

Бум! Бум! – Забивал, запрессовывал Клюев двадцатикилограммовой кувалдой болты в промвал.

– Эй, ухнем! Эй, ухнем! – находил он еще силы шутить.

Раньше Плотников с Клюевым работали на пару, бригадой. Клюев был лидер. Он легко ориентировался в работе, хорошо читал чертежи. Они и до сих пор бы, наверно, работали вместе, если бы Клюев вдруг не запил и не уволился с предприятия, но на новом месте проработал он недолго, опять потянуло на завод, в ремонтный цех. В цехе всегда было много работы, работы Сергей не боялся, работал на износ, не жалея живота своего.

Вот уж третий месяц в банке не было денег. Вчера была получка. И опять деньги не все. Галина Афанасьевна Лысенко, нормировщик, в первую очередь выдавала зарплату остронуждающимся – матери-одиночки, многодетные, пенсионеры; а что останется – остальным.

4

Как-то неуютно, пусто было в цехе. Половина станков простаивала, не хватало токарей. Специалистов можно было по пальцам перечесть. Раз Андрей Павлович Вершинин, фрезеровщик, заболел, а тут срочно потребовалась шестерня на редуктор, нарезать зуб. На зубодолбежном станке в цехе никто, кроме него, не работал, и пришлось Андрею Павловичу, больному, вставать за станок.

Вершинин работал в цехе вот уж тридцать семь лет: сначала слесарем, потом выучился на фрезеровщика. За самоотверженный труд Андрей Павлович был награжден орденом Ленина. Скоро на пенсию, а Андрей Павлович так и не подготовил себе замены. Не держались люди в цехе. Низкой была заработная плата. Хорошо зарабатывали лишь те, кто проработал в цехе лет пять, не меньше, они уже знали работу, приноровились к ней. Клавдия обучила профессии токаря восемь человек, и только двое остались в цехе.

При сдельной оплате труда надо работать, крутиться. Сколько заработал – столько получил. Но были всякого рода хозяйственные работы, не по специальности. За них оплата шла по тарифу. Быстрей-быстрей! – подгонял себя Дмитрий в работе, и так – лучших семнадцать лет. Не работа, а рвачество. Пародия на работу.

Пятый час, «наше время», как говорил Плотников. Дмитрий сидел за вальцами, курил. Еще одна смена прошла. Ничего примечательного. Пустая, надутая смена. Низкой была производительность труда. Никакого удовлетворения.

Чебыкин с проверкой прошел.

– Дмитрий, рано закончил работу. Боишься домой опоздать?

– Перекур у меня, – был готов ответ.

– Много времени у тебя уходит на перекуры.

– Почему «много»? Я же не машина.

– Если ты, Дмитрий, пришел на работу, значит, надо работать и нечего свои порядки устанавливать! Пошли ко мне, поговорим, – кивнул Чебыкин в сторону конторки.

– Пошли.

В конторке Чебыкин занял свое место за столом, Дмитрий сел напротив.

– Ты, Дмитрий, зла на меня не держи, – в доверительном тоне начал Чебыкин. – У каждого свои обязанности: у меня свои, у тебя – свои. Устраиваясь на работу, ты брал обязательство не нарушать трудовой дисциплины. Так?

– Так, так…

– Скажи честно, ты свои обязательства выполняешь?

– А ты свои?! – грубил Дмитрий.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Чебыкин.

– Ты, как мастер, проводишь воспитательную работу в коллективе? Почему на сменном собрании никто не выступил, когда обсуждали Сидорчука за прогул? Потому что нет коллектива, каждый – за себя. Все решает мастер. Взять выборы профгруппорга. Выборов как таковых не было. Ты все единолично решил, предложил Боброва. Лишил людей инициативы. Конечно, Олег достойная кандидатура. Но, может, была и другая кандидатура. Мастер – воспитатель!

– Без меня есть кому воспитывать. На это есть комсомольская, профсоюзная, партийная организации. Я тебе, Дмитрий, на первый раз делаю замечание за раннее окончание работы, но если еще раз это повторится – буду принимать меры.

– Наказывать? Наказывай! Или боишься, что в смене будет нарушение трудовой дисциплины?

– Нет!

– Похвально! У нас как делается: не закончил одну работу, а у тебя уже другая. Вся незапланированная работа выбивает из колеи. Я хочу быть хозяином своей работы, заработка!

Это была не прихоть, а вполне законные требования кадрового рабочего, каковым Дмитрий являлся.

– Работа, Дмитрий, бывает разная: по специальности, не по специальности, интересная, неинтересная… Работа есть работа. И без хозяйственных работ нам не обойтись. Они были, есть и будут. И всякая работа оплачивается. У нас не конвейерное производство.

– А!.. – в сердцах махнул Дмитрий рукой и вышел из конторки.

«Наговорил бог знает что! Черт меня дернул. Надо было промолчать. Что мне, больше всех надо, что ли? – никак не мог Дмитрий успокоиться. – И этот месяц будет без премии за „Лучшего по профессии“. Чебыкин не пропустит. Связался… Из-за двадцати рублей трепать себе нервы? Двадцать рублей… тоже мне стимул».

В подавленном настроении Дмитрий вышел из цеха.

5

– Я отстраняю тебя от работы! Ты пьяный! – объяснялся Чебыкин с Клюевым.

– Я не пьяный, – нагло отказывался Сергей.

– У меня, Сергеевич, сто рублей не лишние. А если комиссия придет? Иди, отдыхай! Ставлю тебе прогул.

Чебыкин, скрепя сердце, может, и допустил Клюева до работы, если бы не постановление Совета Министров о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, вышедшее недавно. Меры были строгие: нарушители трудовой дисциплины, любители спиртного подвергались штрафу в размере 50 рублей. Мастерам за укрывательство лиц, находящихся в нетрезвом состоянии на рабочем месте, штраф до 100 рублей.

– Испугался, что штраф придется платить! Дрожат за свою шкуру, зайцы! Боятся место потерять, – возмущался Клюев, собрав вокруг себя сочувствующих. – Да отработал бы я потом. Начальник тоже… От горшка два вершка. Указывает еще. Много вас таких, начальников!

Клюев понимал, что не прав, что пьяный – не работник, но признаться себе в этом самолюбие не позволяло.

Конечно, при желании можно было все уладить: прийти на работу пораньше, поговорить с начальником цеха с глазу на глаз, мол, так-то и так… получилось, виноват… Клюев уже не раз так выбивал себе «отгулы», тут – как нашло, героем себя почувствовал… Правда, потом приходилось отрабатывать, оставаться на вторую смену, зато прогула не было. Всем хорошо.

«Раньше все-таки лучше было, – думал Клюев. – Раньше, если ты хорошо работал, тебя уважали: каждый месяц шла премия, и не ходили со стаканом, не принюхивались. Теперь же уважением пользуется не тот, кто хорошо работает, а кто больше всех языком треплет. Мне ничего не надо. В передовики я не стремлюсь. Я свое отработал. Было время, и премия мне шла, и в цеховом комитете был, и уважали, и когда надо, отпускали с работы…»

Во вторник на цехкоме Клюеву был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в случае повторного нарушения трудовой дисциплины будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цехком мог направить Клюева на лечение. Через неделю после заседания цехового комитета вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул, а сам отпуск автоматически переносился на зимнее время. Еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят рублей. Клюев также лишался премии за месяц и тринадцатой зарплаты, путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру… Триста пятьдесят – четыреста рублей терял Клюев за прогул.

Сварщики со слесарями работали на пару, одной бригадой. Редко когда была одна слесарная работа или только сварка. Когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесаря без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

– Виктор, сварку давай! Что ты там? В кабелях запутался?! Перекинь кабель! Большой, а ума нет! – Было не понять, то ли шутил Клюев, то ли ругался.

Работы с диффузором было много. Клюев дурел от работы, ничего для него в настоящий момент не было важнее диффузора. Заняв Лаптева, Клюев встал за вальцы. Через час можно было собирать крылатку, все для сборки готово, осталось завальцевать лопасти. Это – полчаса работы. За двадцать один год работы в цехе Сергей переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, а в последнее время незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков. Не хватало грамотности. Клюев боялся что-то сделать не так, напутать, ошибиться.

– «…а море, а море целуется с луной…» – тянул Клюев.

Лопасти были готовы. Сергей аккуратно сложил их стопкой у станка, закурил, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел из слесарного отделения перекинуться словечком. Он честно заработал себе перекур

Клавдия нарезала резьбу на шпильках, торопилась, было не до Клюева.

«Работай, работай, – не стал мешать Сергей, отвлекать Клавдию от работы. – Молодая еще. Нужно одеться. Может, и замуж выйдешь. Богатая невеста будешь».

Клюев заглянул в инструменталку и вернулся в слесарное отделение.

– Чего стоишь? Давай, убирай рабочее место! – шуганул он Плотникова, стоящего без дела у гильотинных ножниц.

За собой Клюев всегда убирал, не оставлял мусора.

«Чего ходит? – внимательным взглядом проводил Клюев нормировщицу до конторки мастеров. – Вон как зад раздался. Ходит, вынюхивает. Губы-то накрасила, как молодая».

Лысенко уже было за сорок. Губы ее горели от помады.

6

Без должной расторопности работал Плотников, вернее будет – дорабатывал до пенсии. Со стойкой вентилятора было немного работы: набить сальник, поставить крышку – часа два. Плотников провозился все четыре, много курил. Не работалось. Всю ночь он прободрствовал, не мог уснуть… плечо разболелось. Под утро появился сон – надо уже вставать, будильник прозвенел.

Плотников недавно вышел из отпуска, ездил в Челябинск к родителям и опять отличился. Было собрание: из Челябинска на завод пришло письмо с просьбой разобраться, дать ответ.

– Алексей Иванович, тебя хоть совсем не отпускай, – сетовал начальник цеха. – У тебя что, недержание? Ну не нашел туалет, так зачем мочиться на вокзале, отошел бы подальше или зашел к какой-нибудь старушке. В прошлом году тебя из санатория попросили. Чудной ты человек, право.

– Не везет, – вздыхал Плотников.

Не везло и детям его, наверно, гены. Старшая дочь Тамара три раза выходила замуж и все неудачно; младшая Ольга пропала без вести, поехала учиться в Ярославль и как в воду канула. Вот уж третий год от нее никаких вестей. Алексей ходил в милицию, объявили в розыск. Безрезультатно.

– Эй ты, варила!

– Что, токаришко.

– Сияешь, как начищенный самовар.

Беззлобно ругались Лаптев с Сапегиным.

– Это наше второе солнце, – встрял в разговор Клюев. – Передовик, спортсмен, кандидат в партию… Вон сколько должностей нахватал, точно блох.

– Завидно, что ли? – отшучивался Лаптев.

– …вчера в четыре часа ушел, – не отступал Клюев.

– Я и в пятницу раньше уйду.

– Гнать тебя надо из смены в шею! Сачок! Еще передовик. Полно вас таких, передовиков. После работы заседайте.

Клюев достал из нагрудного кармана куртки сигареты, зло чиркнул спичкой, закурил.

– А то нахватают должностей и не знают, что с ними делать!

– Тебе кто мешает заниматься общественной работой?

– Зачем она мне? Что она меня – кормит, поит?

– Тогда нечего возникать.

– Ух ты, какой деловой! Он будет ходить по конференциям, заседать, а я за него работать, горб наживать. Обнаглели совсем, коммунисты сраные!

Клюев заканчивал с разметкой, на очереди были желоба. Работы с желобами было много.

Короткой была смена: в полпятого собрание, выборы делегатов на профсоюзную конференцию по проверке коллективного договора, выборы нового состава народного контроля. Где-то за полчаса до начала собрания администрацией был составлен примерный список делегатов на профсоюзную конференцию, оставалось только утвердить на собрании – проголосовать, запротоколировать. Владимиру Сапегину, секретарю комсомольской организации, было поручено зачитать список делегатов.

Собрание проходило в красном уголке на втором этаже. Справа от двери – бильярд. Под стеклом в рамке на стене висел список членов цехового комитета. Портрет Ленина. Стол, накрытый красной материей. Трибуна.

– Товарищи, для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря, – повела Татьяна собрание. – Какие будут предложения?

– Вершинина! Лысенко! – выкрикнул Лаптев.

Недовольный вышел Андрей Павлович к столу.

– Товарищи, для работы в заводской профсоюзной конференции по проверке коллективного договора от нашего цеха два человека. Какие будут предложения?

Сапегин поднял руку.

– Пожалуйста.

– Ермаков, Ельцов.

Других кандидатур не было. Проголосовали списком. Затем слово было предоставлено Ефимову, председателю народного контроля.

– Товарищи, – уверенно начал Антон, поправив очки. – Наша группа народного контроля состоит из трех человек – Сапегин, Чебыкин и я – председатель.

– Я и не знал, что такая группа есть, – пробубнил Садовский.

– Я тоже, – признался старший мастер.

Послышался приглушенный смешок: кому-кому, а старшему мастеру не пристало так говорить.

– А в коридоре что висит? – подал голос Сапегин.

– Значит, я проглядел. Я, наверно, в отпуске был, когда выбирали народный контроль, – признался Андрей Сергеевич.

Ефимов, встретившись с сердитым взглядом сидевшего за столом Вершинина, бойко заговорил:

– Нашей группой народного контроля было проведено два рейда. Проверяли мы, как проходит смена, каковы потери рабочего времени, а также чистоту, порядок на рабочих местах. Проверка показала, что потери рабочего времени есть, это – раннее окончание работы, затяжные перекуры. Была выпущена «Молния». С нами в заводоуправлении хотели провести занятия, рассказать о правах и обязанностях членов группы народного контроля, но почему-то занятие не состоялось. По работе группы народного контроля у меня все. Я хотел бы пожелать новому составу группы народного контроля плодотворной работы. Еще я хотел бы обратить внимание нового состава группы народного контроля на питьевой режим в цехе. Вода в питьевом бачке не меняется неделями. Если уборщица на больничном, надо кому-то поручить менять воду. У инструментальщиков не много работы.

– Я не буду! – в страхе замахал руками Гилев.

– Почему?

– Не буду, и все! Ты, Антон, лучше за собой последи, сколько у тебя работы. Сам и меняй воду в бачке. Ты тоже особо работой не загружен. Сидишь всю смену, – наговаривал Гилев на Ефимова. – Начальник нашелся. Мал еще указывать!