Kitobni o'qish: «Запад»

* * *

Посвящается C, G, B & A

Насколько она могла видеть, он взял с собой два пистолета, топорик, нож, свернутое в скатку одеяло, большой жестяной сундучок, разные сумки и тюки, в одном из которых, как она думала, находились вещи ее матери.

– Как далеко тебе придется ехать?

– Зависит от ситуации.

– От того, где они окажутся?

– Да.

– Ну сколько? Тысячу миль? Больше тысячи?

– Да, Бесс, больше тысячи миль, думаю так.

Дочь Беллмана теребила нитку, выбившуюся из обтрепанного одеяла, которым до сегодняшнего утра застилали его постель. Она подняла голову и посмотрела на него:

– А потом столько же обратно?

– Столько же обратно, да.

Какое-то время она стояла тихо, с серьезным, напряженно-озабоченным видом, словно старалась представить себе путешествие подобной протяженности.

– Долгий путь.

– Да, долгий.

– Но оно того стоит, если ты их найдешь.

– Я тоже так думаю, Бесс. Да.

Он видел, что она смотрит на его сумки, большой жестяной сундучок, и гадал: думает ли она о вещах Элси? Он не хотел, чтобы она видела, как он их упаковывает.

Девочка чертила круги на земле мыском ботинка.

– Значит, сколько же тебя не будет? Месяц? Больше месяца?

Беллман покачал головой и взял ее за руку:

– Ох, Бесс, да, больше месяца. Минимум год. Может, два.

Бесс кивнула. Взор ее опечалился. Это было гораздо дольше, чем она ожидала, гораздо дольше, чем надеялась.

– Через два года мне будет двенадцать.

– Двенадцать, да.

Он взял ее на руки, поцеловал в лоб, сказал «до свидания» и уже в следующий миг сидел верхом на лошади, в своем коричневом шерстяном пальто и черном цилиндре, а еще несколько секунд спустя ехал по каменистой дорожке, которая вела от дома. Он направлялся на запад.

– Смотри-смотри, Бесс, долго и внимательно смотри, как уезжает твой отец, – громко, как будто провозглашала декларацию, произнесла с порога тетя Джули. – Запомни его получше, Бесс, этого глупца, моего брата Джона Сайруса Беллмана, потому что большего дурака ты никогда не встретишь. С сегодняшнего дня я числю его среди обезумевших и пропащих. Не жди, что когда-нибудь еще увидишь его, и не маши ему на прощание, это только воодушевит его и заставит думать, будто он заслуживает твоих добрых пожеланий. Иди в дом, детка, закрой дверь и забудь о нем.

Бесс еще долго стояла, не обращая внимания на слова тети и наблюдая, как все больше удаляется ее отец.

С ее точки зрения, он совсем не был похож на глупца.

С ее точки зрения, он выглядел величественным, целеустремленным и отважным. С ее точки зрения, он выглядел умным, романтичным и готовым рисковать. Он выглядел как человек, облеченный миссией, что делало его непохожим на других людей, и сколько бы он ни отсутствовал, она будет мысленно представлять себе эту картину: ее отец верхом на лошади, со своими сумками, тюками и оружием, в длиннополом пальто и высоком, как печная труба, цилиндре, направляющийся на запад.

Она ни минуты не сомневалась в том, что снова увидит его.

Джон Сайрус Беллман был высоким, коренастым рыжеволосым мужчиной тридцати пяти лет, с большими руками и ногами, с густой деревенской бородой, зарабатывавшим на жизнь разведением мулов.

Он был образован, до некоторой степени.

Умел писать, хотя и неграмотно, читать – медленно, но вполне прилично, и научил всему этому Бесс.

Он немного разбирался в звездах, что должно было ему помочь в любой момент, когда придется определять свое местонахождение в мире. А на тот случай, если этого знания окажется недостаточно, он недавно купил маленький, но, как он надеялся, надежный компас, который перед отъездом показал Бесс, – гладкий, величиной со сливу прибор в полированном футляре из черного дерева; когда настанет время, пообещал он дочери, он укажет ему своей дрожащей синей стрелкой путь домой.

Неделю назад он поехал к своей сестре Джули и, стоя на ее чисто выскобленном полу, переминался с одной своей большой ноги на другую, пока она ощипывала курицу на столе.

– Джули, я собираюсь уехать, – сказал он как можно более решительным и четким голосом. – Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты во время моего отсутствия позаботилась о Бесс.

Пока он доставал из внутреннего кармана пальто газетную вырезку, разворачивал, разглаживал ее и читал вслух, чтобы объяснить сестре, чтó намеревается сделать, та молчала.

Когда он закончил, Джули посмотрела на него внимательно, шлепнула курицу на спину и продолжила ощипывать ее, как будто единственно разумной реакцией на сказанное крупным рыжеволосым братом было сделать вид, что он ничего не сказал.

Беллман добавил, что постарается вернуться через год.

– Через год?!

Голос Джули прозвучал напряженно и тонко, словно что-то попало ей в горло и душило ее.

Беллман смотрел вниз, на свои сапоги.

– Ну, может, чуть-чуть больше, чем через год, но не позднее, чем через два. В вашем с Бесс распоряжении будут дом и скот, я оставлю часы и золотое кольцо Элси на случай, если у вас возникнут трудности и потребуются деньги, а Элмер, не сомневаюсь, поможет вам с тяжелой работой, если ты иногда будешь угощать его чашкой кофе и горячим обедом. – Беллман перевел дыхание: – О Джули, прошу тебя. Помоги мне. Мне предстоит долгая дорога, и путешествие будет медленным и трудным.

Джули принялась за другую курицу.

Между ними взвихрилось облачко красновато-коричневых и белых перьев. Беллман несколько раз чихнул, но Джули не сказала ему, как обычно: «Будь здоров, Сай».

– Пожалуйста, Джули. Я умоляю тебя.

– Нет.

Она заявила ему, что он задумал безумную авантюру.

Ему следовало бы как-нибудь разумней распорядиться своим временем – например, начать снова ходить в церковь или найти себе новую жену.

Беллман поблагодарил за совет, но его не интересовало ни то, ни другое.

Вечером накануне отъезда Беллман сидел за квадратным сосновым столом в маленьком собственноручно построенном доме с соседом, иногда помогавшим ему по хозяйству, Элмером Джексоном.

В десять часов прибыла Джули с Библией, зонтом и маленькой черной дорожной сумкой, которая когда-то сопровождала ее, Беллмана и жену Беллмана Элси в их долгом пути из Англии через всю Атлантику.

Беллман еще не до конца собрался, но был уже одет и готов отбыть в своем коричневом шерстяном пальто, с кожаным ранцем, висевшим у него на груди на длинном пристегивающемся ремне. Новый черный цилиндр лежал на столе, рядом с его сложенными крупными руками.

– Спасибо, что приехала, Джули, – сказал он. – Я тебе очень благодарен.

Джули фыркнула:

– Вижу, ты не отказался от намерения уехать.

– Нет, не отказался.

– А где твоя бедная девочка, которая вот-вот останется сиротой?

Бесс, ответил Беллман, спит у себя в кровати, за занавеской в углу.

Он спросил Джули, не хочет ли она кофе, та ответила, что не отказалась бы.

– Я тут как раз рассказывал Элмеру, каким путем собираюсь ехать.

Джули заявила, что его маршрут ее не интересует.

– И почему мужчины считают, что так уж интересно обсуждать всякие маршруты и как лучше добраться из пункта А в пункт Б? – добавила она, прислонила зонт к стене, положила на стол Библию, села за стол напротив приготовленной ей чашки кофе, достала из сумки чулок и принялась его штопать.

Беллман чуть наклонился к соседу:

– Видишь ли, Элмер, я просматривал кое-какие карты. Их немного, но одна-другая есть. В публичной библиотеке в Льюистауне имеется старая карта, изготовленная неким Николасом Кингом, и более новая, сделанная мистером Дэвидом Томпсоном из Британской Северо-Западной компании¹, но в обеих масса пробелов и вопросительных знаков. Поэтому по здравом размышлении я решил положиться на дневники давней президентской экспедиции, той, что была предпринята двумя знаменитыми капитанами. В них полно набросков и пунктирами обозначены дороги, которые указывают наилучший путь через переплетения рек на западе, а также тропа, ведущая через Каменистые горы к Тихому океану, – если мне придется зайти так далеко.

Элмер Джексон тихо рыгнул и поднял от чашки водянистые покрасневшие глаза:

– Какой экспедиции? И что за знаменитые капитаны?

– Ну что ты, Элмер? Капитан Льюис и капитан Кларк. С большой командой следопытов и охотников. Они проделали путь до самого Тихого океана и обратно, их выбрал сам старый президент. Ты что, не помнишь?

Элмер Джексон пожал плечами и ответил: что-то, мол, припоминает, но не точно.

– Да, Элмер, они это сделали. Семь тысяч миль, два с половиной года, туда и обратно, и я думаю, что мне лучше всего более-менее придерживаться их пути, отклоняясь в стороны, исследуя места, в которых они не побывали, в надежде, что я смогу найти дорогу к тому, что ищу.

– Отклоняясь?

Джули раздраженно цокнула языком, а Джексон еще раз тихо рыгнул. Беллман потер друг о друга свои крупные руки. От волнения и воодушевления щеки его раскраснелись. Он снял с полки над головой Джексона банку с маринованными огурцами.

– Элмер, представь себе, что эта банка – мой дом, здесь, в Пенсильвании.

Он поставил банку перед Джексоном на дальнем правом краю стола.

– А это – если позволишь на минуту воспользоваться твоей чашкой – город Сент-Луис.

Он поставил чашку Джексона чуть левее банки с огурцами.

– От места, где мы сейчас находимся, – он постучал по банке, – до Сент-Луиса, – он постучал по чашке, – около восьмисот миль.

Элмер Джексон согласно кивнул.

– А где-то здесь, – Джексон проследил за руками Беллмана, которыми тот взял свой новенький цилиндр и поместил его на ближний левый край стола, – Каменистые горы, известные также под названием Скалистые горы. Таким образом, все, что от меня требуется, – это отправиться сначала в Сент-Луис, где я пересеку реку Миссисипи, а оттуда… – он изобразил пальцами проход по длинной дуге, начинавшейся возле кофейной чашки, заворачивавшей вверх, пересекавшей обширное пустое пространство в середине стола и заканчивавшейся возле его цилиндра, – …я поеду вдоль реки Миссури к горам, как это сделали капитаны.

Элмер Джексон заметил, что в сравнении с восемьюстами милями между банкой с огурцами и кофейной чашкой путешествие вдоль Миссури выглядит весьма продолжительным.

– О да, Элмер, да. Оно очень продолжительное. Думаю, около двух тысяч миль. К тому же оно окажется еще длиннее, потому что, как уже сказал, я буду отклоняться. Да, буду. Я стану съезжать с главной дороги, чтобы обследовать те обширные пустые пространства, куда два капитана не заглядывали.

Джексон, чья собственная жизнь длиной в сорок один год пока представляла собой медленное, бессвязное, порой по кругу, петляние между мукомольными мельницами, литейными заводами и пивоварнями, если не считать периода службы в армии, протяжно свистнул и сказал Беллману, что никогда бы не пустился в подобную авантюру.

– А что после шляпы?

– После шляпы, Элмер, довольно долгий путь к Тихому океану, но надеюсь, что так далеко мне ехать не придется. Надеюсь, что, если я не найду того, что ищу, возле реки, тогда они должны быть в предгорьях. – Его крупные руки очертили пространство за пределами стола. – Где-то на этой обширной неизведанной внутренней территории.

Элмер Джексон почесал живот, налил себе еще чашку беллмановского кофе и объявил, что не может придумать ни одной причины, которая заставила бы его растрясать свою задницу, чтобы проехать пол чертовой земли.

Джули сказала, что была бы благодарна Элмеру Джексону, если бы он не ругался.

– А тебе, Сай, не приходило в голову, – обратилась она к брату, – что там будут дикари?

Дикари, которые ему повстречаются, продолжила Джули, без сомнения, набросятся на него в тот же миг, как заприметят его ярко-рыжие волосы и приближающуюся к ним через дикую местность крупную, неуклюжую, непривычную на вид фигуру.

Беллман ответил: он надеется, что этого не случится. Из того, что он прочел, сказал Беллман, следует, что там, куда он направляется, индейцы ведут себя вполне миролюбиво, если у тебя приготовлено для них достаточно полезных промышленных изделий и побрякушек. А у него с собой их будет немало.

Джексон поднял мохнатую бровь и сказал, что встречал столько индейцев здесь, в Соединенных Штатах, что ему хватит на всю жизнь и он ни за какие коврижки не согласился бы пройти сквозь строй этих уродливо размалеванных лиц и полуголых тел, как бы ни торопился.

Беллман кивнул. Он улыбнулся своей добродушной улыбкой и похлопал по рукоятке ножа и ружью, стволом прислоненному к столу:

– Со мной ничего не случится, Элмер. Не беспокойся.

Джули поджала губы, встряхнула лежавший у нее на коленях чулок и сказала, что не понимает, зачем человеку уезжать за три тысячи миль от своего дома, от своей церкви и своей дочери, у которой и так уже нет матери.

– Ни один хороший отец, Сай, никогда бы не бросил своего ребенка, свою плоть и кровь, ради такой дури.

Элмер Джексон сдавленно рассмеялся. Похоже, ему пререкания между братом и сестрой казались веселым развлечением.

Беллман протяжно выдохнул:

– О Джули…

– Брось это свое «О Джули», Сайрус.

Беллман снова вздохнул. Вид у него был беспомощный.

– Я должен поехать. Поехать и увидеть. Это все, что я могу тебе сказать. Должен. Я не знаю, что еще сказать.

– Мог бы сказать, что не поедешь.

Беллман протянул огромную, похожую на лапу руку через стол к сестре и тихо, почти с благоговением и с каким-то детским изумлением сказал:

– Если они там есть, Джули, то я буду первым, кто, вернувшись, принесет весть об их существовании. Разве это не потрясающе?

Джули рассмеялась:

– Было бы потрясающе, Сай, если бы ты оставил мне и Бесс что-нибудь более существенное, чем старые часы, золотое кольцо и целый двор жалкой скотины – один дряхлый жеребец, троица изможденных кобыл, кучка ослов с ослицами, несколько непроданных лошаков и одна норовистая и похотливая мулица.

Элмер Джексон допил свой кофе и встал, ухмыляясь. Потерев ладонями живот и потянувшись, он объявил, что ему пора спать. Направляясь к выходу, он похлопал Беллмана по плечу и сказал Джули: если ей когда-нибудь понадобится помощь с мулами, пусть только кликнет.

Когда наступило утро, Беллман стоял на покатом, с заплатками крыльце на коленях, утрамбовывая сумки и тюки, которые собирался взять с собой.

Зачем, спросила Бесс, он берет с собой мамину блузку?

Беллман как раз держал в своих огромных руках блузку Элси в бело-розовую полоску, раздумывая, в какую из сумок ее положить.

– Затем же, Бесс, зачем я беру ее наперсток и вязальные спицы.

– А их ты зачем берешь?

Беллман помешкал, глядя на свои ладони.

– Затем, что ей они больше не нужны, а мне пригодятся.

И он поведал ей об индейцах – как они, и мужчины, и женщины, судя по тому, что ему доводилось слышать, обожают красивую одежду и полезные металлические вещички. Кому-то понравится мамина блузка, кому-то – ее длинные стальные вязальные спицы и медный наперсток. Взамен они дадут ему разные вещи, которые необходимы в путешествии.

– Какие вещи?

Беллман пожал плечами:

– Пищу. Может быть, свежую лошадь, если она мне потребуется. Расскажут, как сделать то или другое или как лучше проехать туда, куда мне нужно.

Бесс серьезно посмотрела на него и понимающе кивнула:

– Может, они смогут подсказать тебе, где искать?

– Именно.

Потом он показал ей сундучок, полный безделушек, которые он собрал с собой вместе с мамиными вещами. Бесс заглянула внутрь и увидела, что сундучок полон пуговиц, бус, колокольчиков, рыболовных крючков, табака, ленточек, кусочков медной проволоки, были там и стопка носовых платков, и несколько небольших кусков цветной ткани, и осколки зеркала.

Бесс выразила надежду, что индейцам все это понравится, и Беллман разделил ее надежду.

Он будет писать ей, сказал он, и при любой возможности отдавать письма торговцам или путешественникам, которые будут отвозить их куда-нибудь на восток, например в Сент-Луис или Сент-Чарлз, и оттуда пересылать ей.

– Смотри, вот тут, на отвороте лацкана, у меня есть маленькая чернильница-непроливайка на булавке. Мне даже не придется останавливаться, чтобы написать тебе письмо, – я смогу писать, сидя в седле, прямо по дороге.

Вся эта история словно зажгла в нем огонь.

Он мог по полдня сидеть неподвижно.

Он прочел ее раз двадцать.

Когда Бесс заходила к нему, вернувшись со двора, чтобы поболтать и поиграть, он говорил ей, что занят, пусть, мол, пойдет еще побегает.

Когда наступала темнота, он зажигал лампу и читал снова и снова. Ножом он вырезал из газеты статью, сложил листок вчетверо и спрятал в карман рубашки, у сердца. Он чувствовал, что даже дышать стал по-другому. Теперь он не мог усидеть на месте: вышагивал из угла в угол и каждые полчаса доставал из кармана на груди листок, разворачивал его и снова читал. В статье не было иллюстраций, но в его воображении эти находки представали чем-то похожим на развалины церкви или окаменевшие останки потерпевшего крушение корабля: чудовищные кости, гигантские бивни, найденные там, где они бог знает сколько пролежали вросшими в соленую землю Кентукки. Зубы размером с тыкву, лопаточные кости шириной с двор, челюсти, позволявшие представить себе голову длиной с высокого человека. Совершенно неведомое существо – animal incognitum. Люди, разгребавшие землю и разглядывавшие исполинские останки, гадали: что могло случиться с громадными зверями, которым они принадлежали, и не топчут ли еще землю такие же огромные монстры на неисследованных территориях запада?

От одной мысли об этом у него начинала кружиться голова.

Месяцами он не мог думать ни о чем другом. Когда Бесс спрашивала, не хочет ли он сыграть в шашки или пойти прогуляться и погладить нового лошака с белым пятном на морде, он отвечал: нет. В течение нескольких недель он бóльшую часть дня не вставал с постели. А когда заставлял себя подняться, без энтузиазма работал во дворе и ухаживал за скотом. Когда рождались новые мулы и лошаки, ехал в город и продавал их. Когда ураган сорвал с дома полкрыши, починил ее. Готовил еду, время от времени делал уборку, не забывал проверять, чтобы Бесс надевала обувь, но все время молчал, а иногда глаза у него стекленели и он не позволял Бесс приближаться к нему. Когда он закрывал глаза, гигантские животные проплывали в темноте перед ним, медленно, молча, словно под водой, – они шли, дрейфовали, картинка в его воображении расцветала, потом меркла и исчезала в темноте. Единственное, что оставалось, – это мысль о том, что они живы и бродят где-то там, в неизвестности, на западе, за границей Соединенных Штатов, на диких просторах, покрытых реками, лесами, равнинами и горами, и можно увидеть их собственными глазами, если суметь добраться туда и найти их.

Он не мог выразить словами то колкое ощущение, которое испытывал, думая, что эти колоссальные животные почему-то очень важны, оно было почти похоже на тошноту, но он точно знал, что не может теперь оставаться там, где он есть.

И прежде чем закончилось лето, он уже стоял в доме сестры.

– Все, что я могу тебе сказать, Джули, – это что я чувствую: они реально существуют. Все, что я могу сказать, все, чего мне теперь хочется, – это поехать туда, на запад, и найти их.

Из Льюистауна Беллман продвигался через маленькие городки и селения по дорогам, которые, хоть и были на больших отрезках разбитыми и ухабистыми, медленно вели его все дальше и дальше на запад. Когда мог, он платил за ночлег, обед, а время от времени и за ванну, но чаще всего ловил рыбу, охотился, собирал дикие плоды и спал на земле, завернувшись в одеяло. Пробираясь вверх-вниз через Аллеганские горы, он вовсю использовал компас и ориентировался по солнцу и, хотя блуждал на бездорожье склонов и забредал, следуя по узким тропинкам, в заросли деревьев, которые дальше вели в никуда, все же добрался до Миссисипи. И вот уже, вместе с лошадью и всеми пожитками, пересекал ее с восточного берега на западный на пароме, представлявшем собой два связанных вместе узких каноэ, которые назывались пирогами, с деревянной балкой наверху. Все это сооружение дважды ударилось в пристань и замерло.

В этот момент ему было немного страшно.

Причиной, по которой он вместо своей старой коричневой фетровой шляпы решил купить черный высокий цилиндр в магазине Картера в Льюистауне, было то, что он хотел предстать здесь, за фронтиром, перед аборигенами фигурой импозантной, чтобы они приняли его если не за короля или какое-нибудь божество, то, по крайней мере, за кого-то могущественного, способного причинить им зло.

И теперь, по мере того как месяц истекал за месяцем и он следовал вдоль петлявшей то на север, то на запад реки Миссури, встречался с разными группами индейцев и без всяких осложнений обменивался с ними товарами, он пришел к заключению, что сделал правильный выбор, и стал считать этот цилиндр своего рода талисманом, защищавшим его от опасностей.

В Сент-Луисе он задержался на полдня и купил два чайника – один для себя, другой для обмена, – еще носовых платков, тканей, пряжек и бус – это все тоже для обмена; у каждой новой группы индейцев он выменивал этот хлам на еду. Потом рисовал на земле гигантских животных такими, какими он их себе представлял; стараясь передать их колоссальные размеры, указывал на верхушки деревьев – сосен, елей, тополей или любых других, какие произрастали поблизости, но аборигены неизменно строили гримасы, долженствовавшие дать ему понять, что они не видели ничего подобного тому, что он ищет.

Беллман кивал. Он этого ожидал: наверняка он еще недостаточно далеко зашел, ему нужно углубиться гораздо дальше на необжитые территории.

Медленно он продвигался по суше, отклоняясь от реки не настолько далеко, чтобы заблудиться, но достаточно, чтобы иметь возможность обследовать какую-нибудь случайную рощицу или лес, или обозреть открытое пространство, или проехать вдоль какой-нибудь маленькой речки или ручейка.

Иногда, забираясь в чащу леса, он оставлял лошадь, привязав ее к дереву, и дальше шел пешком, нередко целый день, перелезая через скалы, спускаясь в овраги, по слякоти, вброд по воде, и только к вечеру возвращался, обессилев.

Каждые несколько недель он делал петлю обратно к реке в надежде попасть на попутное судно или большую плоскодонку, которые использовали торговцы, совершая свои медленные нелегкие путешествия вверх по течению, раз-другой ему повезло.

Верный своему обещанию, Беллман писал Бесс прямо на ходу, макая перо в чернильницу, закрепленную в металлическом футляре на отвороте лацкана пальто. Писал он и стоя на борту какого-нибудь низкого плоскодонного речного судна, на которое время от времени удавалось попасть, и вечерами, перед костром, прежде чем завернуться в свое просторное коричневое пальто и одеяло, надвинуть на глаза черный цилиндр и заснуть.

На протяжении первых тысячи двухсот миль пути он написал дочери около тридцати писем и отдал их четырьмя небольшими пачками людям, которых встретил, тем, кто ехал в противоположном направлении: солдату, странствующему испанскому монаху, голландскому земельному агенту с женой, шкиперу судна, на котором он плыл вверх по течению.

Шли недели, он стрелял чибисов, уток, белок и перепелов.

Ловил рыбу, собирал плоды и вполне сносно питался.

Он был полон надежд, пребывал в приподнятом настроении и порой, двигаясь вдоль воды или среди деревьев, не мог сдержаться и выкрикивал: «Это замечательно!»

А потом пришла зима, и стало труднее, чем он мог себе вообразить.

Река на больших участках замерзла, Беллман ждал, надеясь увидеть какую-нибудь низкую плоскодонку, идущую вверх по течению вдоль протоки, которую проламывали шестами во льду матросы, но ничего не дождался.

Ему повстречалась небольшая группа индейцев, четверо мужчин, одна женщина и девочка, у них он выменял один из своих маленьких напильников на мешочек маиса, смешанного с сахаром, и немного сушеной рыбы, только и всего. Большие компании аборигенов, которые он встречал раньше, исчезли.

Дни были очень темными. Он мерз и промокал до нитки, ледяной дождь просачивался внутрь, до самого белья. Его просторное пальто, пропитавшись водой, становилось тяжелым, как само тело, и иногда он думал: может быть, без него будет даже лучше? Каждые несколько часов он выжимал его, и вода лилась на землю, как из колонки у него дома, рывками.

Потом снег лег на все вокруг глубокими сугробами, покрытыми сверху сплошной смерзшейся коркой. Беллман упорно продвигался вперед, порой, словно пьяный, утопая в них, иногда падая, так же как и его лошадь; оба ослабели и дрожали.

У него было немного вяленой свинины и индейской сушеной рыбы, мешочек маиса, запас которого он растягивал, съедая за раз лишь по щепотке. Время от времени в его капкан попадал костлявый кролик, но в целом казалось, что даже животные исчезли. Вскоре на обед он имел только подобие теста из прошлогодних листьев или варево из прокисшей травы, выкопанной из-под снега. Он грыз замерзшие почки деревьев, кору и маленькие веточки, тем же питалась и его лошадь. У него сводило кишки от стреляющей боли, десны стали мягкими и кровоточили. Спал он в пещерах и дуплах, укрываясь наваленным сверху хворостом. Каждый день он ожидал, что его лошадь падет.

Однажды во время снегопада вдали – он был в этом совершенно уверен – показалась группа из пятидесяти-шестидесяти крепких всадников. Ехали они быстро, легкой рысью, как будто знали какую-то секретную дорогу через здешние места, ему неведомую.

– Постойте! – закричал он, но голос прозвучал как слабое дребезжание, тонкий скрежет и замер на холодном ветру, а всадники продолжили свой путь сквозь метельную белизну, пока она не скрыла их своим покрывалом.

Целую неделю он пролежал в каком-то укрытии, не двигаясь. Все вокруг замерзло, и, когда уже не мог развести костер, он сжег свою последнюю сушеную рыбину, потому что решил: лучше умереть с голоду, чем до смерти замерзнуть.

А потом, однажды ночью, он услышал, как трещит лед на реке и льдины бьются друг о друга, и утром яркие самоцветы растаявшего снега закапали с пушистых веток сосен на его обветренное и покрытое волдырями лицо, на почерневший нос.

Позднее в тот же день он поймал небольшую рыбку.

На деревьях и кустах обнажились прошлогодние ягоды.

Зима закончилась, пришла весна, и он продолжил свой путь на запад.

Сквозь плотную ткань занавески, отделявшей ее кровать, Бесс не могла видеть, как ее отец наглядно показывал Элмеру Джексону и тете Джули дорогу через дикие места, которые собирался преодолеть.

Тем не менее она лежала с открытыми глазами, прислушивалась к тому, что он говорил там, за грубой, плохо пропускавшей свет занавеской, и пыталась представить эти сотни, и сотни, и сотни миль, трудности, опасности, будоражащие воображение открытия и все то неведомое, что существовало между тем местом, где находилась она, и тем, куда отправлялся он.

Месяц спустя она спросила у тети Джули, не могут ли они пойти в библиотеку, чтобы она взглянула на толстые дневники президентской экспедиции и поискала в них дорогу, по которой ее отец отправился на запад, но в ответ тетя Джули лишь посмотрела на нее с раздраженным удивлением.

– Детка, – пожелала узнать сестра Беллмана, – неужели ты думаешь, что у меня есть время сидеть в библиотеке?

На берегу Миссури Беллман разбил лагерь. Листва на деревьях уже была густой, трава высокой, и повсюду цвели фиолетовые, желтые и белые цветы. Однажды, проснувшись утром, он увидел стоявшего над ним высокого мужчину с резкими чертами лица, в бобровой шапке, который говорил:

– Что занесло вас так далеко от дома? Дело или удовольствие?

Из кармана своего коричневого шерстяного пальто Беллман достал газетную вырезку и сообщил человеку в бобровой шапке о гигантских костях, выкопанных в Кентукки, – костях, выбеленных и огромных, как останки потерпевшего крушение флота или высохшие ребра-балки церковного купола. Костях, принадлежавших какому-то мамонтоподобному существу, которое, вполне вероятно, еще обитает за границей Соединенных Штатов и по сей день бродит по прериям, или лесам, или предгорьям великих гор на западе.

Человек, назвавшийся Деверо, от удивления поднял темные заостренные брови.

– Это правда? – спросил он с улыбкой.

– Да, сэр, – ответил Беллман, – думаю, это вполне возможно.

Деверо не смог удержаться от смеха. Он покачал головой, продолжая посмеиваться, потому что торговал мехами в этих местах уже двадцать девять лет и за все это время, по его словам, не видел никого крупнее бизона.

Беллман дружелюбно кивнул и заметил, что робость присутствует в натуре даже самых крупных животных и почти все дикие звери считают более разумным скрываться в чаще деревьев или кустов, а не гордо расхаживать у всех на виду.

На это Деверо тоже рассмеялся, представив себе огромных чудовищ, старающихся спрятаться за скалу или хилую сосну.

Он похлопал Беллмана по колену кончиком своей курительной трубки:

– Поверьте мне, сэр, вы напрасно стараетесь. Пустая затея. Я бы вам советовал развернуться и ехать домой.

Теперь они сидели на двух бревнах возле хижины торговца мехами. В лавке, которую тот устроил внутри и которая состояла из двух грубых полок, Беллман купил табаку, пару новых сапог, по коробке пороха и патронов и мешок муки.

Беллман понимал, что торговец считает его полоумным идиотом. Но ему было все равно. С тех пор как покинул Пенсильванию, он встретил кучу народа, считавшего то же самое.

Торговец мехами снова рассмеялся и вспомнил о президентской экспедиции, которая проходила по этим местам более двенадцати лет назад. Если бы гигантские монстры здесь существовали, говорил он, продолжая посмеиваться, то два отважных капитана со своими людьми их бы увидели.

– Уж хоть какие-то признаки их присутствия они на своем длинном пути да заметили бы. Таких крупных животных трудно пропустить.

Беллман покачал головой, тепло улыбнулся, поднял воротник пальто, спрятав в него свою большую рыжую бороду, и потер огромные руки, чтобы согреть их. Он не мог нести ответственность за то, что увидели или чего не увидели члены президентской экспедиции. Не мог он и объяснить, почему сам так уверен, что гигантские животные здесь живут. Он мог лишь сказать, что то, о чем он прочел в газете, заставило так учащенно биться его сердце и вызвало такое возбуждение где-то в глубине его существа, что теперь ничего ему не хотелось больше, чем увидеть этих колоссальных существ собственными глазами.

Деверо склонил голову набок. Он вгляделся в лицо Беллмана, освещенное зарей, и пожалел о том, что поддразнивал его. Он легонько ткнул его кулаком в грудь, чтобы показать, что просто пошутил.

– Продолжайте, сэр! – сказал он громко, с широкой улыбкой и ободряюще махнул рукой в сторону запада. – В конце концов, что я знаю? И кто я такой, чтобы утверждать, чтó там есть, а чего нет?

Он еще раз легонько ткнул Беллмана и сделал предположение, что в данном случае пирога – отличная идея и что хорошо бы иметь персонального помощника – индейца, который проведет его через пороги и вообще поможет на реке, на протяжении минимум трехсот ближайших миль она представляет собой жуткий отрезок этой водной артерии. Здесь если не застой, мели и торчащие со дна плавуны и песчаные острова, то бурные течения, которые выбрасывают тебя из пироги, захватив и протащив всего на ярд в том направлении, куда ты нацелился. За плату, сказал торговец мехами, он может обеспечить ему такого индейца и вторую лошадь.