Kitobni o'qish: «Город из пара»

Вскоре фигуры из пара, отец и сын, слились с толпой на Лас-Рамблас, и их шаги навсегда затерялись в тени ветра.

Тень ветра

CARLOS RUIZ ZAFÓN

La Ciudad de Vapor

© DragonStudios LLC, 2020

© Перевод. А. Миролюбова, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

От издателя

Завершив труд своей жизни «Кладбище забытых книг» публикацией в ноябре 2016 года последнего романа тетралогии «Лабиринт призраков», Карлос Руис Сафон планировал собрать в одну книгу рассказы. Речь шла о том, чтобы представить читателю как рассказы, опубликованные в различных форматах в периодической печати, либо в отдельных выпусках, сопровождающих специальные издания романов, так и те, что оставались неизданными.

С этой целью писатель предоставил нам рассказы, которые еще не печатались, и поручил собрать уже опубликованные в прошлом, чтобы подготовить издание, замысел которого шире, нежели простое собрание всех рассказов автора. Однако вначале из-за близившейся публикации тетралогии, а потом и из-за болезни автора мы предпочли отложить публикацию этой книги.

Карлос Руис Сафон задумывал этот сборник, сам по себе цельный и значимый, как дань признательности читателям, следившим за всеми перипетиями саги, начиная с первого романа «Тень ветра». Ныне, в связи с посмертным характером публикации, сборник становится также и данью памяти со стороны издательского дома одному из лучших писателей нашего времени.

«Город из пара» расширяет горизонты литературного мира, выстроенного в «Кладбище забытых книг». Получают развитие неизвестные стороны жизни и личности того или иного персонажа, или из глубины веков возникает история построения легендарной библиотеки, или тематика, мотивы, атмосфера этих рассказов оказываются знакомыми людям, которые прочитали сагу. Проклятые писатели, архитекторы-визионеры, подмена лиц, фантасмагорические здания, проникновенная пластичность описаний, мастерски построенные диалоги… А главное, обещание, что история, рассказ, сам ход повествования приведут нас в новый, чарующий край.

От «Бланки и прощания», рассказа, открывающего сборник, до «Двухминутного апокалипсиса», помещенного в конце, истории переплетаются через голос повествователя, хронологию или детали, рисуя мир, который возникает на наших глазах, полнокровный, хотя и вымышленный – вселенная из пара.

Что до литературных жанров, то и тут «Город из пара» демонстрирует мастерство, с которым Карлос Руис Сафон творит собственную, неподражаемую литературу. В ней можно найти элементы романа воспитания, исторического и готического романа, триллера, романтической прозы, не говоря уже об умелом использовании приема «рассказ в рассказе».

Но не станем больше занимать твое внимание, дорогой читатель. Излишне напоминать о значимости писателя, если его сравнивают с Сервантесом, Диккенсом, Борхесом… Добро пожаловать в мир новой и, к сожалению, последней книги Сафона.

Эмиль де Розьерс Кастеллайн

Бланка и прощание

(Из воспоминаний, никогда не сбывшихся, некоего Давида Мартина)

1

Я всегда завидовал тем, кто умеет забывать, для кого прошлое – чередование времен года или замена старых башмаков. Достаточно спрятать их в глубине шкафа, и им уже не вернуться обратно, по своим затерянным следам. Я, к несчастью, помню все прошлое, а оно помнит меня. Помню раннее детство, холодное и одинокое, застывшие мгновения созерцания серых дней и черное зеркало, заворожившее взгляд отца. Едва ли память сохранила какого-нибудь друга. Могут всплыть лица ребятишек из квартала Ла-Рибера, с которыми играл или дрался на улице, но никого из них я не хотел бы вызволить из страны безразличия. Только Бланку.

Бланка была старше меня на пару лет. Я познакомился с ней апрельским днем у порога своего дома. Ее вела за руку служанка, которая собиралась забрать книги из маленькой букинистической лавки, расположенной напротив строившегося концертного зала. Судьбе было угодно, чтобы в тот день магазинчик открылся только в полдень, а девица явилась в половине двенадцатого; я и помыслить не мог, что эти полчаса ожидания определят мою дальнейшую судьбу. Сам я никогда бы не осмелился заговорить с девочкой. Ее одежда, аромат, величавые жесты не оставляли никаких сомнений, что эта девочка из богатой семьи, затянутая в шелка и кружево, не принадлежит к моему миру и тем более я – к ее. Нас разделяла улица шириной в несколько метров и длинные лиги незримых законов. Я всего лишь восхищался ею, как разглядывают роскошные вещи, выставленные в витринах бутиков – их двери вроде бы открыты, но ты знаешь, что в жизни не переступишь этот порог. Я часто думаю, что, если бы отец так не пекся о моей чистоплотности, Бланка ни за что бы меня не заметила. Отец считал, что на войне насмотрелся грязи на девять жизней вперед, и, хотя мы были беднее библиотечных мышей, сызмальства приучил меня к холодной воде, которая текла, когда хотела, из крана над раковиной, и к кускам мыла, издававшего запах щелока и сдиравшего все, вплоть до угрызений совести. Так в свои восемь лет ваш покорный слуга Давид Мартин, чисто вымытый оборванец, в будущем возжелавший стать писателем третьего ряда, сумел со всем присутствием духа не отвести взгляда, когда эта куколка из хорошей семьи посмотрела на меня с робкой улыбкой. Отец всегда говорил, что в жизни людям нужно платить той же монетой. Он имел в виду оплеухи и прочие неприятности, но я решил последовать его совету и ответить улыбкой на улыбку, даже добавив в качестве бонуса легкий кивок. Это она медленно подошла ко мне, посмотрела на меня сверху вниз, протянула руку движением, мне совершенно незнакомым, и сказала:

– Меня зовут Бланка.

Бланка протягивала руку, как барышни в салонных комедиях, ладонью вниз, томно, будто юная парижанка. Я не сообразил, что следовало, склонив голову, коснуться ее губами, и Бланка убрала руку и вздернула бровь.

– Я – Давид.

– Ты всегда такой нелюбезный?

Я силился отыскать красивую фразу, чтобы загладить первое впечатление, искупить свою сущность неотесанного плебея искрометным блеском ума, но тут с угрюмым видом подошла служанка и посмотрела на меня, как на вырвавшегося на волю бешеного пса. То была молодая женщина с суровым лицом, ее черные, глубоко посаженные глаза не выражали симпатии. Она взяла Бланку за локоть и отвела от меня.

– С кем вы разговариваете, сеньорита Бланка? Знаете ведь, что ваш отец не любит, когда вы общаетесь с посторонними.

– Это не посторонний, Антония. Это мой друг Давид. Отец его знает.

Я остолбенел, а служанка взглянула на меня искоса.

– Давид, а дальше?

– Давид Мартин, сеньора. К вашим услугам.

– Антонии никто не служит, Давид. Это она служит нам. Правда, Антония?

На мгновение мелькнуло в ее чертах выражение, которого никто не заметил бы, кроме меня, поскольку я не спускал с нее глаз. Антония метнула на Бланку короткий, темный взгляд, отравленный ненавистью, оледенивший мне кровь, и тут же снисходительно улыбнулась и покачала головой, будто не придала словам девочки никакого значения.

– Дети, – буркнула она себе под нос и вернулась к магазинчику, который уже открылся.

Тогда Бланка сделала жест, словно собирается присесть на ступеньку. Даже невежа вроде меня понимал, что такое платье не может соприкоснуться с низменной, припорошенной угольной пылью материей, из которой состоял мой домашний очаг. Я скинул покрытую заплатами куртку и разложил ее наподобие коврика. Бланка уселась на лучшую из моих одежек и вздохнула, глядя на улицу и на прохожих. Антония, стоя в дверях книжной лавки, не сводила с нас глаз, а я делал вид, будто этого не замечаю.

– Ты здесь живешь? – спросила Бланка.

Кивнув, я показал на соседнее строение.

– А ты?

Бланка посмотрела на меня так, будто этот вопрос был самым глупым, какой она услышала за всю свою короткую жизнь.

– Конечно, нет.

– Тебе не нравится квартал?

– Здесь плохо пахнет, темно, холодно, люди некрасивые и много шумят.

Мне бы в голову не пришло определить таким образом знакомый мне мир, но я не нашел убедительных аргументов, чтобы опровергнуть ее слова.

– Тогда почему ты тут?

– У моего отца дом недалеко от рынка Борн. Антония приводит меня туда почти каждый день.

– А сама ты где живешь?

– В районе Сарриа, с матерью.

Даже такой бедолага, как я, слышал о том квартале, но, разумеется, никогда там не бывал. Я представлял его как цитадель огромных домов, бульваров с липами, роскошных карет и тенистых садов, мир, населенный людьми, похожими на эту девочку, только повыше ростом. Без сомнения, ее мир был благоуханным, сверкающим, его овевал свежий ветерок, а люди были красивые и вели себя тихо.

– Почему твой отец живет здесь, а не с вами?

Бланка пожала плечами, отвела взгляд. Похоже, ей было неловко говорить об этом, и я не настаивал.

– Это ненадолго, – произнесла она. – Скоро папа вернется домой.

– Конечно, – поддакнул я, даже не зная, о чем речь, но с таким сочувствием, на какое способен лишь тот, кто уже родился неудачником и всегда готов любого направить на путь смирения.

– Квартал Рибера не так и плох, увидишь сама. Ты быстро привыкнешь.

– Не стану я привыкать. Не нравится мне этот квартал и дом, который купил отец. У меня здесь нет друзей.

Я сглотнул слюну.

– Хочешь, я буду тебе другом?

– А кто ты такой?

– Давид Мартин.

– Это ты уже говорил.

– Кажется, у меня тоже нет друзей.

Бланка повернулась и посмотрела на меня со сдержанным любопытством.

– Я не люблю играть в прятки и в мяч, – предупредила она.

– Я тоже.

Бланка улыбнулась и снова протянула мне руку. На сей раз я постарался наилучшим образом запечатлеть поцелуй.

– Ты любишь сказки? – спросила она.

– Больше всего на свете.

– Я знаю такие, которые мало кому известны, – заявила Бланка. – Отец сочиняет их для меня.

– Я тоже. То есть сочиняю их и выучиваю.

Бланка нахмурилась.

– Ну-ка, расскажи.

– Прямо сейчас?

Бланка кивнула, даже с каким-то вызовом.

– Надеюсь, твои сказки не о принцессах, – с угрозой добавила она. – Я ненавижу принцесс.

– Ну, одна принцесса там есть… но очень злая.

Бланка просияла:

– Насколько злая?

2

Тем утром Бланка стала моей первой читательской аудиторией. Я рассказал ей сказку о принцессах и колдунах, о злых чарах и отравленных поцелуях, обо всем, что происходило в волшебной вселенной, полной оживающих дворцов, которые, словно адские чудища, ползут по болотам сумеречного мира. В конце рассказа, когда героиня погрузилась в ледяные воды черного озера с проклятой розой в руках, Бланка навсегда определила курс моей жизни: разволновавшись, утратив слой лака, покрывавший ее, сеньориту из хорошего дома, она пролила слезу и прошептала, что моя история ей показалась прекрасной. Ради того, чтобы этот миг никогда не развеялся прахом, я отдал бы жизнь. Тень Антонии, упавшая к нашим ногам, вернула меня к прозаической действительности.

– Пора идти, сеньорита Бланка, ваш отец не любит, когда мы опаздываем к обеду.

Служанка забрала ее от меня и повела вниз по улице, но я следил за ней взглядом, пока силуэт Бланки не затерялся вдали, и увидел, как она помахала мне рукой. Я подобрал куртку и снова надел ее, чувствуя тепло Бланки и ее аромат. Улыбнулся и хотя бы на несколько секунд понял, что впервые в жизни счастлив, и теперь, попробовав на вкус эту отраву, никогда не вернусь к прежнему существованию.

Тем вечером, когда мы ели на ужин суп с хлебом, отец сурово оглядел меня.

– Вижу, ты изменился. Что-нибудь произошло?

– Нет, папа.

Я рано лег спать, убегая от мутного марева, окружавшего отца. В темноте думал о Бланке, об историях, которые хотел для нее сочинить, и вдруг сообразил, что не знаю, где она живет и когда увижу ее снова, если это вообще когда-нибудь случится.

Следующие два дня я искал Бланку. Как только отец засыпал или закрывал дверь к себе в спальню, предаваясь своему особенному забвению, я уходил в дальнюю часть квартала и блуждал по узким, темным переулкам, окружавшим бульвар Борн, в надежде встретить Бланку или ее зловещую прислугу. Я выучил наизусть каждый изгиб, каждую тень этих улиц, где стены, казалось, сливаются воедино, превращаясь в сплетение туннелей. Линии, вдоль которых в старину располагались средневековые цеха, образовывали сеть коридоров; они начинались около базилики Святой Марии на Море и сплетались в узел из проходов, арок и невозможных искривлений. Во все эти места солнечный свет проникал на несколько минут в день. Горгульи и барельефы виднелись в промежутках между старинными разрушенными дворцами и зданиями, которые надстраивались одно над другим, будто скалы на обрывистом берегу из окон и башен. Вечером в изнеможении я возвращался домой, как раз к тому времени, когда отец просыпался.

На шестой день, уже начиная думать, что встреча приснилась мне, я шел по улице Мираллерс, глядя на боковую дверь собора. Густой туман опустился на город, волочась по улицам, словно белая вуаль. Двери в церковь были открыты. Там в дверном проеме запечатлелись силуэты женщины и девочки в белых одеждах, а через мгновение туман скрыл их в своих объятиях. Я побежал, ворвался в базилику. Туман сквозняком затягивало внутрь, и фантастическое покрывало из пара плавало над рядами скамеек в центральном нефе, цепляясь за пламя свечей. Я узнал Антонию, служанку – она стояла на коленях в одной из исповедален, в позе, выражающей раскаяние и мольбу. Я не сомневался, что исповедь такой гарпии тоном и густотой напоминает смолу. Бланка сидела на скамье, болтая ногами и отрешенно глядя на алтарь. Я подошел к скамье, и Бланка обернулась. Увидев меня, просияла и заулыбалась, и я тут же забыл бесконечные тоскливые дни, когда пытался отыскать ее. Я сел рядом.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Бланка.

– Пришел послушать мессу, – солгал я.

– В такое время мессу не служат! – рассмеялась она.

Мне больше не хотелось лгать, и я опустил голову. Но слова оказались излишни.

– Я тоже по тебе скучала, – призналась Бланка. – Решила, ты обо мне забыл.

Я покачал головой. Атмосфера, пропитанная туманом и шепотом, придала мне храбрости, и я отважился произнести одно из признаний, придуманных мной для сказок, полных магии и героизма.

– Я никогда не смогу забыть о тебе, – сказал я.

Такие слова могли бы быть пустыми и нелепыми, особенно в устах мальчонки восьми лет, который, поди, и сам не знает, что говорит, но я это чувствовал. Бланка устремила на меня взгляд, поразительно грустный для девочки, и с силой сжала мне ладонь.

– Обещай, что никогда обо мне не забудешь.

Служанка Антония, вероятно, уже освободившаяся от грехов, с ненавистью взирала на нас, стоя в проходе, там, где начинался ряд скамей.

– Сеньорита Бланка!

Бланка не сводила с меня глаз.

– Обещай мне.

– Обещаю.

В очередной раз служанка увела мою единственную подругу. Я видел, как они удаляются по центральному проходу и исчезают за дверью, выходившей на бульвар Борн. Но на сей раз капелька хитрости просочилась в мою печаль. «Определенно, – сказал я себе, – у служанки хрупкая совесть, и она прилежно является в исповедальню очиститься от грехов». Церковные колокола пробили четыре часа дня, и у меня зародился план.

Начиная с того дня я неизменно без четверти четыре появлялся в церкви Святой Марии на Море и садился на скамью поближе к исповедальням. Через пару дней я снова увидел их. Подождав, пока служанка преклонит колени перед исповедальней, я подошел к Бланке.

– Через два дня на третий, в четыре, – прошептала она.

Не теряя ни мгновения, я взял ее за руку, и мы стали бродить по базилике. Я подготовил для Бланки рассказ, действие которого происходило именно здесь, среди колонн и капелл храма, и завершалось поединком злого духа, выкованного из пепла и крови, с героическим рыцарем, явившимся из крипты, расположенной под алтарем. То был первый эпизод из серии приключений, ужасов и любовных признаний, которую я сочинил для Бланки, под названием «Призраки собора». В моем безмерном тщеславии начинающего автора она казалась мне самой что ни на есть первосортной. Первый эпизод я закончил как раз к тому времени, когда пора было вернуться к исповедальне, откуда вышла служанка. На сей раз она меня не увидела, поскольку я спрятался за колонну. Пару недель мы с Бланкой встречались там через каждые два дня. Делились своими детскими историями и мечтами, пока служанка изводила священника неиссякаемым рассказом о собственных грехах.

В конце второй недели исповедник с внешностью бывшего боксера заприметил меня и обо всем догадался. Я хотел улизнуть, но он поманил меня к исповедальне. Его атлетический вид меня убедил, и я послушался. Подошел к исповедальне и встал на колени, содрогаясь перед очевидностью, что мой любовный пыл разоблачен.

– Радуйся, Пречистая Дева, – пробормотал я сквозь решетку.

– Я похож на монашку, малявка?

– Простите, отец. Просто не знаю, что обычно говорят.

– Тебя не научили в школе?

– Учитель – атеист, он считает, что вы, священники, орудия капитала.

– А он сам – чье орудие?

– Он не сказал. Думаю, себя он считает свободным элементом.

Священник рассмеялся:

– Где ты научился таким словам? В школе?

– Читая.

– Читая что?

– Все, что могу.

– Читаешь Слово Божье?

– Разве Бог пишет?

– Будешь умничать, гореть тебе в аду.

Я сглотнул.

– Теперь я должен рассказать о своих грехах? – прошептал я в тоске.

– Ни к чему. Они все у тебя на лбу написаны. Во что ты впутался с той служанкой и девочкой, которые ходят сюда чуть ли не каждый день?

– Во что я впутался?

– Напоминаю, это – исповедальня, и, если солжешь священнику, Господь поразит тебя молнией, едва ты выйдешь из церкви, – пригрозил исповедник.

– Вы уверены?

– Я бы на твоем месте не стал рисковать. Давай, выкладывай.

– С чего мне начать?

– Опусти красоты слога и всякие словеса, просто скажи, что ты делаешь день за днем в моем приходе в четыре часа дня.

Коленопреклоненная поза, полутьма и запах воска, вероятно, побуждают к тому, чтобы облегчить совесть. Я исповедовался, пока не чихнул. Священник слушал, прочищая горло всякий раз, когда я замолкал. В конце моего признания, думая, что он отправит меня прямиком в ад, я вдруг услышал его хохот.

– Вы не наложите на меня покаяние?

– Как тебя зовут, парень?

– Давид Мартин, сеньор.

– Не сеньор, а отче. Сеньор – твой отец или Господь Бог, а я тебе не отец, я – отче, или отец Себастьян.

– Простите, отче Себастьян.

– Просто «отче», и дело с концом. А прощает Господь. Я только Его служитель. Стало быть, о чем мы? Пока я тебя отпускаю с предостережением и парой молитв к Богородице. И поскольку считаю, что Господь в своей бесконечной мудрости избрал столь необычный путь, дабы приблизить тебя к церкви, предлагаю тебе сделку. Ты приходишь за полчаса до того, как встречаться с твоей барышней, и помогаешь мне убраться в ризнице. Взамен я удерживаю здесь служанку по меньшей мере на полчаса, чтобы ты успел наговориться.

– Вы сделаете это для меня, отче?

– Ego te absolvo in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti¹. А теперь ступай отсюда.

3

Отец Себастьян оказался человеком слова. Я приходил на полчаса раньше и помогал ему в ризнице, поскольку бедняга сильно прихрамывал и в одиночку управлялся с трудом. Хотя священнику и казалось, будто я впадаю в грех богохульства, впрочем, простительный, ему нравилось слушать мои истории, особенно о привидениях и колдунах. Я посчитал, что он так же одинок, как и я, и решил мне помочь после того, как я признался, что Бланка – моя единственная подруга. Я жил ради этих встреч.

Бланка всегда приходила бледная, с улыбкой на устах, в платье цвета слоновой кости. На ней всегда были новые туфельки и ожерелья из серебряных монет. Она слушала сказки, которые я для нее сочинял, и посвящала меня в свой мир, рассказывала о большом темном доме неподалеку, в котором поселился ее отец. Это место пугало ее и вызывало отвращение. Порой рассказывала и о матери, Алисии, с которой жила в старинном особняке в квартале Сарриа. Иногда, чуть не плача, говорила об отце, которого обожала, но он, по словам Бланки, был болен и уже почти не выходил из дома.

– Мой отец – писатель, – рассказывала она. – Как ты. Но он уже не сочиняет для меня сказки, как раньше. Сейчас пишет только истории для человека, который иногда приходит к нему в дом по ночам. Я его не видела, но однажды, когда осталась ночевать, слышала, как они беседовали допоздна, запершись в кабинете отца. Это недобрый человек. Я его боюсь.

Каждый вечер, распрощавшись с ней и возвращаясь домой, я грезил наяву о том, как в один прекрасный момент вырву Бланку из существования, полного разлук; избавлю от страшного ночного гостя, уведу от этой жизни в теплице, которая с каждым прошедшим днем все более тускнела. Каждый вечер Бланка просила, чтобы я ее не забывал, твердила, что, просто вспомнив о ней, могу ее спасти.

Одним ноябрьским днем, который воссиял синевой и инеем на оконных стеклах, я, как обычно, отправился на встречу с Бланкой, но она не пришла. Целых две недели я тщетно ждал в базилике, надеясь, что моя подруга появится. Я искал ее повсюду, а когда однажды ночью отец застиг меня в слезах, объяснил, что у меня разболелись зубы, хотя никакой зуб не мог бы причинить такую боль, как эта разлука. Отец Себастьян, который уже начал беспокоиться, видя, что я каждый день брожу по церкви, как неприкаянный, усадил меня рядом с собой и попытался утешить.

– Наверное, тебе лучше забыть о твоей подружке, Давид.

– Не могу. Я обещал ей, что никогда о ней не забуду.

Через месяц после того, как Бланка исчезла, я осознал, что начинаю забывать ее. Я перестал ходить в церковь через два дня на третий, сочинять для нее сказки, каждую ночь воздвигать в темноте ее образ перед тем, как заснуть. Начал забывать звук ее голоса, аромат, свет, исходящий от лица. Поняв, что теряю Бланку, я хотел пойти к отцу Себастьяну, молить его о прощении, просить, чтобы вырвал боль, пожиравшую меня изнутри, и повторял себе честно и откровенно, что нарушил свое обещание и не сумел запомнить свою единственную подругу.

В последний раз я увидел Бланку в начале декабря. Я смотрел с крыльца, как идет дождь, и вдруг заметил ее. Она шла одна, под дождем, белые лаковые туфельки и платье цвета слоновой кости были забрызганы водой из луж. Подбежав к ней, я увидел, что Бланка плачет. Я спросил, что случилось, и она обняла меня. Объяснила, что отец очень болен, а она сбежала из дома. Я сказал, чтобы она ничего не боялась, мы сбежим вместе, я, если нужно, украду деньги, мы купим два билета на поезд и навсегда исчезнем из города. Бланка улыбнулась и крепче прижалась ко мне. Так мы стояли, молча обнявшись, под лесами строившегося Орфеона, но вот большая черная карета проложила себе путь среди тумана и ненастья и остановилась рядом с нами. Темная фигура спустилась оттуда. То была служанка Антония. Она выхватила Бланку из моих объятий и потащила к карете. Бланка закричала, я попытался схватить ее за руку, но служанка обернулась и со всей силы влепила мне пощечину. Я упал навзничь на брусчатку, от удара в голове у меня помутилось. Когда я поднялся, карета уже отъехала далеко.

Я бежал за каретой под дождем до того места, где начинали прокладывать улицу Лайетана. Новая магистраль представляла собой тянувшуюся вдаль низину, обрамленную канавами, наполненными водой. Она рассекала джунгли переулков квартала Рибера, и ее строители использовали вместо мачете динамит и экскаваторы. Карета, объезжая рытвины и лужи, удалялась. Пытаясь не упустить ее из виду, я взобрался на гребень из земли и брусчатки, который высился за канавой, полной дождевой воды. Вдруг я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног, и заскользил по склону. Скатившись кувырком, оказался в полной воды яме, образовавшейся внизу. Коснувшись ногами дна, вынырнул из лужи, доходившей мне до пояса. И тогда обнаружил, что эта стоячая вода вся покрыта черными пауками, которые плавали по ее поверхности или перебегали с места на место. Я закричал, замахал руками, охваченный паникой, начал карабкаться вверх по глинистым скатам. Когда выбрался из залитой водой канавы, было уже поздно. Карета исчезала на подступах к городу, ее силуэт растворялся в пелене дождя. Промокший до костей, я потащился обратно к дому, где отец все еще спал, запершись в своей комнате. Я разделся и залез в постель, дрожа от бешенства и холода. На руках у себя заметил маленькие кровоточащие точки. Укусы. Пауки в яме не теряли даром времени. Я чувствовал, как яд воспламеняет мне кровь, и наконец потерял сознание, погрузившись в темную бездну полузабытья.

Мне снилось, будто я в грозу, под дождем и ветром мечусь по пустынным улицам квартала в поисках Бланки. Черные струи бьют по фасадам, в сверкании молний видны отдаленные силуэты. Большая черная карета влачится среди тумана. Бланка внутри колотит по стеклу кулаками и кричит. Я следую за ее криками до узкой, мрачной улочки и вижу, как карета останавливается перед большим темным домом, из которого вырастает башня, вонзающаяся в небеса. Бланка выходит из кареты и смотрит на меня, тянет руки в мольбе. Я хочу подбежать к ней, но могу сдвинуться только на пару метров. И тогда огромный темный силуэт возникает в дверях дома, огромный ангел с мраморным ликом смотрит на меня и улыбается волчьим оскалом, развернув над Бланкой черные крыла, заключив ее в свои объятия. Я кричал, но нерушимая тишина пала на город. На один бесконечный миг дождь повис в воздухе, миллион хрустальных слез, плавающих в пустоте, и я увидел, как ангел поцеловал Бланку в лоб, пометив его, словно каленым железом. Когда потоки дождя оросили землю, оба исчезли навсегда.