Kitobni o'qish: «Синдром астронома»

Часть 1
Структура сна

Ничего не болит

 
У тебя ничего не болит,
не болит, не зудит, не колотит, не ноет,
не трещит голова меж бетонных плит
новостей.
Ощущенье сегодня иное.
Пустота? Нет – отсутствие боли. Всё.
Неестественно тих, отрезвлён до молитвы,
на скамейке сидишь, глядишь карасём
как отважно спешат – нет, не люди – болиды
в пиджаках из пиявок страхов, обид,
план страданий на жизнь —
в их глазах изувеченных.
Ты – остыл, ты уже не болид,
у тебя ничего не болит.
Нечему.
 

2015

Заготовка мёда в условиях техногенного одиночества

 
В россыпях улиц всегда найдётся пища задаром;
свежесть улыбки, игривый взгляд – продукт, не сырьё.
Где неподдельные чувства нежно пахнут нектаром,
там обнаружится тот, кто первоцветь соберёт
и деловито утащит в свой пустующий улей
ради подкормки себя в период тяжкой борьбы
с тьмой одиночества.
Выбери беднягу сутулей
в гуле толпы, улыбнись ему. Когда засвербит
в полом зобу, он поймёт – он тоже ульевый юнит.
В прошлом оставив погосты и разливы болот,
он даже с этой грамулькой мёда перезимует,
ежели не отберёт какой-нибудь пчеловод.
 

2015

Сладко!

 
По радио трагик вздыхает: «Всё плохо…»,
таксист, завоёванный палочкой Коха,
кивает и кашляет грустью в стекло.
Мы едем, а может «копейка» заглохла.
 
 
Куда ты завёз? В этой местности мерзкой
охота себя изломтить хлеборезкой.
Что смотришь? Тебе это не помогло?
За что этот город такой изуверский?
 
 
Сидит в ресторане унылая свадьба,
а мне бы напиться, а мне поплясать бы,
но нет! Как на кладбище поп – тамада
младых провожает в могилу-усадьбу.
 
 
Скорбящие гости истории травят
что миром отчаянье горькое правит,
паршиво и тускло сейчас и всегда,
и нет ни улыбки в гундящей ораве.
 
 
И люди кричат на вселенную: «Сладко!»
встают молодые, но с лицами в складку,
невесту целует жених точно в лоб
холодный, сырой, как мантушная ватка.
 
 
Нет мочи терпеть! Миновал ряд проплешин,
схватил микрофон, и в него я забрезжил
стихи, поздравления, шутки, тепло.
И мне улыбаются: «Бедный приезжий».
 

2013

Структура сна

 
Будь готов, что твой утренний город
вдруг окажется незнакомым:
вместо луж и машинного ора —
тишина предзакатной комы,
 
 
время пало, как лошадь хромая,
ароматы не режут ноздри,
только ползают слизни трамваев,
задремавший катая воздух,
 
 
только люди застыли бетонно
в полужесте, в броске, на вдохе,
спят они в это время дома,
в липких снах – образцы суматохи.
 
 
Телефоны – в ладони на выпас,
светофоры красны кому-то,
дождь готов задержаться и выпасть,
птицы сбились давно с маршрута.
 
 
Вперемешку с узлами конструкций
город видит во сне скульптуры.
Будь готов в этом сне не проснуться,
и стать частью его структуры.
 

2015

Ветер жонглирует мусором

 
Ветер шершавый жонглирует мусором,
ясень сутулится, тополь торчит,
хнычет на ветке ворона кургузая,
лавочка стонет, моргают грачи,
фыркает кошка в окошко острожее,
пляшет блоха на собаке хромой,
дворник улыбкой цепляет прохожего
и заражает его болтовнёй,
тучи по сини вульгарно распластаны —
взмылят друг дружку, того и гляди.
Девушке раненной врач лейкопластырем
пробует полость заклеить в груди.
Детям в войнушку играться не велено,
чокнутых строек испытывать нерв.
Дети, шагнувшие с крыши, немедленно
падают вверх.
 

2015

Человек в шкафу

 
У каждого нормального скелета – лязг.
Оделись мегаполисы в гирлянды бус,
пустились мегаполисы в бега и в пляс,
их клацанье костяшек – аритмичный пульс.
 
 
У каждого скелета: в черноте глазниц,
под рёбрами, где ранее гнездилась сушь —
гуляют сквозняки, как по нутру больниц,
и держатся за косточки обрывки душ.
 
 
Сцепились две фигуры у тюльпанных клумб
и, вроде бы – целуются они взасос,
но зоркий наблюдатель не увидит губ,
для зоркого – прохожий завсегда безнос.
 
 
Укутаешь в красивое свои мослы,
никто и не подумает, что ты – скелет,
и жаждешь воскрешения души весны,
а вечером скрываешься в квартирный склеп
 
 
лелеять то живое, что в других мертво,
в колодцы черепов – очередное «тьфу».
Мертвеешь, и – живее человечек твой.
У каждого скелета человек в шкафу.
 

2015

Лепка

 
Чужое представление о тебе —
меняет внешность,
становишься куском пластилина
в руках близоруких;
кто хочет —
добавляет свои детали, гладя нежно,
другие —
удаляют, на их взгляд, ненужные штуки.
 
 
Ты плавно превращаешься
в небыль, в скользкий фоторобот,
в продукт отнюдь не первого,
не второго сорта мысли,
и, сколько не лепи
на себя ошмётки гардероба
и хитрые ловушки —
покрыть не сможешь метки вислые.
 
 
Выходишь
непонятной конструкцией
в такой же город,
наполненный
взахлёб извивающимся контингентом,
встречаешь непохожего на тебя,
но он так скоро
становится похожим
на сотню тех поделок, с кем ты
 
 
общался,
принимая участие в их обработке,
шлифовке, подрисовке
и прочем непотребном деле.
Послушай,
больше в зеркало не смотрись,
лицо не фоткай,
там всё равно не ты —
а кого увидеть
захотели.
 

2015

Город покончил с собой

 
Город не любят, его внешний вид омерзителен:
серость никчёмных конструкций, дорожные язвы,
тени глухих горожан, превратившихся в зрителей
фильма, в котором их день – бесконечный и ясный.
 
 
Город не любит себя. Стоки мыслей отчаянных
пробуют голуби и пропадают куда-то.
Жители видели дождь – посчитали случайным.
Плечи домов сотрясли громовые раскаты,
 
 
взвыли сирены, земля задрожала. О, Господи! —
вспомнили люди, – был дождь пересолен и едок.
Город уже привезли с отравлением в госпиталь.
Врач говорит: «наглотался снотворных таблеток.
 
 
Кома. Прогноз на спасение – не утешительный,
трудный больной безнадёжно в забвении тонет».
Замерло небо, проспекты, и замерли жители,
видя в ускоренной съёмке сползанье бетона
 
 
с мертвенных зданий. Асфальт ощетинился, дыбится —
лезут из люков, из трещин зелёные руки
свежих растений, сминая машины, гостиницы,
маркеты. Вьются по улицам щупальца юркие.
 
 
Сморщив асфальт, развернулись ковры разнотравия,
бабочки тушат цветы, стаи птиц – не измерить.
Город исчез, будто не было пыли и гравия.
Врач констатирует смерть.
 

2015

Шизь

 
Курить – так до конца.
До просвета скелета,
до выкашлянных лёгких и выморганных глаз.
Рот урны пересох, ждёт культю сигареты.
Над пастью нависаю, дымлю, как белаз.
Клубятся черепа.
Я губить себя – профи,
и снайперу ни грамма болезни не жаль.
Держи. И за углом хоть подохни. Всем пофиг,
сейчас или потом, в богадельне дыша
на ладан, боясь хитрых здоровых придурков.
Паршиво.
И лезет в голову всякая шизь —
а может, на отправленном в урну окурке
успела зародиться разумная жизнь?
 

2015

Выгулы мороженой курицы

 
Лавкам под бабушками сегодня балагурится —
бледному мальчику не купили щенка,
мальчик выгуливает мороженую курицу
на поводке. Доволен пока.
Кормит из мисочки ананасными консервами,
гладит синюшную кожу в крупный пупырь,
ласково смотрит в глазёнки преданные серые,
тусклые.
Папенька-нетопырь
хмурится.
Стукнул пό столу: хватит кур выращивать!
Завтра поедем, куплю живого щенка!
Мальчик выгуливает мороженого ящера
дважды на дню.
Щенки – слабакам.
 

2015

Он спрятался так, что его никто не нашёл

 
Он спрятался так, что его никто не нашёл;
исчез, испарился в небесный вырез.
Отец, попивая в уютном кресле крюшон,
отметил: «а может, он просто вырос?»
 
 
Мамаша с платочком солёным по всей длине
слова испускала душой туманной:
– Он прятался в шкаф, там темно, тепло, как во мне,
он мне изменял с другой, новой мамой.
 
 
Смышленая девочка лет семнацти-двацти
с растерзанной куклой влетела конно:
– Послушайте, он мне хоть брат, но, боже прости,
он брат-имбецил! Я ждала дракона!
 
 
Бабуля, связавшая внуку варежки в гроб,
за еле-живых взялась паучьи,
бубнила: «когда-нибудь все умрём, кому – тромб,
кому – менингит и несчастный случай»
 
 
Отец, попивая в уютном кресле крюшон,
зевал. Не оставив улик и шанса,
сын спрятался так, что его никто не нашёл.
Отец допускает – и не рожался.
 

2015

Не надевая наготу

 
Забираешь у шкафа одежду шкафа.
Всё забрал. Это просто какой-то ужас.
Ну и пусть. Пьёшь какао под звуки арфы
и в ботинках выходишь лупить по лужам,
 
 
весь в одежде, смущают усы под носом.
Покупаешь в киоске бутылку колы,
продавщица из робких взирает косо.
Наплевать! Ты сегодня опять не голый.
 
 
Грянул смех за спиной – молодая пара
обгоняет, сцепившись, как в браке крабы.
Ты плывёшь мимо бара, тебе из бара
машут, дескать, зачем зачехлил корабль?
 
 
Прошуршал через двор, на скамейке школьник
смотрит фильм, где в мороз одевают девок.
Чёрт те что! И плюёшь далеко: доколе
буду я для борьбы в одиночку – мелок?
 
 
До проспекта дожил одноногой гончей,
пешеходы сопят и фырчат машины,
будний день, все торопятся день прикончить.
А в тебя: «Почему вы в штанах, мужчина!».
 
 
Срамота! Не сдержал ты вновь обещаний.
Горожане зудят в первозданном виде,
не уродуя в спешке себя вещами,
ну а ты – как дурак: шаровары, свитер.
 
 
Оглянулся, а там с шебутным барбосом
обладатель погон и лица ленивца —
больше нет ничего: голопузь и босость,
взгляд разбавленный,
видимо —
из полиции.
 

2015

Дом болен

 
В доме – жар, видимо, что-то воспалено;
стены в корчах отшелушивают обои,
всю сантехнику вычихивает в окно,
дом настойчиво доказывает: он болен.
Чтоб не вылететь – держусь за косяк дверной.
Пол влажнеет, покрывая мокротой мебель.
Таракашка собирает своих, как Ной,
деловито суетясь на подмокшем хлебе.
Дезертирую в себя из картин Миро —
сухость, ласково на тумбах лежат салфетки,
столик, скатерть, сверху – карты иных миров.
Сладкий плен.
Из этих штолен побеги редки.
Дом закашлял – за забор полетело бра
с раскладушкою, раскладывать в небо трассы.
Дому неоткуда ждать вакцин и добра,
у него – нет никого,
только я
заразный.
 

2015

Хуманический сеанс

 
Прижались друг к дружке, прохладно и клейко.
Над буквами блюдце, свеча.
Мы будем сейчас вызывать человека,
а он будет нам отвечать.
 
 
За всё отвечать, а не образы штопать,
и будет к словам бережлив.
Каким стал тот мир? Изменилось ли что-то
с тех пор, как мы дружно ушли?
 
 
По-прежнему ли человек не безгрешен?
По-прежнему в пекле интриг?
Сквозь дыры в сознанье, душевные бреши,
увидим его изнутри.
 
 
На той стороне то же самое блюдце
готово услышать ответ.
Спешим – голоса наши скоро прольются,
утихнут в осенней листве.
 
 
Ты здесь, человек? Или здесь только грёза
с которой погибла Звезда?
Нам нужно задать тебе пару вопросов,
пока ты их нам не задал.
 

2015

Демонтаж лета

 
Лики ветров с каждым утром суровей,
шествуют важно по улице Кирова
специалисты по сносу и кровле.
Видимо, лето пора демонтировать.
 
 
Многим уже надоела до спазма
некогда свежая полость громадины.
Так оставлять без разбора – опасно;
кое-какие детали украдены,
 
 
что-то отпало, прогнило, просело,
вон как её, бедолагу, скорёжило.
День колготится насупленный, серый,
осень бредёт с недовольною рожею,
 
 
тычет в конструкцию сабельным пальцем:
– Это откуда такая нелепица?!
Пара спецов начинает копаться
в лете, в котором ещё что-то теплится.
 
 
Носится мат впереди инструмента.
Кран многотонный пригнали строители,
и за полдня разобрали всё лето.
Лета – как не было. Словно не видели.
 

2015

Неопознанный вихляющий объект

 
Неопознанный вихляющий объект,
состоящий из пульсирующей влаги,
неизящно, как вербовка алчных сект,
провихлял по тем местам, где ходит всякий;
 
 
в гастрономе взял какую-то еду,
непривычную ему, без вкуса меди.
Кто-то снял и сразу выложил в ютуб,
кто-то вскрикнул, кто-то даже не заметил.
 
 
Он вихлял, играя в чуждую игру,
привыкая понемногу к обстановке,
к необычному набору ног и рук,
веселясь: какой в движеньях он не ловкий.
 
 
Подражал бурливым звукам изо рта,
допуская, что быть понятым – нет шанса,
допуская, что две особи из ста
не умеют почкованьем размножаться.
 
 
Парк пригубив, как дотошный сомелье
смаковал прозрачный воздух, а не синий,
и пропал. Осталась утром на скамье
оболочка с ретроградной амнезией.
 

2015

Гражданин

 
Далече от тихих, ласкающих нор
стоял гражданин в карапузной панаме;
задумчивый, серенький, грустно-непьяный,
невольник устоев и мученик норм.
 
 
Елозили люди, паслись каблуки,
несвежего дядю морщиня в шарпея,
а он, от серьёзных прохожих робея,
поигрывал галстуком цвета ирги.
 
 
Шпионы при свете не ламп окажись
прочли бы по искрам надежды во взгляде —
мужчина стоял и глазами всех гладил,
забывши внезапно, как жить эту жизнь.
 
 
Хотя он и раньше особо не жил,
но всё ж вытворял хоть какие-то действа.
Назад отмотав до бескрайнего детства,
растаял, как тают в песках миражи.
 

2014