Kitobni o'qish: «Дракула»

Bram Stoker

DRACULA’S GUEST

DRACULA

Серия: Мастера магического реализма

© Т.Н. Красавченко, перевод на русский язык, 2016

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Гость Дракулы

Когда мы тронулись в путь, над Мюнхеном ярко светило солнце, а в воздухе была разлита радость раннего лета. Перед самым нашим отъездом герр Дельбрук, управляющий гостиницы «Quatre Saisons»,¹ где я остановился, спустился с непокрытой головой к экипажу и, пожелав мне счастливого пути, сказал кучеру, придерживая ручку дверцы экипажа:

– Помните, нужно вернуться до наступления сумерек. Небо вроде бы ясное, но, судя по порывам северного ветра, может внезапно разразиться буря. Надеюсь, вы вернетесь вовремя. – И, улыбнувшись, добавил: – Вы же знаете, какая сегодня ночь.

– Ja, mein Herr,² – ответил с особым выражением Иоганн и, прикоснувшись к шляпе, быстро поехал.

Когда мы были уже за городом, я подал ему знак остановиться и спросил:

– Скажите, Иоганн, а что сегодня за ночь?

Перекрестившись, он коротко ответил:

– Walpurgisnacht.³

Затем достал старинные, величиной с репу часы из немецкого серебра, нахмурившись, взглянул на них и раздраженно пожал плечами.

Я понял, таким образом он вежливо выразил протест против непредусмотренной задержки, и, махнув ему рукой, чтобы он ехал дальше, откинулся на спинку сиденья – в глубь экипажа. Кучер щелкнул бичом, словно желая наверстать упущенное время. Лошади время от времени вскидывали головы и настороженно принюхивались. Тогда и я стал тревожно поглядывать по сторонам.

Дорога была довольно унылой – мы ехали по выветренному плоскогорью. Вскоре я заметил дорогу, по которой, судя по всему, мало кто ездил; она тянулась вдоль небольшой извилистой лощины и выглядела так заманчиво, что я, рискуя вызвать недовольство Иоганна, все-таки крикнул, чтобы он остановился. Когда кучер натянул поводья, я попросил его свернуть на эту дорогу. Иоганн стал отказываться под самыми разными предлогами, при этом он без конца крестился, чем лишь подогрел мое любопытство, и я засыпал его вопросами. Отвечал он сбивчиво и постоянно в знак недовольства поглядывал на часы.

В конце концов я не выдержал:

– Вот что, Иоганн, я хочу ехать по этой дороге. Если вы не хотите, не надо, но объясните почему – вот все, о чем я прошу.

В ответ кучер, как мне показалось, просто упал с козел – столь мгновенно он оказался на земле – и, умоляюще простирая ко мне руки, стал заклинать меня не ехать туда. В его немецкой речи было достаточно английских слов, чтобы я улавливал ее смысл. Казалось, Иоганн уже готов был что-то рассказать, но, очевидно, сама мысль об этом «что-то» пугала его, и он, сдерживая себя, лишь повторял: «Walpurgisnacht!»

Я попробовал убедить его, но трудно убедить человека, если не знаешь его языка. Разумеется, он остался при своем мнении – правда, честно пытался говорить со мной по-английски, ужасно и бессвязно, но неизменно начинал так волноваться, что переходил на родной язык, при этом то и дело поглядывая на часы.

Лошади вдруг встрепенулись и стали беспокойно принюхиваться. При виде этого Иоганн сильно побледнел и, со страхом озираясь по сторонам, схватил лошадей под уздцы и отвел футов на двадцать назад. Я пошел за ним и спросил, зачем он это сделал.

Вместо ответа Иоганн перекрестился, указал на место, только что покинутое нами, и, направив экипаж к другой дороге, пробормотал, снова перекрестившись, сначала по-немецки, потом по-английски:

– Там похоронили его – ну того, что убивают себя.

Я вспомнил о старом обычае хоронить самоубийц на перекрестках дорог:

– А! Понимаю, самоубийца! Любопытно!

Но хоть убей, не мог понять, что встревожило лошадей.

Во время нашего разговора раздался странный звук – что-то среднее между визгом и лаем. И хотя он доносился издалека, наши лошади еще больше забеспокоились, Иоганну потребовались немало времени и сил, чтобы их успокоить.

– Похоже на волка, вот только откуда бы ему сейчас здесь взяться, – растерянно пробормотал по-прежнему бледный кучер.

– Как «откуда»? Неужели их нет в этих местах?

– Как не быть. Весной и летом, да и совсем недавно, зимой, пока лежал снег, с ними тут сладу не было.

Пока он похлопывал и гладил лошадей, темные тучи быстро затянули небо, скрыв солнце. Волна ледяного воздуха захлестнула нас. Это был всего лишь порыв холодного ветра, что-то вроде предупреждения, потому что вновь выглянуло яркое солнце. Иоганн прикрыл глаза рукой, как козырьком, и вгляделся в даль.

– Буря, – мрачно сказал он, – скоро начнется буря.

Потом снова посмотрел на часы и, крепко держа поводья – лошади по-прежнему встревоженно били землю копытами и трясли головами, – быстро взобрался на козлы, давая понять, что пора ехать. Я из чувства противоречия не сразу сел в экипаж.

– Расскажите мне о месте, куда ведет та дорога, – попросил я и показал вниз.

Иоганн опять перекрестился, пробормотал молитву и лишь потом ответил:

– Оно нечисто.

– Что нечисто?

– Селение.

– Значит, там селение?

– Да нет же, там уж лет триста-четыреста никто не живет.

Мое любопытство возросло.

– Но вы сказали, там было селение.

– Было.

– А где же оно теперь?

И тогда он начал долгий рассказ то по-немецки, то по-английски, такой путаный, что мне трудно было понять, о чем речь. В общих чертах я понял, что давным-давно, несколько столетий назад, там во время очередных похорон из-под глинистой земли стали доноситься звуки, и когда могилы раскопали, то обнаружили в них пышущих здоровьем румяных мужчин и женщин с испачканными кровью губами.

– А потому, чтобы спасти свои жизни – и, уж конечно, души, – Иоганн перекрестился, – селяне наспех собрались и бежали в другие места, туда, где живые живы, а покойники мертвы, а не… а не что-то этакое.

Кучеру явно было страшно произнести последние слова. По мере рассказа волнение его возрастало, а разыгравшееся воображение окончательно вывело его из себя – с белым как мел лицом, весь в испарине, он озирался по сторонам, словно ожидая, что вот-вот здесь, на открытой местности, средь белого дня, при свете солнца появится что-то жуткое. Наконец, в порыве отчаяния он крикнул: «Walpurgisnacht!» – и кивнул на экипаж, предлагая мне вернуться на место.

Кровь англичанина взыграла во мне, и я отошел, сказав:

– Вы просто боитесь, Иоганн! Просто боитесь! Поезжайте домой, я вернусь один, мне полезно пройтись.

Дверца экипажа была открыта. Я взял с сиденья дубовую трость, с которой никогда не расставался на воскресных прогулках, и, закрыв дверцу, указал в сторону Мюнхена:

– Поезжайте-ка вы домой, Иоганн! Walpurgisnacht не имеет к англичанам никакого отношения.

Лошади разбушевались пуще прежнего, Иоганн пытался их удержать, одновременно возбужденно умоляя меня не вести себя так глупо. Мне было жаль беднягу, относившегося ко всем этим предрассудкам с такой убийственной серьезностью, вместе с тем я не мог сдержать смех.

Иоганн мало-помалу окончательно перешел на родной язык. От волнения он забыл, что я понимаю только по-английски, и бормотал что-то невнятное по-немецки. Это становилось утомительным.

– Возвращайтесь! – крикнул я кучеру и направился к спуску в лощину.

С жестом отчаяния Иоганн развернул экипаж в сторону Мюнхена. Опершись на трость, я смотрел ему вслед. Некоторое время он ехал медленно, потом на гребне холма появился мужчина – высокий и худой. Я отчетливо разглядел его, хотя был далеко. Когда он приблизился к лошадям, они шарахались от него в сторону, били копытами и становились на дыбы. Иоганн не мог удержать поводья, лошадей понесло – с диким ржаньем они, как одержимые, помчались по дороге. Когда они скрылись из виду, я взглянул в сторону незнакомца и обнаружил, что он исчез.

С облегчением я свернул на ведущую в глубь лощины дорогу, против которой был так настроен Иоганн. Для этого не было никаких оснований – по крайней мере, я их не видел. Думаю, часа два я шел, забыв о времени и расстоянии, и, конечно, не встретил никого, ни человека, ни жилья. Что касается местности, она была само запустение. Но я не очень замечал это, пока за поворотом не вышел к лысоватой опушке леса; только тогда до меня дошло, что неосознанно, не отдавая себе в этом отчета, был поражен запустением местности, по которой проходил мой путь.

Я присел отдохнуть и начал осматриваться. И лишь тут почувствовал – стало гораздо холоднее; вокруг раздавались какие-то вздохи, а время от времени с неба доносилось что-то вроде приглушенного рычания. Взглянув вверх, я увидел, как огромные тяжелые тучи, бегущие с севера на юг, быстро затягивают небо. Очевидно, надвигалась буря. Мне стало зябко, и, объяснив это тем, что слишком долго сижу после быстрой ходьбы, я продолжил путь.

Местность, по которой я шел сейчас, была гораздо живописнее. Ничто не резало глаз, во всем было очарование красоты. Я почти совсем забыл о времени и, лишь заметив, что сумерки сгущаются, начал думать о возвращении. Продолжало холодать, еще четче определилось движение туч высоко в небе. Общей мрачности сопутствовал далекий пронзительный звук, время от времени сменявшийся загадочным воем, который кучер ранее приписал волку.

Помедлив немного в раздумье, я решил все же осмотреть покинутое селение, пошел дальше и вскоре вышел в просторную долину, окруженную со всех сторон холмами. На их отлогих, спускавшихся к равнине склонах и в ложбинах росли деревья, образуя многочисленные рощицы. Я стал разглядывать извилистую дорогу, она сворачивала к одной из рощиц и потом терялась из виду.

Пошел снег. Прикинув, сколько миль пройдено по этой мрачной местности, я поспешил укрыться в лесу. Небо темнело, все сильнее валил снег, вскоре вокруг меня возник сверкающий белый ковер, дальний край которого терялся в туманной мгле. Лес был дремучим – ни дорог, ни зарубок на деревьях, как обычно принято на лесосеках. Вскоре я понял, что, по-видимому, сбился с пути – мои ноги увязали в траве и мху. Ветер дул мне в спину, подгоняя меня; в конце концов мне пришлось бежать наперегонки с ним. Воздух стал просто ледяным, и, несмотря на бег, у меня зуб на зуб не попадал. Снег валил все сильнее, залепляя мне глаза, разыгравшаяся вьюга затягивала меня в свою круговерть. Время от времени яркая молния раздирала небо, и я видел впереди озаренную вспышками лесную чащу, состоявшую в основном из засыпанных снегом тисов и кипарисов.

Вскоре я нашел укрытие под деревьями, там было относительно тихо, только где-то высоко ревел ветер. Ночная тьма из-за низко летящих туч казалась еще более непроглядной. Меж тем буря как будто стихала, о ней напоминали лишь редкие порывы ветра. В такие моменты странный волчий вой эхом отзывался многочисленными, сходными с ним звуками.

Порой сквозь черную пелену дрейфующих туч пробивался одинокий лунный луч, и я видел, что нахожусь в густых зарослях деревьев. Когда перестал идти снег, я выбрался из своего укрытия и стал внимательнее изучать округу. Меня вдруг осенило, что в покинутом селении, вполне вероятно, найдется дом, пусть даже разрушенный, в котором на некоторое время можно найти убежище. За пределами зарослей я обнаружил окаймлявшую их низкую стену, пошел вдоль нее и вскоре нашел проём. Кипарисовая аллея вела прямо к скоплению каких-то белесых строений. Я едва успел их рассмотреть, как туча закрыла луну, и дальше мне пришлось идти в темноте. Ветер, похоже, стал еще холоднее – во время ходьбы меня вдруг начало знобить, но я, не теряя надежду найти убежище, продолжал брести вслепую, на ощупь.

Внезапно наступила тишина – я замер: буря окончательно утихла, и из солидарности с полным безмолвием природы сердце мое, казалось, перестало биться. Но это длилось лишь миг, сквозь тучи внезапно проник лунный свет, и я увидел, что нахожусь на кладбище, а скопление белесых строений – надгробия, среди которых выделялся грандиозный мраморный склеп, белый, как снег вокруг него…

Появление лунного света сопровождал свирепый вздох бури, она вновь возобновилась, протяжно и негромко завывая, словно свора бездомных собак или стая волков. Я был напуган и потрясен, холод пронзил меня до костей, сердце как будто стиснули ледяные пальцы. Поток лунного света еще освещал мраморную гробницу, а буря тем временем явно набирала силу. Словно влекомый колдовскими чарами, я приблизился к склепу, намереваясь рассмотреть его и понять, почему такое монументальное сооружение находится здесь, в таком месте, в полном уединении. Я обошел гробницу и прочитал над дверью в дорическом стиле надпись на немецком:

ГРАФИНЯ ДОЛИНГЕН-ГРАЦ,

ШТИРИЯ

ИСКАЛА И ОБРЕЛА СМЕРТЬ

1801.

На вершине склепа, явно сделанного из прочного, чистой породы мрамора – вся постройка состояла из нескольких огромных блоков – торчало длинное железное копье или кол. Обойдя гробницу, я увидел на задней стене надпись, высеченную большими русскими буквами:

МЕРТВЫЕ СКАЧУТ БЫСТРО.⁴

Все это было таким странным, непонятным и жутким, что мне стало нехорошо, к горлу подступила тошнота. Впервые я пожалел, что пренебрег советом Иоганна. И вдруг до меня дошло, я был просто потрясен: Вальпургиева ночь!

В эту ночь – в это верили миллионы людей – дьявол выходит в мир, открываются могилы, покойники покидают их и бродят по земле. Вся нечисть – на земле, в воздухе и на воде – собирается на шабаш. Вот и кучер особенно остерегался этого места. Ведь именно здесь находится селение, обезлюдевшее несколько веков назад, а на местном кладбище покоится самоубийца. И я оказался здесь один, абсолютно один, дрожащий от холода в снежном саване, и на меня вновь надвигается буря!

Мне пришлось собраться с духом, вспомнить о моих убеждениях, вере – обо всем, чему меня учили, потребовалось все мое мужество, чтобы не поддаться паническому приступу страха.

И тут на меня обрушился настоящий шквал. Земля задрожала так, словно по ней неслись тысячи лошадей: на этот раз буря, неистовавшая так, будто ее пригнали плетьми с Балеарских островов, на своих ледяных крыльях принесла не снег, а крупный град. Он срывал листья и ветви, под кипарисами укрыться было уже невозможно – их стволы напоминали стебли пшеницы. Я было кинулся к ближайшему дереву, но тут же понял, что единственное место, способное послужить убежищем, – глубокая ниша дорического входа в мраморную усыпальницу. Там, скорчившись у массивной бронзовой двери, я кое-как укрылся от града, теперь ледяные шарики попадали в меня лишь рикошетом, отскакивая от мрамора.

Когда я прижался к двери, она слегка приоткрылась. В сравнении с безжалостной бурей даже склеп казался уютным убежищем, и я уж было собрался войти в него, как вдруг зигзагообразная вспышка молнии осветила небо. Любопытный, как все смертные, я заглянул во мрак склепа и увидел прекрасную женщину с пухлыми щеками и алыми губами, казалось спавшую в гробу.

Грянул гром – и меня, будто подхваченного исполинской рукой, швырнуло из склепа в бурю. Это произошло так внезапно, что я даже не успел осознать пережитое потрясение – душевное и физическое, чувствовал только, как град стегает меня по лицу. Одновременно у меня возникло странное ощущение, будто я не один. Взглянул в сторону склепа. В этот момент вновь блеснула ослепительная молния, ударила в железный кол на склепе и сбежала вниз, подобно огненному сполоху, разрушая и обращая во прах мрамор.

Покойница, объятая пламенем, выгнулась в агонии, и ее мучительный вопль заглушили раскаты грома.

В моих ушах еще звучала кошмарная какофония, когда меня вновь подхватила исполинская рука и отшвырнула в сторону; град неистово сек мое лицо, а воздух, казалось, вибрировал от волчьего воя. Последнее, что я запомнил, – это неясная, расплывчатая белая масса, как будто могилы вдруг разверзлись и призраки в белых саванах теперь надвигались на меня сквозь мрак и град…

Пришел я в себя от ощущения смертельной усталости. Некоторое время ничего не мог вспомнить, и только потом память стала постепенно восстанавливаться. Очень болели ноги, я не мог даже пошевелить ими – казалось, они онемели. Волна ледяного озноба прокатилась по спине, уши, как и ноги, онемели и сильно болели; в груди же было восхитительное ощущение тепла. Что же касается общего состояния, то это был кошмар – кошмар во плоти, если можно так выразиться, ибо из-за какого-то тяжелого груза, давившего на грудь, мне было трудно дышать. Эта полулетаргическая прострация сохранялась долго и лишь постепенно, должно быть, перешла в обычный сон или обморок. Меня стало подташнивать, как на первой стадии морской болезни, возникло безумное желание освободиться от чего-то – вот только я не знал от чего.

Потом на меня снизошел невероятный покой – казалось, весь мир уснул или умер, – нарушаемый лишь тяжелым дыханием какого-то зверя близ меня. Я чувствовал, как что-то теплое трется о мое горло, и тут только до меня дошел весь кошмар происходящего. Холод подступил к сердцу, кровь бросилась в голову: какой-то огромный зверь лежал на мне и лизал мое горло. Я боялся шевельнуться – инстинкт самосохранения повелевал мне лежать неподвижно; но зверь, наверное, почувствовал перемену в моем состоянии и поднял голову. Сквозь ресницы я увидел над собою два больших тлеющих огонька – глаза огромного волка. Острые белые клыки зловеще поблескивали в красном зеве, и я чувствовал на своем лице горячее дыхание – едкое и яростное…

Дальше не помню ничего. Придя в себя, я услышал негромкое рычание, затем подвывание. Тут, по-видимому издалека, до меня донеслись голоса – казалось, много людей кричали в унисон: «Олло, Олло». Я осторожно поднял голову и посмотрел туда, откуда доносились крики, но кладбище закрывало вид. Волк еще продолжал странновато подвывать, а его огненные глаза скользили по кипарисовой роще в поисках источника звуков. По мере приближения голосов волк стал подвывать чаще и громче. Я боялся пошевелиться или издать хотя бы стон. Красное зарево над белым покрывалом росло и ширилось, растворяясь в окружавшей меня тьме.

Потом из-за деревьев неожиданно показался ехавший рысью отряд всадников с факелами в руках. Волк соскочил с моей груди и бросился к кладбищу. Я увидел, как один из всадников – судя по фуражкам и длинным форменным плащам, это были солдаты – вскинул карабин и прицелился. Его товарищ тоже прицелился, и над моей головой просвистела пуля. Очевидно, он принял меня за волка. А другой, высмотрев убегающего зверя, выстрелил ему вслед. Отряд разделился и перешел на галоп: одна группа скакала ко мне, другая – за волком, скрывшимся в заснеженных кипарисовых зарослях.

Когда всадники приблизились, я попытался пошевелиться, но не смог, хотя видел и слышал все, что происходило вокруг. Двое или трое солдат, спешившись, склонились надо мной. Один приподнял мне голову и положил руку на сердце.

– Слава богу! – воскликнул он. – Сердце бьется!

После того как мне влили в рот коньяку, я почувствовал себя лучше, смог открыть глаза и осмотреться. Среди деревьев мелькали огни и тени, я слышал, как перекликались люди. Они скучились, в их возгласах ощущался страх; потом, освещая себе путь факелами, из кладбищенского лабиринта вышла еще одна группа солдат, выглядевших как помешанные. Когда подошли последние из них, те, кто был со мной, стали с нетерпением спрашивать:

– Ну что, нашли?

– Какое там! – последовал торопливый ответ. – Скорей, скорей уходим отсюда! Здесь нельзя оставаться, особенно этой ночью!

– Что же это было? – повторялся в разных вариациях один и тот же вопрос.

Ответов было много, но все крайне неопределенные: казалось, ужас сковывал уста моих спасителей.

– Эт-то б-было и правда оно… – пробормотал один из солдат, явно не в себе.

– Волк, и в то же время – не волк! – вставил другой, содрогнувшись.

– Тут нужна освященная пуля, – заметил третий уже спокойнее.

– И все-таки ночь прошла не без пользы, не зря мы сюда прискакали. Честно заработали тысячу марок! – воскликнул четвертый.

– На осколках мрамора – кровь, – помолчав, сказал пятый. – От молнии такое не бывает. А что с ним? Он в порядке? Взгляните на горло! Смотрите, ребята, волк лежал на нем и согревал его.

Офицер осмотрел мою шею.

– Он в порядке, укусов нет. Что вообще все это значит? Если бы не волчий вой, мы бы никогда его не нашли.

– А что с волком-то? – спросил поддерживавший мне голову солдат, пожалуй, единственный, кто не поддался панике: руки его совсем не дрожали. На рукаве у него была нашивка флотского старшины.

– Как сквозь землю провалился, – бросил солдат с худым, мертвенно-бледным лицом; озираясь по сторонам, он буквально трясся от страха. – Здесь достаточно могил, в которых чудовище может залечь. Поехали, ребята, поехали поскорей!.. Надо уходить из этого проклятого места.

По приказу офицера меня привели в сидячее положение и усадили на лошадь. Офицер вскочил в седло позади и, обхватив меня руками, приказал трогаться; выстроившись по-военному строем, мы поспешно выехали…

Язык все еще отказывался повиноваться, и я был вынужден молчать; должно быть, вскоре я заснул, ибо, когда пришел в себя, стоял, поддерживаемый с двух сторон солдатами. Уже почти совсем рассвело, а на севере красная полоска света отражалась на снегу кровавой дорожкой. Офицер приказал своим людям держать язык за зубами, говорить лишь, что нашли заблудившегося англичанина, которого охранял большой пес.

– Пес! Какой же это пес! – возразил солдат с мертвенно-бледным лицом. – Уж я как-нибудь могу отличить волка от собаки.

– Я сказал: пес, – твердо и невозмутимо повторил молодой офицер.

– Ну конечно пес, кто же еще! – иронично скривил рот мертвенно-бледный солдат, который с восходом солнца стал, очевидно, смелее, и, тыча в меня пальцем, воскликнул: – Посмотрите-ка на его горло. Это что, песик поработал, господин офицер?

Я инстинктивно схватился за горло и тут же вскрикнул от боли.

Солдаты обступили меня, те же, что были в седле, наклонились, пытаясь разглядеть мою шею, но тут снова раздался спокойный голос молодого офицера:

– Я сказал «пес», и баста, если не хотите стать посмешищем.

Потом меня усадили в седло к одному из всадников, и вскоре мы въехали в предместье Мюнхена. Здесь мы натолкнулись на брошенную повозку, меня пересадили в нее и повезли в гостиницу «Quatre Saisons» – молодой офицер сопровождал меня, один из солдат ехал рядом, держа его лошадь под уздцы, остальные отправились в казармы.

Когда мы прибыли, герр Дельбрук так быстро сбежал по лестнице мне навстречу, что я понял: он уже давно ждал нас, глядя в окно. Заботливо поддерживая меня, он помог мне войти в дом. Офицер отдал честь и собрался уйти, но я настоял на том, чтобы он зашел ко мне в номер. За бокалом вина я поблагодарил его и его храбрых товарищей за спасение. Он скромно ответил, что очень рад, но первые шаги по организации поисковой экспедиции предпринял герр Дельбрук. Тот улыбнулся при виде этой неловкой попытки приукрасить его роль в приключившейся со мной истории.

– Герр Дельбрук, – окончательно сбитый с толку, спросил я, – почему именно солдаты были отправлены на мои поиски?

Управляющий пожал плечами, явно не желая присваивать себе чужие лавры:

– Просто мне удалось получить разрешение командира полка, в котором когда-то служил, набрать добровольцев.

– Но как вы узнали, что я пропал?

– Кучер вернулся на разбитом экипаже и сказал, что лошади понесли.

– Вы что же, хотите меня уверить, что послали на мои поиски отряд солдат лишь из-за этого?

– Конечно нет! Но еще до возвращения кучера я получил телеграмму от боярина, пригласившего вас погостить, – и герр Дельбрук, достав из кармана телеграмму, вручил мне.

Я прочел:

«Бистрица. Позаботьтесь о моем госте: его безопасность крайне важна для меня. Если с ним что-нибудь случится или он исчезнет, не жалейте средств, чтобы найти его и обеспечить его безопасность. Он – англичанин и потому склонен к приключениям. Опасность представляют снег, волки и ночь. Не теряйте ни секунды, если у вас возникнут подозрения, что ему грозит беда. Ваше усердие будет щедро вознаграждено. Дракула».

Я так и застыл с телеграммой в руке; комната вдруг поплыла перед глазами, и, если бы внимательный управляющий не подхватил меня, думаю, я бы упал. Во всем этом таилось нечто странное, нечто столь загадочное и невообразимое, что я вдруг ощутил себя безвольной игрушкой неких враждебных сил – уже одна только смутная мысль об этом парализовала меня. Итак, у меня был таинственный защитник. Из неведомой мне страны в самый критический момент пришло послание, которое уберегло меня и от смерти в сугробе, и от волчьих зубов…