Kitobni o'qish: «Связной»

Прошлое и настоящее Виталия Петровича

Виталий Петрович был на кого-то похож. Раньше, в детстве, он был похож только на самого себя. Маленький, все в детстве невелики, худенький бегает, шныряет по длинному коридору небольшой коммунальной квартиры. Собственно, и коммунальной-то в полном смысле слова ее назвать было нельзя. Кроме семьи Виталия Петровича еще одни соседи. Любит он забираться на огромную плетеную корзину, коричневую, со всяким барахлом и замком спереди, стоящую в коридоре. Усядется на крышку поудобнее и готовится уйти в большое плавание вместе с соседским мальчиком, штурманом. Отец штурмана работает в органах государственной безопасности. И тоже любит выходить в коридор, хочет поговорить, потому что на отдыхе и успел уже изрядно принять. В плавание на корзине идти не хочет, хотя выходит в тельняшке и в самый раз бы в открытое море, а начинает цепляться. Так, добродушно. А Виталий Петрович смотрит на него с любопытством сквозь свои маленькие круглые очочки. В детстве он носил очки. Года в три после гриппа возникло осложнение. А потом зрение выправилось. Но не поэтому он был ни на кого не похож. А может, и похож, но его ни за кого другого не принимали. Только за самого себя… Мама тогда выскакивала и утаскивала Виталика обратно, на свою половину, чтоб не вязался секретный работник с разными дурацкими каверзными вопросами, что значит «хэлло» или, скажем, «гуд-бай»? Виталий Петрович все это, естественно, знал, но говорил, что по-английски не понимает. Сосед, конечно, обижался. Хотелось культурно общаться, а его, можно сказать, игнорировали.

Немало воспоминаний связано у Виталия Петровича с коридором да и со многим другим. Только кому они нужны, кроме него самого. И что все это должно сгинуть вместе с ним, его удивляло с ранних лет. Это, в общем-то, было не совсем нормально. В таком возрасте думать о бренности жизни. Но во всем остальном Виталий Петрович вел себя как все. И ничем не выделялся. Правда, в школе его всегда почему-то выбирали на общественные ответственные должности. У сверстниц большой симпатией он не пользовался. И его даже иногда не приглашали на вечеринки. Он огорчался, конечно, но не очень, потому что был очень высокого о себе мнения. Лицо у него было несимметричное, зубы неровные, нос, хоть и прямой, кончался утолщением. Но в целом личико было приятное. С возрастом в движениях появились волчья вкрадчивость и сила. Как-то на работе одна юная девица заявила ему:

– Вы, Виталий Петрович, иногда такой обаятельный, такой, что просто дальше некуда! А иногда – совершенно наоборот!

Он ответил тогда снисходительно молодому специалисту:

– Что делать, деточка! Я человек настроения! Надоедает быть посередине, вот и кидаешься в крайности.

Именно в зрелые годы и стали его часто принимать за каких-то совершенно других людей, о которых он и понятия не имел. На улице и в других общественных местах к нему подходили, заговаривали. Хотя внешность его была весьма и весьма нестандартная. И уж, конечно, не могла кого-либо напоминать.

– Люди хотят дружить, – объяснял он это свое странное свойство. – И свое подсознательное влечение материализуют в таких, на первый взгляд, довольно странных поступках.

– И дружить они хотят именно с тобой! – язвила в ответ жена Виталия Петровича Евгения.

Ее вначале забавляло, а потом стало раздражать это свойство мужа.

– Тебе надо перечитать Фрейда! – назидательно поучал ее Виталий Петрович.

Была у него слабость, любил поучать. Понимал, что людям это не нравится, но удержаться не мог.

– Это тебе надо перечитать Фрейда! – обычно отвечала Евгения. Она была остра на язык. И любила Виталия Петровича.

В семье сотрудника государственной безопасности некоторое время жила домработница. Молодая девушка из деревни. Тогда это практиковалось. Домашние работницы, няни. Крадется Виталий Петрович к соседям по коридору. Замирает перед дверью, гулко колотится сердце младого Дон Жуана. Медленно поворачивается дверная ручка. Блестят лукавые глаза крепостной девицы. Тихо дремлет соседский мальчонка-штурман. Ласково щелкает девушка по носу Виталия Петровича. И вот уже они возятся шутливо, а руки Виталия Петровича охватывают как бы ненароком крепкие упругие груди… Отскакивают друг от друга разгоряченные. Мал еще он для более серьезных игр. Горят щеки, дрожат колени. А девушка открывает створку платяного шкафа и манит пальцем юного ухажера. Только чтобы тихо! Приподнимает стопку белья, а он уже догадывается, что там пистолет… черный, опасный, уютно устроился на белой простынке. Достает девушка предмет, держит неловко, протягивает Виталию Петровичу. Тот быстро выхватывает, удобно застревает пистолет в руке. И Виталий Петрович уже не какой-то там мальчонка в очках, а настоящий мужчина, герой. Застывает время. Нереально все вокруг, призрачно, покачиваются в воздухе предметы.

– Не, не заряжен, – приходит первой в себя девушка, смеется тихо.

Как жаль, что не заряжен. Не хочется расставаться с великолепной, такой мужской игрушкой. Вырывает неожиданно девушка пистолет и укладывает его точно, как лежал, в ямку-оттиск. Оправляет белое постельное белье.

У Виталия Петровича рано открылись способности к рисованию. Однажды уже в школе он довольно удачно изобразил утку. Перышки, голова, глаз, ну просто как живая! Правда, если как следует приглядеться, то и не совсем вроде бы утка. Скорее какая-то диковинная доисторическая птичка. Очень она тогда понравилась учительнице рисования, тайно сочувствовавшей авангарду и выделявшей Виталика. Особенно хорошо у него выходили натюрморты с красной рыбой. Тут, видимо, сказывались его гастрономические пристрастия.

В классе пятом многие увлеклись рисованием. Но ненадолго. Вскоре одни занялись авиамоделизмом, другие – математикой. «На алгебраических преобразованиях можно неплохо заработать», – говаривал один его школьный приятель, ставший впоследствии профессором математики.

Но еще большие склонности были у Виталия Петровича к наблюдению. Зевакой он был просто уникальным. Если где-то что-нибудь случалось, пусть и весьма незначительное, там непременно оказывался и он. Часами мог стоять, приоткрыв рот и уставившись во все глаза. О крупных происшествиях и говорить не приходится. Притягивали они его неимоверно. Бывало, сбегутся на такое событие зеваки со всего района. Стоят, глазеют… Народ постепенно расходится, остаются только профессиональные наблюдатели. Уж и смотреть больше не на что, так они смотрят друг на друга. Даже нарушалось из-за них нормальное движение людей. Многие деловые товарищи их за это иногда обзывали или же специально толкали. Конечно, такое случалось редко.

В юные годы Виталия Петровича можно было иногда застать сидящим на лавке с бабками около подъезда. Слегка прикрыв глаза, с сонным глуповатым выражением лица он внимательно слушал чужие разговоры. Некоторое время Виталий Петрович посещал художественную студию и уже начал потихоньку приступать к живой природе. Но вскоре родители забрали его оттуда и отвели в математический кружок. Там он сначала скучал, что-то рисовал, но потом привык, пристрастился к решению планиметрических задач и был не из последних. Конечно, рисование – вещь хорошая, но несерьезная. А в жизни надо иметь профессию. Рисовать можно и в свободное время. Так впоследствии и получилось. Родители по своему обыкновению чего-то недопонимали, но желали своему любимцу только хорошего. Не думали они, что и рисованием можно неплохо жить. Но время было тогда сугубо техническое.

Работал Виталий Петрович в своем почтовом ящике неплохо, добросовестно все выполнял, но иногда срывался и нарушал режим. Поэтому его слегка придерживали. Прибавляли раз в пять лет десяточку, а ведущего инженера все никак не давали. После очередного опоздания и объяснительной он каждый раз думал, что надо бы поменять местечко работы и двинуть в какую-нибудь хлебную контору. Но Виталию Петровичу все время обещали привлекательные командировки в социалистические страны, и он никак не решался уходить. Да и работа была непыльная и нравилась Виталию Петровичу. Он даже сделал одно изобретение, правда, не совсем по профилю. Построило его предприятие новое здание, чудесную очень высокую железобетонную башню, и все туда перебрались из старого тесного. Все бы хорошо, да сильная неурядица вышла с входными дверями. Страшно они хлопали, так как были железными и очень увесистыми. Шум стоял целый день просто невообразимый. Бум-бум, бум-бум! И даже пошли трещины по бетону. Совершенно неожиданно надвинулась катастрофа, причем, как водится, откуда не ждешь. Если бы что с планом, справились бы, не впервой. А тут – дверь! Бросили всех местных умельцев, слесарей и плотников, механиков и сварщиков. Никакого эффекта! Тогда и подал какой-то доброхот идею – объявить конкурс на лучшее техническое решение дверного вопроса, очень трудного и больного. Объявили несколько премий.

Виталий Петрович сначала и знать про все это не хотел. А потом неожиданно увлекся и придумал очень оригинальное решение. Множество грузиков начинали двигаться при закрывании двери и в момент удара умудрялись ее непокорную придерживать. Некоторое время он был героем дня. Получил неплохое денежное вознаграждение, его отметили в приказе и… вскоре забыли. Сам он относился к своему изобретению весьма иронически и говорил направо и налево, что с поганой дверцы хоть денег клок. Ветеранам труда это не нравилось, и они поджимали губы. Хорошо, до начальства не дошло это дерзкое высказывание.

Жизнь Виталия Петровича текла обычным странным потоком. Вскоре после женитьбы молодые вступили в кооператив и переехали из центра на окраину. Молодым всегда хочется жить отдельно. «Чудовищная глупость!» – часто потом говаривал он. Микроскопические схватки с вещами перемежались с поиском своего места в новой квартире. Была спальня, где у него была кровать, составная часть спального гарнитура. Комната, где стоял телевизор и где его смотрели. Кухня, где он сиживал за небольшим столиком под уютной лампой и ел бесчисленное число раз. В старой квартире у него было свое место. Крохотная комнатушка, в ней стол, стул, диванчик да пара полок с книгами.

Потом родилась Олюшка, и у них стала жить теща, нянчиться с малышкой. Женщина милая и добрая, полюбившая его как родного. Стали наезжать родственники жены из деревни. Тоже добрые симпатичные люди. И они относились очень тепло к Виталию Петровичу. Он подолгу вел с ними разговоры о здоровье, жизни и хозяйстве. У него иногда чесались руки написать большое эпическое полотно. Он даже придумал ему название – «Среди родственников жены». Виталий Петрович представлял себя сидящим в старинном черном кресле с высокой спинкой, а вокруг – они. Но до красок дело так и не дошло. Лень, да и неуверен был в себе. Вдруг не хватит мастерства, сноровки? Дело-то ведь, если признаться, архитрудное. Трудней некуда!

И вечно эти проблемы с отпуском. Так двигаешься себе одним солдатским маршрутом: дом – работа – дом, ну бывают, конечно, небольшие отклонения, скажем, – в гости, кино или там в магазин. Надо же иногда и обновку какую-нибудь купить. А отпуск себе потихоньку надвигается. И хотя здравниц становилось все больше и больше, а туристических маршрутов вообще не сосчитать, отпускная проблема не исчезает, а наоборот. В прошлом году съездили к морю и оставили там шестьсот рублей, что причинило Виталию Петровичу довольно сильную душевную боль. А жене все нипочем:

– Надо менять обстановку! Необходимо переключение! Без отдыха нельзя!

«Действительно, нельзя, – соглашается мысленно он. – Но ведь и денег жаль…» Приходится оформлять тещу сторожить детский сад. А на самом деле это он, Виталий Петрович, охраняет детское учреждение от посторонних и разных других непрошеных посетителей.

– Сделай хоть что-нибудь для семьи! Организуй отдых! – пилит его Евгения.

Дальше тянуть уже никак нельзя. Назревает конфликт в благородном семействе.

– Ладно! Черт с вами! – соглашается он и, только чтоб отстала, предлагает ехать в Прибалтику.

Приличные билеты умные люди выкупили заблаговременно. «Ладно, не сахарные! Всего-то одну ночь перекантоваться…» – решает он и, взвалив на себя неимоверный груз ответственности, покупает в общий вагон.

В вагоне. Телеграмма

Обдало вонью, испарениями человеческих давно немытых тел. Гомонят, переговариваются, создавая неумолчный шум-гам. Детки примостились на коленях у мамаш. Изредка заголосит какой-нибудь, а остальные уже настороже. И слезы наворачиваются за брата или сестру, готовы поддержать. Да вовремя подхватят на руки, подкинут, отвлекут, вот уже и исчезла страдальческая гримаса-напряжение.

Неуверенно двигается семейство Виталия Петровича по вагону. Забили уже все отсеки бывалые транзитники. Наконец в одном потеснились, подвинулись, и Евгении с Олюшкой удалось пристроиться на нижней полке. Сверху пьяный мужичок промычал что-то нечленораздельное. Догадался Виталий Петрович, что дан добрый совет не лопушить, а лезть по-быстрому на верхотуру, не то поздно будет. И еще понял, что мужичок о кошечке беспокоится, которую везет с собой до дому. Слабо мяукнула кошка и сразу же получила от сердобольной женщины снизу пакетик с кефиром, который стала энергично поедать, слегка размазывая его по полу. Сердобольная женщина, еще не старая, поделилась со всеми постельным бельем, которое ее сын с трудом достал в соседнем купейном вагоне, так как в общем оно было не положено. Пришепетывая и похохатывая, сын всем объяснил:

– За соколадки! Обесял девцонкам!

– Пойди, Леш, еще принеси! Видишь, маленький без белья! – попросила его сердобольная женщина, показывая на крошечного соседского ребятеночка.

А мамаша маленького только робко в ответ:

– Да ладно уж, как-нибудь… одну ночь. Вы не беспокойтесь. Мы уж как-нибудь.

– А куда идти-то надо? – спросил отец маленького, пытаясь показать, что и он парень не промах.

«Такому не то что не дадут, а еще и отберут его же собственное белье», – оценил муженька Виталий Петрович, покрываясь постепенно вагонной пылью, а точнее потом, на который стала оседать эта самая пыль. «Какой сразу же дискомфорт в организме…» – с тоской подумал он.

– Ну ты, мать, даес! – захохотал сын сердобольной женщины и пошел за бельем для маленького.

«А вот такому, который половину букв не выговаривает, дадут… Потому что он веселый», – продолжал анализировать Виталий Петрович. Пьяненький мужичок слез с верхотуры и всем объяснил, что он был на уборке урожая, пришла разнарядка на их автобазу, шофер он, а пришлось на тракторе, везет с собой котейку и, улыбнувшись, пошел перекурить. В это время появился босой человек с жуткой рожей, настолько протокольной, что ехать дальше уже совершенно было некуда. И отчаянно завоняв своими босыми ногами, молча, быстро взобрался на третью полку, предназначенную Виталию Петровичу. Перед тем, как отвернуться к стене, протокольная рожа оглядела всех алкогольно-чифирными глазами. «Никого не забуду» – прочел по слогам Виталий Петрович татуировку на руке у этого вольноопределяющегося. «Это, братцы мои, натуральный зек. И татуировка не без смысла, – умудренно покачал головой Виталий Петрович, прикидывая, где у того запрятано „перо“. – Надо бы согнать наглеца. Как бы это сделать половчей?» Но тут появился перекуривший хозяин кошечки и без всяких предисловий, перемежая свою речь различными крепкими выражениями, заорал:

– А ну быстро слазь отседова! Слышь, чего я тебе говорю? А ну давай! – И стал стаскивать татуированного за ноги.

К всеобщему удивлению, тот выяснять отношения не стал, а пробурчав примирительно:

– Да ладно тебе! Не разоряйся! – освободил место.

– Ишь ты, халявщик нашелся! Стоит только отойти, как раз и готово! Ну дела! – прокомментировал случившееся шофер-тракторист и забрался к себе наверх.

«У зека, по-видимому, билета нет, – предположил Виталий Петрович – А может, уже успел набедокурить, вот и решил не связываться. Лишнее внимание ни к чему».

Начали потихоньку затихать пассажиры. Виталий Петрович подложил под голову чистое домашнее полотенчико и стал крутиться на комковатом тюфяке, устраиваясь поудобнее. Наконец навалилась дурная дрема…

Вдруг кто-то грубо дернул его за слегка свесившуюся в проход ногу.

– В общем спать на тюфяках нельзя! – закричала проводница.

«Ну и порядочки…» – вяло сквозь сон удивился он, слабо дрыгнув в ответ ногой.

– Я тебя, гнида! – ругнулся тракторист, которого разбудили таким же макаром.

Но проводница уже тормошила других бедолаг в соседних отсеках.

«Сука…» – запоздало отреагировал Виталий Петрович, снова погружаясь в тяжелый, больной сон. Поезд равнодушно стучал колесами…

В середине ночи кто-то снова стал теребить Виталия Петровича, но на этот раз за плечо и довольно деликатно.

– Идите вы со своими тюфяками, бесстыдники! – пробормотал он, не открывая глаз. – Добиваетесь! Сейчас пошлю!

– Тише! Товарищ Кротов! Тише! Вам телеграмма, – зашептала усатая морда, возбужденно тычась в ухо Виталия Петровича.

– Ну это же ошибка! Неужели неясно? Обычная дорожная ошибка, – застонал он с досадой. – Моя фамилия Кратов. Никакой телеграммы мне быть не может! Оставьте меня в покое. Иначе пошлю. Доведете! – Он отвернулся к стенке и попытался поймать конец ускользающего сна.

– Все точно, товарищ Кротов! Я – начальник поезда. Ошибка исключена. И ответили вы точь-в-точь как надо. Я, конечно, понимаю, конспирация и прочее. Но мне не впервой. Можете не сомневаться. Ответственность понимаю.

«Явно, больной. Объясняться бессмысленно», – решил Виталий Петрович и устало произнес:

– Ну ладно, давайте! – Сопротивляться было бесполезно.

Усатый в форме с галунами и звездочками на рукаве довольно улыбнулся:

– Ну и хорошо! А то я уж испугался.

– Может, все же не надо? А? – спросил Виталий Петрович, приподнявшись на локте и расписываясь в большой амбарной книге. – Может, в другой раз? На обратном пути?

– Не могу. Дела! – Истолковал по-своему его слова начальник поезда и, заулыбавшись, добавил: – Постараюсь забежать перед прибытием. Если удастся. Дел невпроворот.

– Не надо забегать, – вяло запротестовал Виталий Петрович.

«Боже, как все нелепо! – Он увидел себя со стороны – в синих тренировочных штанах, прихваченных снизу носками, с помятым лицом, в полутьме вагона. – А мог бы в мягком. Халат, дорогая сигара, кофе, коньяк, дорожный несессер. Холеный, уверенный, немного утомленный жизнью… Тьфу!»

Виталий Петрович сунул телеграмму под подушку. Вытянулся. Потер кулаками затекшую спину. Сильно скрючившись, с трудом сел на полке, упершись головой в потолок и свесив ноги в проход. Мерно храпела сердобольная женщина. Внизу напротив уютно спала жена, обняв дочь.

«Могут спокойно обойтись без меня», – подумал он, достал телеграмму, аккуратно спустился вниз и вышел в коридор. Вонь стояла просто чудовищная. Из тамбура несло блевотиной. Раскрыл телеграмму: «Не в службу зпт а в дружбу тчк Приятное с полезным тчк Комнату сняли тчк Паарле 12 тчк Впрочем извини тчк Как хочешь тчк» В конце неразборчиво: то ли «последи», то ли «не наследи». Он тяжело взглянул на синюю дверь туалета с отломанной ручкой. Смял телеграмму и сунул ее в карман тренировочных, подумав: «Пригодится еще…»

В проходе появилась темная фигура. Он напрягся и принял боксерскую стойку. Узнал усатого начальника поезда, расслабился.

– Виталий Петрович, забыл сказать! Передали-то неразборчиво. Где телекс? – запыхавшись, проговорил усатый.

– Какой телекс? – не понял Виталий Петрович.

– Виноват! Телетайпограмма. Где она?

– Вот она. – Виталий Петрович вынул смятую бумажку.

Начальник поезда неодобрительно покачал головой и аккуратно разгладил листок.

– Вот тут. – Он ткнул пальцем в текст. – То ли «последи», то ли «не наследи». Я также неразборчиво и написал. Чтобы соблюсти. Документ как-никак! Ну, вам-то уж понятно про что! – Уважительно улыбнулся. – Такая работа. Ну и деньжатки зато неплохие, – как бы пояснил сам себе.

– Я инженером на ящике, – зачем-то сказал Виталий Петрович.

– Конечно, инженером, – охотно согласился начальник поезда и, помолчав, добавил: – На ящике. А я вот на поезде начальником. Каждый, как говорится, на своем месте. – Хитро, понимающе прищурился. – Да, чуть не забыл. Могу посодействовать с купе. Желаете?

– Да уж ехать-то всего ничего! Раньше надо было, – отказался Виталий Петрович.

– Раньше не было сообщения, – пояснил усатый. – А сейчас действительно поздно. Да и вы можете себя раскрыть. Вдруг за вами наблюдают? Я, когда шел, несколько раз проверялся. Телевизор смотрим, знаем, что к чему.

Виталий Петрович отвечать не стал. Это было уже слишком. Хотя говорить с народом любил.

– Ну, теперь вроде все. Пока! – заключил усатый.

– Пока, – отозвался Виталий Петрович.

Начальник поезда отошел, повернулся и весело с укоризной произнес:

– А вы – ошибка! Стали бы тогда в карман складывать? А? – Но, наткнувшись на неподвижный взгляд Виталия Петровича, поспешно закончил: – Ну все-все! Пока! Не могу, дел по горло!

Усатый быстро исчез, и Виталию Петровичу даже показалось, что он юркнул в соседний отсек. Виталий Петрович подошел крадучись, заглянул. Тихо спали бедолаги-пассажиры. «Я начинаю работать», – мрачно констатировал он. Проверил на всякий случай карман. Вдруг почудилось? Нет, телеграмма была.