Конечно, на все воля Божья. Но Бог не запрещает нам узнать Свою волю заранее. Для того и сотворил Он звездные письмена на небе, и линии на руке нарисовал каждому свои. Что ж, как хотите.

СТОЛЫПИН:

Прощайте, граф. Завтра звоните в мою приемную

Прощаются, Столыпин уходит. Звонит телефон. Хамон разговаривает о своих финансовых делах по телефону. Спустя некоторое время входит монах.

МОНАХ:

Позвольте продолжить беседу, граф? Мы остановились на астрологических толкованиях Откровения Иоанна Богослова.

ЛУИС ХАМОН:

Да… На послании семи церквам…. Однако, называйте меня Кайро, как прежде. По-гречески – «рука».

МОНАХ:

Знаю, знаю и по-гречески, и по-латыни, и по-персидски, и в европейских языках, как видите, не затрудняюсь.

ЛУИС ХАМОН

(кладет телефонную трубку):

Отец Василий, к сожалению, сегодня я не смогу продолжить нашу интересную беседу. Звонил мой русский деловой партнер, я должен ехать на встречу с ним. Идемте вниз, по дороге переговорим и договоримся о времени новой встречи.

Луис Хамон одевает зимнюю шубу. Выходят из номера, спускаются по лестнице.

МОНАХ:

Как вам наш господин председатель Совета министров?

ЛУИС ХАМОН:

России повезло иметь такого премьера! По-моему, многие у вас это понимают.

МОНАХ:

Да, это правда.

ЛУИС ХАМОН:

Отец Василий, пожалуй, через два-три дня я смогу с вами встретиться еще раз, чтобы продолжить наши интересные диалоги.

МОНАХ:

Спасибо, Кайро. А вот позвольте спросить вас. Есть у меня один знакомый, очень интересный русский старец, обладающий экстраординарными способностями. Он из сибирских простых мужиков, но предсказывает будущее из видений. И точно предсказывает! Я сам не раз убеждался в этом.

ЛУИС ХАМОН:

Это интересно. Мне интересны такие люди. Я много слышал о «русских старцах», но до сих пор не доводилось встречаться с ними.

МОНАХ:

Хотите я приведу его к вам – через два три дня, как вы сказали?

ЛУИС ХАМОН:

Как его имя?

МОНАХ:

Григорий Ефимов Распутин-Новый.

ЛУИС ХАМОН:

Какие сложные бывают у русских имена! Нет, я не слышал о таком.

МОНАХ:

Поверьте мне, он очень интересный человек.

ЛУИС ХАМОН:

Что же, договорились, приходите с ним.

МОНАХ:

Кайро, по собственным резонам, я хотел бы, чтобы вы прочитали линии его руки, – даже если он будет изображать из себя скептика. Посмотрите его руки?

ЛУИС ХАМОН:

Посмотрю. Мне и самому интересно. Рук русских старцев в моей коллекции еще не было.

Расстаются у входа в гостиницу. Луис Хамон ловит извозчика. Монах уходит в сторону площади (нынешняя площадь Искусств). Идет снег.

ЭПИЗОД 2. Место и время действия:

Январь 1908 года, три дня спустя. Санкт-Петербург, три дня спустя (пасмурный ветреный зимний день).

НАТ. ЗИМНИЙ ПЕТЕРБУРГ, ГОСТИНИЦА «ЕВРОПЕЙСКАЯ». ИНТ. НОМЕР В ГОСТИНИЦЕ. ЯНВАРЬ 1908 ГОДА, ТРИ ДНЯ СПУСТЯ.

На экране – зимний Петербург, гостиница «Европейская». Ко входу подходят тот же монах и Распутин. Вместе они поднимаются по лестнице на третий этаж.

МОНАХ:

Григорий, ты чем недоволен?

РАСПУТИН:

А зря я с тобой пошел. Ни к чему мне, милой, этот граф.

МОНАХ:

Называй его Кайро – это «рука» по-гречески.

РАСПУТИН:

Пущай Кайро. Все равно, граф. А мне и наших русских графьев довольно. И так коситься на меня начали – что, мол, высоко залетел мужик. Все графья да их жены вокруг крутятся.

МОНАХ:

Ты сам эту дорогу выбрал.

РАСПУТИН:

Не сам, не сам. Старцы сибирские, да монахи со Святого Афона мне дорогу указали. Я не хотел в Санкт-Питербурх иттить. Бог привел.

МОНАХ:

Бог привел, так терпи. И Бога не гневи.

РАСПУТИН:

А этот-то граф мне зачем нужон?

МОНАХ:

Пришли уж, заходи.

Входят в номер графа, здороваются. Распутин произносит несколько слов на плохом французском, но сразу переходит на русский. Монах переводит его слова на английский.

РАСПУТИН:

Мусью, я в херомантию не верю – сразу скажу. Я верю в Судьбу.

КАЙРО:

А в астрологию вы верите?

РАСПУТИН:

«И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений…» Как же не верить. Сам я звездословие не знаю хорошо, но эту науку уважаю. Однако, кому хочет, Бог будущее кажет прямо, – и не надо ни астрологии, ни херомантии для избранных. А прочие любопытствующие пущай по звездам читают, кто может.

КАЙРО:

Вы – избранный?

РАСПУТИН:

Я тебя, мусью, только щас первый раз увидел, и ты уже хочешь это знать?

КАЙРО:

Простите, отец Григорий, если мой вопрос показался вам некорректным. Меня очень интересуют русские старцы. Я много слышал о них еще в Англии, на моей родине. И вот – быть в России, и не воспользоваться возможностью увидеть русского старца … (слово «старец» Кайро произносит все время по-русски)

РАСПУТИН:

Я не «старец». Старцы по лесам глухим в скитах живут. Старцы в города содомные не ходють.

КАЙРО:

А вы зачем в городе живете?

РАСПУТИН:

Ты чего от меня хочешь, Кайро? Василий сказал, руки мои хочешь посмотреть?

КАЙРО:

Отец Григорий, я вижу, вы не очень расположены рассказывать мне о себе. Это ваше право. Мы уважаем право на частную жизнь.

РАСПУТИН:

Ты, мусью, в Европе, я вижу, человек известный. Все с королями да с принцами, да с министрами знаешься. Их руки смотришь. Зачем тебе мужицкие руки смотреть.

КАЙРО

(обращается к Василию):

Это вы ему рассказали о моих европейских клиентах?

ВАСИЛИЙ:

О каких клиентах, Кайро? Вы мне ничего о них сами не говорили. Первый раз от Григория об этом слышу.

КАЙРО:

Отец Григорий, откуда вы узнали, что я предсказываю королям и министрам?

РАСПУТИН:

А я все и без рук твоих вижу, мусью.

Кайро с удивлением смотрит на Распутина.

РАСПУТИН

(довольный собой):

Ну, на – смотри (протягивает ему ладони обоих рук). Тока ты сначала скажи, чего со мною раньше было, чтоб я тебя проверить мог.

Кайро внимательно смотрит на руки Распутина. Камера укрупняет линии на ладонях, они как бы превращаются в дороги и реки. Из тумана проявляются черно-белые картины детства Распутина и его дальнейшей жизни – то, что как бы видит Кайро. В частности, гибель брата Распутина (утонул в реке) и страдания Гриши, что он не мог его спасти. Кайро что-то говорит Распутину. Распутин напряженно смотрит на Кайро.

РАСПУТИН:

Хватит, Кайро. Убедил.

(выдергивает свои руки из рук Кайро)

КАЙРО:

Вы обеспокоились о том, что я скажу вам о вашем будущем?

РАСПУТИН

(овладев собой, снисходительно улыбаясь):

Кайро, даже если ты увидишь мое будущее, ты его не поймешь. Ты его по-своему увидишь. А Бог по-Своему видит.

КАЙРО:

Но ведь вы тоже предсказываете будущее?

РАСПУТИН:

Предсказываю. Но мне Бог показывает. А тебе – рука. От моей руки – до Божьей… Чуешь разницу, граф?

КАЙРО:

Отец Григорий, пожалуйста, не думайте, что я настолько самоуверен и что я не верю в Бога.

РАСПУТИН:

В Бога ты веришь, знаю. Но не Он тебе будущее говорит, а рука… Ну, Бог с тобой, на – смотри

(снова протягивает ему ладони)

Во все время этого разговора отец Василий переводит его, как бы чуть снижая накаляющиеся было страсти. Кайро вновь смотрит ладони Распутина. Снова на экране линии на них превращаются в реки – в потоки времени. На этот раз Кайро видит, абсолютно неожиданно для себя, Царя и Царицу, стоящих во дворце на коленях перед Распутиным и целующих ему руки. Кайро вздрагивает, с изумлением смотрит на Распутина – тот жестко встречает его взгляд. Взгляд Распутина напряжен и неприязнен.

КАЙРО:

Что?

РАСПУТИН:

Я же тебе сказал, Кайро – увидишь, но поймешь не так, как надоть понимать.

КАЙРО:

А как это понимать?

РАСПУТИН:

Я не знаю, что ты увидел. Знаю только, что неправильно понял.

КАЙРО:

Первый раз вижу и слышу такое…

(с беспокойством смотрит на Распутина)

Мои выводы и предсказания до сих пор всегда были точны.

РАСПУТИН

(нервно):

Молчи, Кайро. Смотри дальше. Как я жизнь кончу? Вот это ты, можеть, и верно увидишь. Это я не знаю об себе. А что Им жизнь спасу – знаю!

ВАСИЛИЙ:

Кому «им»?

РАСПУТИН:

Не твое дело, Василий. Переводи, раз взялся, а в разговор не суйся, ученый поп!

Кайро напряженно изучает ладони Распутина. Колеблется.

КАЙРО:

Ваше будущее… это будущее, которое заполнено чудесами. Вы были подняты от самого низа, чтобы связаться с самым высоким; уйдя от крайней бедности, Вы будете командовать богатством; Вы предназначены для обладания огромной властью над другими – но это будет власть для зла. Вы хотите услышать больше?

ВАСИЛИЙ:

Да, да, хотим!

РАСПУТИН

(удивленно смотрит на Василия):

Экой ты любопытной, Васька! Ну, ладно, Кайро, говори дале… «Власть для зла» … Ни хрена ты, англичанин, не понимаешь. Свое понятие у тебя. Рази добро или зло ты видишь? Это только Бог знает! А ты кто такой? Ну, и что дале? … Переводи, Василий! Что замолчал!

Василий переводит. Кайро кивает головой.

КАЙРО

(помолчав):

Вообще-то каждый человек должен сам судить о Добре и зле… Но пусть так. В вашем случае, пусть так: Добро или зло – это Бог рассудит, тут вы правы… А далее… Я предвижу для Вас насильственный конец в каком-то дворце. Вам будут грозить яд, нож, и также пуля. Наконец я вижу ледяные воды Невы, смыкающиеся над Вашей головой…

Распутин, скрестив было руки на широкой груди, вздрагивает, приходит в сильное нервное возбуждение. Несколько секунд – полная тишина. Смотрит на Кайро с яростью. Кайро вздрагивает, но выдерживает его взгляд.

РАСПУТИН:

Врешь, мусью! Знаю, что по краю буду ходить, по самому краю…. Чтоб врагов ихних Им показать – по краю мне ходить придеться! И грязью меня поливать будут – это сам я знаю про свое будущее! Но ты – врешь! Кто ты есть, чтобы предсказать конец Распутину? Распутин никогда не умрет от ножа, или пули, или яда, это не может вредить ему. Я – Спаситель моих Людей. Я – Защитник Царя….

Кажется, между ними грохнет сейчас электрический разряд, что Распутин вот-вот бросится на Кайро с кулаками. Василий, обеспокоенный за Кайро, бросается между ними, и поднимает между ними большой серебряный крест. Кайро первый успокаивается и выдерживает огненный ненавидящий взгляд Распутина. Распутин спохватывается, обмякает, разворачивается и уходит спокойным шагом. Ошеломленный Василий, совершая на ходу крестное знамение, выскакивает вслед за ним. Кайро мотает головой, как бы встряхивая с себя наваждение.

СПРАВКА: о встречах Луиса Хамона со Столыпиным и Распутиным см.:

Louis Hamon. Fate in the Making Revelations of a Lifetime. – N-Y, London, 1931, стр.61-74

СЦЕНА 4\7. 1915\1916 годы. Переписка Николая и Александры.

Действующие лица: НИКОЛАЙ, АЛЕКСАНДРА и их дети (Ольга (1895 г.р.), Татьяна (1897 г.р.), Мария (1899 г.р.), Анастасия (1901 г.р.), сын Алексей (1904 г.р.);

НАТ.\ИНТ. НИКОЛАЙ – В СТАВКЕ В МОГИЛЕВЕ, АЛЕКСАНДРА С ДЕТЬМИ – В АЛЕКСАНДРОВСКОМ ДВОРЦЕ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ:

С 23 августа 1915 года и до конца 1916 года Николай почти безвыездно находился в Ставке, под Могилевом, где принял на себя пост Верховного Главнокомандующего – главнокомандующего отступающей армии, отстранив от этого поста Великого Князя Николая Николаевича («Николаша» – как называли он его в своих дневниках и письмах Александре). За исключением Александры, весь «ближний круг» родственников Николая, включая его мать (Марию Федоровну) считали это его решение безумным и его самого – неспособным командовать армией. Однако, к лету 1916 года стало ясно, что ошибались все, кроме Александры Федоровны и Распутина. Положение на фронтах выровнялось и стабилизировалось, значительно улучшилось снабжение армии, «снарядный голод» был преодолен. В мае-июне 1916 года знаменитое наступление Брусилова вызвало всеобщее воодушевление в стране и спасло армии союзников по Антанте в Италии и во Франции (под Верденом). Тем временем, заговор Высшего света против Распутина и Александры Федоровны приобретал все более четкие очертания; их ярыми врагами стали многие влиятельные депутаты Думы: Родзянко, Гучков, Львов, Милюков и другие. Фактически, став Верховным Главнокомандующим, Николай поручил Александре руководство правительством и все дела в Петрограде. В этом не было бы ничего необычного, если бы Александра была «своей» в Высшем свете Петрограда – как ее свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Но, во-первых, Александра и Высший свет уже давно ненавидели друг друга и, во-вторых, в Петрограде начали распространяться слухи о том, что всеми действиями царицы руководит Распутин. Враги Царской семьи многократно преувеличивали его влияние на царицу. Конечно, они изредка встречались – за весь 1916 год один раз! – и общались через Анну Вырубову, но сплетни о том, что «мужик крутит царицей как хочет» не имели под собой основания. Около десяти записок с советами или просьбами, которые Распутин передал Александре на протяжении года, превращались в сплетнях в сотни записок. На протяжении всего 1916 года заговор против Царской семьи вызревал и активно подогревался масонами, которые создали уже и «Военную ложу» (ее магистром был лидер октябристов в Думе, Гучков), чтобы вести работу и пропаганду против Царской семьи в армии.

Фактически в Ставке в Могилеве во второй половине 1916 года уже не было ни одного генерала, который бы был полностью лоялен Николаю в человеческом плане. Иногда к нему в Ставку приезжал сын 11-летний сын Алексей. Александра с дочерьми до июля 1916 года находилась в Александровском дворце в Царском селе. Они ежедневно писали письма друг другу. Из переписки Николая и Александры этого года:

На экране попеременно Николай (в своем вагоне в Ставке, в версте от Могилева (за окном зима сменяется весной, затем летом) и Александра с детьми в Александровском парке, в Александровском дворце. Художественные кадры иллюстрируют письма.

АЛЕКСАНДРА–НИКОЛАЮ (30 августа 1915):

Мой любимый, дорогой… Следовало бы отделаться от Гучкова, но только как – вот в чем вопрос. В военное время нельзя ли выудить что-нибудь, на основании чего его можно было бы засадить? Он добивается анархии, он против нашей династии, которая, как говорит наш Друг, под защитой Господа…

(в комнату вбегают дочери, она разговаривает с ними, затем продолжает письмо).

Боткин рассказывал мне, что Городинский (друг Ани) в поезде услышал разговор двух господ, говоривших обо мне мерзости. Он дал им обоим пощечины.

НИКОЛАЙ–АЛЕКСАНДРЕ (31 августа 1915):

Как я благодарен тебе за твои письма. В моем одиночестве они являются единственным моим утешением – с нетерпением я жду их прибытия… Твои милые цветы, которые ты дала мне в поезде, еще стоят на столе…»

АЛЕКСАНДРА–НИКОЛАЮ (15 сентября 1915):

Я нахожу, что Николаша берет на Кавказ слишком большую свиту. Нехорошо, что у него там будет целый двор и клика – я очень опасаюсь, что они будут пытаться продолжать там свои интриги…

АЛЕКСАНДРА–НИКОЛАЮ (1 октября 1915):

Всегда больно провожать тебя, а теперь еще и Бэби уезжает с тобой первый раз в жизни. Это нелегко для меня – это ужасно тяжело. Но за тебя и за него я рада. Наш Маленький будет горд путешествовать с тобой, без женщин, совсем большой мальчик… Благословляю, целую и ласкаю тебя, нежно, с любовью смотрю в твои милые глубокие глаза, которые меня так давно и совершенно покорили.

НИКОЛАЙ–АЛЕКСАНДРЕ (6 октября 1915):

Горячее спасибо за твои любящие письма. Я в отчаянии, что не писал ни разу с тех пор, как мы уехали. Но право же, здесь я занят каждую минуту. А присутствие Крошки тоже занимает часть времени, о чем я, разумеется, не жалею… Ему страшно понравился смотр, он следовал за мной и стоял, пока войска проходили маршем. Это было великолепно! Перед вечером мы выезжаем на моторе либо в лес, либо на берег реки, где разводим костер… Утром он просыпается рано… Садится в постели и начинает тихонько беседовать со мною. Я отвечаю ему спросонок, он ложится и лежит спокойно, пока не приходят будить меня.

АЛЕКСАНДРА–НИКОЛАЮ (28 января 1916):

Опять поезд уносит от меня тебя – мое сокровище, но я надеюсь, что ненадолго. Знаю, что не должна так говорить, что со стороны женщины, которая давно замужем, это может показаться смешным, но я не в состоянии удержаться. С годами любовь усиливается … О, если бы наши дети могли быть также счастливы в супружеской жизни… О, каково мне будет ночью одной!

АЛЕКСАНДРА–НИКОЛАЮ (6 апреля 1916):

Бэби весь день был весел и радостен, пока не лег спать. Ночью он проснулся от боли в левой руке и с 2 часов не спал. Девочки сидели всю ночь с ним. Это такое отчаяние, нельзя выразить: он уже беспокоится о Пасхе, как он будет стоять в церкви со свечой… По-видимому, он скалывал ломом лед (как ты) и переутомился. Он такой сильный, что ему очень трудно помнить, что ему нельзя делать сильных движений… Теперь о другом. Сегодня в своем госпитале я разговаривала с раненным солдатом-евреем. Будучи в Америке, он не забыл Россию и очень страдал от тоски по родине, и как только началась война, примчался сюда, чтобы вступить в солдаты и защищать свою Родину. Теперь, потеряв руку на службе в нашей армии и получив Георгиевскую медаль, он желал бы остаться здесь и иметь право жить в России где он хочет. Право, которое не имеют евреи… Я вполне понимаю его… Не следует озлоблять его и давать чувствовать жестокость своей прежней Родины.

НИКОЛАЙ – АЛЕКСАНДРЕ (7 июня 1916):

На прошении раненого еврея я написал: разрешить повсеместное жительство в России.

НИКОЛАЙ – АЛЕКСАНДРЕ (13 июля 1916):

Я должен возблагодарить тебя за твой приезд с девочками, за то, что ты принесла мне жизнь и солнце. Я, конечно, как всегда не успел сказать тебе и половины того, что собирался, потому что при свидании с тобою после долгой разлуки я всегда становлюсь как-то глупо застенчив. Я только сижу и смотрю на тебя – это уже само по себе для меня огромная радость.

СПРАВКА: Э. Радзинский. Николай Второй. – М., «Вагриус», 2003, стр.178-185

СЦЕНА 5\7. 1916 год, 1 августа. Гора Арарат. Ноев Ковчег.

Действующие лица:

– Заболоцкий – Владимир Заболоцкий, ст. лейтенант, авиатор (летчик), около 30 лет;

– Лесин – Петр Лесин, лейтенант, авиатор, около 25 лет;

– Курбатов – командир опорной авиабазы, около 45 лет;

– Коор – Александр Коор, полковник 19-го Петропавловского полка (дислоцировавшегося тогда вблизи от Арарата для защиты Араратского перевала, после того как турецкая армия частично нарушила русские пограничные линии), около 45 лет;

– другие авиаторы (летчики) и техники (обслуживающий персонал) опорной авиабазы близ горы Арарат;

Место и время действия:

Авиабаза близ горы Арарат, 1 августа 1916 года.

НАТ. АВИАБАЗА В 25 МИЛЯХ ОТ ГОРЫ АРАРАТ. ИНТ. ПАЛАТКА. 1 АВГУСТА 1916 ГОДА.

На экране – панорама пейзажа северо-западнее Арарата. Сухой и ужасно жаркий день. Даже ящерицы прячутся в тени скал, открыв рот и высунув язык – как будто от невыносимой жары. Лишь изредка легкое движение воздуха колышет скудную растительность и вздымает легкое облачко пыли. Камера показывает вид Арарата – выше по склону горы виднеются грозовые тучи, а еще выше сияет белоснежная вершина Арарата. Камера возвращается к месту действия и показывает глинобитный одноэтажный домик и военные палатки рядом с ним. Дальше виден полевой аэродром и около десяти самолетов (бипланов) на нем. Камера въезжает в палатку. Там полулежат, изнывая от жары Заболоцкий и Лесин.

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Местные говорят, такой жары даже их деды не припомнят… Петя, ты спишь, что ли? Не привык еще к жаре этой за две недели? Я-то привык уже. Второе лето здесь.

ЛЕСИН:

Языком лень шевелить даже. Успенский пост начался сегодня. Можно и помолчать лишку.

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Скорей бы в воздух подняться – на воздусях наше спасение. Вчера только командир и «пятерка» Иванова летали. Турки успокоились вроде, никаких передвижений не было.

ЛЕСИН:

Скучно, жарко…

(черпает кружкой воду из бачка, пьет).

Володя, расскажи про Арарат, что знаешь. Ты ведь любишь древнюю историю.

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Про Арарат… Праотец наш Ной здесь спасся от Потопа. Ноев Ковчег на этой горе… Под ледниками где-то.

ЛЕСИН:

Близ вершины? Что-то не верится. И из авиаторов наших никто ведь не видел в полете там никакого корабля.

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Петя, во-первых, мы здесь не для того, чтобы Арарат исследовать, и никто из наших в том направлении и не летал в этом году. А во-вторых, наши бипланы не летают выше 3 тысяч футов. Вот, «семерку» третью неделю техники оборудуют для высотных полетов – до 15 тысяч – вот на «семерке» можно было бы слетать туда, посмотреть. Курбатов вчера сказал мне, что мы будем испытывать «семерку».

ЛЕСИН:

Ты про Ноя расскажи. Библию я и сам читал. А что древняя история о нем говорит?

В палатку входит Курбатов. Офицеры встают, командир лениво машет им рукой, вытирает пот со лба.

КУРБАТОВ:

Господа офицеры, вольно. «Семерка» готова к высотным испытаниям. Провести их я приказываю вам. Набираете высоту сначала 5, потом 10, потом 14 тысяч футов. На высоте 14 тысяч футов барражируете вдоль границы не более получаса. Не более. Через два часа жду вашего доклада о полете у себя.

ЛЕСИН:

Капитан, разрешите вопрос?

КУРБАТОВ:

Слушаю вас, Петр.

ЛЕСИН:

Какова высота Арарата и видел ли его до сих пор с высоты 14 тысяч футов?

КУРБАТОВ:

Большая вершина, «Большой Арарат» – это 15 тысяч футов. Персы называют эту вершину Кухи-Нут – гора Ноя. Кстати, и на местном наречии долина к юго-востоку от Арарата называется Нахичевань – «земля Ноя». А аэропланы… Аэропланы до сих пор на этой высоте не летали… Что, Петр, хотите облететь Арарат?

ЛЕСИН:

Разрешите, командир!

ЗАБОЛОЦКИЙ

(улыбается):

Вдруг… Ковчег Ноя увидим…

КУРБАТОВ:

Облетать Большой Арарат не разрешаю. Этот полет – испытательный для оборудования. Война идет, а вы – молодые люди – мечтаете невесть о чем. Впрочем, к седловине между пиками можете приблизиться. Кстати, там в этом году ледники растаяли. Неделю назад в Эриване ученые люди мне сказали, что сотни три лет такой жары здесь не было. И ледники на Арарате так высоко никогда не отступали.

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Так может, все же облетим?

КУРБАТОВ:

Никаких «облетим», Владимир! К тому же, если даже – предположим! – Ной и причалил здесь пять тысяч лет назад, то через пару сотен лет от его деревянного судна вряд ли что осталось. А теперь ни бревна, ни щепки не сыщешь! Глупости, господа офицеры! Все, разговор окончен. Приступайте к выполнению полета! Мечтатели!

ЗАБОЛОЦКИЙ, ЛЕСИН

(радостно):

Есть приступить, господин капитан!

(Радостно и быстро идут к аэроплану).

Через десять минут в прохладе будем купаться!

Садятся в аэроплан, одевают кислородные маски и летные очки. Техник крутит винт. Двигатель чихает сизым дымом, винт крутится все быстрее. Аэроплан трогается с места, поднимается в воздух, набирает большими кругами над аэродромом высоту; затем летит в сторону Арарата.

НАТ.\ИНТ. КАБИНА АЭРОПЛАНА ВО ВРЕМЯ ОБЛЕТА ГОРЫ АРАРАТ.

СПРАВКА: см. журнал «Наука и религия», №1, 1994, В. Росковицкий. Искатели Ноева ковчега. Также см. Н. Непомнящий. Притяжение Арарата. – журнал «Вокруг Света», 1999, №3

Авиаторы кругами набирают высоту, разворачиваются к Арарату. Заболоцкий указывает рукой на вершины. Лесин согласно машет головой, кричит ему что-то. Сквозь шум мотора почти ничего не слышно. Внизу видны гигантские каменные крепости, окружающие подножие горы… Аэроплан приближается к седловине между вершинами. Заболоцкий закладывает вираж, чтобы совершить круг вокруг вершины – она лишь немного выше аэроплана. Лесин вопросительно смотрит на него (командир запретил облет), но Заболоцкий показывает большой палец вверх – мол, летим! Пара кругов вокруг снежного купола, длинный плавный спуск к южному склону, – и внезапно авиаторы видят озеро, подобное маленькому драгоценному камню, изумрудного цвета, но еще покрытое льдом с теневой стороны.

Заболоцкий делает еще один круг и возвращается еще раз взглянуть на него. Внезапно Лесин что-то громко кричит, возбужденно показывая туда, где озеро переливается через край. Заболоцкий смотрит туда же и чуть не теряет управление аэропланом. Что там? – Огромная подводная лодка? Нет, видны короткие толстые мачты, но верхняя часть судна округлена, и только плоский выступ в пять дюймов высотой виден вдоль корпуса. Странная конструкция! Как будто проектировщик ожидал, что через верхнюю палубу будут почти все время перекатываться волны, и сделал свое судно так, чтобы оно бултыхалось в море, как бревно, а короткие мачты с парусами лишь помогали держать его против волны.

Заболоцкий снижается насколько возможно и делает несколько кругов над озером. Они видят огромное судно (около 300 м длиной): длиной с городской квартал, и его можно сравнить с современными боевыми кораблями. Оно лежит на берегу озера, а его кормовая часть (примерно на четверть общей длины) уходит в воду, причем самый край на три четверти в нее погружен. Судно частично разобрано спереди (и с кормы) и имеет огромный дверной проем – около двадцати квадратных футов, – но дверь отсутствует. Проем кажется непропорциональным – ведь даже сейчас корабли редко имеют дверь даже в половину такой.

Осмотрев все, что можно увидеть с воздуха, Заболоцкий и Лесин бьют все рекорды скорости, возвращаясь на аэродром.

НАТ. ТОТ ЖЕ АЭРОДРОМ, АВИАБАЗА.

Обеспокоенные странным поведением аэроплана в воздухе, на аэродроме собираются авиаторы. Курбатов очень обеспокоен – резко идет навстречу садящемуся аэроплану; не дожидаясь остановки винта подбегает к кабине летчиков, что-то громко спрашивает. Шум двигателя стихает. Заболоцкий и Лесин снимают кислородные маски, очки, выходят из кабины; их окружают все авиаторы и техники аэродрома (около тридцати человек). Слышны возгласы: «Что случилось?»

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Мы увидели на южном склоне, на краю ледника, огромный корабль… в озере…

ЛЕСИН:

Не корабль, а подводную лодку огромную – с городской квартал.

ЗАБОЛОЦКИЙ:

Да, деревянная подводная лодка, кажется. С короткими мачтами.

Всеобщий продолжительный смех. Все смеются. Слышны возгласы: «Кислорода надышались!», «Привиделось им черт знает что!», «Чудо-юдо-рыба-кит!». Из штаба, услышав громкий смех, выходит полковник Коор.

КУРБАТОВ

(внимательно сморит на летчиков):

Отставить смех! Тише! Лейтенант, расскажите спокойно и по порядку. Что случилось? Что вы увидели?

Заболоцкий возбужденно рассказывает, Лесин иногда что-то уточняет. Все удивленно слушают. Под конец рассказа вновь раздаются смешки. Курбатов останавливает смеющихся жестом руки. Камера во время рассказа показывает Арарат: утренняя туча ушла далеко от вершины. Где-то вдали прошла гроза – и в небе сияет радуга (символ Завета Бога с Ноем).

КООР: удивительно! Это очень серьезно! Не надо смеяться, господа!

КУРБАТОВ: вот что, господа офицеры! Заправьте баки бензином – я слетаю с Заболоцким туда же еще раз, посмотреть на это чудо… Чудо-юдо… Рыба-кит…

НАТ.\ИНТ. ШТАБ АВИАТОРОВ. ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ (1 АВГУСТА 1916).

Глинобитный дом вблизи аэродрома, штаб части; вечер 1 августа 1916 года. В штабе – офицеры части. Все внимательно слушают Курбатова.

КУРБАТОВ:

Итак, господа офицеры, это странное судно – Ноев ковчег! Конструкция и размеры совпадают с описанными в Библии, в первой книге Ветхого Завета. Он находится там около пяти тысяч лет. Девять или десять месяцев в году он вморожен в лед и не может истлеть. Скорее даже вот что: он все эти пять тысяч лет был вморожен в лед – или почти все пять тысяч лет – и только в этом году, из-за редчайшей даже по местным меркам жары, ледник растаял, и обнажил Ковчег! Вы совершили самое изумительное открытие века! Вряд ли до конца этого века можно ожидать более великого археологического открытия!

ЗАБОЛОЦКИЙ:

И что теперь?

КООР:

Необходимо составить депешу в Петроград, в канцелярию Его Императорского Величества. В моем Петропавловском полку есть рота горных стрелков, хорошо подготовленных для горных походов… Если Государь сочтет возможным…, впрочем, во время войны…

КУРБАТОВ:

Сегодня же я составлю подробный доклад для Его Императорского Величества и завтра отбуду в Эриван – телеграфировать Государю об открытии. Завтра также отправлю доклад фельдъегерской почтой в столицу.

ЛЕСИН:

Надо идти туда, к вершине. Обмерить, взять образцы, сделать фотографии.

КУРБАТОВ:

Государь решит, когда и какими силами это делать. Вероятно, по окончании войны. Впрочем, насколько я знаю, он очень заинтересованно и внимательно относится к археологическим и научным открытиям. Я подчеркну в докладе, что только это очень жаркое лето позволило обнаружить Ковчег. Что будет в следующем году – Бог весть… Если Его величество сочтет возможным организовать экспедицию в этом году – что же… Значит, к октябрю-ноябрю будем знать уже все подробности от самой экспедиции.

СЦЕНА 6\7. 1916 год, 25 августа. Ставка Николая Второго в Могилеве. Август-ноябрь 1916 года.

Действующие лица:

– Николай – Николай Александрович Романов (1868 г.р.), император;

– Александра – Александра Федоровна (1872 г.р.), императрица;

– их дети – дочери: Ольга (1895 г.р.), Татьяна (1897 г.р.), Мария (1899 г.р.), Анастасия (1901 г.р.), сын Алексей (1904 г.р.);

– офицеры и генералы Ставки;

– Николай Николаевич – Великий Князь (внук Николая Первого) Николай Николаевич Романов (1856-1929), с 1914 по 23 августа 1915 года – Верховный Главнокомандующий, затем наместник на Кавказе; с 1916 года – фактически участник заговора по отстранению Николая Второго от власти;

– Алексеев – Алексеев Михаил Васильевич (1857-1918), с августа 1915 г. – начальник штаба Верховного Главнокомандующего, в 1916 году – уже член масонской «Военной ложи», предавшей Николая в феврале 1917 года;

– Раев – Раев Николай Павлович (1857-?), действительный статский советник, член Совета министра народного просвещения, обер-прокурор Святейшего Синода. Находился в хороших отношениях с Г. Распутиным и даже посещал его;

ЭПИЗОД 1. Место и время действия:

25 августа 1916. Ставка Верховного Главнокомандующего в версте от Могилева.

НАТ. НЕБОЛЬШОЙ ЛЕС, ПОЕЗД, ПАЛАТКИ. ИНТ. ПАЛАТКА ИМПЕРАТОРА. 25 АВГУСТА 1916 ГОДА.

На экране – лес, поезд, палатки, хороший солнечный день; офицеры, охранение. В одной из палаток – Николай Николаевич и Алексеев.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ:

Михаил Васильевич, я попросил вас зайти ко мне для продолжения наших прежних обсуждений общего положения в России. Михаил Васильевич, у вас через час второй доклад Николаю?

АЛЕКСЕЕВ:

Точно так.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ:

Вчера исполнился год, как Николай принял у меня Верховное командование, а вы возглавили Его штаб. Я с удовлетворением отмечаю, что за этот год положение на фронтах и, главное, снабжение армии боеприпасами значительно улучшились – а это есть главный залог будущих успехов и будущей победы. Однако, общее положение дел в России и, главное, в близком окружении Государя, вызывает у меня большое беспокойство. Давайте, будем откровенны. Будем более откровенны, чем в прежние наши встречи.