Kitobni o'qish: «Тернистая дорога в рай»
Вступление
Глядя в окно в сумеречное время, созерцая ало-оранжевые блики, отсветы на облаках клонящегося к закату солнца, Глеб одновременно мысленно оглядывался на своё прошлое. Пробуждая в своём сознании воспоминания о минувших днях, он никак не мог понять: почему его жизнь сложилась так печально? Почему самовластная непостижимая судьба одарила его столькими ударами, безжалостно сбивая с ног? Почему она не раз накидывала на его шею огнетворную петлю гнетущей скорби и уныния?
Едва держась на ногах, обагрённый кровью Глеб с трудом мог стоять возле окна. Только лежать на кровати, уставившись в безжизненный и мрачный потолок, ему вовсе не хотелось. Лучше было, превозмогая боль, наблюдать за теченьем заоконной жизни, погружаясь в омут коловратных мыслей.
Если бы он только знал, предвестием чего был тот суровый взгляд старика, из неоткуда взявшегося среди полумрака лесополосы и пристально смотревшего прямо на него. Если бы он знал, какие проблемы тот ему сулил, явившись ему в самом начале его многотрудного пути.
Неужели он, Глеб, должен был снести все эти злополучные и чудовищные тяготы, чтобы заслужить исполнение своей пьянительной мечты, мечты, которую он обрёл случайно, но которая стала смыслом его жизни? Неужели неумолимое провидение, спустя двадцать лет, возвратило ему непроходящую любовь всей его жизни лишь затем, чтобы в последствии отнять? Это возвращение поначалу казалось ему каким-то подарком свыше, озарением лучами высших сил. Однако же теперь она казалось измученному Глебу чудовищной издёвкой провидения.
Смотря на сидевших на скамье, а кое-где и лежавших под скамьёй людей, утопивших свои прекрасные юношеские мечты, былые надежды и стремления в отравляющем сознанье жидкостном дурмане, Глеб не понимал их слабохарактерности. Хотя и сам когда-то чуть было не стал жертвой своих мглистых разочарований и безрадостного горя.
Жизнь… Что в сущности это означает? Это ведь не просто пять букв, сложенных в многозначительное слово. Какова же её суть? Кто-то скажет, что её суть кроется в любви, кто-то – в достижении поставленных целей, а для кого-то смысл жизни заключается в добродетельной помощи другим, в самоотверженном служении человечеству. И каждый из них несомненно будет прав, но лишь отчасти.
Жизнь человека не прямая линия кем-то проложенной тропы. Она безгранична, как вселенная в бесконечности её разнообразия, и состоит из бесчисленного множества вариаций. Каждый день – это чистое полотно, белый холст, подаренный нам, как художникам, судьбой. И у каждого из нас в предстоящем дне имеется 16-17 часов на написание картины для создания общей композиции нашего пути на этом свете. Или, если угодно, можно использовать распространённое, избитое сравнение жизни с чистой книгой, которую каждый пишет сам.
Так и наш герой писал свою историю прямо набело. Порой ошибаясь, он прошёл свой путь сквозь тернии к звёздам, став небожителем, рухнувшим в бездну беспросветных разочарований и невзгод, однако впоследствии вернувшимся на небо счастья озарённым лучами радости, и стал сам излучать этот свет, пока всесильная злодейка-жизнь снова не заточила его в удушливую темницу горестной кручины.
Каким бы человек не обладал характером: бунтарским или кротким, все схожи в одном – рано или поздно каждый стремится обрести свой дом или же в него вернуться. Так и наш герой по молодости лет своих обладал огромным количеством стремлений и желаний. Ему хотелось многого достичь, многое повидать и испробовать. Словом, он желал полнее ощутить вкус сладостной, счастливой жизни, испить до дна благостную чашу, которую ему преподнесло его рождение.
Только ему было неведомо: для того чтобы наслаждаться жизнью, чтобы она была счастливой, достаточно теплотворным светом доброты изгнать из своего сердца бездонный мрак тлетворной ненависти, прогнать неуёмные болезненные страхи и перестать ждать перемен в лучшую сторону, научившись наслаждаться каждым упоительно прекрасным днём безо всяких предпосылок к этому.
Уже с четырнадцати лет, в отличие от многих сверстников, Глеб больше всего боялся даром потратить даже драгоценную минуту времени, поэтому и закончил экстерном восьмой и девятый классы за один год, а если такое ненароком или из-за некоторых неотвратимых слабостей и происходило, он впоследствии безмерно корил себя за легкомысленное слабоволие. Порой это самобичевание доходило до какой-то цепенящей и пустой фрустрации, и получалось, что жизнь бесплодно протекала мимо него ещё быстрее. К счастью, такое происходило довольно редко, а в последствии и вовсе исчезло, подобно обжигающей воде, которая после определённого времени кипения летуче покидает ёмкость, превратившись в пар.
Гонимый неуёмной жаждой, Глеб пустил корабль своей души по бурливой, пенистой реке туманной жизни, то и дело причаливая к разным берегам. Порой его путь усложняли мимолётные негаданные бури, иногда бесцельный штиль не позволял продолжить путешествие, а бывало, что на его пути встречались островерхие рифы и буйные водовороты событий. Однако он всё равно каждый раз продолжал плыть вперёд. Пока, наконец, не настал момент возвращения в родную гавань.
Глава 1
По окончании школы Глеб поступил на учёбу в академию, в которой исправно посещал все занятия. Только вынужденная учёба не приносила ему никакой, даже малоразмерной, радости. Изо дня в день он пробуждался рано утром с мучительной, гнетущей мыслью, что ему снова предстоит бессмысленно сидеть на скучных, заунывных лекциях и выслушивать нудные речеизлияния преподавателей. Больше всего юношу пугало, что все навыки и знания, которые он получит в процессе обучения, никак не пригодятся ему в дальнейшей жизни. Оттого дальнейшее посещение академии казалось ему совершенно бесполезным.
У его родителей было иное мнение. Они полагали, что любое образование неотвратимо делает человека лучше, умнее, и с лазоревых высот жизненного опыта видели в обучении одну лишь благостную пользу.
Поэтому спустя полгода, заметив явное нежелание продолжать обучение, появившееся у их сына, они, как и подобает любящим родителям, стали осыпать Глеба нескончаемыми уверениями закончить академию и получить столь надобный ему диплом. «Знания никогда не бывают лишними», – неустанно молвили ему родители. Только Глеб не до конца внял их убеждениям и на втором курсе самовольно прекратил тягостное обучение.
Прав он был или же нет – покажет только время. Но одно было неоспоримо верным: родители любили Глеба и желали ему только добра и неомрачаемого счастья.
«Вот, наконец-то, у меня начнётся настоящая жизнь», – наивно полагал Глеб, воодушевлённо забирая документы из ВУЗа. – «Теперь осталось определиться, как жить дальше».
Только об этом стоило задуматься прежде, чем покидать академию, а теперь уже было поздно. Оказалось, что его неприкаянно блуждающий корабль не может прибиться ни к одному из заветных берегов из-за полного отсутствия благоуханного порывистого ветра.
Бессмысленное раскачивание на взбалмошных волнах бездействия продолжалось больше полугода. Из-за своего категоричного решения Глеб пришёл к тому, чего так неистово боялся: он даром растрачивал свою единственную жизнь. Отчего он становился с каждым днём всё подавленней и горемычней.
В конце концов его родителям это надоело, и они заставили Глеба начать поиски работы, чтобы их сын хоть как-то начал устраивать свою жизнь благоразумно. Но ни одна вакансия не подходила ему из-за явного несоответствия его грандиозным планам на светлое, многорадостное будущее. И именно здесь таился мракотворный зачинатель безысходности. На самом деле Глеб не имел ни малейшего представления о своей будущности. Как и большинству людей, в размышлениях о будущем ему грезилась беззаботная жизнь с полным достатком, в которой нет места отчаянным лишениям. И, думая об этом, Глеб никогда не задавался вопросом: как этого достичь? Он не задумывался о том, сколько усилий необходимо приложить, чтобы получить всё это. Да и вообще, нужно ли оно ему.
Осознав, что под лежачий, вдавленный в сырую землю камень вода не течёт, Глеб стал дворником, подметающим дворы и убирающим мусор два раза в день: рано утром и поздно вечером.
Такая работа определённо не была предметом его сладостных мечтаний и возвышенных надежд, но другого ничего не оставалось. Его нигде не принимали, куда бы он ни приходил на собеседование. Главной причиной для безапелляционного отказа у всех служило отсутствие у соискателя высшего образования. Более того, бдительных работодателей больше настораживало, что человек, сидящий перед ними, добровольно, без каких бы то ни было веских, вразумительных причин, отказался от образования. Подобный поступок вселял в них неустранимые сомнения относительно здравомыслия Глеба.
Ни один человек, заинтересованный в успехе дела, не станет нанимать безответственного, легкомысленного глупца, не умеющего расставлять жизненные приоритеты в правильном порядке.
Только кто определил этот порядок? Разве же кто наделён неоспоримым правом решать какой порядок приоритетов верный? Каждый сам решает для себя, какой будет его жизнь. А вот будет ли она соответствовать представлением окружающих – это другой вопрос. Единственно верный путь – следовать велениям своего сердца и всегда разумно подходить ко всему, стараясь предвидеть вероятные последствия, которые повлечёт за собой то или иное решение. Но эту истину Глеб понял много позже.
Поначалу такая работа, пусть не во всём, но в целом, устраивала Глеба. Тёплыми летними вечерами и незадолго до рассвета он, наслаждаясь умилительной природой, подметал дворы. Утро ему нравилось свежим воздухом и умиротворяющей тишиной, среди которой сладкозвучно раздавалось успокоительное пенье птиц. А вечера он любил за сумрачное время, неотменно наводившее его на благотворные раздумья. Он размышлял над тем, как ему вырваться из этой гравийной колеи сменяющих друг друга однотипных докучливых событий. Но не видел спасительного выхода.
«Обучаясь в школе, я только и помышлял о будущей жизни, строил грандиозные планы, – думал про себя Глеб. – Всё, вроде бы, казалось предельно чётким, хорошо спланированным, а главное, достижимым. Я верил, что сумею претворить свои замыслы в жизнь. А на деле оказалось всё совсем не просто. И что пошло не так? Отчего моя жизнь покатилась вниз с горы, крутой и каменистой, вместо того чтобы воспарить к немеркнущим лучистым звёздам?»
Родители больше не приставали к нему с беспрестанными, но справедливыми требованиями искать работу. Зато взамен этого они принялись убеждать его в необходимости вновь поступать в ВУЗ. Хотя, впрочем, их старания были излишни: Глеб и сам, испытав на себе угнетающую трудоёмкость зарабатывания денег, не являясь дипломированным специалистом, обзавёлся твёрдой решимостью снова попробовать свои силы на экзаменах, но уже на интересующем его направлении.
Весь скоротечный год он неустанно готовился к поступлению в перерывах между утомительной работой и чудесным сном. И в конце мая отправился на первый из четырёх экзаменов. Глеб чувствовал себя совершенно спокойным, ведь он знал, что хорошо подготовился, и был уверен в неизбежности своего поступления. Но увы, довлевший над ним всё это время злой, жестокосердный рок не покинул его и в этот раз. Глеб не сумел обойти по количеству баллов других абитуриентов, жадно ждущих поступления, и не был зачислен ни в один из ВУЗов.
«Что же мне теперь делать? – сокрушался Глеб в своих внутренних стенаниях. – В школе была хоть какая-то облегчительная определённость: с утра идёшь в школу, после обеда возвращаешься домой; выучил урок – молодец, не выучил – получаешь двойку. Изо дня в день непрекращающееся вращение в бесконечном круговороте повторяющихся событий. А что же взрослая жизнь, к которой я так стремился? Она оказалась гораздо, гораздо тяжелее, чем я по-детски наивно полагал. Сквозь исказительную призму своей детской беззаботности и простодушной мечтательности я не сумел разглядеть истинный порядок вещей взрослой жизни. Что ж, остаётся надеяться, что всё рано или поздно наладится и примет должный вид, который я нарисовал в своих блаженных грёзах».
Однако даже по прошествии почти года после сдачи экзаменов долгожданные улучшения никак не проявлялись на предрассветном горизонте, не было ни намёка на их приближение. Напротив, становилось всё только хуже. Экономическая ситуация в стране ухудшалась, цены росли, а зарплаты демонстрировали стабильную разогорчительную неизменность.
Всё это заставило Глеба уйти с работы и, собрав все свои скудные пожитки, отправиться в битвенный, упорный путь, не заботясь о последствиях. Простому обывателю его побег покажется проявлением легкомысленной иль дерзновенной погони за лучшей жизнью, но лишь подлинно добросердечные люди сумеют разглядеть в его поступке истинный мотив: Глеб не хотел излишне обременять своих родителей. Он, возможно из-за своей юношеской врождённой гордости, считал себя нахлебником, обузой для семьи. О, как же он ошибался. Но что сделано, то сделано.
Глеб покидал свой дом с пустынной грустью от вынужденного расставания, но, подобно ярому мечтателю, он с радостным восторгом смотрел вперёд на предстоящий путь. Убеждённый в своём неминуемом успехе, он дал себе клятвенное слово возвратиться, лишь обретя высокое положение и богатство, и как неоспоримое доказательство безошибочности своих взглядов возложить их благочинными дарами к ногам родителей, которых он очень любил. А грубил он им порой не оттого, что плохо к ним относился или не уважал их, а просто потому, что в моменты оживлённого спора мнил себя непогрешимо правым, даже не подвергая сомнениям свои суждения, и считал необходимым отстаивать свою позицию до зудящей хрипоты в воспалившемся от спора горле, иногда даже сам не сознавая ради чего.
Глава 2
Оставляя свой родимый дом далеко позади, Глеб ехал навстречу своим юношеским обольстительным мечтам. Из окна автобуса, мчавшегося в другой город, он смотрел на мелькавшие широколиственные майские деревья и думал: правильно ли он поступил? Если вчера он был уверен в безукоризненной правильности сделанного выбора, то сегодня его стоическое убеждение громогласно пошатнулось. Его терзали огнепалимые сомнения в том, что в дали от родных мест, за длиннющих двести километров, он сумеет отыскать свой благотворный путь к безоблачному счастью.
Наверное, виной тому был первобытный страх. Боязнь неизвестности, испокон веков преследующая человека, всегда старается помешать ему победоносно творить свою жизнь по собственному, подчас никому не понятному, шаблону, образовавшемуся из причудливых сплетений восторженных мечтаний, обманчивых желаний и чужих примеров.
Вдруг, безо всяких очевидных предпосылок к тому, перед мысленным взором Глеба, устремлённым в потайные недра его души, появился нежданный, незабвенный образ той, которая вот уже более десятка лет, долгих и суровых, явно и подспудно занимала его мысли. Глеб не знал, откуда явилось это эфемерное видение и почему. Возможно, оно было рассеивающим сладостный туман мечтаний горьким напоминанием того, что полновластная насмешница-судьба любит то и дело низвергать людей в пугающую бездну неудач и горестных разочарований, было поучительным напоминанием того, что не всё в жизни зависит от наших пламенных желаний.
А может, только сейчас, когда Глеб выехал за околицу родного города, к нему пришло безотчётное осознание того, что позади остались не только его родители и былые неудачи, но и его неназванная, тайная любовь, нетленная любовь, потерянная в лабиринте жизни.
Чреда сменяющих друг друга беспощадных, горьких мыслей и монотонно рябивший за окном пейзаж всё же усыпили утомлённого сиденьем путника. Но ни одно пленительное сновидение не проникло в его беспокойный разум, из-за чего часовое забытье показалось ему всего мгновением. Лишь на исходе неясного забвения Глеб за мгновение до пробуждения явственно увидел грозное лицо некоего старца, совершенно незнакомого ему. Тот столь пугающе проницательно и испытующе смотрел прямо на него, что у Глеба во сне перехватило дыхание.
Но Глеб и представить себе не мог, что явившийся ему во сне старик однажды явится ему и во плоти. И не просто промелькнёт, как едва различимая предутренняя дымка, уже почти рассеянная нарождающимся солнцем, он окажет самое что ни на есть прямое влияние на течение жизни Глеба.
Разбуженный чьим-то случайным прикосновением Глеб повернул голову направо и увидел очаровательную девушку, садившуюся рядом с ним на единственное свободное место в автобусе.
– Ой, простите, пожалуйста. Я не нарочно, – вымолвила она, заметив, что случайно разбудила своего соседа, и уселась поудобнее.
– Ничего страшного, – ответил Глеб, улыбкой показывая, что нисколько не обижен. – Я лишь ненадолго закрывал глаза.
Но его голос дрожал едва заметно, а сердце бешено колотилось.
– Кстати, меня зовут Глеб. А Вас как? – вдруг опомнившись, выпалил окончательно пробудившийся юноша.
Он надеялся, что разговор с обворожительно прекрасной девушкой быстрее успокоит его встревоженное сновиденьем тело.
– Вера, – кратко, но с улыбкой ответила девушка.
– Приятно познакомиться, – любезно проговорил Глеб.
– И мне, – ответила Вера вовсе не из вежливости. Ей действительно было приятно.
– Подскажите, какая сейчас была станция? – поинтересовался Глеб для поддержания беседы.
– «Русятино», – ответила Вера, ненадолго остановив свой взгляд на лице Глеба, после чего, засмущавшись, отвернулась и принялась расправлять джинсы.
Глеб понял, что бесцеремонной прямотой своего взгляда он окончательно смутил целомудренную девушку, и без того неловко себя чувствовавшую от соседства с незнакомым парнем. Её скромность сразу бросилась ему в глаза. Вера не была похожа на девушек, которые встречались Глебу повсеместно. До этого лишь одна девушка, чьё имя он неизменно произносил с благоговейным придыханием, была таковой. Она была его неизменным идеалом, а её светлый незабвенный образ был для него спасительным, благодатным очагом, неугасимо горящим внутри него и согревающим его душу. Но она была для него недостижима, поскольку её сердце было отдано другому.
– Похоже, я Вас всё же разбудила, – произнесла Вера, прервав ненадолго воцарившееся неловкое молчание. – Ведь название было написано на остановке как раз с Вашей стороны. Вы его не могли не заметить.
– Вы весьма проницательны, как я посмотрю, – улыбнулся Глеб.
– Это всего лишь обычная наблюдательность, не более того, – уверила Вера.
Подстёгиваемый распалявшимся огнём желания, Глеб неодолимо жаждал поговорить с ней, не столько ради коротания времени, сколько ради того, чтобы слушать её бархатистый голос, ласкавший его слух, снова и снова. Впервые за очень долгое время он ощущал какое-то необъяснимое будоражащее чувство. И причиной тому была эта девушка, незнакомка, судьбоносно подсевшая к нему в первый же день его путешествия. Что же это? Всего лишь приятная случайность или всё же неизбежное проведение? Как бы там ни было, в душе он был несказанно рад этому случайному знакомству.
«Как она красива, – думал про себя Глеб. – Но что мне ещё сказать ей? О чём заговорить?»
Ему было трудно подобрать слова, выцепить нужные из пыльной заверти случайно мельтешивших в его обеспокоенном разуме мыслей, а трудно именно потому, что Глеб боялся сесть в лужу, предварительно ещё и ударив в грязь лицом, перед Верой, очаровавшей его своей прелестной красотой. Как знать, может, если бы в его сердце не заронилось быстро зреющее семя опьяняющей влюблённости, – о любви говорить пока что было рано, – он вёл бы себя с ней совершенно по-иному, непринуждённо, и непременно отыскал бы множество тем для желанной беседы. Но его уже успела накрыть игольчатая пелена отравной робости.
Пылкая юношеская душа Глеба стала жертвой поглотивших её каверзных сомнений. Он боялся показаться назойливым и глупым. Этот мутный страх неизбежно отдалял его от неё. И Глеб чувствовал это, но ничего не мог с собой поделать. Едва он вновь взглянул на девушку с нескрываемым намерением обратиться к ней, как тут же отвернулся к окну из-за нахлынувшего приступа безмолвия.
«Лучше я буду ехать молча, наслаждаясь её присутствием, чем своими нелепыми фразами сделаю её присутствие невыносимым, – думал Глеб. – Мне будет невозможно перенести её презрительного взгляда или тем более её брезгливого чувства отвращения ко мне. Разве кому доставит удовольствие общение с человеком, неспособным связать и пары слов? Конечно, это не про меня. Но в данную минуту, именно в её присутствии, кажется, что и про меня».
Внезапный съезд на обочину и остановка автобуса прервала ход его гнетущих мыслей.
«Что?». «Что случилось?» – раздавались недоуменные голоса беспокойных пассажиров.
– Небольшая поломка, – бесстрастно отвечал водитель. – Скоро мы продолжим путь.
«Хорошенькое выдаётся путешествие: на полпути поломался автобус! Ещё не известно, сколько водитель с ним провозится. Все они, не желая возбуждать людское беспокойство, даже самую серьёзную проблему называют всего лишь крохотной поломкой. А ты потом сидишь и ждёшь, как дуралей, по нескольку часов, когда автобус тронется с места». Именно такие мысли промелькнули в головах некоторых пассажиров.
– Скажите, пожалуйста, за время Вашего пребывания в этом транспорте случалось нечто подобное? – прозвучал вопрос, обращённый к Глебу, давно жаждавшему услышать этот милый голосок.
Обрадованный, он обернулся к Вере, стараясь притушить лучезарный пламень несказанной радости, разгоревшийся в его глазах, и сдержанно ответил:
– Нет, что Вы. Я еду с отправной точки его маршрута, и такого ещё не было.
– Надеюсь, мы не долго простоим. Не хотелось бы застрять здесь на несколько часов, – обронила Вера.
– Не беспокойтесь. Полагаю, поломка скоро будет устранена, и мы двинемся дальше, – успокаивал Глеб.
Хотя, в общем-то, бестревожно восседавшая на кресле Вера нисколько не нуждалась в этом. Что Глеб и сам прекрасно понимал, видя её лучезарное личико. Однако же его страстное желание поддерживать беседу было непомерно сильным, что даже оглупляло.
Но у него не получилось. Вера ничего не ответила на его последние слова, что заставило Глеба снова уставиться в окно. Только сейчас он заметил, что смотреть вообще не на что. Густая животрепещущая лесополоса, до сего момента привлекавшая его внимание, теперь казалась ему невзрачной и безжизненной.
Глеб не знал, что делать, чем себя занять. Повернувшись к девушке, уповая на её спасительную словоохотливость, он увидел, что та уже оживлённо рылась в поисках чего-то в своей сумочке, положив её себе на колени. А когда Вера, достав книгу, убрала сумку себе под ноги, Глеб окручиненно подумал:
«Теперь ей, видимо, будет не до беседы. Ужасный, однако, сегодня день: всё идёт наперекосяк. И в тоже время он очень счастливый, ведь я познакомился с такой красивой девушкой».
Однако Глеб, раздосадованный полным отсутствием у Веры девичьего интереса к нему, вновь сумрачно взглянул в окно. Перед ним были всё те же неприглядные деревья с уныло свисавшими ветвями и листвой.
«Снова мне придётся слушать эту безмолвную оглушительную тишину. И почему я не умею общаться с девушками?» – отчаялся Глеб.
Ему было неведомо, что Вера тоже непреодолимо жаждала общения с ним. Только, увидев, что он уставился в окно, не обращая на неё внимание, она сочла это за безобманное свидетельство нежелания попутчика с ней разговаривать. Поэтому и не стала докучать. Ведь она тоже боялась показаться слишком настырной.
Из-за стеснительности и страха двое молодых людей, схожих в своих пламенных желаниях, находились в полном одиночестве близ друг друга, невзирая на гомон сидевших рядом людей. Нередко случается, что люди, оказавшись под влиянием пустопорожних страхов и сомнений, не делают ни одного шага навстречу друг другу, опасаясь быть непонятыми или упасть в марающую лужу неловкого положения.
Бывает, что вся жизнь проходит в напрасных сомнениях, нелепых заблуждениях, отчего в неотвратимой старости становится невыносимо больно. И человек бывает готов заплатить любую цену, лишь бы вернуться назад и, отбросив все бессмысленные страхи и пагубные предрассудки, поступить так, как ему тогда хотелось, чтобы узнать, к чему тогда привёл бы его иной, не сделанный им, выбор. Но уже поздно: в прошлое вернуться не дано. Всё проходит, и хуже всего, что ничего уже нельзя исправить.
Если бы Глеб знал об этом, он непременно отбросил бы своё болезнетворное стеснение и шагнул вперёд, навстречу этой девушке. Но эта истина была ему неведома. Поэтому, будучи не в состоянии проникнуть в девичьи расплывчатые мысли, он считал, что Вера, уставившись в книгу, и безоглядно погрузившись в чтение, тем самым повернулась к нему спиной и нарочито не желает слушать его.
По прошествии разительного получаса водитель устранил неполадку, и автобус тронулся с места.
Снова сменявшийся за окном животрепещущий пейзаж завладел вниманием Глеба, но в этот раз не полностью. Он смотрел в окно, а сам прислушивался к ней. Может, наскучившее ей чтение побудит Веру захлопнуть эти скреплённые страницы, отложить книгу в сторону, и тогда она вновь умиротворительно заговорит с ним своим прелестным голосочком.
Но даже спустя ещё двадцать минут этого не произошло. Глеб сквозь удушливый туман своего негодования не сумел разглядеть, что книга в её руках была всего лишь обманчивым прикрытием, прикрытием её безотчётной нерешительности и стеснения. Её также, как и его, сдавливала воцарившаяся тишина безмолвия, которую они, однако, отчего-то не спешили прогнать обоюдным дружелюбием.
Наверное, они бы и дальше сидели отстранённо и безмолвствуя, пока нужная остановка не заставила бы одного из них выйти, навечно распрощавшись с новым знакомым или знакомой, если бы во время одной из плановых остановок Глеб не набрался победоносной храбрости и не предложил Вере выйти прогуляться.
– Долгое сидение пагубно сказывается на здоровье, – слетело с уст Глеба побудительное уверение.
Естественно, Вера охотно согласилась составить ему компанию, и в её обрадованной душе незаметно для других даже загорелся огонёк сердечной, но пока что призрачной, надежды на любовь.
– Чем вы занимаетесь? – спросил Глеб, не представляя, как завязать диалог, и поэтому задал первый пришедший ему на ум вопрос.
– Я досрочно окончила школу и поступила в институт, – с бесхитростностью доверчивого человека отвечала девушка. – А сейчас еду к бабушке. Но я всегда мечтала… Только не смейтесь… Стать художником.
Глеб не понял, с чего в светлую головку его прелестной собеседницы могло закрасться шипованное подозрение, что он может посмеяться над такой великолепной мечтой.
«Видимо, кто-то, отравленный эгоцентричной дурью самомнения, уже однажды излил на её цветок жизненных стремлений свои смрадные помои язвительных насмешек, раз она заранее просит не смеяться. А может, она сама не до конца верит в свою мечту», – подумал Глеб.
– Это прекрасная мечта, – произнёс он, уже обращаясь к девушке. – Я в какой-то степени завидую Вам. Ведь у Вас есть эта путеводная звезда, озаряющая путь в глубоком мраке ужасающей неопределённости жизни. У меня же нет ни малейшего намёка на её благотворное присутствие в моей душе.
– Что же Вам ничего не хочется? Вы не представляете, как будете жить? – изумилась Вера, бросив недоумённый взгляд на Глеба.
– По-моему, проще спросить: чего мне не хочется. И я охотно отвечу, – но произнеся это, Глеб застыл, устремив свой внутренний душевный взор в недра своего опустелого сознания.
«Действительно… Чего же я хочу на самом деле? Чтобы у меня было много денег? Несомненно! Но для чего? Чтобы жить счастливо. А будет ли моя жизнь от этого счастливей? Или напротив, моё счастье будет ещё больше придавлено к грязи волнения тяжеловесным камнем мелочных забот. Когда мне в детстве подарили тысячу рублей, я был несказанно рад им. Но, потратив их на разные развлечения, доставившие мне радость на не очень долгое время, потом я уже не был счастлив оттого, что у меня когда-то была эта ныне потраченная тысяча. Удовлетворение желаний – лишь мимолётная вспышка радости, счастливый проблеск среди удручающей повседневности. Так чего же я на самом деле желаю?»
В действительности же у возникновения в душе Глеба желания стать богатым была определённая побудительная причина, произраставшая в сокрытых от остального мира чертогах его пламенного сердца и разума, полного опасливых сомнений. Только Глеб, завалив их саморазрушающимися камнями отчуждения, с годами позабыл об этой причине, и осталось лишь желание.
– Удивительно, – проговорила Вера.
– Что? – промолвил Глеб, бросив на неё вопросительный, пытливый взор.
– Я впервые встречаю человека без каких-либо желаний, словно вам и так всего хватает, – изумлялась Вера. – Обычно на подобный вопрос люди всегда находят ответ. Пусть это будут самые низменные желания: стать богатым, купить что-то. Но они есть. У Вас что, даже нет и этих незатейливых стремлений?
Вера даже не представляла, что интуитивно попала в самую суть его обманчивых желаний. Глебу как раз-таки единственное, чего хотелось – стать непростительно богатым. По крайней мере так было до настоящего момента.
Целый, но скоротечный, час до следующей остановки они непринуждённо разговаривали, откинув прочь свои смущения, обменивались легко струящимися мыслями, словно старые добросердечные знакомые. Она рассказывала ему о своей школьной жизни, а он поведывал ей о своей. Им обоим казалось, что в их немногоцветных жизнях нет того, чем можно было бы похвастать. Каждый из них находил свою жизнь монотонной, ничем не примечательной. Потому и приходилось говорить о периоде, которому они посвятили большую часть своего существования и который у всех без исключения занимает обязательное место в жизни.
На остановке Глеб вышел купить два мороженых, чтобы порадовать Веру приятным угощением и полакомиться самому.
Выходя из магазина, Глеб невольно бросил свой взор на вытекающую из только что остановившегося автобуса толпу. Внезапно его пронзил колючий, пламеносный страх: по ту сторону дороги, среди лесополосы, в кустовой листве стоял тот самый старец, что привиделся ему, когда он задремал в автобусе. Этот незнакомец, недвижимо затаившись в полумраке лесополосы, пристально смотрел на Глеба – по телу оцепеневшего юноши пробежал жуткий холод, из-за которого Глеба с ног до головы осыпало мурашками. Лишь промчавшийся по дороге автомобиль прервал цепенящую Глеба связь их, Глеба и устрашающего старика, взглядов. Этот автомобиль лишь на краткий миг сокрыл от взора Глеба то место, где стоял старик, но и его оказалось достаточно, чтобы напугавший Глеба человек исчез во глубине лесистой местности.
