Kitobni o'qish: «Рейд. Саранча»

Глава 1

Сразу видно, баба не местная. Ни в степи, ни в болотах женщины такую одежду не носят. Сапоги у нее по ноге, в обтяжку, какие-то нарядные. Сама в юбке. Юбки официантки носят в чайной. Замужние казачки их по праздникам надевают. У неё юбка едва до колен. Между сапогами и юбкой колени видны. Сидит, нога на ногу. В такой юбке в КХЗ не залезешь. Или она её подбирает? Тонкая кофта, с высоким горлом, в обтяжку. Всё на показ. Не стесняется. Да и вся она не такая, к каким он привык. Не такая, как крепкие казачки или уставшие и худые китаянки. Пальцы тонкие, ногти красные, икры даже в сапогах видно накаченные, а щиколотка тонкая. Волосы самые светлые, что он когда-либо видал. Только у детей светлее бывают. Городская. И красивая. Села совсем рядом с его кроватью, пахнет удивительно. У казачек таких запахов не бывает.

– Панова, – представилась она и протянула руку.

Непривычно это.

Одна фамилия, не имени, ни отчества. В руках планшет-доска, на нём белый лист – бумага, вещь недешёвая.

Неприлично на неё пялиться, подумает чего ещё. Аким смотрит на мужчин. Один в эластичном костюме, виски седые, выбрит чисто, стрижен коротко, как военный, серьёзный. У другого и вовсе на мундире капитанские погоны, а на лычках знак медика. Только не верится Саблину, что он доктор. Глаза у него, не глаза, а сталь. Вопросы задаёт – как гвозди вбивает. Хотя всякие доктора бывают.

Женщина достаёт из ранца два оранжевых шара, кладёт на полку рядом с его кроватью. Саблин знает – апельсины. И ещё два шара, правда, неровной формы, они красные с жёлтым. Этот плод ему неизвестен.

– Вам, – говорит она.

Он невольно глянул на неё. Тонкая вся, гибкая и кажется сильной при этом. Да, красивая. И сказал:

– Спасибо.

Обошёлся бы он, конечно, и без этих плодов. Впрочем, дети будут рады. А вот он этим гостям особо не рад. Замордовали его гости. Жену-то, рыдающую и жалеющую, то упрекающую и злую, да детей ещё как-то терпеть можно, а вот остальные порядком надоели. Казаки придут, сядут. Один про здоровье интересуется, остальные молчат, ждут, что он им расскажет, как всё было. Сами с расспросами не лезут, но по мордам видать, всем им очень интересно, как так случилось, что казаки промеж себя войну открыли.

А Саблину охота про то вспоминать? Охота вспоминать, как он своих однополчан без жалости бил?

Говорят, Марья Татаринова приходила, хотела к нему пройти, слава Богу, её фельдшер не пустил. Прошла бы сюда, села тут, рыдать бы стала. Вот что бы он ей сказал? Что мужа её пришлось убить, когда он умом тронулся и братов бить начал. Убить и в болоте бросить плавать. Нешто так казаки поступают? Нет, не поступают.

А ещё к нему повадился подъесаул Щавель ходить, с ещё одним подъесаулом Волковым из особого отдела полка. Никодим Щавель и сам въедливый, а этот Волков так ещё злее. Сидит, головой кивает, слушает, вроде, добродушный, вроде, понимает, а потом начинает вопросы задавать. И так их задаёт, как будто подловить на слове желает. И за шесть дней они к нему восемь раз приходили. И каждый раз об одном и том же, об одном и том же спрашивают, спрашивают, спрашивают. Век бы их не видеть. Как хорошо, что Саблин додумался – башку этой странной твари привёз, как хорошо, что планшет переделанного у него в лодке нашёлся. Не будь этого, несдобровать ему. Ей Богу, несдобровать. Он надеялся, что Юрка, как говорить сможет, его рассказ подтвердит. Да только, что он подтвердит. То, что Татаринов рехнулся. Дальше-то он не помнит.

Станичные старшины тоже приходили, отцы-старики, мрачные сидели у него, слушали. Послушав, решили казаков на место боя оправить, павших найти да слова Саблина заодно проверить.

Да разве в болоте сыщешь мертвых, их уже рыбы да звери на клочки разорвали. Но вот глиссер переделанных нашли взорванный, лодки разбитые тоже. Оружие переделанных и казачье было. Вроде, не врал Саблин. Но всё равно непонятное дело выходило. Непонятное.

А кроме своих, так ещё учёные из Норильска приезжали с армейскими, им тоже было интересно. Тоже донимали. Аким как оклемался, так только и делал, что говорил. Повторял одно и то же целыми днями. И бывало, что одно и то же несколько раз в день.

И вот теперь эти тут сидят. Бабу красивую привезли зачем-то. Сидит она, колени голые, свитер в обтяжку у неё, ничего не скрывает, к чему это всё?

Мужчины тоже, кажется, представились, но их имён Саблин то ли не расслышал, то ли не запомнил. Спрашивать было неудобно, да и не нужно. Он к ним никак не обращался, он только на вопросы отвечал.

– А как вы достали планшет офицера? – Спрашивал штатский.

Акима немного покоробил такой вопрос, в самом деле, не украл же он его:

– Снял с убитого.

– Офицера убить непросто. – Заметил медик со стальными глазами.

– Любого из переделанных убить непросто. – Недружелюбно косясь, отвечал Саблин.

– А вы убили пятерых? – Продолжал штатский.

– Пятерых.

– Как, из чего? – Вставил вопрос капитан мед. службы.

– Из всего, что было. «Бегуна» из пистолета бил, а добил из дробовика. Из двустволки.

– А «солдат» тоже из пистолета били? – Интересовался капитан.

Вот чего он донимает, знает же, что «солдат» пистолетной пули и не заметит. Зачем такие вопросы задаёт? Злит только.

– Одного солдата из СВС, Снайперской Винтовки Соколовского, убил, второй на фугас выскочил. Их, вроде, всего два было. – Вздохнув, отвечает Аким, он это уже раз тридцать рассказывал, а эти… Сто процентов отчеты Щавеля читали.

– А откуда вы узнали, где фугас поставить? – Спросила женщина.

Саблин глянул на неё, ухмыльнулся. Баба, что с неё взять, видать, не понимает, с кем разговаривает. Он думал, что её спутники ей сейчас объяснят, кто такие пластуны, но они смотрели не на глупую женщину, а на него. Ждали его ответа.

– Я поставил фугасы в месте вероятной высадки противника на берег, – терпеливо начал говорить он.

– А откуда вы знали, что они там высадятся?

– Из опыта, определил место, где высаживаться будет удобнее всего.

– А откуда вы знали, что они вообще собираются там высаживаться? – Не отставала женщина.

– Я не знал, я предполагал. – Продолжал Саблин.

– А на чём основывались ваши предположения?

«Какая же нудная баба. Чего ж тебя разбирает?» – Думал Аким с некоторым раздражением. Но вслух, конечно, говорил иное:

– Я пред этим убил какую-то тварь, и у неё в ухе увидал гарнитуру коммутатора, понял, что она там не одна. Решил подготовиться.

– Вы туда приехали не один? – Спросил штатский.

Вот, вот теперь начались самые неприятные вопросы. Послать бы их, да Щавель с Волковым рекомендовали поговорить с приезжими. Попробуй не последу их рекомендациям.

– Не один, – сухо отвечал Аким.

– А сколько вас было?

– Восемь. – Ответил Саблин и замолчал.

Пауза. Гости ждут пояснений, а ему уже надоело говорить одно и то же, он молчит.

– С вами тяжело говорить, – наконец сказал штатский.

– С вами тоже.

– Мы здесь по делу, – вдруг снова заговорила женщина, – мы не хотим причинять вам беспокойства, но вы должны нам помочь.

«Всем я чего-то должен», – думает Саблин, а на эту красавицу глаз не поднимает.

И тут она вдруг протянула сою красивую руку с тонкими пальцами и коснулась его руки, потрогала так, как будто успокаивала, а он чуть не убрал свою руку, словно испугавшись. Но одумался, чего ему бабы бояться. Отдёрнул бы руку, дураком выглядел бы.

– То существо, с которым вы встретились, было не одно. – Продолжала Панова, а сама ему в глаза заглядывала и не убирала своей руки с руки Акима. – Их было три как минимум. И только два человека, что с ними встретились, выжили. Вы один из них, и вы единственный, кто его видел и кто его уничтожил. Все остальные только радиограммы передавали о плохом самочувствии и о том, что люди сходят с ума и начинают конфликтовать друг с другом.

Она, наконец, убрала свою руку, и Саблину стразу полегчало.

– Как вы себя чувствовали в тот день? – Спрашивает медик, а сам смотрит, словно прицеливается.

Нет, не здоровье Саблина его интересует.

– Ну… Голова болела.

– Голова болела, и всё? – Не верил медик.

– Глаза болели, словно давят на них сверху.

– Боль пульсирующая?

– Да.

– Тошнота?

Саблин показал жестом: ну, была малость.

– Нам говорили, что вы не очень-то разговорчивый. – Произнёс штатский с неудовольствием.

«Уж простите, что не балагур» – подумал Саблин и ничего не ответил.

– Раздражение было у вас? Кто-то из сослуживцев вас раздражал? – Продолжал капитан медицинской службы.

Раздражение. Нет, не раздражение. Саблин с тяжестью в сердце и с чёрным стыдом вспомнил, как стрелял в спину снайпера Фёдора Верёвки. На всю, наверное, жизнь он это запомнил. Аким первой пулей в него попал, он видел это, но стрелял и стрелял ещё три раза, каждый раз попадая. И не чувствовал он тогда ничего, кроме удовлетворения. Разве ж это раздражение. А радиста Анисима Шинкоренко как убивал? Вспоминать не хочется. Он аж зажмурился, да нешто это поможет. А баба чёртова в лицо заглядывает, ждёт рассказа. Он в него четыре пули выпустил, а радисту и перовой хватило. Она в сердце попала. Аким, кажется, даже злорадное удовлетворение получал. Какое же это раздражение? Нет, не раздражение это было. Это была злоба. Злоба тогда его ела поедом.

– Злоба, – чуть осипшим голосом говорит Саблин. – Лютая злоба. Гудит в голове, сначала терпимо, а потом всё тяжелее от этого становиться. Так тяжко, что дышать тяжко. И начинает злость разбирать.

– Дальше, – почти командует медик.

– Под конец, когда все уже мертвы были, я сам застрелиться хотел, лишь бы голова не разрывалась.

– Дальше говорите, – спокойно настаивает капитан.

– Думал, если не застрелюсь, то мне глаза раздавит.

– Почему не застрелились?

– Не хотел…

– Умирать? – Едва не с усмешкой спрашивает капитан.

– Не хотел сдаваться. Понять не мог, что происходит, но вот сдаться не мог. Пистолет разрядил в землю. И ждал, что будет дальше.

Мужчины молча слушали, а женщина что-то быстро чиркала на своём планшете, кажется, каждое слово за ним записывала.

– Как вы убили это существо? – Спросила Панова, отрываясь от бумаги.

– Ножом, – говорит Аким, но тут же исправляется, – вибротесаком её достал в брюхо.

– Патроны кончились? – Спросил штатский.

– Нет, ещё немного оставалось, но я понял, что её так не убить. Я неплохо стреляю, но в неё попасть не мог.

– Она так быстра? – Панова всё записывала.

– Да нет… Не то, что бы быстра. Просто не попадал.

– Почему? – Не отстаёт женщина. – Говорят, что вы хороший рыбак и охотник. Руки дрожали?

– Прицелиться в неё не получалось.

– Но почему?

– Всё в глазах плыло, марево перед глазами, жара.

– Каждое слово из вас тянуть приходиться, дальше рассказываете. – Настаивает штатский. – Объясните.

– Ну… Вроде, выстрелил в неё, а её там нет. Как не было. Целишься – сидит, выстрелил – нету. Как наваждение. По траве все патроны расстрелял, а её, кажется, не задел даже.

– И как удалось убить?

– Устал, сил стоять больше не было, голова разрывалась, лёг на землю, а она и подошла сама.

Все пришедшие молчали, смотрели, ждали.

– Не знаю, зачем она подошла, может, поглядеть на меня хотела, маску с меня стянула, я её за лапу схватил, брюхо распорол ей.

– Она сразу сдохла? – Спросил медик.

– Какой там! Я её ещё картечью добивал… Два или, может, три патрона ей всадил.

– И теперь вы в неё попадали? Вся картечь в цель попадала? – Спросил штатский.

– Да, – Саблин вдруг с удивлением припомнил, что: – Кажется, у меня, как я ей брюхо распорол, голова стала проходить. Да, мне полегче стало. Два патрона я ей воткнул. А потом… Да, а потом подошёл… Она в рогоз пыталась уползти, но я ей голову отрезал. И к лодке её понёс, и выздоровел.

Глава 2

– Вы упоминаете существо, всё время употребляя женский род. – Заговорила Панова, опять что-то записывая. – У неё были какие-нибудь половые признаки?

– Чего? – Не понял Саблин.

– Ну, она была женщиной, самкой, как по-вашему?

– Жабой она была, – зло сказал Аким, тяжело глядя на женщину, – ядовитой болотной жабой, которых я убиваю при первой возможности.

Панова опустила глаза, стала чиркать на своём листе что-то.

– Хотя, может, и самкой, – вдруг добавил Саблин.

Посетители опять молчали, ждали, что он разовьёт тему.

– Ну, вроде плечи у неё не как у самца, узкие, черты лица… морды тоже не мужицкие. Ну, не знаю, как объяснить, всё в ней было бабье. Нет, не знаю, как объяснить… – он махнул рукой, – забудьте.

Но они ничего забывать не собирались, женщина опять что-то записывала, а мужчины внимательно его слушали. И капитан медицинской службы спросил:

– У неё было какое-нибудь оборудование?

– Оружие? – Не понял Саблин.

– Нет, приборы или что-то подобное?

– Ничего такого я не видел, жаба голая была.

– Жаба, – повторила женщина задумчиво. – По-вашему, она на жабу была похожа?

– Нет, на саранчу степную. Или нет… на человека вперемешку с насекомым. Ноги как у саранчи, глаза как у стрекозы, а руки на наши, вроде, смахивали, только очень сильные. Я как за руку её поймал… так она твёрдая… крепкая, как карбоновый трос.

– Пахла как насекомое? – Спросила Панова, записывая его слова.

– Да не нюхал я её, – сказал Аким и тут же вспомнил, – точно, я, когда резал её тесаком, дым шёл… Да, воняла она как стрекоза раздавленная.

– Значит, никакого оборудования у неё не было? – Задумчиво произнёс штатский.

– Не видел, – ответил Саблин.

– Не видели, – всё ещё задумчиво продолжал собеседник. – А что-

то должно было быть.

Аким не знал, что сказать, и молчал. И ждал, когда же они уйдут.

– А как у вас работала электроника? – Продолжал штатский.

Тут Саблин опять ничего не мог сказать:

– Эхолот работал, а всё остальное не помню.

– Эхолот работал? – Удивился штатский.

И женщина, и капитан тоже были удивлены. Аким заметил это.

– Есть мнение, что это существо генерирует звуковые волны низкой частоты. – Пояснила Панова.

– Та голова, что вы добыли, это совершенный, конический диффузор в основании, с уникальными поперечными мембранами. – Добавил штатский. – Мембраны из удивительного материала. А окончание головы, законченный конус – идеальный резонатор. Этот череп способен выдавать очень низкие частоты. Судя по вашим рассказам, это был сигнал большой интенсивности. К тому же череп удивительно хорошо защищает мозг. Мозг существа надёжно экранирован, у нас складывается ощущение, что оно ещё генерировало и электромагнитные волны. Понимаете?

Саблин почти ничего не понимал.

– Мы думаем, что оно выдавало низкие звуковые волны и комбинировало их с высокочастотными магнитными волнами. – Пытался объяснить капитан медицины.

Это тоже не сильно прибавило Акиму понимания.

– Но даже если это так, – не торопясь продолжал штатский, он, казалось, обдумывал каждое слово. Для убедительности он даже пальцем крутил невидимый обруч в воздухе. – Ему нужна энергия, море энергии, оно должно было таскать с собой десятикиловаттный генератор.

– Не было с ней никакого генератора, – произнёс Аким и добавил, – и аккумулятора не было. Ничего с ней не было, она была, – он взглянул на красивую женщину, – худая, ноги длинные, подвижная вся. Только брюхо у неё было, ну… немаленькое, и там жидкость была, на ходу оно колыхалось. Брюхо, и больше ничего.

– Нам надо его найти, – твёрдо сказала Панова, обращаясь к Саблину. – Это существо опасно.

А Аким сделал вид, что не слышит её. Даже не поглядел в её сторону.

– Понимаете, нам нужно найти останки этого существа, иначе скоро они будут хозяйничать на ваших болотах. – Продолжала женщина, пристально глядя на Саблина. – И будут они заметно сильнее, так как это всего-навсего экспериментальная модель.

Он всё равно её не слышал, а баба настырная была, ей был нужен его ответ, пусть даже отрицательный:

– Вы слышите меня, господин Саблин?

– Товарищ… – поправил её Аким.

– Да-да, конечно, товарищ Саблин. – Исправляется она и лезет своей мордашкой чуть ему не в лицо, заглядывает в глаза.

Аким молчит, какая же противная баба, он на неё даже глаз поднять не хочет, а она ждёт, зараза белобрысая. А чего она от него ждёт, старики уже казаков посылали туда. Ездили как на войну, в полной боевой выкладке. Ясное дело, ничего не нашли.

Разве трупы в болоте сыщешь? Любой труп рыбы, улитки и пиявки за два дня до костей обглодают. А если труп на земле лежит, так его стрекозы с оводами днём, а мошка ночью есть будут. А ещё раки на мертвечину ночью из воды вылезут, они тухлятину за много метров чуют. Если что от жабы осталось, так это кости. Да и они долго не пролежат.

Мужчины молчат, Аким тоже, а баба – нет, не унимается:

– Товарищ, Саблин. Нужно найти её останки, – она понимает, что это маловероятно, – ну хотя бы то, что могло сохраниться, то, что найдём. Надо съездить туда, понимаете?

– Бабе это моей скажите, – наконец говорит он ей, чтобы отстала.

Видно, такого оборота Панова и оба её спутника не ожидали. Мужчины приглянулись, а она отпрянула, вздохнула. Конечно, это смешно звучало, казак за бабью юбку прятался, но это подействовало. Может, они отстанут. Так сначала подумал Аким. Но он не понимал ещё, с кем имеет дело. Панова посидела, подумала и произнесла:

– Я поговорю с вашей женой, – и добавила обидное, – попробую уговорить её, чтобы она разрешила вам сходить с нами.

Может, она и не хотела обидеть, но её слова задели Саблина. Что ж получается, что его баба будет ему, заслуженному казаку, добро на любое дело давать? А Панова смотрит, ждёт. Нет, она это специально сказала, знала, что заденет. Для этого и говорила.

– А без меня не доедете, что ли? – Наконец спрашивает он. – Я вам на карте всё покажу.

– Мы и так на карте всё видели, – говорит Панова, – нам нужно всё точно посчитать. Нам нужно знать, где вы были, когда голова у вас заболела, в каком месте стрельба началась и сколько оттуда было до ближайшей суши. В каком месте у вас недомогание усилилось. Когда заболели глаза. Нужно всё измерить до метра.

– Хотите знать, на сколько метров она достаёт? – Спросил Саблин.

– Да, хотим знать её диапазон. Хотим знать, как распространяются волны. Что это: направленный луч или как у антенны – окружность. – Говорил штатский, кивая головой, словно соглашался сам с собой. – Кроме вас нам никто картину вашего боя не опишет, никакая карта.

– Жена мне житья не даст, если я соглашусь. – Наконец нехотя произнёс Саблин. – Она была против, когда я в этот рейд собирался.

– Вы потеряли лодку, – говорит Панова да ещё так проникновенно говорит, словно всю жизнь за Акима переживает, – мы знаем, как для рыбака важна лодка. Мы вам купим новую, и мотор купим, самый лучший, какой захотите. И ещё вы получите пять рублей. А жене вашей скажем, что в экспедиции нас будут охранять очень хорошие солдаты.

Саблин усмехнулся. Что эта глупая женщина такое несет, его, болотного жителя, пластуна в его болоте будут охранять солдаты! Но спорить с ней не стал. Как ни крути, а лодка-то ему по-всякому нужна. И мотор нужен. Даже если по дешёвке брать, неновую и с неновым мотором, а двадцать целковых выложить придётся. Или за своей старой ехать, на то место, со дна её поднимать, а она вся в дырах, мотор разбит. Он задумался.

– Время, – сказал капитан-медик.

– Ваш врач нам полчаса на разговор выделил, – пояснила Панова.

Гости стали собираться. Мужчины, вроде, и без лишней любезности, но руку ему жали и пошли к двери, а женщина осталась.

Чуть наклонилась к нему, как будто боялась, что кто-то может услышать, и заговорила:

– Я читала ваше дело, вам дважды собирались присвоить звание, первый раз отложили, второй раз отложили, после этого случая опять отложат. Мне кажется, это несправедливо. Я поговорю с вашим руководством, вы заслуживаете повышения.

Он посмотрел на неё удивлённо: вот дура баба, кто ж тебя слушать будет из полкового начальства? Неужто ты и вправду думаешь, что есаул или, тем более, полковник слушать тебя станут.

– Только вы отвезите меня на то место, где всё случилось. – Продолжала она и, не дожидаясь его ответа, опять прикоснулась к его руке, повернулась и пошла к двери.

Высокая. Подтянутая. В своих этих сапогах, кофте в обтяжку, юбка узкая, одно слово – городская. Мужики ему не понравились, один шибко умный, один слишком твёрдый, а вот женщина… странная она.

Тут его пробило. Она сказала, что читала его дело. Как так, кто ж ей позволил, к таким делам допущены офицеры не меньше есаула рангом. Кто ж она такая, что ей дозволили его дело читать.

А ещё лодку обещала, мотор, денег. Удивительно всё это, удивительно. Он машинально поглядел на свою заживающую левую руку, стал сжимать и разжимать пальцы, как доктор велел, изо всех сил. А самого всё не покидала вопрос: кто ж это был у него? Вот балда, даже фамилий их не запомнил. Думал, и не мог понять, имена они, вроде, называли, а вот должности – нет. Бабёнка так и просто сказала: Панова. Типа это всё, что тебе нужно знать, ну, кроме того, что она лодку с мотором купит. Может, это учёные какие.

Нет, однако, всё удивительно.

Где то на западе звонко хлопают «125-е» мины. А здесь, в овраге, их разрывы кажутся тихими, безобидными. Казаки быстро догоняют ушедший вперед взвод. Раненых забрали медики, теперь Саблин за них не волнуется. Теперь выживут.

Враг не унимается, ни на минуту не прекращается огонь. Обрабатывает первую полосу. Там, где сейчас Юрка должен быть.

Думать об это не охота даже.

А взвод снова залёг, завалились казаки на стенки оврага, ждут, когда минёры новый фугас обезвредят. Аким уже не помнит, какой это по счёту. Нашёл свой ранец, а гранаты в нём нет, он и вспомнить не может, куда её, тяжеленую, дел. И ладно.

Коровин и Карачевский сняли фугас, двинулись дальше. Два часа ночи, а на западе всё только начинается. Понеслись тяжко ухать «чемоданы». Вроде, далеко рвутся, а дрожь до оврага докатывается, со стен песок сыпется. Мины бьют, тихо-тихо работают в дали пулемёты. Точно началось. Видать, атака пошла.

И тут же, перекрывая весь шум боя, заскрежетало с визгом, долго и противно. Турель. Саблин даже поморщился, как представил бесконечные рваные светящиеся полосы двадцатимиллиметровых снарядов, что со скрежетом рвут воздух и несутся вдаль, чтобы убивать его товарищей. Турель – страшная вещь. Скорострельная. Мощная. Точная. Хорошо, что замаскировать её нельзя. Разве такое замаскируешь? Это ж огонь потоком.

– Ерёменко, давай на верх, – бежит в хвост строя взводный, протягивает Ерёменко ПНВ, – засекай турели.

Повторять не нужно, Лёшка сбрасывает ранец с торчащей из него гранатой, отдаёт Акиму «Барсука», штатный армейский дробовик, лезет по обваливающемуся грунту наверх. Аким его поддерживает, помогает снизу. Все ждут. Ждать приходится недолго, вскоре Ерёменко кричит вниз оврага:

– Турель, тысяча восемьсот двенадцать метров на юго-запад.

Он ещё не закончил, а гранатомётчики, как муравьи, уже волокут в гору, на стену оврага пусковой стол. Им теперь труднее, их двое осталось. Но скидок на это не будет.

Остальные казаки снова роют в песке окопы. Крепкие руки, крепкие солдатские руки, как сотни и сотни лет назад, сейчас выбросят наверх десятки кубометров земли, чтобы спрятаться в вырытых норах. И выжить. У кого это получится. А потом уйти ковырять землю дальше.

Саблин капает окоп для себя, хорошо, что грунт мягкий, и ещё окоп для кого-нибудь. Может, для взводного, а может, для кого-нибудь из расчёта гранатомёта.

Всё как обычно, всё как всегда: война.

– Есть, вижу, – сообщает второй номер расчёта гранатомёта Теренчук, после ранения Кужаева он теперь старший.

Он не отрывается от резинки уплотнителя для прицела, кричит третьему номеру Хайруллину Тимофею:

– Гранату на стол.

– Есть, – отвечает тот, быстро заражая гранатомёт, уложив полутораметровый цилиндр в ложе, кричит, – гранта на столе.

– Давайте, хлопцы, – говорит им снизу оврага взводный, – не промахнитесь.

Говорит негромко, они его сейчас не слышат. Он и не для них говорит, для себя.

А казаки роют окопы, роют быстро, умело, сколько таких за жизнь любой из них выкопал уже. Тысячу, наверное. Роют молча, только сервомоторы в суставах жужжат. А там, наверху, вдалеке где-то заливается скрежетом турель. Изрыгает белые полосы вниз по склону.

– Давайте, хлопцы, давайте, – заклинает командир взвода Михеенко гранатомётчиков,– а то эта зараза народа побьёт.

У Саблина уже второй окоп готов, а выстрела нет, он садится на край своего окопа, открывает забрало. Пока не пальнули, пока не полетела «ответка», думает покурить. К нему тут же подсаживается радиоэлектронщик Юра Жданок:

– Дай огня, Аким.

Прикуривают, ждут.

И трёх затяжек не сделали, а Теренчук орёт сверху:

– Товсь!

– Есть, товсь! – Кричит третий номер и добавляет, оглядываясь вниз. – От струи.

Это для порядка, никто из казаков, конечно, под струю залезть не может.

– Пуск! – Орёт Теренчук.

Хлопок, визг. Ракета ушла.

Саблин и Жданок делают большие затяжки. Взводный подходит к ним, толкает Жданка в локоть, мол: дай затянуться.

Жданок отдаёт ему сигарету.

– Есть! Накрытие! – Орёт сверху Тимофей Хайруллин.

Но взводный ему не верит, вернее, хочет, чтобы старший сказал, он за оптикой сидит.

– Накрытие? – Переспрашивает он.

– Накрытие, – кричит Теренчук.

– Молодцы, – радуется командир, – спускайтесь оттуда.

Но вместо этого первый номер расчёта снова припадает к оптике.

– Теренчук, глухой, что ли, – кричит взводный, – снимайте стол, спускайтесь. Сейчас бить начнут.

– Вторую вижу, – на секунду Теренчук оторвался от прицела. И снова склоняется к нему. – Вторую! Косит наших с правого фланга. Две двести сорок шесть метров.

Все молчат, взводному бы сказать, но он молчит вместе со всеми.

– Гранату, – орёт Теренчук, снова оглядываясь вниз, – чего ждём? Время идёт! Гранату давайте.

Взводному бы отдать команду, чтобы спускались, прятались, но секунды идут, а команды нет.

Лёша Ерёменко выскакивает из своего окопа, лезет в свой ранец, достаёт две части гранты, Саблин бежит к нему.

– Ну, чего вы там, – орёт Теренчук, – давайте, пока её видно, пока дымом не заволокло.

Аким и Ерёменко быстро скручивают между собой ходовую и головную часть гранаты, и Лёша лезет наверх, к гранатомётчикам, поднимает гранату над собой:

– Тимоха, лови.

Хайруллин хватает гранату, тут же закидывает её на стол, докладывает:

– Граната на столе.

– Вижу, – не отрывается от прицела Теренчук. И через секунду глядит на своего второго номера и зачем-то орёт, хотя тот в полуметре от него:

– В укрытие!

– Целься ты давай, – отвечает Хайруллин, даже и не пошевелившись.

Быть такого не может, что их по пуску первой гранаты не засекли, но мины в ответ не летят, всё летит на склон, к армейцам и их второму взводу. Там, в полутора тысячах метра от оврага, каждые пару секунд вспыхивает разрыв. И туда же бьёт сволочная турель, ни на секунду не затыкаясь. Полосует и полосует страшными белыми линиями подходы к склону.

– В укрытие, все, кто не нужен, – наконец командует взводный.

Но сам стоит, задрав голову, прямо под гранатомётчиками.

Аким отходит к своему окопу. Тяжко вот так ждать. А этот чёртов Теренчук, словно прирос к прицелу или умер на нём. Не шевелиться. Сгорбился и сидит.

Все замерли опять, ждут, Саблин снова тянет сигарету из пыльника, закуривает. Только закурил, взводный тут же забирает у него сигарету. Аким вздыхает, тянет следующую.

А Теренчук так и не шевелится.

– Помер он там, что ли? Хайруллин, он там жив? – Кричит урядник Носов.

Аким видит как на фоне зарева, там, высоко, на краю оврага, Хайруллин машет на него рукой, мол: не мешай.

А секунды идут.

Тягостно это всё, тягостно. Ждать удара, так хуже ничего нет. «Ответка» прилетит, все это знают и ждут. Быстрее бы уже. Саблин накурился, хотел кинуть окурок, так кто-то из казаков его забрал.

И тут:

– Товсь! – Орёт Теренчук, так и не отлипнув от прицела.

– От струи! – В след ему орёт Хайруллин.

И сразу за этим:

Пах…

Над оврагом вспышка, все как днём стало видно на долю секунды, и снова темнота.

В-с-с-с-ш-ш-ш…

Звук быстро становится свистом. И стихает.

Все замерли, все ждут, задрав головы, смотрят на Тренчука. А он так и сидит, скрючившись у прицела. Так и не отлипает от него.