Kitobni o'qish: «Космогон»

Трудности перевода. Вступление

Я хотел поставить точку и проглядеть письмо по диагонали, но текст пропал с экрана. Всё пропало, чёрный квадрат. Пока я пытался понять, что бы это значило, компьютер писком выразил протест и показал вместо выстраданного письма загрузочную дребедень.

– Что за…? – спросил я, но сообразил: поздно, руганью делу не поможешь.

– Опять?! – возопил я в праведном гневе, оскалился и глянул в окно, подбирая эпитеты. Рыбий костяк из балок и стропил в апрельской сини, перевёрнутый остов судна, – зародыш крыши соседского дома был пуст. Не ползали по нему грузные ватные тени, не трещали сваркой и не орали матерно, роняя с лесов всякую дрянь. Суббота, припомнилось мне. Вчера вечером они пошабашили, задолго до звезды, и явятся послезавтра, раненько. Станут азартно перекликаться в семь утра, а часам к восьми затрещат сваркой, вот тогда и надо будет орать им из окна, что работать невозможно, если так скачет напряжение.

Я прослушал праздничное «тада!» системы, лениво потянулся – проверить, всё ли пропало или текст успел самосохраниться каким-то чудом, но мне пришло в голову, что надо бы звякнуть в диспетчерскую электрикам. Их спросить, что за шутки со светом. Я набрал воздуха, готовясь исторгнуть стон, и тут до меня, наконец, дошло, что случилось на самом деле. Очередная выходка переводчика. Пары секунд хватило на выяснение – так и есть, пришло письмо, торчит во «входящих» жирная единица. И это притом, что нет связи, не подмаргивает пыльным глазом модем. Ещё не ожил после перебоя питания.

Переводчик мой – большой оригинал. Деликатность не позволяет ему общаться напрямую, и он всякий раз изыскивает обходные пути. Первое время расписывал посланиями стены, до полусмерти пугая мою жену. Потом я дал понять, что даже если надпись на следующий день сама собою исчезнет, осадок останется, и тогда он переключился на компьютер. Делает вот что: устраивает обрыв сети, снимает всё с диска, затем выкладывает обратно, добавив от себя, что нужно. Я решил – пусть. На фоне художеств соседских строителей ещё одна внезапная перезагрузка в день не выглядит бедствием, и уж, во всяком случае, это лучше, чем прямой контакт с переводчиком. Обычно после непосредственного общения с ним я похож на развалину. Однажды жена по незнанию даже вызвала скорую. Но эксцентричность переводчика с лихвой компенсируется его профессиональным уровнем – лучшего преобразователя волновых функций и знатока реликтовых диалектов я не встречал.

Нельзя сказать, что письмо застало меня врасплох, как раз накануне я обратился к бесцеремонному моему корреспонденту за помощью. Приспичило мне истолковать полиграммы, найденные при раскопках Третьей Большой Машины. Скорого ответа ожидать не приходилось, и вовсе не потому, что дешифровка полиграмм для него затруднительна. Просто этот шалопай… Я по-прежнему имею в виду переводчика, и вам придётся смириться с тем, что не называю его имени. Он категорически против сокращений, но возьмись я озвучить полное его самоназвание, боюсь, не успею до второго пришествия.

Да, так вот, этот шалопай никогда не относится всерьёз к заданиям, которые получает от меня. Выполняет в последнюю очередь. Не знаю, считает ли он мои проблемы пустой забавой или ему просто скучно с ними возиться, но обыкновенно он не торопится.

Поскольку перевод полиграмм нужен был мне срочно, я скорее обрадовался, чем удивился, и поспешно открыл письмо. «Твоё восходительство, живи! Как метаболизм? Как размножение? Как промысел?» – прочёл я обычное приветствие. Переводчик мой, когда пытается быть вежливым, становится на редкость грубым и вульгарным. Никому кроме него не придёт в голову спросить, как у меня обстоят дела с размножением, и назвать мышление промыслом, о метаболизме же в деловой переписке, как правило, вообще не заходит речь, хотя нельзя отрицать, что из-за нарушения обмена веществ остальные процессы могут стать невозможными. Я покрутил головой, поворчал: «Свинство!» – хоть прекрасно знал, что ничего плохого корреспондент мой не имел в виду; поднялся, кряхтя; сходил к окну и закрыл форточку, чтобы не мешал синичий щебет – чтение перевода требует максимальной сосредоточенности. Затем я снова уселся и стал читать:

«Твоё восходительство, живи!

Как метаболизм? Как размножение? Как промысел?

Ты мне поможешь. Мне вполне открылась новая негуманная волновая функция, но смысл её человечески и нечеловечески странен. Хладнокровно и взвешенно боюсь, что промысел её испускателя не только по-человечески странен, но и гуманно опасен в самом верхнем смысле. Я разрешил себе выполнить преобразование и начал с диапазона Ваше-миллиметровых волн, но двинуться выше двадцати одного Ваше-сантиметра пока не смог, – вражески сильный умысел. Я знаю, умысел направлен на Вашу землю. Исключительно на Вашу. Я знаю, Вы не хотите исчезать. Неисключительно Вы. Я знаю, что могу человечески и нечеловечески ошибаться и пугать больше, чем умыслил испускатель. Следуя из этих посылов, необходимо отправляю тебе приказ: проникни мыслью во все слои преобразования и заключи как человечий эксперт, что тебе о нём помыслится. Отдаю тебе преобразованное в человеческий язык послание. Хочу быть уверен, но не уверен, что оно тебе доступно.

Не медли, как делаешь обычно. Пока жду. Твой волновой преобразователь и реликт».

Я поймал себя на том, что озадаченно таращусь на экран. Я ожидал, что непосредственно за формулой вежливости пойдёт текст перевода, а в последнем предложении будет шуточная подпись. Приветствие было, иронический автограф тоже, но помещённый между ними текст со всей очевидностью не содержал перевод альтекской полиграммы. Судя по косвенным признакам, на артефакте, найденном при раскопках, записан некий регламент, относящийся к обслуживанию Третьей Большой Машины альтеков. То, что было передо мною, выглядело как обычное письмо. Невероятно – мой волновой преобразователь и реликт потратил на личное общение сто пятьдесят четыре слова! Обыкновенно он экономен, если не скуп, и в каждое слово, в каждую лексему, в каждую конструкцию вкладывает не меньше трёх смысловых слоёв, избегая досужей болтовни пуще вечного своего врага – энтропии. Израсходовать попусту сотню слов для него всё равно, что… Я перечёл послание. Всё верно. Мой корреспондент уловил в эманациях какого-то «испускателя» враждебный по отношению к человечеству умысел. Он исследовал волновой пакет в диапазоне от одного миллиметра до двадцати одного сантиметра, выполнил перевод на человеческий язык и высылает результат мне, не только как эксперту по гуманитарным вопросам, но и как лицу, заинтересованному в безопасности человечества. Если вникнуть в оскорбительную по форме, но вполне невинную по содержанию фразу: «Не медли, как делаешь обычно», – станет понятно, что мой волновой преобразователь и реликт обеспокоен, если не напуган вражески сильным умыслом таинственного испускателя, но пока ждёт, то есть не будет принимать мер в отношении этого по-человечески странного и гуманно опасного в самом верхнем смысле субъекта. Или объекта? Неизвестно. Но не существенно, ведь и в отношении переводчика я не могу сказать однозначно – субъект он или объект. Важен смысл: человечеству, полагает мой корреспондент, угрожает опасность. Вы спросите, почему именно человечеству, а не лично мне? Когда этот реликт пишет местоимение «вы» с большой буквы, он подразумевает вид, а не одного, хоть и уважаемого, хомо сапиенс.

Итак, меня попросили проникнуть мыслью во все слои преобразованного в текст волнового пакета. Но где же сам перевод? Неужели я должен выискивать его между строк в ста пятидесяти четырёх словах сообщения? Я собрался перечесть послание в третий раз и приступить к поиску скрытого смысла, но тут заметил, что к письму прикреплён увесистый файл. Если судить по названию и расширению, – как раз в нём и содержится перевод с языка волновых функций на русский. Обозвав себя идиотом, а переводчика квантовым болтуном, я открыл вложение и прочёл в заглавии «Космогон».

Космогон. Глава первая

Пашня

С недавних пор он стал именовать себя Огородником. Имя пришлось по душе: услышишь, и сразу представляется поднятая загодя зябь и полные жизни семена полисферы.

Родитель не одобрял его увлечения огородничеством, но всё же помог получить надел. Не близко от центра Молочной провинции, но и не на пустошах, в удобной прямовидности от стремнины Орионова ручья, где почва жирна и влажна. Стало быть, водородицы светлой много будет в ней, когда отойдёт тёмная вешняя влага. Будет чем питать корнесвет после подмятия целины, и легче выйдет полисферы окучивать, чтобы ровней поднимались всходы. А что родитель недоволен – пустое. Старик закваски древней, где ему понять тягу нового поколения к уединению и труду размеренному, к неторопливым занятиям. Всё бы ему давить, теснить и самодурски править; в центре рождён, в центре взращён, в центре пребудет до тех пор, пока снова не сольётся со светом тьма. «А и не знает старик, как жизнь провинциальная красна и привольна, – думал Огородник утром первого дня, озирая зяби, – расти да радуйся шири. Захоти я, и то не удержался бы близ родителя, ведь знамо дело – гон у меня. Что тут непонятного? Не один я такой, немало косматых разбежалось из-под опеки, и как бы не опередил меня кто, не осквернил бы почву близ ручья Орионова потравой или севом непорядным, грабительским». Забеспокоился Огородник, озирая округу, но конкурентов в прямовидности не было, а зябь лежала неграблёная, нетронуто влажная, как думосфера перед оплодотворением. При мысли о зачатии Огородник исполнился гордости, светлое томление пронизало его насквозь, и подумалось ему, что имя Огородник простовато, мало ли косматых в Молочной провинции?! Гон у Орионова ручья выйдет особенно косматым. Наикосматейший будет гон. «Космогон», – подумалось огороднику, и со словом этим приступил он к пашне. Налёг всею силою, всею жаждою гона, всею весеннею нерастраченною страстью. В его сознании отдалось ликующим эхом: «Я Космогон!» – и он ответил мыслям своим, всё ещё выжимая всею тяжестью тёмную влагу из гряд:

– Космогон-Огородник отныне имя моё! – И при этих словах отошли из гряд тёмные воды.

Дневник Космогона-Огородника

По замыслу моему стал я огородником, по словам моим имя себе избрал Космогон-Огородник, и со словами такими приступил к пашне.

Лежала почва жирна и безвидна у излучины Орионова ручья. Пребывал я над нею и думал о севе. Ручей змеился в приятной прямовидности, водородицей светлою почва напиталась изрядно, но и тёмными водами тоже. Многотрудное дело – подминать целину, тяжёлое, но плодотворное. И вот я, Огородник-Космогон, приступил к зябям и мял их и давил, пока не отошла темна вода. И она отошла и вернулась в русло, и узмеилась ко стоку вод. Просветлела почва, ибо собралась водородица светлая, мною подмятая в гряды, но не отступился я, но подминал и налегал прилежно, чтобы воссиял корнесвет в грядах, и стало так.

Воссиял корнесвет, взвихрился, и был он чист и светел, а тяжёлая пыль пласталась вращением около.

Подивился я, как хорош корнесвет, и сказал: «Хорошо!» – и стало хорошо мне, Космогону-Огороднику. Но тут заметил я, что за трудами моими прошёл в Молочной провинции день один.

Вечер трудного дня

Отступил Космогон-Огородник от корнесвета и прилёг у излучины Орионова ручья, устало озирая окольности. Зяби окрест потускнели, но поодаль мерещилось мерцание, видать, прочие косматые не теряли времени, сеяли.

– Этак и пройдёт жизнь в суете, без приятного созерцания, – изрёк Космогон. – Утомился я, а усталость – плохой помощник. Что за сев ввечеру? Выбирать клубнесферу надобно с бережением, да и не подошли они ещё, клубнесферы-то. Как там в «Наставлениях» писано?

Космогон обратился к «Наставлениям» и нашёл там: «Первый друг огородника – осмотрительность. Первый враг – спешка. Лишь после того, как клубни обрастут плотной коркой, можно вносить семена, но прежде обработай выбранный клубень патентованной жидкостью от сорняков и вредителей. Ею же полезно опылить и соседние клубни, если те также взялись коркой, и обрабатывать их регулярно, во избежание заражения почвы сорными побегами. О выборе клубнесферы, пригодной для осеменения, поговорим ниже, а сейчас мы ознакомим тебя со способами удобрения почвы на ранних этапах формирования корнесвета. Наилучшим следует считать способ превентивного удобрения зябей. Ознакомься со списком и, строго следуя ему, внеси удобрения перед тем, как приступишь к подмятию целины…»

– Но я уже подмял! – возмутился Космогон. – Раньше никак не могли предупредить?! Вредители! Ладно, стало быть, мрак с ним, с этим… Как его? С превентивным. Какой там ещё у вас способ?

«На ранних этапах формирования клубней применим также способ пропыления протоклубневого диска измельчёнными остатками корнесветов прошлого урожая. Мы называем этот приём принудительной тяжёлой металлизацией. Он затратен, требует постоянного участия огородника, но при должной сноровке может дать сносные результаты».

– Ну нет, это не для меня. При должной сноровке сносные результаты!.. Результаты должны быть великолепными, а трат поменьше бы. И постоянное участие мне не подходит. Что там дальше? Это не то… Это дорого… Это уже не успеть, клубни, небось, кон-ден-сировались. Экое слово заковыристое. Что же, нет больше способов? А, вот ещё что-то у них дальше про удобрения.

«Если удобрения не были внесены до конденсации клубней, тебе потребуется помощь профессиональных удобрителей. Самостоятельное применение специальных средств запрещается под страхом лишения надела в Молочной провинции. Настоятельно рекомендуем обратиться к уполномоченному подотдела специальных средств (УПСС). Затраты на удобрение надела в таком случае определяются УПССом с учётом местных условий и…»

– Паразиты, – беззлобно ругнулся огородник. – И здесь настигли, чтоб им пусто было, мрачно и тягостно. Нигде нет от них спасения. В центре осядешь – доят. На задворках провинции – доят. В рукавах затеряешься – опять доят. Это надо ж такое выдумать – УПСС! Куда бедному огороднику податься?

– Ко мне, с-сынок, ко мне подайс-ся, – просипел извне призрачный голос.

Космогон от неожиданности расплылся, но быстро овладел собой и сгустился до обычной плотности.

– Ты кто?! – визгнул он верхнечастотно. – Ты где?!

Возглас его ещё не достиг целины за дальними пределами паханых гряд, а в ручей Ориона, подняв волну, втиснулось извне протяжённое в одном измерении тело.

– Здес-сь, – шелестнул бесцветный голос. – С-слыхал я, кто-то с-сказал УПС-с? Не ты ли, с-сынок?

– Господин уполномоченный? – с тоскою осведомился Космогон.

– С-свет с тобой, с-сынок! – оскорбился гость, следуя к берегу по кратчайшему расстоянию. – Я УПС-с, ус-сердный помощник с-садовода. Ты ведь с-садовод, если я не ошибаюс-сь?

– Огородник! – надменно молвил Космогон, сообразив, что гость никак не может быть телом официальным, скорее жулик, каких пруд пруди по всей провинции. И, собравшись с мыслями, продолжил:

– Космогон-Огородник имя моё. И не звал я уполномоченного, просто чихнул. Уходи с миром вовне, откудова приплыл. Огородник я, а не садовод, понял?

– Не одна ли с-срань? – сипнул негромко гость, выбираясь на берег и раздуваясь до полномерности. Но не достиг приятной сферичности, остался протяжённым в одном измерении более, чем в прочих. И стало ясно, что не весь он проявился, большей частью вовне скрывается.

– Что? – не понял Огородник.

– Я с-сказал, не однова с-с ранних лет я огородничал, и недаром с-смолоду набирался опыта, помогу тебе и возьму недорого. Я с-слыхал, ты удобрять с-собираешься? Могу с-ссудить тяжёлыми элементами.

– С прошлого снятка корнесветов?

– С-с позапрошлого. Из с-соседней провинции, – подмигнул телесными морщинами УПС.

Огородник выждал, пока улягутся от сего подмигивания вторичные волны, помолчал для солидности, думал выразить согласие, но в глубине светлой души его зашевелились сомнения. «Темноватый он какой-то, вёрткий. Мраков сын. Не обтёк бы по кривой с тылу».

– Говоришь, недорого, – деловым тоном заговорил он. – А доставка из соседней провинции? А десятина центру уплачена ли? А не будет с УПССом неприятностей? Или ты без специальных средств обойтись намереваешься?

– Без них никак раньше с-семи дней не управиться, а нам с-с тобой к утру бы пос-спеть. Набухнут клубни, обрас-стут корой, как тогда будем добавлять металлы? А без металлов, с-сам понимаешь, всё попус-сту. Без молибдена особенно. Без него вялодумцев не вырас-стить.

– Каких таких вялодумцев? – удивился огородник, позабыв от изумления и о доставке и о возможных проблемах с местным уполномоченным. – Да ты знаешь ли вообще, о чём речь? Я полисферу буду сажать, разводить думотериев.

– А, ну да, ты ж огородник, – пробурчал УПС, телесно поморщившись, потом добавил с искусственным оживлением: – А без молибденовой подкормки вс-сё равно не жить твоим думотериям. С-самый полезный для них элемент.

– Что-то я не припоминаю такого в «Наставлениях».

– Эти нас-ставления писаны олухами для олухов. С-сам посуди, откуда им там, в центре, знать, как с-садовничать-огородничать? Да они полис-сферы живой в глаза не видели. В центре у них дыра на дыре, только и думают, с-с кого бы ещё с-содрать десятину вместе с-с последнею оболочкою.

– Да! – припомнил огородник. – Так что ж с десятиной? Уплочено? И как с доставкой будем выкручиваться?

– А ты, парень, не промах. Люблю таких-х, – интимно шепнул УПС, изгибая тело гиперболой. Шёпот его дал оттяжку в хрип, от низкочастотной вибрации за околицей вздулись пылевые облака. – Говорю тебе, товар из с-соседней провинции, с-специальные средства оттуда же. Сам я как, по-твоему, с-сюда попал? Норы знаю. С-смекаеш-шь?

Хоть и не понял Космогон, какие такие норы, но лестный отзыв усердного помощника садоводов об его, огородника, деловых качествах наполнил светлую душу гордостью. Однако всё-таки остались у него сомнения. Он спросил:

– Так и что, если из соседней провинции?

– А то, что мес-стному уполномоченному эти дела до звезды. Не у него же в провинции убыток металла? Не его с-средства привлекаются? А за дос-ставку не возьму я с-с тебя ни эрга. Внесёшь за металлизацию, прочее – не твоя печаль. Идёт?

– Идёт, – решительно заявил Космогон, но про себя подумал: «А не так пойдёт, сдам тебя обоим управляющим, пускай промеж собою разбираются». И тут же бросил как бы нехотя:

– Чем расплачиваться? Водородицы не проси, у самого мало. Вишь, корнесвет хоть и молодой, но уже красен.

– Это называется крас-сен? Всё с-с твоим корешком в норме, поверь опытному с-садоводу… э-э… то есть огороднику. Не хочешь водородицей, плати отчасти обрезками побегов, отчасти вялодумцами крупнотелыми, когда вырас-стут.

– Обрезками? – обрадовался огородник, сообразив: «Всё равно обрезать, пускай забирает». – Это дело. Забирай хоть все, мне они без надобности. Сам же и устроишь обрезание.

– Ус-строю, – тёмно пообещал УПС, разворачиваясь к ручью по касательной.

– Только на вялодумцев не надейся. Говорил же – ращу думотериев. Не будет вялодумцев ни мелкотелых, ни крупнотелых. Не вырастут.

– Вырас-стут, – прошипел, сдуваясь до одномерности УПС.

Входя в стремнину ручья Орионова, прибавил едва слышно: «Деревенщ-щина», – но Космогон не обратил внимания, так рад был удачной сделке. Слыхано ли: металлизируют, молибден внесут (хоть и непонятно, что это такое и зачем нужно) и за то в виде платы ещё и обрежут побеги! Знамо дело – без обрезки не обойтись, ведь на каждом клубне полисферы следить надобно за всходами, чтобы росли ровнёхонько, грядой, и без побегов. Побеги – штука опасная. Того и гляди разведутся думотерии, расширятся, заразят соседние клубни, и нет чтоб слиться, – обособятся. Не оплодотворять же каждого! В «Наставлениях» так и сказано: «Только после формирования думосферы, что невозможно без полноценного слияния думотериев по всей гряде, во всех параллельностях одновременно, можно приступать к оплодотворению. Только в этом случае возможно зачатие, без которого гон следует считать бесплодным и преступно расточительным». Преступная расточительность не взволновала огородника, но при мыслях о гоне всколыхнулась его светлая душа, пошла многомерными пучностями и замутилась рефлексами. Отвлечённый волнительными предсношениями, Космогон не заметил, как узмеился УПС, как плеснуло, уходя вовне, в маслянистых водах ручья его протяжённое тело. Ни сферической ряби не видел огородник, ни тихого мерцания вод в лучах молодого ярого корнесвета. В «Наставлениях» ясно сказано: «Не забывай отмечать в дневнике огородника все этапы сева в хронологическом порядке, чтобы исключить ошибки при определении сроков начала и окончания работ».

– Самое время, – сказал себе Космогон и взялся за дневник.