«Сияние снегов (сборник)» kitobidan iqtiboslar

Верблюд

Из всех скотов мне по́ сердцу верблюд.

Передохнет – и снова в путь, навьючась.

В его горбах угрюмая живучесть,

века неволи в них ее вольют.Он тащит груз, а сам грустит по сини,

он от любовной ярости вопит,

его терпенье пестуют пустыни.

Я весь в него – от песен до копыт.Не надо дурно думать о верблюде.

Его черты брезгливы, но добры.

Ты погляди, ведь он древней домбры́

и знает то, чего не знают люди.Шагает, шею шепота вытягивая,

проносит ношу, царственен и худ, –

песчаный лебедин, печальный работяга,

хорошее чудовище верблюд.Его удел – ужасен и высок,

и я б хотел меж розовых барханов,

из под поклаж с презреньем нежным глянув,

с ним заодно пописать на песок.Мне, как ему, мой Бог не потакал.

Я тот же корм перетираю мудро,

и весь я есть моргающая морда,

да жаркий горб, да ноги ходока.

1964

Пастернаку

Твой лоб, как у статуи, бел,

и взорваны брови.

Я весь помещаюсь в тебе,

как Врубель в Рублеве.И сетую, слез не тая,

охаянным эхом,

и плачу, как мальчик, что я

к тебе не приехал.И плачу, как мальчик, навзрыд

о зримой утрате,

что ты, у трех сосен зарыт,

не тронешь тетради.Ни в тот и ни в этот приход

мудрец и ребенок

уже никогда не прочтет

моих обреченных…А ты устремляешься вдаль

и смотришь на ивы,

как девушка и как вода,

любим и наивен.И меришь, и вяжешь навек

веселым обетом:

– Не может быть злой человек

хорошим поэтом…Я стих твой пешком исходил,

ни капли не косвен,

храня фотоснимок один,

где ты с Маяковским,где вдоволь у вас про запас

тревог и попоек.

Смотрю поминутно на вас,

люблю вас обоих.О, скажет ли кто, отчего

случается часто:

чей дух от рожденья червон,

тех участь несчастна?Ужели проныра и дуб

эпохе угоден,

а мы у друзей на виду

из жизни уходим.Уходим о зимней поре,

не кончив похода…

Какая пора на дворе,

какая погода!..Обстала, свистя и слепя,

стеклянная слякоть.

Как холодно нам без тебя

смеяться и плакать.

1962

Молитва

Не подари мне легкой доли,

в дороге друга, сна в ночи.

Сожги мозолями ладони,

к утратам сердце приучи.Доколе длится время злое,

да буду хвор и неимущ.

Дай задохнуться в диком зное,

веселой замятью замучь.И отдели меня от подлых,

и дай мне горечи в любви,

и в час, назначенный на подвиг,

прощенного благослови.Не поскупись на холод ссылок

и мрак отринутых страстей,

но дай исполнить все, что в силах,

но душу по миру рассей.Когда ж умаюсь и остыну,

сними заклятие с меня

и защити мою щетину

от неразумного огня.

Что там — над бездною судеб и смут,

ангелы, верно, там?

Кто вы, небесные, как вас зовут?

— Пушкин и Лермонтов....Не зарекайтесь тюрьмы и сумы —

экая невидаль!

Сердцу единственный выход из тьмы —

Пушкин и Лермонтов....Господи Боже мой, как хорошо!

Пусто и немотно.

До смерти вами я заворожен,

Пушкин и Лермонтов....В дебрях жестокости каждым таясь

вздохом и лепетом,

только и памяти мне — что о вас,

Пушкин и Лермонтов.

Федор Достоевский

Два огня светили в темень, два мигалища.

То то рвалися лошадки, то то ржали.

Провожали братца Федора Михалыча,

за ограду провожали каторжане…А на нем уже не каторжный наряд,

а ему уже – свобода в ноздри яблоней,

а его уже карьерою корят:

потерпи же, петербуржец новоявленный.Подружиться с петрашевцем все не против бы,

вот и ходим, и пытаем, и звоним, –

да один он между всеми, как юродивый,

никому не хочет быть своим.На поклон к нему приходят сановитые,

но, поникнув перед болью костоедкой,

ох как бьется – в пене рот, глаза навыкате, –

все отведав, бьется Федор Достоевский.Его щеки почернели от огня.

Он отступником слывет у разночинца.

Только что ему мальчишья болтовня?

А с Россией и в земле не разлучиться.Не сойтись огню с волной, а сердцу с разумом,

и душа не разбежится в темноте ж, –

но проглянет из божницы Стенькой Разиным

притворившийся смирением мятеж.Вдруг почудится из будущего зов.

Ночь – в глаза ему, в лицо ему – метелица,

и не слышно за бураном голосов,

на какие было б можно понадеяться.Все осталось. Ничего не зажило́.

Вечно видит он, глаза свои расширя,

снег, да нары, да железо… Тяжело

достается Достоевскому Россия.

Народу еврейскому Был бы я моложе – не такая б жалость: не на брачном ложе наша кровь смешалась. Завтракал ты славой, ужинал бедою, слезной и кровавой запивал водою. «Славу запретите, отнимите кровлю», – сказано при Тите пламенем и  кровью. Отлучилось семя от родного лона. Помутилось племя ветхого Сиона. Оборвались корни, облетели кроны, – муки гетто, коль не казни да погромы. Не с того ли Ротшильд, молодой и  лютый, лихо заворочал золотой валютой?