Kitobni o'qish: «Хранить вечно. Дело № 2»

© Борис Батыршин

Часть первая. «Времена не выбирают…»¹

I

Провожатый был в длинном, до колен, чёрном сюртуке и очень широком бархатном берете, тоже чёрном. Край этого берета свешивался до самого плеча, прикрывая левое ухо и часть лица. Фамилары – так их называли здесь – последовали за ним. Каждый был облачён в длинную, до пола, белую мантию-балахон из тонкой шерстяной ткани с широченными рукавами, в которые полагалось прятать скрещенные на груди руки.

Их отбирали по многим ферейнам² Австрии и Германии согласно подробной инструкции, разработанной лично хозяином замка. Инструкция эта содержала двадцать страниц убористого типографского текста; адепты ордена забирались в самые отдалённые уголки, в альпийские деревушки, в крошечные городки на Рейне, в померанские рыбачьи посёлки, и без устали, иной раз сутками подряд, тестировали юные таланты, найденные в этой глуши сторонниками доктора Ланца фон Либенфельса.

И вот – результат. Девять юношей, всего девять. Белокурые, высокие, стройные; самому младшему едва стукнуло пятнадцать, старший вот-вот перешагнёт восемнадцатилетний порог. Были и другие, но Гроссмейстер Ordo Novi Templi, Ордена Новых Тамплиеров, был неумолим: нужны истинные арийцы по внешности и происхождению, которое скрупулёзно проверяли до седьмого колена, обладатели необычайных способностей, и лишь в определённом возрастном интервале – только так, и никак иначе! Конечно, и те, кто оказался старше, или чьи таланты выражены не так ярко, могут принести Ордену пользу. Они будут внимать великим истинам науки наук ариософии, выпестованной современными мудрецами в тиши альпийских замков и венских библиотек. Они способны стать человеческим сырьём, живыми заготовками в священном горне, где будет заново выкована новая, чистая раса ариогерманцев, чьи предки обитали когда-то на забытом ныне древнем полярном континенте. Но вот возглавить возрождённую расу новых властителей мира, вернуть им древнее могущество способны только эти девять. Гроссмейстер Ордена учит, что в 1920-м году, когда Юпитер вошёл в созвездие Рыб, наступила давно предсказанная эпоха возрождения иерархий. А значит, парламенты, советы и прочие так называемые демократические сборища, продукт разлагающей деятельности мирового еврейства, больше не смогут определять судьбы народов Земли. На смену этой продажной, корыстной и недалёкой клике придут короли-священники, подобные тем, что правили древними арийцами – подлинные аристократы, руководители тайных орденов, проникнутые мудростью ариософской мудрости. И эти девять во всём расцвете своего могущества станут у ступеней их тронов, будут их карающей и творящей дланью.

…Следуя за провожатым, они долго шли по коридорам, поднимались и спускались по винтовым лестницам, пока не оказались в просторной сводчатой зале. Снаружи была глухая ночь, узкие стрельчатые окна почти не пропускали внутрь лунный свет. Свечи, во множестве горящие в кованых железных подсвечниках по стенам скупо освещали, изображения на витражах: сцены величия пятой из старших рас, ариев, их битвы с чудовищами, сражения отвратительными нелюдями и ещё более отвратительными недолюдьми-пигмеями.

Посреди зала, там, где бороздки в каменном полу сходились в единый центр, на круглом каменном возвышении стоял дубовый пюпитр, а на котором покоилась древняя инкунабула, распахнутая примерно посредине. К пюпитру рукоятью вверх прислонился обнажённый меч с золотой рукоятью, украшенной тёмно-багровым непрозрачным камень неправильной формы. На камне в полумраке зала едва угадывался вырезанный знак древнего солярного креста-свастики – такой же, как и те, что во множестве были рассыпаны по граням готических колонн и каменному полу.

– Книга и Меч. – гулко раздалось из темноты, густеющей между колоннами. Фамилары повернулись на звук и невольно попятились. Из мрака на них надвинулась высокая, тощая фигура в таком же, как у них, белом балахоне и с глубоким капюшоном, скрывающим лицо. Справа и слева от неё неясными тенями обозначились силуэты двух крупных псов. Поджарые, скрученные из мускулов, тела, узкие морды, светло-ореховые глаза, заострённые уши, шипастые широкие ошейники – доберманы, представители самой опасной из всех сторожевых пород, бдительно охраняли Магистра.

– Книга и Меч – повторил он. – Книгу отыскал для вас один из наших братьев, едва не заплативший за это жизнью – отыскал и вырвал из жадных пальцев еврейских комиссаров, уже тянувшихся к этому животворному источнику, чтобы осквернить его в своих гнусных целях. А меч… – Гроссмейстер сделал многозначительную паузу. – …а меч я выкую из вас. Здесь, в этом замке, на священном огне ариософского учения! Но для этого надо развить в вас способности избранных, и сделать это можно только по ту сторону Порога, на древней дороге, ведущей в страну Арктогею, или Гиперборею, как называли её обитатели античной Эллады. И когда мы получим ключ, отпирающий этот Порог – а произойдёт это совсем скоро – придёт ваш час. Вы готовы?

По рядам фамиларов пробежал лёгкий шорох. Иного ответа, впрочем, и не требовалось.

– Отлично! – капюшон качнулся в кивке. Кисти рук, жёлтые, сухие, словно обтянутые тонким старым пергаментом, выпростались из рукавов хламиды и простёрлись к неофитам, переставшим, кажется, дышать от осознания пафоса момента. Собаки, безошибочно уловившие жест хозяина, одновременно издали короткий горловой рык. – Тогда – начнём!

II

Лето как-то незаметно подошло к концу. В один августовский день Антоныч объявил на общем построении, что коммуна переходит на «обычный порядок проживания». А значит – сворачиваем лагерь, сдаём на склад палатки и койки, занимаем привычные спальни, от которых успели немного отвыкнуть. А ещё начинаются занятия в школе, для которых нам, спецкурсантам, придётся как-то выкраивать время в своём и без того безумно плотном учебном графике.

Проверка знаний, обещанная мне заведующим школой ещё в самый первый день моего пребывания в коммуне, подтвердила принятое тогда же решение: меня записали в седьмую группу. Это означало пусть кратковременное, но всё же расставание с Марком и Татьяной, которых ожидала старшая, десятая группа, и я пожалел, что не рискнул продемонстрировать «избыточные» знания, чтобы оставаться вместе с друзьями. Особой беды в этом, впрочем, не было: в нашей программе осталось всего несколько «общих» предметов. Литература и русский язык, география, зоология, алгебра с геометрией – вот, пожалуй, и всё. Предполагалось, что недостающие знания мы с лихвой восполним в «особом корпусе».

Тем не менее, сесть за парты вместе с обычными коммунарами, имея возможность хоть ненадолго отвлечься от возложенной на нас «особой миссии» – это был любопытный опыт. Я, пожалуй, был бы даже рад этому, если бы не хроническая нехватка времени, из-за которой по утрам мы с трудом отрывали головы от подушек. Выспаться хотя бы часиков семь подряд – эта мысль маниакально владела каждым из спецкурсантов…

В последних числах сентября предметов у нас прибавилось. Начальство решило выполнить обещание, данное в начале обучения. Во время очередного общего собрания зам Гоппиуса (тот всё ещё торчал в Москве) объявил, что начинаются занятия по вождению автомобиля, и проходить они будут прямо здесь, в коммуне, а так же на окрестных просёлочных дорогах. Для этой цели из Харькова пригнали потрёпанный грузовичок АМО – от нашего ветерана он отличался открытой кабиной без дверок с откидным брезентовым верхом. На бортах кузова красовалась выполненная большими белыми буквами надпись «Осоавиахим». Все спецкурсанты получили осоавиахимовские удостоверения и красивые эмалевые значки (вписанная в шестерёнку пятиконечной звезда, на фоне которой перекрещивались винтовка, пропеллер и газовый баллон), каковые немедленно и нацепили на свои юнгштурмовки. Первое занятие назначили на ближайший понедельник, а пока мы развешивали по стенам специально выделенного в «особом корпусе» класса осоавахимовские агитплакаты и стенды со схемами двигателей, коробок передач, аэропланов в разрезе и противогазов. Руководил процессом инструктор, присланный вместе со всем этим богатством – от него мы и узнали, что кроме занятий по автоделу и химзащите (предполагалось и такое), спецкурсанты должны пройти и парашютную подготовку на базе харьковского аэроклуба. Надо ли говорить, какой восторг вызвало это известие у моих однокашников? По рукам заходили брошюрки с картинками, посвящённые «парашютизму» (ещё одно забытое словечко!), появились знатоки «Ирвингов» и РК-1, свободно рассуждающих о недостатках и преимуществах тех или иных систем.

Меня эти ожидания возбуждали не так сильно, как других спецкурсантов. В прошлой жизни мне довелось совершить несколько прыжков, а так же приобщиться к банджи-джа́мпингу (прыжки с большой высоты с прицепленным к ногам эластичным тяжем), и я не с таким трепетом, как остальные, ожидал поездки в Харьков, где в городском парке отдыха уже год, как действовала парашютная вышка.

Собака издала горловое рычание. Верхняя губа при этом вздёрнулась, обнажая здоровенные жёлтые клыки, уши прижались к голове, зрачки, превратились в чёрные точки-колодцы на жёлтом фоне радужки. Тёмно-рыжая шерсть на холке поднялась дыбом, предупреждая: «ещё шаг – и брошусь, вцеплюсь, запущу зубы в тёплое, живое, пульсирующее…»

Человек предупреждениям не внял – как словно и не заметил взгляда зверя, немигающе, прямо уставленного ему в глаза. Он словно и не видел ничего – смотрел и сквозь собаку, и сквозь стену позади неё. Шаг, ещё шаг, ещё полшага… Правая рука вытянута вперёд, пальцы чуть согнуты и дрожат, но не от страха, а от сумасшедшего внутреннего напряжения.

Рычание переходит в горловой рокот и вдруг сразу, без перерыва – в жалобный скулёж. Собака припала к земле на полусогнутых лапах, выгнув спину, повернувшись к подступающему человеку боком. Хвост её, только что вытянутый назад, как палка, и подрагивающий в свирепом ожидании схватки, исчез, скрылся, прижатый на всю длину к брюху. Ещё миг – и зверь забьётся в истерике, пытаясь проскрести когтями дощатую стену, лишь бы исчезнуть убежать, скрыться от ужаса, противостоять которому не хватает никаких собачьих сил. Из стоящего в стороне проволочного вольера, в котором дожидаются своего часа другие представители хвостатого племени, несётся протяжный многоголосый вой. Псы не могут видеть угодившего в беду собрата, барьер отгорожен от площадки низким заборчиком, но отлично чуют его страх и, как могут, выражают сочувствие. А может, незримые эманации, распространяемые «актором» (так с некоторых пор называют спецкурсантов, упражняющихся в «паранормальных способностях») дотягиваются и до них?

– Достаточно! – командует инструктор, и Марк с облегчением делает шаг назад. Рука опущена, пальцы то сжимаются, то разжимаются в кулак, пелена на глазах, сквозь которую он пытался смотреть неведомо куда, спала, словно и не было её вовсе.

– Уведите пса, пока он не взбесился! – распоряжается инструктор. Марк отходит к скамейке, садится рядом со мной. Лоб у него весь покрыт крупными каплями пота.

– Будешь?

Он благодарно кивнул, вытер яблоко о рукав и вгрызся в румяный бок. Пальцы у него снова дрожат – но уже не от напряжения, а от обычной усталости.

– Отлично, Марк, делаешь успехи! – инструктор, тридцатилетний мужчина с красными глазами и бледной кожей природного альбиноса подошёл и встал перед нами. Ты как, в силах попробовать ещё раз? Сразу с двумя – потянешь?

Марк кивнул. Он вообще редко отказывается, подумал я, даже когда вымотан до последней крайности. А инструктор-альбинос и рад стараться, ему дай волю, он и собак доведёт до бешенства, и Марка загоняет, как цуцика…

– Может, лучше завтра, Вениамин Палыч? Я знаю Марка, он весь выложился, сегодня уже проку не будет.

К моим словам здесь прислушиваются, поэтому инструктор задумывается, потом кивает.

– Ладно, ступайте, отдыхайте. Только завтра чтоб как штык, сразу после обеда. Договорились?

– Не выйдет. – отвечаю. – Завтра у меня весь график расписан, поминутно, и Марка в нём нет.

Я наглею, и вполне это осознаю. Потому как могу, хочу, и даже право имею: как же, я ведь тут единственный и неповторимый, в отличие и от собак, и от инструкторов, и даже от самих акторов. И верно, и правильно: их-то много, (ну ладно, не очень, всего-то четверо), а я весь из себя уникальный, единственный и неповторимый, что бы не говорил там товарищ Сталин насчёт «незаменимых у нас нет». Или он это только потом скажет? Не помню, да и неважно это…

Марк догрыз яблоко, подошёл к вольеру, кинул огрызок собакам. Они весело завиляли хвостами и заскулили: «да, да, давай ещё!» Меня всегда удивляло: почему эти чуткие, способные многое запоминать зверюги совершенно не помнят того ужаса, который наводит на них Марк во время занятий? Вот сейчас: открой дверцу из проволочной сетки, и кинутся руки ему вылизывать.

Загадка? Всего лишь одна из многих, и первая среди них – это мои собственные внезапно прорезавшиеся паранормальные таланты…

До сигнала на ужин, на котором заканчивались наши занятия, оставалось ещё часа полтора, но главный корпус мы с Марком не пошли. Поскольку на кроватях в отрядных спальнях, до отбоя валяться не дозволялось (неважно себя почувствовал – вали в медчасть и не морочь людям головы!), а «акторы» после своих упражнений нередко оказывались выжаты, как тряпки – специально для них прямо здесь, в «особом корпусе», обустроили комнаты отдыха. До одной из них я и дотащил своего напарника – примерно на полпути Марк буквально повис у меня на плече, не в силах сделать больше ни шагу. Едва прикоснувшись головой к подушке, он вырубился, и я стал прикидывать, как буду выпрашивать на кухне в столовой судки. Судя по всему, и ужинать и ночевать нам обоим придётся здесь.

Сам я усталость не чувствовал. С чего? По сути, я не то, что не напрягался, а вообще ничего не делал – просто присутствовал. В последнее время это стало обычной практикой, её установил вернувшийся из Москвы доктор Гоппиус. Я по очереди являлся на занятия других спецкурсантов и поначалу просто сидел в стороне на скамейке. Потом обязанности мои изменились: меня просили то подойти к «актору» поближе, то отойти, то встать справа, слева, за спиной, взять за руку – и так далее, в том же духе. Иногда требовалось даже обнять напарника со спины, и разок мне повезло, когда делать это пришлось с Татьяной. Она не возражала, когда руки мои плотно обхватили её, а сам я, следуя указаниям лаборанта, прижался «как можно плотнее» – но потом украдкой показала мне кончик языка. По-моему, ей понравилось…

Смысла в происходящем я не видел, ведь моими собственными способностями никто не занимался, и заниматься, похоже, не собирался. Вопросы Гоппиус игнорировал, раздражённо огрызаясь: «делайте, что вам велено, юноша!» Так продолжалось около недели, пока я не сумел додавить обессиленного после очередных занятий Марка. До сих пор он отмалчивался, ссылаясь на прямой запрет Гоппиуса – а тут сдался и выложил всё, как есть. Выяснилась прелюбопытная штука: в моём присутствии способности спецкурсантов резко усиливались, проявляясь необыкновенно ярко и отчётливо – так, сам Марк уверенно контролировал насылаемые на подопытных собак волны страха, причём делал это без всякой угрозы с их стороны, по собственной инициативе. Что касается всех этих «встаньте поближе, подальше, повернитесь к «актору» спиной» и прочие обнимашки были, надо полагать, частью исследовательской программы – Гоппиус и его сотрудники силились уловить в моём влиянии какие-нибудь закономерности. Если верить Марку, то в его случае ничего подобного не было; требовалось лишь, чтобы я находился не далее десятка шагов от него, и он сам знал о моём присутствии. Но стоило отойти подальше, как эффект быстро затухал, ну а если я подходил сзади, так, что Марк об этом не догадывался – не проявлялся вовсе.

Я подумывал о том, чтобы расспросить и Татьяну, но по здравому размышлению, отказался от этой затеи. Марка – и того пришлось уламывать несколько дней, а её упрямство мне хорошо известно.

Поначалу Гоппиус пропустил меня через упражнения со всеми спецкурсантами, но в итоге список сократился до трёх человек: Марка, Татьяны и семнадцатилетнего парня из раннего набора – того самого, с кожаной перчаткой на левой руке. На первом же занятии, где мне пришлось выступить в роли его напарника, я убедился: Елена Андреевна нисколько не преувеличивала. Парень (его звали Олег) действительно создавал самые настоящие файерболы – брал левой («рабочей», как он сам пояснил) рукой из воздуха комок какой-то невидимой субстанции и принимался лепить его, обкатывать, как дети лепят снежок. Секунду спустя между пальцами возникало оранжевое свечение, оно становилось сильнее, ярче, слышалось даже потрескивание – но не электрическое, а то, что распространяют, к примеру, тлеющие в очаге поленья. И вот на левой, вытянутой вперёд ладони лежит, распространяя явственный жар, огненный шарик, и осталось только отправить его в цель – как кидают снежок, со всего плеча, с размаху – шагов на двадцать. Преодолев это расстояние (они и летели ничуть не быстрее брошенного снежка), файерболы могли с одинаковым успехом либо погаснуть, либо наоборот, расцвести беззвучной огненной вспышкой.

Я не решился расспрашивать самого «пирокинетика» – на первом же занятии он одарил на меня таким угрюмым, таким неприветливым взглядом, что охота к доверительным беседам отпала сама собой. Между прочим, Олег оказался единственным из «акторов», чья сила напрямую зависела не только от разделяющего нас расстояния, но и от взаиморасположения. Она достигала пика, когда я стоял в пяти шагах у него за спиной, и быстро падал, стоило сократить или разорвать дистанцию, или же сделать хотя бы шаг в любую сторону. Чтобы понять это, мне не пришлось прибегать к расспросам – всё и так было ясно по яркости и размерам образующихся огненных шаров и тому расстоянию, которое они пролетали.

Выходит, Гоппиус с его аппаратурой всё же подобрал ко мне ключик? Или это «обмен разумов» наделил меня способностями своего рода «парапсихологического усилителя», в присутствии которого способности остальных делают резкий скачок? Интересно, очень интересно…

На ужин я так и не пошёл, и даже не стал просить ребят принести поесть нам с Марком. В «особом корпусе» имелся небольшой буфет, и я вполне удовлетворился сладким крепким чаем с бутербродами. Марк же так и не оторвал голову от подушки, сколько я его ни тряс, собираясь заставить проглотить хоть несколько кусков. Такая трата энергии, которая выпала ему сегодня – это не шутка. В итоге, положил ему рядом с кроватью на табуретку плитку шоколада, словно ребёнку в долгожданный праздник – ничего, проснётся, утолит голод…

Шоколадом спецкурсантов снабжали щедро – при нашем режиме это действительно был продукт первой необходимости, иначе не получалось бы выдержать темп занятий вкупе с совершенно чудовищными тратами энергии. Но на этот раз даже его не хватило – с утра Марк поднялся вялым, обессиленным, отказался идти на завтрак – и я, забеспокоившись всерьёз, отвёл его в медкабинет. Медицина у нас была своя, особая, и заведовала ею милая сорокалетняя женщина, приехавшая из Москвы. Осмотрев Марка, она сделал укол (по-моему, глюкозы) и заявила, что на ближайшие три дня он проведёт в изоляторе – а она пока устроит тотальный осмотр всех спецкурсантов на предмет таких же, как у моего напарника, признаков истощения.

Обещание своё она выполнила. После завтрака к её кабинету выстроилась небольшая унылая очередь, а отлаженный дневной график полетел кувырком. Я был одним из немногих, кого это не коснулось, а потому после занятий в школе (география, математика, урок естествознания, как здесь называли начала зоологии), а потом – свобода, выразившаяся в моём случае внеплановым занятием по стрелковой подготовке.

Стрелять я любил ещё с «той, прошлой» жизни – как и возиться со сборкой-разборкой и чисткой смертоносного железа. Попав в спецкурсанты, я смог дать этой страсти расцвести пышным цветом, и всякую свободную минуту, если она выпадала, старался проводить на стрельбище. Благо, патроны мы могли жечь без счёта, инструктор знал своё дело туго, а арсенал, что ни неделя, то пополнялся – нас явно стремились познакомить с самыми распространёнными образцами огнестрела, как отечественными, так и заграничными. Поначалу это были револьверы и автоматические пистолеты (помню восторг, который я испытал, увидев длинноствольный «Люгер» так называемой «артиллерийской» модели и старый добрый «Маузер» С96.) Потом к ним прибавились винтовки и карабины – как массовые «Энфилды», «Маузеры» и «Арисаки», так и более экзотические автоматы Фёдорова и BAR М1918 родом из САСШ, снабжённая, как ручной пулемёт, сошками. Сегодня же меня ожидал очередной сюрприз: инструктор выложил на обитый оцинкованным железом стол два пистолета-пулемёта: германский «Рейнметалл» с дырчатым кожухом ствола и боковым магазином-улиткой от «Люгера», ну и главную «вишенку на торте», «Томмми-ган», модель 1928-го года, излюбленную гангстерами Аь-Капоне и агентами ФБР, в 1929-м году, именуемого «Бюро расследований» – с передней рукояткой под рубчатым стволом и огромным дисковым магазином на сотню патронов.

После того, как рассосался первый приступ ликования (как же, оружейная легенда – и у меня в руках!), я испробовал «Томми-ган» в деле – и тут-то восторги мои несколько поутихли. Оружие было тяжёлым, громоздким, управляться с ним, имея в активе одни только физические возможности пятнадцатилетнего подростка было затруднительно. Я поинтересовался у инструктора, не найдётся ли в закромах диска на полсотни «маслят», а то и, чем чёрт не шутит, коробчатого магазина? Он посмотрел на меня с уважением и отправился за заказанным, а я, нащупав специальную защёлку, отсоединил от затыльника пистолета-пулемёта деревянный приклад. В таком «урезанном» виде и с облегчённым магазином «Томпсон» стал куда удобнее, и я провёл на стрельбище часа два, расстреляв не меньше полутысячи бочонков-патронов калибра 45 АКП. Под конец занятия кисти рук у меня ныли – отдача у «чикагской швейной машинки» была куда мягче, чем у той же «мосинки», но всё же ощущалась. Но я не унывал, тем более, что инструктор, впечатлённый моими успехами, пообещал принести на следующее занятие «Льюис» (знаменитую «самоварную трубу), новейший чешский ручной пулемёт ZB vz. 26, прародитель британского «Брена», а так же «окопную метлу» – американский армейский дробовик «Винчестер» М97.

…На обед я явился чисто отмытым (иначе несговорчивый дэчеэска попросту не пустил бы в столовую) но всё равно распространял вокруг острые запахи сгоревшего пороха и ружейной смазки. Парни, с завистью косились на меня, с трудом удерживаясь от расспросов – приставать с ненужными разговорами к спецкурсантам не рекомендовалось. Я же торопливо хлебал борщ и прикидывал, кого же из нас всё-таки готовят, экспертов по парапсихологии или боевиков-экстрасенсов? По всему пока выходит второй вариант: парашютная подготовка, вождение автомобиля, знакомство с иностранными образцами оружия – всё это в сочетании с файерболами и прочими «сверхспособностями» наводит на очень, очень определённые мысли.