Kitobni o'qish: «Старый владелец времени»

Эл. почта: alboros@list.ru

Часть 1. Огюст

1. 1991 год, двенадцатое апреля

Испания. Приморский городок Сан-Педро. Оздоровительный бассейн «Талассия» на окраине города. Йодистый аромат подогретой морской воды.

Я иду по коридору, разделяющему голубой оазис бассейна и многочисленные кабинеты спа-процедур. Моё тело, разомлевшее от долгого купания, торопится покинуть влажные пределы Талассии и окунуться в прохладу вечернего морского бриза.

Прямо передо мной из бокового прохода вышаркивает огромный сутулый старик и, покачиваясь на худых жилистых ногах, направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.

Ускоряю шаг, пытаюсь обойти старика. Не получается. Сила, похожая на взаимодействие однополярных зарядов, отбрасывает назад. Пробую вновь. И вновь старик не подпускает меня.

Ах, так! Демонстративно перестаю куда-либо спешить. Если честно, мне и спешить-то некуда. Вторую неделю не случилось найти хоть какую-то работу, а безработица, как известно, затягивает человека в топь хронического безделья. Да-да, чел, озлобленный затянувшейся хроникой (говорю ответственно), способен на очень нестандартные поступки. К примеру, он пускается в частный сыск. Зачем? – Неважно. Сыскарь, как комар, высасывает из объекта непонятку и сцеживает её в свои пустые умственные пазухи. Отлично сказано! Что ж, сыск так сыск – решено! Чем я не Шерлок?

– Хэй, Огюст! – окликает меня дружище Холмс. – Тебе двадцать лет! Помни: жизнь – игра. И в этой игре ты обязан играть на выигрыш независимо от окончательного результата!

* * *

Это что же получается? Я, Огюст Родригес Гарсиа, озлоблен хроническим бездельем?! Хорош, нечего сказать! Окончил лучшее вachillerato¹ в Сан-Педро. Сам сеньор Пабло тискал меня в объятьях и шептал в ухо: «Иди, сынок, пусть дорога укажет тебе путь к счастью!» Какая дорога? Всюду, где я ни пытался устроиться на работу, холёные менеджеры лапали мои документы и отвечали, лыбясь, как раздавленные помидоры: «Сеньор Огюст, очень сожалеем, но ваше досье нас не убеждает. Позаботьтесь обзавестись протекцией».

Протекцией! Где я возьму протекцию? Мой отец – великий умница, но он простой рыбак и не вхож в денежные кабинеты. А протекция сеньора Пабло им нужна как на базаре тухлая рыба. Вечно, мол, этот школьный нянька пристраивает своих бездельников в тёплые местечки. У-у, сволочи раздавленные…

Перевожу взгляд на объект сыска, вернее, на его лысый затылок. Примечаю необычайно развитые теменные бугры. А старикан-то непростой! Помню, на уроках психометрии модница Эльза утюжила нас цитатами из какой-то тёмной книжонки: дескать, развитые теменны́е кости указывают на наличие в экстрасенсорике человека паранормальных способностей. Чушь собачья, но я запомнил. Может, потому, что отец часто говорил мне: «Где бы ты ни был, наблюдай человека, так познаешь самого себя».

Ну вот, пока я припоминал бородавку на шее Эльзы и то, как она прятала её под крохотный шарфик-арафатку, старик набрал крейсерскую скорость и метров на десять ушёл вперёд. Э-э, дырявая субмарина, так дело не пойдёт! Прибавляю в скорости, злюсь: сеньор Огюст, ты сегодня сыскарь и не валяй дурака – Fac quod debes, fiat quod fiet!²

2. Сыск начинается

Как гребцы на двухместном каноэ, мы синхронно движемся друг за другом по извилистому коридору и через пару минут оказываемся в просторном вестибюле. Старик останавливается возле стойки ресепшн, что-то говорит консьержке, та улыбается и подаёт конверт. Мой «визави» долго рассматривает депешу, видно, собирается с мыслями, затем размашистым движением вскрывает печатку и погружается в чтение. По мере того как его глаза перебегают с одной строки на другую, корпус старика медленно разворачивается в мою сторону.

– Внезапно он прекращает читать и… Я едва успеваю увернуться от выпущенных в меня двух колких смоляных стрел и сменить на лице выражение охотника на гримасу беззаботного гуляки.

В вестибюле много народа и довольно шумно. Стрелы не ранили мои роговицы. Быть может, они предназначались кому-то другому, о ком сказано в депеше? Дальнейшие события показали, что я ошибался, – стрелы предназначались мне. Однако сейчас эта ошибка лишь добавила моим действиям уверенности, вернее, наглости в исполнении задуманного сыска.

Почти не таясь, я наблюдаю, как старик тщательно мнёт бумагу и затем резким движением бросает комок в урну, будто освобождается от тягостной нужды. С минуту стоит неподвижно, затем расправляет сутулые плечи, выпячивает подбородок и, выпустив в мою сторону ещё одну стрелу «с прищуром», решительно направляется к выходу.

Следую за ним. Эпизод со стрелами беззаботно рассыпается в памяти. Так волна при ударе о волнорез крошится на миллионы незначащих брызг и перестаёт существовать. А ведь только что она, как всякая большая форма, обладала уникальным внутренним содержанием…

* * *

Наше «двухместное каноэ» пересекает бурлящую гавань вестибюля, минует «пороги» выходных дверей и оказывается на ступенчатой отмели огромного уличного океана. Я крадусь метрах в шести от старика. А он всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с сутулых плеч мне под ноги мгновения своей прожитой жизни.

Я полон молодецкого задора. Меня буквально распирает от интриги происходящего, ведь я погружаюсь в чужую тайну! «Эх, был бы я писателем! – подумалось тогда. – Вот она книга! Судьба сама подносит перо – пиши!»

3. Старик

Вышагиваю за спиной старика и одновременно любуюсь деталями его забавного экстерьера. Передо мной необыкновенный «исторический» артефакт! Длинные шорты болтаются на худых жилистых ногах, как открепившиеся паруса двухмачтовой бригантины. Обут старикан в поношенные кроссовки поверх плотных шерстяных носков. Сутулое, обнажённое до пояса тело исковеркано бесчисленным количеством лилово-коричневых пятен и мозолистых бугорков. Спина напоминает старый морской бакен с налипшими чешуйками устриц, рачков и ссохшихся перевязей морской травы.

Поминутно я спрашиваю себя: «Зачем ты идёшь за ним?» – и продолжаю идти, не ожидая ответа…

* * *

Старик покинул территорию бассейна и направился к бухте. На одном из круговых перекрёстков он задержал шаг и неожиданно обернулся. Я замер и тоже посмотрел назад. Возле самой дороги, на балконе старинного особняка мне привиделась девушка лет семнадцати. Она подбрасывала вверх красный, невероятно длинный шарф и непрерывно двигалась, перебегая с одного края балкона на другой. При этом шарф, как воздушный змей, послушно следовал за ней. Вдруг девушка остановилась, многократно обвязала шарфом тоненькую шею и… превратилась в огненный кокон!

Припомнились строки из учебника начальной мореходки: «Красный свет маяка обозначает левую от безопасного сектора область для приближающихся судов». Знать бы тогда, сколько слёз и человеческого горя произведёт в моей судьбе этот красный ориентир житейского фарватера!..

Очарованный танцем милой сеньориты, я стоял, совершенно забыв о старике. Наконец сквозь шум машин и дальние крики чаек мой слух уловил неприятное, как поскрипывание песка на зубах, шарканье стёртых подошв. Я обернулся в сторону моря и увидел покатую спину старика, идущего далеко впереди, почти у самой бухты. Несоответствие расстояния и звука озадачило меня. Я вновь оглянулся. Ни старинного особняка, ни девушки на балконе не было в помине. Там, где только что я наблюдал прекрасное видение, галдела обыкновенная курортная толкучка, и чёрные размалёванные негры липли к посетителям, как сладкая вата.

4. Яхта

С того дня прошло шестьдесят лет (?), но я отлично помню ужас, охвативший меня от внезапной перемены декораций. Однако самым ужасным оказалось не это. Увлечённый игрой в преследование, я не стал ломать голову над очевидным смещением пространства, но беспечно (о, молодость!) вновь поспешил за стариком.

Мы подошли к пирсу. «Провожатый» махнул кому-то рукой, и через пару минут напротив нас причалила старенькая двухмачтовая яхта. Судя по облупившейся покраске и канатным скруткам, время службы этой старой посудины давно подошло к концу. Я не большой знаток бригантин, но даже мне показалось, что в послужном списке причалившей яхты значится не одна сотня бедовых океанических лет. Её допотопное убранство напомнило мне картинки про пиратов, которые я любил в детстве рассматривать, сидя у отца на коленях.

Вкруг корпуса яхты трепетало странное уплотнение в виде полупрозрачного молочно-белого облака. Оно скрывало судно от посторонних глаз, в то же время для тех, кто находился на самой яхте (в этом свойстве «облака» я вскоре убедился сам), окрестная видимость никак не менялась. Сейчас же я видел одновременно и яхту, и облако.

* * *

Читатель наверняка удивится, прочитав фразу: «С того дня прошло шестьдесят лет». Какие шестьдесят, когда герою, если верить всезнайке Холмсу, двадцать, не более! Однако вот какое обстоятельство: события, описанные выше, произошли (судя по названию первой главы романа) двенадцатого апреля 1991 года. То есть сегодня. В то же время я вглядываюсь в календарь и вижу: нынешний день значится… вторым февраля 1971 года. Как так? Я человек верующий и готов засвидетельствовать перед читателем крестное знамение: обе даты верны и относятся ко мне – главному герою этой книги! Скажу более, мне, вернее, моему герою, коренному испанцу с французским именем Огюст (что значит Август, Августин), через три с половиной месяца предстоит родиться, и ему же (увы, это обстоятельство касается нас обоих) не далее чем через три с половиной месяца или раньше предстоит… закончить земную жизнь. Так в романе складываются биографические обстоятельства. Согласитесь, кем бы ни был главный герой, он не может пережить свой собственный день рождения!

Читатель усмехнётся: «Не много ли загадок для небольшой книги?» Что тут скажешь? Вооружимся терпением и снисходительностью к превратностям текста. Быть может, в конце книги нам откроется смысл заявленного противоречия – читаем дальше!

* * *

Старик обогнул парапет и по откинутому трапу перешёл на палубу.

– Ты идёшь? – обратился ко мне матрос, заканчивая скручивать канат с оголовка пирса.

Я перепрыгнул через ограждение и ступил на дощатый трап вслед за стариком. Происходящее всё более начинало диктовать мне условия игры. Оказавшись на палубе, я присел на кормовую поперечину и стал ждать, когда меня вежливо попросят сойти на берег или ткнут шваброй в спину и прогонят восвояси парой солёных морских прибауток. Однако никто на меня не обращал внимания. Капитан высматривал что-то в бинокль, матросы совершали последние приготовления к отплытию. «Ладно, покатаемся!» – решил я, подбадривая себя образом великого сыщика…

Судно отчалило от пирса, подхватило парусами ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по душе. Я осмелел, «отчалил» от кормовой поперечины и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и их статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимания, я объяснил элементарной флотской дисциплиной. Мне давно не случалось бывать на корабле. Я вглядывался в исчезающий берег и «деловито» вдыхал грудью сырой моросящий бриз.

Моя беспутная эйфория продолжалась недолго. Невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Я вернулся на кормовое возвышение и принялся разглядывать мускулистые тела матросов, чтобы хоть как-то убить время. Их нарочитое, как мне показалось, безразличие заставило задуматься над собственным положением. Я ощутил неясный страх. Как комок бумаги, брошенный стариком в корзину возле стойки ресепшн, страх стал частью моего сознания. Сменив роль сыщика на положение беспомощного статиста, я впервые ощутил тревогу за собственное будущее. Как странно оборачивается порой безделье души…

* * *

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня, собрал к переносице густые чёрные брови и, не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу, который ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, опёрся рукой о древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? (О чём спрашиваешь? – догадался я).

– Топи, Филя (отстань)! Крысиная ты голова…

Васса хотел ещё что-то прибавить для убедительности, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, покатился куда-то вниз, меня развернуло на мокрых и скользких, как стекло, палубных досках. Я совершенно потерял ориентацию, ударился головой обо что-то твердое (угол металлического ящика) и на время потерял сознание.

Разодранная в клочья волна взлетела над корпусом яхты и крупными водяными комьями «просыпалась» на палубу. Один ком пришёлся мне в голову. Огромная шапка морской пены вспучилась надо мной. Пена лопалась и стекала по щекам солёными струйками. Несмотря на тошноту, вызванную повторным сотрясением головы, я приподнялся. Хотелось увидеть, куда попа́дали матросы, ведь устоять при такой качке невозможно. К моему величайшему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия и не обращали ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это – не существую?! Впервые я ощутил среди людей собственное одиночество.

* * *

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море, посверкивая в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. А я вглядывался в берег, который плющился и превращался в узкую, едва различимую полоску суши, готовую вот-вот исчезнуть вместе с моей двадцатилетней биографией…

Тёплый морской бриз просушил одежду. Я вернулся на корму и вновь расположился на кормовой поперечине. Моим сознанием овладела задумчивость. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.

5. Сновидение

Под утро мне приснился сон.

Плывёт наша яхта по морю. Непогода крепчает, раскачивает мачты, срывает паруса. Матросы карабкаются, чтобы поправить парусиновые полотнища, но порывы штормового ветра сбрасывают братишек вниз, сдирают с них просоленные тельняшки.

И видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Самые бесстрашные доползают до грот-брам-рея. Некоторые, не удержав высоты, шлёпаются на палубу и разбегаются по корабельным щелям. Мне весело, я готов смеяться над чудачествами беспомощных каракатиц. Но что это?! До меня доносится гул водяного переката, я вглядываюсь и вижу, как море сворачивается в одну огромную воронку! Адская центрифуга увлекает нашу бригантину в своё океаническое жерло, ломает мачты и уносит, как щепку, вниз в бездонную пропасть. Яхта рассыпается на фрагменты, и корабельное месиво, клубясь, как дорожная пыль, исчезает в отверстой черноте.

Вдруг некая сила «протягивает мне руку», выхватывает из воронки и относит в сторону. Я погружаюсь в молчаливую океаническую впадину и через неопределённое время касаюсь дна. Гибельная центрифуга ещё продолжает крутиться в моём сознании. Но вот замирает и она.

Я поднимаюсь. Передо мной высится странная форма, напоминающая гигантский трон, сложенный из розовых кораллов. Коралловые пряди переплетены водорослями и корабельными канатами. Поднимаю глаза и замираю от ужаса. На троне, свесив по сторонам щупальца, десятки хоботков и жировых складок, распласталось морское чудище. Отвратительная телесная форма колышется, подобно непомерно большой медузе. Смоляные горошины глаз устремлены в мою сторону. Пристальная «поглядка» чудища напомнила мне стреловидный взгляд старика у стойки ресепшн.

– Здесь останешься! – до меня донёсся гулкий и ржавый, как затопленный «Титаник», голос.

– Женить его, женить! – послышалось со всех сторон. – Не то сбежит, ей-ей, сбежит….

– Так! – ухнуло чудище.

Тотча́с донная обитатель пришла в движение. Минуты не прошло, выводит толпа каракатиц из тины русалку. Худенькая, плечики дрожат, глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

Подвели де́вицу наперво к чудищу. Поставили возле трона на каменёк и давай наряжать жемчугами, узорчатыми морскими безделушками прикрывать милую наготу – краса, и только! Затем подвели девицу ко мне.

– Бери её да береги пуще себя! – напутствовала старая осьминожка. – Не убережёшь – век каяться будешь.

Принял я жену не по доброй воле, однако ж и в неволе любовь жительствует – зажили мы душа в душу. Вместе над чудищем посмеиваемся да о родине дальней скорбим – чем не любовники.

– Откуда ты, милая? – спрашиваю её.

– Из Картахены, господин, – отвечает дева.

– Соседушка, значит!

Расспрашиваю дальше. Как зовут, как в море оказалась. Выясняю: зовут Катрин (странное скандинавское имя). В море оказалась по любви – дело обычное. Был жених, рыбачок из Сан-Педро. Был да сплыл. Не вернулся паренёк с путины. Узнала о том дева, написала отцу с матерью прощальную записочку и в море искать жениха подалась. Велико ж оказалось море. Не встретила горемыка Катрин суженого рыбачка. Рыболовный крючок в стоге сена сыскать проще, чем любимого середь глубин морских обнаружить. Так и осталась дева одинокой, одно слово – русалка.

– Ах, Огюст, Огюст! – нашёптывала она, глядя мне в глаза. – Открою тебе тайну: моего суженого тоже Огюстом звали. Уж не ты ли он?..

Время под водой – понятие неопределённое. День, ночь – всё одно. За тинными шепотками да любовными переглядами забыли мы, что всё на свете (и под водой тоже) заканчивается. «Счастливые часов не наблюдают!» – любил повторять отец русскую поговорку. Вот и счастье наше недолгим оказалось – пропала моя девонька. Каракатицы поговаривают: объявился Огюст, суженый её, с ним и уплыла…

6. Держи румпель, парень!

К вечеру погода стала меняться. Качка усилилась, я очнулся и открыл глаза. Вдруг надо мной разверзлось небо, и огненный зигзаг молнии пронзил море футах в ста о корпуса яхты. Сквозь нарастающий вой штормового ветра я услышал шипение испаряющейся влаги. В лунном свете мне представилось море сверкающей змеёй. Припрятав огненный язычок, оно шипело, изготовившись к нападению!

Чувство незащищённости объяло моё сознание, я замер и вжался в лавку. Так ведёт себя таракан, застигнутый врасплох включённой на кухне лампочкой. Мой испуг прервал хриплый голос.

– Эй, челнок, тебя кличет хозяин.

Матрос с рыжей копной вьющихся до плеч волос навис надо мной. Он был огромен и в моём испуганном воображении походил на гомеровского циклопа. «Хозяин? Какой ещё хозяин?» – проворчал я, пытаясь, как Одиссей, разумением защититься от собственного страха. «Впрочем, – подумал я, – обо мне наконец вспомнили, и это хорошо».

Цепляясь за канаты и выступы судового оборудования, я направился в рубку управления. Меня встретила распахнутая настежь и отчаянно болтающаяся сообразно общей качке металлическая дверь. Обхватив руками овальную притолоку, я несколько раз для приличия постучал кулаком по сводчатому проёму и, не ожидая ответа (за грохотом волн всё равно никто ничего не слышал), переступил порог крохотного, уставленного приборами помещения.

Старик в повелительном тоне беседовал с капитаном о предстоящих морских передвижениях. Оба стояли ко мне спиной. Кэп обернулся и кивком головы приветствовал меня. Старик, не оглядываясь, проворчал:

– Кого там носит?

Неожиданно я ответил так:

– Хозяин, ты звал меня.

В ответ старик ухмыльнулся и прошамкал съеденной нижней челюстью:

– Ну-ну.

Шестое чувство подсказало мне, что этим «ну-ну» я только что зачислен в судовую команду.

– Эй, парень, рулить умеешь? – рассмеялся кэп. – Нет? Ну и лады, держи румпель прямо на волну и не сс…

Меня подмывало съёрничать и в витиеватой манере поблагодарить кэпа «за оказанную честь», но он уже отвернулся и продолжил разговор со стариком. Видимо, старик был хозяином яхты.

* * *

Пока я стоял и не знал, что мне следует делать дальше, у двери в рубку собралась в полном составе корабельная команда. Кроме старика-хозяина, кэпа и рыжего матроса, ещё пять на вид отпетых морских волков в рваных просоленных тельняшках замыкали это странное сообщество. Старик и капитан закончили разговор и обернулись. Старик сел.

– Как зовут? – спросил меня кэп, стоя за спиной хозяина, развалившегося на единственном судовом стуле, привинченном к крепёжным вертикалям рубки.

– Огюст, – ответил я.

– Ага, тёзка, значит, – прошепелявил старик, и все в рубке уставились на меня. – Ты шёл за мной. Зачем?

– П-просто, – ответил я, не зная, что следует прибавить.

– Просто? – он усмехнулся. – Просто ничего не бывает. Я вёл тебя, мальчик.

Рыжий матрос поднёс старику кальян. Тот сделал затяжку, закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего.

– Это мои товарищи, – продолжил он через пару минут, указывая рукой на собравшихся матросов, – они свидетели моей долгой жизни.

Старик откашлялся.

– По глазам вижу, тебе не терпится узнать: какова твоя роль в этом спектакле на водах? – старик ещё раз и как-то особенно усмехнулся, печально, что ли. – Потерпи, дружок, скоро всё сам узнаешь. А теперь спать. Вахтенные – Филипп и Васса.

Из рубки я выходил последним. Переступая металлический порожек, почувствовал спиной взгляд старика и невольно задержал шаг.

– Постой, Огюст! – послышался его голос.

Я с готовностью обернулся.

– Подойди, мой мальчик, – еле слышно сказал старик.

Он смотрел на меня, и в его взгляде не было черноты, скорее, глубина, и только старческие белки поблёскивали в изумрудной тине глазниц, как две перламутровые жемчужины.

Вдруг я увидел (или мне почудилось), что старик… раздваивается, как бы отслаивается от самого себя! Вспомнился ролик про то, как змея сбрасывает кожу. Его крутили нам на уроке зоологии. «Какая хрень!» – думал я тогда, с отвращением наблюдая за актом обновления. Теперь же я видел эту зоологическую метаморфозу применительно к человеку. Бред!

…От старика отделилась оболочка (пространственный скриншот!). Она была прозрачна и походила на рисунок, выполненный объёмным графопостроителем. Точный слепок старческой фигуры (так и хочется сказать – прожитой жизни) застыл в полуметре от старика и, несмотря на то, что «оригинал» продолжал двигаться, был неподвижен.

От увиденного я потерял дар речи.

– Что встал? – старик нахмурился, его тон обрёл волевые нотки. – «Быть или не быть», – так, кажется?

Он ухмыльнулся. Вдруг глубокий грудной кашель завладел им и несколько минут немилосердно сотрясал дряхлое тело, доставляя старику видимые страдания. Наконец судовладелец пришёл в себя. Мелькнувшую в момент недомогания черноту во взгляде вновь сменил ровный карий brown.

– Ну, так что? – старик исподлобья взглянул на меня.

Я не ответил. Время замерло, вернее, приобрело резиновые свойства: не шло вперёд, просто растягивалось, не совершая никакого действия. Я медлил с уходом, однако старик сам положил конец нашему свиданию. Он расправил брови и миролюбиво пробурчал:

– Тоже мне Шерлок.

И тут же отрывисто выкрикнул, сверкнув глазами:

– Вон отсюда, щенок! Баста!

* * *

Мне ничего не оставалось, как вернуться на корму и расположиться на кормовой поперечине, положив под голову канатную скрутку. Я лежал на спине и смотрел на звёзды. Непогода стихла. Небо прояснилось. Серебристые горошины посверкивали на бархате небосклона, как песчаная отмель в лунную ночь. Звёзды казались настолько рядом, что пару раз я невольно протянул к ним руку. Вскоре сон сморил меня. Несмотря на тягостный разговор со стариком, я уснул, спокойно и легко, доверив свою судьбу новым биографическим обстоятельствам.