Kitobni o'qish: «Солнце моё»

Фантастическая рапсодия о любви

Часть 1. Огюст

1991 ГОД, ДВЕНАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ

Испания. Приморский городок Сан-Педро. Оздоровительный бассейн «Талассия» на окраине города. Йодистый запах подогретой морской воды.

Я иду по гулкому коридору, разделяющему голубой оазис бассейна и многочисленные кабинеты спа-процедур. Моё тело, разомлевшее от долгого тридцати шестиградусного купания, торопится покинуть влажные пределы Талассии и остудить себя прохладным морским бризом.

Из бокового прохода прямо передо мной вышаркивает огромный сутулый старик. Покачиваясь на худых жилистых ногах, старик направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.

Ускоряю шаг, пытаюсь протиснуться между ним и стеной коридора. Не получается. Сила, похожая на взаимодействие однополярных зарядов, отталкивает меня. Что за ерунда! Вновь ускоряю шаг. И вновь старик не подпускает меня.

«Ах, так!» – демонстративно перестаю куда-либо спешить. Если честно, мне и спешить-то некуда. Вторую неделю не случилось найти хоть какую-то работу. Отсутствие работы, как известно, затягивает человека в топь хронического безделья. А чел, озлобленный затянувшейся хроникой (говорю ответственно!), способен на очень нестандартные поступки, к примеру, пускается в частный сыск. Зачем? – Неважно. Сыскарь, как комар, высасывает из объекта непонятку, а потом сцеживает выпитое в свои пустые умственные пазухи – отлично сказано! Именно сыск вытащит меня из трясины будней – решено! Чем я не Шерлок?

«Хэй, Огюст! – будто говорит мне дружище Холмс. – Тебе двадцать лет! Помни: жизнь – игра. И в этой игре ты обязан играть на выигрыш независимо от окончательного результата!»

* * *

Перечитываю собственные записи: «озлобленный хроническим бездельем»… Хорош, нечего сказать! Окончил лучшее вachillerato* в Сан-Педро. Сам сеньор Пабло тискал меня в объятьях и шептал в ухо: «Иди, сынок, пусть дорога укажет тебе путь к счастью!» Какая дорога? Всюду, где я ни пытался устроиться на работу, холёные менеджеры лапали мои документы, и отвечали, лыбясь, как раздавленные помидоры: «Сеньор Огюст, очень сожалеем, но ваше досье нас не убеждает. Позаботьтесь обзавестись протекцией».

Протекцией! Где я возьму протекцию? Мой отец – великий умница, но он простой рыбак и не вхож в денежные кабинеты. А протекция сеньора Пабло им нужна как на базаре тухлая рыба – «вечно этот школьный нянька пристраивает своих бездельников в тёплые местечки». У-у, сволочи раздавленные…

Перевожу взгляд на объект сыска, вернее, на его совершенно лысый затылок. А старикан-то непростой! Примечаю его необычайно развитые теменные бугры. Помню, на уроках психометрии модница Эльза утюжила нас цитатами из какой-то тёмной книжонки: дескать, развитые теменные кости указывают на наличие в экстрасенсорике человека паранормальных способностей. Чушь собачья, но я запомнил. Может потому, что отец часто говорил мне: «Где бы ты ни был, наблюдай человека, так ты познаешь самого себя».

Ну вот, пока я припоминал бородавку на шее Эльзы (вечно она прятала её под крохотный шарфик-арафатку), старик набрал крейсерскую скорость и метров на десять ушёл вперёд. «Э-э, дырявая субмарина, так дело не пойдёт! – я прибавляю в скорости. – И вообще, сеньор Огюст, запомни: ты сегодня сыскарь и не валяй дурака – Fac quod debes, fiat quod fiet!**»

* вachillerato (исп.) – последние два выпускных класса испанской средней школы.

** Fac quod debes, fiat quod fiet (лат. лучезарный Марк Аврелий)– Делай, что должно, и будь, что будет.

СЫСК НАЧИНАЕТСЯ

Как гребцы на двухместном каноэ, мы синхронно движемся по извилистому коридору и через пару минут оказываемся в просторном вестибюле. Старик тормозит возле стойки ресепшн, что-то говорит консьержке, та улыбается и подаёт конверт. Мой «визави» долго рассматривает депешу, видно собирается с мыслями, затем размашистым движением вскрывает печатку и погружается в чтение. По мере того, как его глаза перебегают с одной строки на другую, корпус старика медленно разворачивается в мою сторону.

Он прекращает читать, поднимает глаза и фокусирует взгляд прямо на мне. Я едва успеваю увернуться от выпущенных в меня двух колких смоляных стрел и сменить на лице выражение охотника на гримасу беззаботного гуляки.

В вестибюле много народа и довольно шумно. По рассеянному состоянию старика я понимаю, что стрелы, выпущенные в мою сторону, предназначались вовсе не мне, а кому-то другому, о ком, видимо, сказано в депеше. Дальнейшие события показали, что я ошибался – стрелы предназначались мне. Однако сейчас эта ошибка лишь добавляет моим действиям уверенности, вернее, наглости в исполнении задуманного сыска. Почти не таясь, я наблюдаю, как старик тщательно мнёт бумагу и затем резким движением руки бросает комок в урну, будто освобождается от тягостной нужды. С минуту стоит неподвижно. Убедившись, что комок исчез в урне окончательно, он расправляет сутулые плечи, выпячивает подбородок и, выпустив в мою сторону ещё одну стрелу «с прищуром», решительно направляется к выходу.

Иду за ним. Эпизод со стрелами, едва не «проткнувшими» меня пару минут назад, беззаботно рассыпается в памяти. Так волна, при ударе о волнорез, крошится на миллионы незначащих брызг и перестаёт существовать. А ведь только что она как всякая большая форма обладала уникальным внутренним содержанием…

* * *

Наше «двухместное каноэ» пересекает бурлящую гавань вестибюля, минует «пороги» проходных вращающихся дверей и оказывается на ступенчатой отмели огромного уличного океана. Я крадусь метрах в шести от старика. А он всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с сутулых плеч мне под ноги мгновения своей прожитой жизни.

Меня буквально распирает от молодецкого задора и интриги происходящего. Ведь я погружаюсь в чужую тайну! "Эх, был бы я писателем! – подумалось тогда. – Вот она книга! Судьба сама подносит перо – пиши!"

3. СТАРИК

Рискуя привлечь недоуменные взгляды уличных прохожих, я вышагиваю за спиной старика и всё более любуюсь деталями его забавного экстерьера. Передо мной необыкновенный «исторический» артефакт! Длинные шорты болтаются на худых жилистых ногах, как открепившиеся паруса двухмачтовой бригантины. Обут старикан в поношенные кроссовки поверх плотных шерстяных носков. Сутулое, обнажённое до пояса тело исковеркано бесчисленным количеством лилово-коричневых пятен и мозолистых бугорков. Спина напоминает старый морской бакен с налипшими чешуйками устриц, рачков и сухих перевязей морской травы.

Поминутно я спрашиваю себя: «Зачем ты идёшь за ним?» И продолжаю идти, не ожидая ответа…

* * *

Старик вышел за территорию бассейна и направился к бухте. На одном из круговых перекрёстков он неожиданно остановился и обернулся в мою сторону. Я замер и тоже посмотрел назад. Возле самой дороги, на балконе старинного особняка привиделась молоденькая девушка. Она держала в руках красный невероятно длинный шарф. Девушка непрерывно двигалась, подбрасывала шарф вверх и перебегала с одного края балкона на другой. При этом шарф, как воздушный змей, послушно следовал за ней. Наконец, она остановилась, многократно обвязала шарфом тоненькую шею и на моих глазах превратилась в огненный кокон!

Припомнились строки из учебника начальной мореходки: "Красный свет маяка обозначает левую от безопасного сектора область для приближающихся судов". Знать бы тогда, сколько слёз и человеческого горя произведёт в моей судьбе этот красный ориентир житейского фарватера!..

Очарованный танцем милой сеньориты, я стоял, неловко повернув назад голову и совершенно позабыв о старике.

Через какое-то время сквозь шум машин и дальние крики чаек мой слух уловил шарканье удаляющихся шагов. Звук стёртых подошв напомнил неприятное поскрипывание песка на зубах. Я обернулся в сторону моря и увидел покатую спину старика, идущего далеко впереди, почти у самой бухты. Несоответствие расстояния и звука озадачило меня. Я снова повернулся назад.

Ни старинного особняка, ни девушки на балконе не было в помине. За моей спиной галдела обыкновенная курортная толкучка, и чёрные размалёванные негры липли к посетителям, как сладкая вата.

ЯХТА

С того дня прошло шестьдесят лет, но я отлично помню ужас, охвативший меня от внезапной перемены декораций. Однако самым удивительным оказалось не это. Увлечённый игрой в преследование, я не стал ломать голову над чудовищной метаморфозой, свидетелем которой только что оказался, но беспечно (о, молодость!) вновь поспешил за стариком.

Мы подошли к пирсу. Мой «провожатый» махнул кому-то рукой. Через пару минут напротив нас причалила старенькая двухмачтовая яхта. Судя по облупившейся покраске и канатным скруткам, время службы этой старой посудины давно подошло к концу. Я не большой знаток бригантин, но даже мне показалось, что в послужном списке причалившей яхты значится не одна сотня бедовых океанических лет. Её допотопное убранство напомнило мне картинки про пиратов, которые я любил в детстве рассматривать, сидя у отца на коленях.

Вокруг корпуса яхты трепетало странное облачное уплотнение. Оно полностью скрывало судно от посторонних глаз и в то же время для тех, кто находился на самой яхте (в этом свойстве «облачка» я вскоре убедился сам) окрестная видимость никак не менялась, будто не было никакой завесы. Но сейчас я видел одновременно и яхту, и облачко.

* * *

Пусть читателя не удивляет внезапно появившаяся фраза: «С того дня прошло шестьдесят лет». Какие шестьдесят, когда герою (со слов Шерлока Холмса) двадцать, не более? Однако вот какое обстоятельство следует принять во внимание. События, о которых повествует начало романа, произошли, судя по названию первой главки, двенадцатого апреля 1991 года. То есть сегодня. В то же время я вглядываюсь в календарь, висящий напротив, и вижу, что в столбиках цифр нынешний день значится… вторым февраля 1971 года. Как так? Я человек верующий и готов засвидетельствовать перед читателем, что обе даты верны и относятся именно ко мне как автору книги!

Скажу более, через три с половиной месяца моему главному герою, коренному испанцу с французским именем Огюст (что значит Август, Августин) предстоит родиться, и ему же, не далее, как через три с половиной месяца или раньше того предстоит… закончить свою земную жизнь! Так в романе складываются его биографические обстоятельства – главный герой не может пережить свой собственный день рождения!

Читатель усмехнётся: «Не много ли загадок для столь небольшой книги?» Что тут скажешь? Давайте просто читать дальше.

* * *

Старик обогнул парапет и по откинутому трапу перешёл на палубу.

– Ты идёшь? – обратился ко мне матрос, заканчивая скручивать канат с оголовка пирса.

Я ловко перепрыгнул через ограждение и ступил на дощатый трап вслед за стариком, не замечая того, что происходящее всё более начинает диктовать мне условия игры. Присев на кормовую поперечину, я стал ждать, когда меня или вежливо попросят сойти на берег, или ткнут шваброй в спину и погонят восвояси парой солёных морских прибауток. Однако время шло, матросы совершали последние приготовления к отплытию, и на меня никто не обращал никакого внимания. «Ладно, покатаемся!» – решил я, продолжая находиться в полубредовом возбуждении от своей шпионской затеи.

Тем временем судно отчалило от пирса, подхватило парусами порывистый береговой ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по душе. Я осмелел и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и их статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимания, я объяснил себе элементарной флотской дисциплиной.

Мне давно не случалось бывать на корабле. Я с упоением вглядывался в исчезающий берег и полной грудью вдыхал сырой морозящий бриз. Однако моя «беспутная» эйфория продолжалась недолго. Невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Присев на кормовое возвышение, я принялся разглядывать мускулистые тела матросов, чтобы хоть как-то убить время. Их нарочитое безразличие заставило меня задуматься над собственным положением. Я ощутил первый неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, совершал свою невидимую работу, надавливая мозг и путая мысли. Сменив роль сыщика на положение беспомощного статиста, я впервые ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..

* * *

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, облокотился на древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? (О чём спрашиваешь – догадался я).

– Топи, Филя (отстань)! Крысиная ты голова…

Васса, хотел ещё что-то прибавить для убедительности, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, покатился вниз и ударился головой об угол металлического ящика. Удар пришёлся в висок, на время я потерял сознание.

Разодранная в клочья волна взлетела вверх и «просыпалась» на палубу крупными водяными комьями. Один ком пришёлся мне в голову. На лице вспучилась огромная шапка морской пены. Пена лопалась и стекала по щекам солёными струйками. Несмотря на тошноту, вызванную сотрясением головы, я поднялся. Захотелось увидеть, куда попадали матросы? Ведь устоять при такой качке невозможно. Однако к моему величайшему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия и не обращали ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало ещё более одиноко.

* * *

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Свежая, умытая она посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. Я вглядывался в берег, который плющился и превращался в узкую, едва различимую полоску суши, готовую вот-вот исчезнуть вместе с моей двадцатилетней биографией…

Тёплый морской бриз просушил одежду. Я вернулся на корму и вновь расположился на кормовой поперечине. Задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.

СНОВИДЕНИЕ

И приснился мне сон.

Плывёт наша яхта по морю всё быстрей, быстрей. А ветер крепчает, срывает с мачт паруса. Матросы карабкаются, чтобы поправить парусиновые полотнища, но штормовой порыв гнёт мачты, сбрасывает братишек вниз, сдирает с них просоленные тельняшки.

И видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Некоторые, самые бесстрашные доползают до грот-брам-рея. Не удержав высоты, они шлёпаются на палубу и расползаются по корабельным щелям. Вглядываюсь в беспомощных каракатиц и уже готов посмеяться над их чудачествами, вдруг слышу за спиной гул водяного переката.

Оборачиваюсь и вижу: море сворачивается в одну огромную воронку. Миг – и адская центрифуга увлекает нашу бригантину в своё океаническое жерло, ломает мачты и уносит, как щепку, в бездонную пропасть. Яхта рассыпается на фрагменты, и корабельное месиво, кружась, исчезает в отверстой черноте. Некая сила выхватывает меня из воронки и сносит в сторону. Я погружаюсь в океаническую впадину и касаюсь дна.

Оглядываюсь. Передо мной огромный трон. На троне, свесив по сторонам щупальца, десятки хоботков и кожных наслоений, распласталось морское чудище. Горошины глаз цвета зелёного изумруда напомнили мне взгляд старика у стойки ресепшн.

– Здесь останешься. – ухнуло чудище гулким и ржавым, как затопленный Титаник, голосом.

– Женить, женить его! – послышалось со всех сторон. – Не то сбежит, ей-ей, сбежит!

– Подать невесту! – буркнуло чудище.

Всё вокруг пришло в движение. Не прошло минуты, вывела морская нечисть из тины русалочку. Худенькая, плечики дрожат, глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

Подвели девицу наперво к чудищу. Поставили на камешек и давай наряжать жемчугами, да узорчатыми плавниками прикрывать милую наготу – краса, да и только! Чудище доволен. А каракатицы всплакнули, напутствуя нас: «Сколько проживёте – всё ваше…»

Зажили мы с русалкой – душа в душу. Вместе над чудищем посмеиваемся, вместе о родине дальней скорбим – чем не собеседники.

– Откуда ты, милая? – первым делом спросил я её.

– Из Картахены, господин, – ответила дева.

– Соседушка, значит!

Стал я расспрашивать дальше. Как зовут, как в море оказалась. Выяснил: зовут Катрин (странное скандинавское имя). В море подалась по любви – дело обычное. Был жених, рыбачок из Сан-Педро. Был да сплыл. Не вернулся парень с путины. Узнала о том дева, написала отцу с матерью прощальную записочку, и в море искать жениха подалась. Да только велико оказалось море. Не встретила Катрин своего суженого. Проще иголку в стоге сена сыскать, чем любимого середь морских глубин обнаружить. Осталась дева одинокой, одно слово – русалка.

– Ах, Огюст, Огюст! – нашёптывала дева, глядя мне в глаза. – Открою тебе тайну: моего суженого тоже Огюстом звали. Уж не ты ли он?..»

Время под водой – вещь неопределённая. День, ночь – всё одно. За тинными шепотками да любовными переглядами вовсе забыли мы о времени. Помню, отец любил повторять русскую поговорку: «Счастливые часов не наблюдают!» Только счастье наше недолгим оказалось. Возвращаюсь как-то домой – нет моей девоньки. Каракатицы поговаривают: объявился Огюст, суженый её, с ним и уплыла…

ДЕРЖИ РУМПЕЛЬ, ПАРЕНЬ!

К вечеру погода стала меняться. Колкий бриз разбудил меня. Я открыл глаза, и тотчас огненный зигзаг молнии озарил небо сверху донизу. Послышался оглушительный раскат грома. Чувство незащищённости объяло меня, заставило замереть и вжаться в лавку. Наверное, я походил на таракана, застигнутого врасплох включённой на кухне лампочкой. Мой испуг прервал хриплый человеческий голос.

– Эй, челнок, – крикнул огромный матрос с рыжей копной вьющихся до плеч волос, – тебя кличет хозяин.

Матрос возвышался надо кормовой поперечиной, как пепельно-рыжая туча. Его огромные плечи загораживали полнеба. В контражуре лунного света матрос казался гомеровским циклопом. Более всего меня задели его слова про какого-то хозяина. «Хозяин? Какой ещё хозяин?» – проворчал я, чувствуя, как ободрилось моё сознание – наконец-то обо мне вспомнили!

Качаясь из стороны в сторону, цепляясь за канаты и выступы судового оборудования, я побрёл к капитанской рубке. Не без труда добрался до металлической двери. Дверь была распахнута настежь и отчаянно болталась, сообразно общей качке. Обхватив руками овальную притолоку, я несколько раз для приличия постучал кулаком по сводчатому проёму и, не ожидая ответа (за грохотом волн всё равно никто бы ничего не услышал), переступил порог крохотного, уставленного приборами помещения.

Старик в повелительном тоне беседовал с капитаном о предстоящих морских передвижениях. Оба стояли ко мне спиной. Кэп обернулся и кивком головы приветствовал меня. Старик, не оглядываясь, проворчал:

– Кого там носит?

Неожиданно для самого себя я ответил так:

– Хозяин, ты звал меня.

В ответ старик ухмыльнулся и прошамкал съеденной нижней челюстью:

– Ну-ну.

Шестое чувство подсказало мне, что этим «ну-ну» я только что зачислен в судовую команду.

– Эй, парень, рулить умеешь? – рассмеялся кэп. – Нет? Ну и лады, держи румпель прямо на волну и не сс….

Меня подмывало съёрничать и высказать витиеватую благодарность кэпу «за оказанную честь», но он уже отвернулся и продолжил разговор со стариком, который, видно по всему, был хозяином яхты.

* * *

Вскоре у двери в капитанскую рубку собралась в полном составе корабельная команда. Кроме старика, кэпа и рыжего матроса, ещё пять на вид отпетых морских волков в рваных просоленных тельняшках, замыкали довольно странное сообщество.

– Как зовут? – спросил меня кэп, стоя за спиной хозяина, развалившегося на единственном судовом стуле, привинченном к крепёжным вертикалям рубки.

– Огюст, – ответил я.

– Ага, тёска, значит, – прошепелявил старик, и все в рубке уставились на меня, – Ты шёл за мной – зачем?

– Просто, – ответил я, не зная, что следует к этому прибавить.

– Просто? – он усмехнулся, – Просто ничего не бывает. Я вёл тебя, мальчик.

Рыжий матрос поднёс старику кальян. Тот сделал затяжку, закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего.

– Это мои товарищи, – продолжил он через пару минут, указывая рукой на собравшихся вокруг матросов, – они свидетели моей долгой жизни.

Старик откашлялся.

– По глазам вижу, тебе не терпится узнать: какова твоя роль в этом странном спектакле на водах? – старик ещё раз и как-то особенно печально усмехнулся. – Потерпи, дружок, скоро всё сам узнаешь. А теперь спать. Вахтенные – Филипп и Васса.

Из рубки я выходил последним. Переступая металлический порожек, почувствовал спиной взгляд старика и невольно задержал шаг, затем услышал его голос:

– Постой, Огюст!

Я с готовностью обернулся.

– Подойди, мой мальчик, – еле слышно сказал старик.

Он смотрел на меня, и в его взгляде не было черноты – только глубина, и только жёлтые старческие белки поблёскивали в изумрудной тине глазниц, как две перламутровые жемчужины.

Вдруг я увидел (или мне почудилось), что старик… раздваивается, как бы отслаивается от самого себя! Вспомнился ролик про то, как змея сбрасывает кожу. Его крутили нам на уроке зоологии. «Какая хрень!» – думал я тогда, с отвращением наблюдая за актом обновления. Теперь же я видел эту зоологическую метаморфозу применительно к человеку. Бред!

От старика отделилась оболочка (пространственный скриншот!). Она была прозрачна и походила на рисунок, выполненный объёмным графопостроителем. «Скриншот» застыл в полуметре от старика и, несмотря на то, что тот продолжал двигаться, оставался неподвижным. Это был точный слепок старческой фигуры (так и хочется сказать – прожитой стариком жизни).

Я в нерешительности остановился.

– Что встал? – Старик нахмурился. Его тон обрёл волевые нотки. – «Быть или не быть», так, кажется?

Он ухмыльнулся.

Вдруг глубокий грудной кашель завладел его дыханием. Приступы кашля несколько минут немилосердно сотрясали дряхлое тело, доставляя старику видимые страдания. Наконец судовладелец пришёл в себя. Мелькнувшая в момент недомогания чернота во взгляде вновь сменилась на ровный карий brown.

– Ну, так что? – старик исподлобья взглянул на меня.

Я не ответил. Время замерло, вернее, приобрело резиновые свойства. Оно не шло вперёд, просто растягивалось, не совершая никакого действия. Я медлил с уходом, однако старик сам положил конец нашему разговору. Он расправил брови и миролюбиво пробурчал:

– Тоже мне Шерлок.

И тут же отрывисто выкрикнул, сверкнув глазами:

– Вон отсюда, щенок! Баста!

* * *

Я побрёл на корму и со знанием дела расположился на кормовой поперечине. Положив под голову канатную скрутку, я лежал на спине и смотрел на звёзды.

Непогода стихла. Небо прояснилось. Серебристые горошины посверкивали на бархате небосклона, как песчаная отмель в лунную ночь. Звёзды казались настолько рядом, что пару раз я невольно протянул к ним руку. Вскоре сон меня сморил. Несмотря на тягостный разговор со стариком, я уснул, спокойно и легко, доверив свою судьбу новым биографическим обстоятельствам.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Разбудил меня яркий солнечный луч, брызнувший в расщелину растянутых в небе парусин. Я открыл глаза и первое, что увидел в дюймах двадцати над собой, была улыбающаяся физиономия капитана.

– Господин Огюст, – кэп склонился надо мной, подобно знаку вопроса, изъеденному морскими течениями, – как почивали?

– Спасибо, хорошо, – ответил я, немало удивлённый его вниманием.

– Завтрак готов! – гаркнул один из матросов, подбегая с подносом, полным разнообразной морской всячины. У подноса были загнуты края, чтобы при качке горшочки с кушаньями не падали «за борт».

– Спасибо… – ещё раз ответил я, стараясь скрыть удивление перед весьма странным вниманием к моей персоне.

Пока я завтракал, матрос мерно покачивался надо мной в такт наклонам яхты. При этом независимо от положения тела поднос он держал строго горизонтально.

Окончив завтрак и отпустив матроса, я огляделся. Первое, что мне показалось странным – это отсутствие старика. Я несколько раз внимательно обшарил глазами палубу, но хозяина яхты действительно нигде не было… Вокруг меня деловито совершалась обыкновенная морская работа.

Я подошёл к капитану.

– А где старик?

– Какой старик, господин Огюст? – переспросил кэп.

Я хотел продолжить дознание, но тут в моей голове мелькнула странная мысль. Что, если роль старика в «этом спектакле на водах» перешла ко мне? А его самого нет и быть не может, потому что теперь есть… я. Невероятно! Но как иначе объяснить изменившееся поведение команды и исчезновение самого хозяина яхты? Я припомнил жуткий момент его пространственного раздвоения. Выходит, ночью случилось какая-то невероятная метаморфоза. И началась она накануне вечером, ещё при мне. Я вспомнил, как странно смотрел на меня старик. Он же прощался!..

Я бродил по палубе и внимательно всматривался в лица матросов. И каждый из них склонял голову в знак послушания моей ещё не высказанной воле. Нагулявшись, я перешёл в капитанскую рубку и присел на тот самый стул, на котором ещё вчера восседал старик. В голове отчаянно пульсировала кровь. Необходимо было сосредоточиться и обдумать моё новое положение и тактику общения с командой. Переубеждать их нет никакого смысла. Единственное, что могло бы изменить отношение команды ко мне, это присутствие старика, но его нет!

Я ещё раз вспомнил прошлый вечер. Старик, говоря «уходи», глазами умолял меня остаться, словно просил: «Стой же, я ещё не нагляделся на тебя! Побудь рядом…» Когда же я выполнил его команду и вышел вон, старик не остановил меня.

Подошёл капитан с докладом.

– Господин Огюст, фарватер, предложенный вами вчера, слишком сложен даже для такого маневренного судна, как наше. Мы правим на шельф, где мелководные каменистые пороги могут повредить корпус и создать нам определённые трудности. Прикажете не менять курс?

«Зачем он это сделал? – подумал я, понимая, что решение о порожистом фарватере было принято стариком сознательно. – Этой ночью закончилось его время. Он передал мне право на продолжение собственной жизни и, видимо, решил проверить в деле мою житейскую хватку? Ну, хитрец!»

Оказавшись перед реальным житейским препятствием, я почувствовал азарт преодоления.

– Нет, кэп, мы меняем курс на обратный. Возвращаемся в порт! – объявил я как можно более твёрдым голосом.

Предупредив командирским тоном вопросы и, не дай бог, возражения, я указал кэпу на штурвал, рыжему верзиле – на румпель и хотел выйти из капитанской рубки, но ещё один матрос, кажется Филипп, неожиданно вырос на моём пути. Он держал перекинутую через локоть идеально выглаженную одежду.

– Господин Огюст, вчера вы просили подготовить вам новую одежду, – кэп склонил голову в вежливой улыбке, – она готова.

С этими словами он принял у матроса и переложил на свою согнутую руку милый старомодный костюмчик с большими узорчатыми пуговицами и жёстким накрахмаленным воротничком.

– Пройдёмте в вашу каюту, я помогу вам переодеться.

Честно говоря, я не видел необходимости в каком-либо переодевании, но, с другой стороны, по правилам игры, невольным участником которой я стал, у меня не было другого выхода.

Начинался прилив. Движение воды увеличило без того предельную скорость хода, и через три с половиной часа перед нами забрезжил тонкий горизонтальный силуэт берега. Ещё через час мы вошли в гавань Сан-Педро и причалили к пирсу набережной.

Как только швартовый канат был наброшен на оголовок кнехта, я поспешил на берег.

8. КАТРИН

Изумление, которое я испытал, когда яхта приблизилась к берегу и готова была войти в гавань Сан-Педро, не передать словами. Вместо привычной многоэтажной гостиничной застройки, напоминающей игольчатую спину огромного дикобраза, мне предстал низкорослый уездный городишко со стелющейся вдоль берега двухэтажной вереницей симпатичных домишек вековой давности. Каждый из них являл собой архитектурный раритет, явно не подлежащий сносу.

Яхта направилась к ближайшему свободному пирсу. Команда стала готовиться к швартованию. Изредка матросы поглядывали в сторону берега и понимающе улыбались, приветствуя друг друга жестами об окончании плавания, понятными только им одним.

«Странно! – удивился я. – Они что, не видят, куда мы причаливаем? Это же не Сан-Педро!»

Я искренне возмутился и готов был отдать приказ к отплытию, но услышал за спиной добродушный голос капитана:

– Господин Огюст, согласитесь, милее нашего Сан-Педро нет города на свете, не так ли?

– Капитан, вы сказали: «Сан-Педро»? Но это не Сан-Педро, капитан! – воскликнул я, хмурясь от мысли, что кэп меня разыгрывает.

– Вы шутник, сеньор Огюст! Я узна́ю Сан-Педро даже с закрытыми глазами.

– Как?

– Сердце подскажет. Сердце порой лучший советчик, чем глаза и, тем более, уши! – улыбнулся кэп, всматриваясь в берег.

Я ничего не ответил, но подумал про себя: «Ладно, главное – не торопить события».

* * *

Как только яхта пришвартовалась к свободному причалу, я по перекинутому трапу поспешил на берег. Да что же это такое?! «Или я сплю, или сошёл с ума» – думал я, с каждым шагом всё более убеждаясь, что по воле старика и собственного любопытства влип в очень странную историю.

Вместо суматошного курортно-туристического Сан-Педро моих родных 90-ых годов, передо мной, как в сферическом кинозале, предстал тихий портовый городок давно минувшего времени…

Чопорные двухэтажные особнячки, мелкие киоски и журнальные тумбы, экипажи и фасоны платьев горожан походили на бытовые зарисовки первого десятилетия двадцатого века.

Высокие жёсткие воротники, широкие шляпы и причёски в стиле девушек Гибсона, худые, спортивные силуэты и однобортные костюмы мужчин – всё это давным-давно вышло из моды и навсегда забыто ею.

«Наверное, – подумал я, пытаясь зацепиться хоть за какое-то разумное объяснение увиденного, – во время моего плавания в городе что-то изменилось, и на набережной прямо сейчас снимается исторический фильм.