Kitobni o'qish: «Нордическая мифология»

Thorpe, Benjamin. Northern Mythology.

© Кондратьев А.В., вступительная статья, 2021

© Лазарев Е.С., Соколов Ю.Р., перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

Нордическая религиозность и научные мифы

«Будет Вирт»

Издав год назад первый том серии «Ariana Mystica»¹, мы получили по адресу, указанному в конце книги, большое количество писем, из которых следовало, что русские люди (подавляющее большинство корреспондентов были именно русские) имеют к таким темам, как атлантология, лабиринтология, рунология, индоевропеистика и тевтонический мистицизм не то чтобы «сильнейший интерес», – это было бы явным преувеличением, – но какую-то подсознательную и пока ещё даже нечётко формулируемую тягу. Общая тональность писем была такова, что помимо желания увидеть на русском языке как можно большее число исследований по ариософии, за ней угадывалось и другое, намного более отрадное желание, а именно, желание вернуться к своим собственным, многотысячелетним и глубинным корням, использовав немецкую и австрийскую ариософию лишь как средство для этого возвращения.

Отсюда проистекало и желание корреспондентов выделять в русском языке и культуре нордический, арийский субстрат (это делалось в стиле Н.Р. Гусевой и С.В. Жарниковой, с отсылками к томам Б. Рыбакова и М. Фасмера), и попытка сопоставления «Влесовой Книги» с «Хроникой Ура Линда», как «одинаково истинных и одинаково фальсифицированных источников» (сама по себе удивительно русская, «нелинейная» формулировка!). И свои предложения по переводу названий германских рун на язык «рун славянских»…

Отписывая очередному корреспонденту дежурное уверение «будет Вирт», нам вдруг на момент показалось, что явление «Вирт» во многом предопределено самим настроем, и если его долго ждут, если о нём долго думают и тоскуют, значит, действительно «будет Вирт» – Вирт как явление, сопоставимое с возрождением традиции Севера и во многом предчувствованное в тенденциях немецкого романтизма.

Прарелигия – тайна романтизма

Но не только немецкого!

Подобно тому, как ариософия пришла из Австрии, утвердившись затем в Германии и даже в Румынии², точно так же и романтизм возникал и утверждался не в одной лишь Германии, но попутно и в Англии, и в ряде других стран. Вопреки убеждениям односторонних германофилов, «есть единый романтизм, французский ли это будет романтизм или немецкий, хотя единство это далеко не всегда сразу же для нас доступно»³. Француза Артура де Гобино, немца Пауля де Лагарда и англичанина Хьюстона Стюарта Чемберлена – что их объединяет?

На самом деле, не так уж и много. И, тем не менее, Герман Вирт называет их своими предшественниками, добавляя в «генеалогию» англоязычного индуса Бала Гангадхара Тилака, открывшего миру тайну полярной Прародины… Все они, безусловно, имеют отношение к некоему «корневому мифу», по сравнению с древностью которого древность «арийцев и евреев», «белых и чёрных» или «франков и галлов» (Гобино) имеет значение второстепенное.

В лингвистике этому «корневому мифу» сегодня соответствует понятие «ностратика», в этнологии – понятие «автохтонов», в религиоведении – факт «Прарелигии». Это – тот самый уровень древности, исходя из которого, становятся понятными все последующие различия, локальные языки, предания и этносы.

Именно по этой причине работу великого английского романтика и специалиста по северным сагам Бенджамина Торпа (1782–1870) мы решили представить небольшим экскурсом в теорию Прарелигии, а также рассказом о том, как те же самые нордические мифы, о которых говорит Торп, будут усвоены и обоснованны в ариософии – этом естественном продолжении всего европейского романтизма.

Биография Торпа

Прежде чем перейти непосредственно к Прарелигии, необходимо рассказать о Бенджамине Торпе, авторе трёхтомной «Нордической мифологии», помещённой в нашем издании под одну обложку.

Родившись в 1782 году, Бенджамин Торп получил фундаментальное образование в Копенгагенском университете. Его наставником в изучении древних текстов был датский филолог Расмус Кристиан Рэск (Rasmus Christian Rask), благодарностью к которому проникнуты многие, даже поздние, сочинения Торпа. После окончания четырёхлетнего курса в датском университете Торп возвращается в 1830 году в свою родную Англию, где уже через два года выходит его первый научный труд – английская версия Кэдмоновского метрического парафраза отдельных пассажей Священного Писания. Поэзия, мифология, библеистика… Одним словом, как выражались в тогдашнее время – «науки о духе» или, ещё короче, – «филология».

Ещё через два года наш филолог радует мир новым своим детищем под названием «Analecta Anglo-Saxonica». Эти англосаксонские хроники на долгие годы станут главным подспорьем всех английских медиевистов. А из-за идеального литературного стиля по ним будут изучать английский язык те же немецкие романтики. Одновременно внимание Торпа переключается на правовую документацию, которая в интересующий нас период (Средние века и чуть позднее) была сплошь прошпигована сакрально-традиционными элементами, изучение которых без добротного знания первоисточников было бы невозможным. А потому Торп с присущей ему усидчивостью начинает переводить один первоисточник следом за другим, благо хорошее образование, наличие в запасе свободного времени и желание приоткрыть миру тайны английского духа это ему позволяют.

Так появляется на свет том «Древних законов и установлений Англии» (Ancient Laws and Institutes of England, 1840), бывший, по сути, английским переводом законов англо-саксонских королей, а также серии «Англосаксонских хроник» (1861) и «Diplomatarium Anglicum aevi saxonici» (1865) – собрание раннеанглийской правовой документации.

Эдда и Беовульф

И все же не в этом, совсем не в этом лежала главная идея Торпа. Его взгляд устремляется в сторону народных преданий. Именно там, в этих мифах, легендах и сказах, находит Торп главное обоснование своего многолетнего труда. За прожитые им 88 лет Бенджамин Торп сделал для сравнительной мифологии Европейского Севера намного больше, чем нередко за целое столетие делает какой-нибудь «институт этнологии». Начнём с того, что именно он первым издал англосаксонскую поэму «Беовульф» (1855), именно он, Бенджамин Торп, первым перевёл на английский язык «Священные Евангелия англосаксов» (1842), а также – и в этом его основная заслуга перед «нордической мифологией», как её начинали понимать на Альбионе – именно Торп перевёл на английский язык исландскую «Старшую Эдду», и произошло это в 1866 году.

Этим, пожалуй, можно было бы ограничиться. Но Торп был не таков. Он вошёл в «переводческий раж» (есть такое понятие у профессиональных переводчиков – чувство, чем-то родственное берсеркистскому «Wut»⁴, хотя и от него отличное), и перевёл на английский язык также книгу доктора Лаппенбурга под названием «History of England under the Anglo-Saxon Kings» (1845).

Самое же известное произведение Торпа вы держите в руках. Три увесистых тома, из которых каждый готов по глубине и обширности посоревноваться с «Немецкой мифологией» Якоба Гримма (1835), из которой, кстати, отдельные ключевые сюжеты Торповской энциклопедии были творчески позаимствованы. Не забудем и о других величайших немецких германистах, работы которых так или иначе преломились или «были предвосхищены» (что с учётом нашего тезиса о единстве романтизма, по существу, роли не играет) в сочинении Торпа. О них следует рассказать в связи с теорией Изначальной Религии, столь многое позволяющей объяснить в пространной энциклопедии Бенджамина Торпа. Речь пойдёт о смысле язычества.

Тысячелетнее сновидение

Смысл германского язычества на сегодня можно считать утраченным, и не в последнюю очередь благодарить за это следует тех, кто его изучал. Если не вспоминать об архитектуре (которая у германцев была, но была в основном деревянной), то первейшими нашими источниками оказываются древнеримские этнографы вроде Тацита⁵, видевшие в германцах в лучшем случае образчики «благородного дикарства».

Достойные уважения за своё благородство, германцы были презираемы за свою «дикость», вернее, за то, что могло показаться диким при определённом ракурсе – при смотрении сверху вниз. Тысячу лет, или чуть меньше, германцы пребывали внизу. Вплоть до начала XX века их репутация варваров, созданная римскими историками и подкрепляемая незнанием культовой символики и археологии, оставалась вполне актуальной. «Нас называют варварами, – жаловался, к примеру, Вернер Зомбарт в своей книге о немецком социализме. – Хорошо, мы превращаем это бранное название в почётное: мы – варвары и гордимся тем, что являемся ими и стремимся ими остаться. Мы ещё молоды, готовы ко всему новому. Мы знаем, что сможем выполнить наше призвание только в далёком будущем»⁶.

Сегодня, когда книги по «Возрождению Языческих Традиций» становятся частью моды, терапевтически полезным было бы взглянуть на предысторию того, что основатель «Аненэрбе» проф. Герман Вирт называл «нордическим пробуждением» (das nordische Erwachen)⁷ – посмотреть сквозь историю религии без желания кого-либо осудить или реабилитировать.

Для начала представим себе ситуацию: мы видим очень красивое сновидение. Там много фактов, все они переплетены, имеют какую-то сложную сюжетную канву, в русле которой мы испытываем внутреннее восхищение, ни на минуту не сомневаясь в реальности происходящего. Затем мы просыпаемся, и долгое время всё собираем воедино, вытаскивая из памяти мельчайшие подробности. Разумеется, наше ощущение от того, что происходило во сне, будет уже другим. Мы перестали быть героями – мы превратились в историков. В какие-то считаные минуты реальные события жизни превратились сначала в белый лист, затем всё это стало эскизом, а эскиз перерос в картину. Стоп. Чем более мы в неё вглядываемся, тем яснее мы понимаем, что это – уже не сон, а если не «сказка, сделанная былью», то, по крайней мере, какая-то сказочная мутация того, что во сне было для нас единственной былью и единственно представимой реальностью. Получается, что момент нашего пробуждения был скорее моментом утраты, но при этом – и вот в чём хитрость – если бы мы не пробудились, нам не удалось бы создать картину, становящуюся по прошествии времени единственным доказательством нашего сновидения.

Два топора Туисто

Отслеживая в истории эпохи «нордического пробуждения» – сначала в религии Эона ИАО и в Явлении Спасителя и Сына Божия в эпоху мегалитических гробниц, затем – в «нордической Реформации» Мартина Лютера, наконец – в зародышах символико-исторического метода палеорелигиозной реконструкции⁸, Герман Вирт постоянно напоминал о подвижности мифов относительно более надёжной реальности священных символов, значение которых может оставаться неизменным на протяжении многих тысячелетий. Вот лишь один пример: Тацит рассказывает о том, что германцы высоко чтили некоего «порождённого землёй Бога Туистона» (Germania, cap. 2). Из того, что от этого Туистона-Тевта, по пересказанной Тацитом легенде, происходят все германцы, многие заключили, что Туистон был двуполым, что, как правило, мотивировали его же этимологией (Туи-Тиу-Диу-Дуо и т. д.). По Вирту, это абсурд – сделать из главного Бога германцев «ближневосточного андрогина» (так у Вирта⁹) только на том основании, что этот Бог именуется «двойным». Обращаясь к древнейшим нордическим символам, Вирт показывает, что Туисто «двойной» оттого, что он приходит в наш мир в точке раскола – рогатый, на двух кораблях, с одной рукой, опущенной вниз и другой – воздетой вверх.

Иногда в наскальных рисунках Севера (около 25 000 лет до Р.Х.) та же религиозная идея передаётся в форме двух топоров. «Год – это Крест, – говорит Вирт, – а Крест – это два Топора, Крюка. Когда Крест из Крюков замыкается, то Год, годовой путь¹⁰ Солнца закончен. Колесо Кельтского Креста стоит на месте. Это – Поворот Света и Жизни. Но когда Год, годовой путь Солнца, начинается снова, тогда начинается новый годовой путь и новая жизнь, и тогда Крест открывается, Колесо из Креста превращается в Два Топора, лезвиями смотрящие в разные стороны и делящие Год надвое, дающие ему новый годовой путь и новую Жизнь»¹¹.

В реконструированной Виртом календарной теологии народов Севера мы встречаем не одного, а сразу трёх Спасителей. Учёный говорит, что в древнейшей культовой символике атланто-нордической расы было как минимум три архетипа, три классические формы, отображавшие образ Сотера – и формы эти зарождались от Календаря, бывшего центром всех ритуалов. В том числе, ритуалов Двойного Топора, Лабарума-Лабриса.

Первый Спаситель являлся в Полночь. Это – Спаситель Зимний, образ Юла. Он изображается с поднятыми руками в виде руны Мадр. Это – «Гусиная Лапка», Человек Зимнего Солнцестояния. Затем, в Летнее Солнцестояние, являлся другой Спаситель – Небесный Царь с вытянутыми в разные стороны руками (+), идентичный расколотому надвое Году (образ Туата – Двойного).

Но затем являлся и Третий. «Младший вовсе был дурак» – это не про Него, хотя отчасти и про него. Дело в том, что именно Он и есть Нисходящий в Кенозисе (то есть, в Кеному, кто понимает) Спаситель Страдающий, Умирающий, Человек с опущенными руками. У германцев, (чтобы не наговорить ересей) этого Третьего Посланника звали Тюром или Улльром. Он же – Тиу, Циу, Дьяус, Деус и т. д. Руки Его, опущенные вниз, были руками смирения – для смиренных, но также и образом знаменитого Копья Судьбы¹².

В одном случае мы имеем здесь какое-то странное дохристианское Откровение о Троичности Бога, бывшее, по Вирту, источником не только христианского богословия, но также и более поздней религии вотанизма. В другом – это только случайное совпадение, но тогда возникает вопрос – почему подобных совпадений так много? Почему все они так или иначе говорят о предвосхищении христианства в древнегерманской языческой религии?

Древнегерманская Троица

На одном из петроглифов Швеции эта Прагерманская Троица выглядит следующим образом: некие два Бога – один, очевидно, однорукий, другой, по всей видимости, двурукий, крутят большое кельтское колесо. Поясняя это изображение, Готтфрид Шпанут («Древнегерманская религия и христианство») выстраивает целую таблицу касательно того, какими именами этих Богов следует называть и какие функции в ритуале им, вероятно, соответствуют¹³.

С помощью этой таблицы Г. Шпанут (не путать с Юргеном Шпанутом, жившим несколько позже, хотя и писавшим на те же темы) объясняет предельно много. Даже «Солнечный Храм Стоунхенджа» оказывается у него пятью трилитами, каждый из которых есть пустой Божий Трон, место присутствия Трёх Богов, правивших пятью планетами в пространстве и пятью днями недели – во времени.

Эта языческая Троица, знаменующая Солнце Непобедимое в трёх Его аспектах («Солнце Побеждающее», «Солнце Умирающее» и «Божество Земли») была отнесена автором к эпохе неолита (около 2000 лет до Р.Х.) и разобрана в соответствии с данными историков. В одном случае (данные археолога Густава Коссины), это были «Бог Молота», «Бог Копья» и «Бог Однорукий», то есть, Донар, Вотан и Тиу. В другом (информация Цезаря) – Сол, Вукан и Луна (Нертус или Тиу). В третьем (сообщение Тацита) – Геркулес, Меркурий и Марс, соответствующие Фрейру, Вотану и Тиу в их римской интерпретации. «Кроме того, эти боги до конца язычества имели в Швеции, в Упсале, общий храм; его посетили германские путешественники, и его, так же как и некоторые из происходивших там церемоний, по их впечатлениям, описал Адам Бременский»¹⁴. По версии Дюмезиля, эти три верховных германских Бога олицетворяют собой три индоевропейских сословия, а именно: жречество, воинство и крестьянство. Имеющиеся у нас сообщения историков, например, что от каждого из Богов происходило своё германское племя (ингевоны – от Донара, истевоны – от Вотана и ирмионы – от Тиу), вряд ли способны подтвердить гипотезу Дюмезиля. Речь шла, по видимости, о чём-то другом…

Прарелигия «Вихинай»

Если вернуться к метафоре сновидения, то религия древних германцев – это своего рода сон на тему ушедшего ритуала. Нам уже не понятно, с какой целью Однорукий с Двуруким вращали своё Колесо. Миф о руке, откушенной у Однорукого Волком Фенриром – это всего-навсего метафора. В какую сторону Колесо вращалось – это нам тоже не совсем понятно. Древний прагерманский ритуал куда-то ушёл, каменные гробницы были оставлены, а Боги наскальных рисунков крепко заснули, чтобы проснуться в виде Богов германских.

Это совсем не смерть, так как смерть у Богов отсутствует. То, что ошибочно принимают за «Гибель Богов» – это лишь сумерки, сон, в который время от времени впадают целые пантеоны. Этот процесс далеко не трагичен, так как не является необратимым, и не морален, так как вполне естествен. Он – далеко не «последствие греха»¹⁵, наоборот, с нордической точки зрения «грехом» было бы отступление от Судьбы и желание Богов избежать неизбежного¹⁶.

Если развивать далее идею «Божественных засыпаний» (по образцу «Дня и Ночи Брахмы» и легенды о спящем Императоре), то можно прийти к выводу, что нордическая религиозность, при всём своём внутреннем единстве, засыпала к новому пробуждению как минимум несколько раз. Этот момент подробно описан у австрийского мистика и религиоведа Гвидо фон Листа (1848–1919) в его исследовании «Религия ариогерманцев в её эзотерике и экзотерике». Там изложена необычайно интересная концепция, проясняющая все повстречавшиеся нам затруднительные моменты: наличие у германцев идеи Спасителя и Троичности Бога, наличие в Стоунхендже пяти трилитов и их связь с календарными ритуалами и Праязыком. Кроме того, у Листа мы также находим детально продуманную теорию трёх сословий, задолго до Дюмезиля отвечающую на многие поставленные им вопросы.

В общих чертах теория Листа выглядит следующим образом. Изначально существовала древняя Wihinei («Вихинай»). Так называлась общая для всех индоевропейцев единая Прарелигия, бывшая непосредственным Откровением Единого Бога-Андрогина, Общего Истока всего сущего. Если говорить об эпохе листовской Прарелигии языком последующего религиоведения, то можно сказать, что это была эпоха изначального монотеизма, память о которой можно обнаружить в самых разных мировых и этнических религиях. Достаточно вспомнить одного только священника, Вильгельма Шмидта (1868–1954), жившего в той же Вене, что и Лист и написавшего на тему изначального монотеизма целых 12 толстых томов («Происхождение идеи Бога»)¹⁷. Это была по-своему отчаянная попытка реконструкции первобытной веры в Единое Верховное Существо, исходя из одних лишь этнологических описаний сохранившихся древних культов. Верования австралийских, североамериканских и прочих аборигенов представали у Шмидта в виде своего рода «дохристианского христианства», подтверждающего истинность матери католической церкви, верным сыном которой о. Шмидт и являлся.

У Листа всё обстояло совсем по-другому. Никаких религий кроме древнейшей ариогерманской «Вихинай» он вообще не признавал, проводя различение между Вихинай как религией и так называемыми «религиозными системами» (Religions-Systeme), которые создаются современниками – для современников и соплеменниками – для соплеменников (von Zeitgenossen für Zeitgenossen, von Artgenossen für Artgenossen) и соответствуют лишь потребностям времени и племени, так никогда и не достигая возвышенной цели – стать Религией для всего мира – такой религией, какой в своё время была древняя «Вихинай»¹⁸.

Древнегерманский корень wih, от которого происходит понятие «Wihinei», ясен не до конца. В обстоятельной книге «Священное у германцев», написанной одним из крупнейших германистов XX века Вальтером Бэтке, этот корень толкуется как «кольцо». Что за кольцо? – на этот вопрос Бэтке в растерянности приводит множество авторитетных версий, демонстрирующих наличие серьёзной проблемы, но в корне ничего не объясняющих. Кольцо wih – это либо «священный предмет», о культовой роли которого остаётся только гадать, либо «храмовое сокровище готов» (а заодно, быть может, и Нибелунгов?), либо «отличительный знак царей и жрецов», либо (совсем несерьёзно, но любопытно) «дверное кольцо храма». Кстати, во многих храмах Скандинавии действительно имелись дверные кольца, смотреть же об этом можно в «Хаймскрингле» (I: 370). Намного интереснее гипотеза с клятвой, при принесении которой выдавалось особое «инициатическое кольцо»¹⁹.