Kitobni o'qish: «Записки придворного. Изысканные обычаи, интеллектуальные игры и развлечения итальянского общества эпохи Возрождения»

Shrift:

BALDASSARE CASTIGLIONE

IL CORTEGIANO

На обложке портрет Бальдассаре Кастильоне кисти Рафаэля Санти, 1514–1515

О Бальдассаре Кастильоне и его книге

Бальдассаре Кастильоне (1478–1529) прожил долгую и богатую событиями жизнь. Он родился в родовом имении Казатико, близ Мантуи, в родовитой, но небогатой семье. Предки Кастильоне служили мантуанским герцогам с XI века. Микеланджело был старше его на четыре года, папа Лев X – на три, Тициан – на год, Джорджоне и Цезарь Борджиа были его ровесниками. Рафаэль, ставший его близким другом, был моложе Бальдассаре на пять лет.

Его отец, граф Кристофоро Кастильоне, был наемным воином, доблестно сражавшимся в разных войнах, а мать, Луиджиа Гонзага, была близкой родственницей маркизы Мантуанской. Для получения образования родители отправили Бальдассаре в Милан, к богатым родственникам. Они не только приняли мальчика в свою среду, но и дали ему блестящее образование. Латинскому языку он обучался у Джордже Мерулы, а греческому – у Димитрия Халькондила – выдающихся итальянских гуманистов. В это время он встретил Филиппо Бероальдо, и дружба их, начавшаяся за чтением Цицерона и Платона, продолжалась многие годы. Разнообразные знания он приобрел как бы между делом и никогда ими не кичился.

Одновременно Кастильоне начинает службу при миланском дворе, в то время одном из самых блестящих в Италии. Там правил Лодовико Моро, хорошо знавший его отца, так что Кастильоне быстро вошел в его ближайшее окружение, став пажом супруги Лодовико Беатриче д’Эсте. Двор Сфорца, где царила Беатриче, послужил хорошей школой для будущего автора этой книги.

Но в 1496 году Беатриче умерла, и вскоре Бальдассаре переезжает в Мантую. Там правил Франческо Гонзага, его дальний родственник и бывший командир его отца, погибшего на войне в 1499 году. Франческо считал себя в долгу перед семьей Кастильоне и готов был всячески покровительствовать молодому Бальдассаре. Но Гонзага захотел сделать из Кастильоне воина, что молодому человеку совершенно не нравилось, ведь он стремился к придворной или дипломатической карьере.

В мае 1504 года в Риме Кастильоне познакомился с Гвидобальдо Малатеста, герцогом Урбино и быстро подружился с ним, так что вскоре Малатеста предложил юноше перейти к нему на службу. Гордый Гонзага не захотел удерживать Кастильоне насильно, но страшно рассердился, узнав о решении своего любимца и родственника. Когда Кастильоне в декабре 1505 года был послан своим новым государем с миссией в Мантую, Гонзага велел ему передать, что появление на мантуанской территории не сойдет ему безнаказанно. Зная, что его прежний синьор шутить не любит, Кастильоне пришлось вернуться. Но он остался на службе в Урбино и именно там вскоре стал украшением блестящей группы молодых людей, поэтов, ученых и придворных, вошедших в историю под названием «двора Урбино».

Вместе с Гвидобальдо Кастильоне участвует в войне с венецианцами, а на следующий год сопровождает своего сюзерена в Рим. Вскоре ему представился случай покинуть Италию. В 1506 году он отправился в Лондон, с миссией к королю Генриху VII. Пока он находился в Англии, Малатеста умер. Весной 1507 года Кастильоне возвращается в Урбино и начинает служить Франческо Мария делла Ровере, его наследнику и главнокомандующему папских войск.

В герцогском замке хранилось собрание рукописей, процветали занятия классической древностью и в то же время существовала рыцарская школа. Именно там сложился талант великого Рафаэля, здесь подолгу живали Бембо, Биббиена, Паллавичино, Аккольти и др. Кастильоне был душой урбинского кружка и характерным его представителем. Подражая Овидию, Проперцию и Цицерону, он элегантно писал латинские стихи и прозу. Итальянские стихи Кастильоне отмечены безукоризненным вкусом, но несколько суховаты. Интересны письма Кастильоне к матери – это живая хроника придворной жизни Урбино, позже – Мантуи, Рима, Мадрида и Толедо.

Кастильоне сопровождал герцога и на поле брани. Походная жизнь сблизила обоих, и Кастильоне сделался практически первым министром и ближайшим советником герцога. Промежутки между военными действиями они проводили не только в Урбино, но и в Риме, как карнавал 1510 года. Карнавал 1513 года, первый, когда урбинские воины могли спокойно отдохнуть дома, оказался особенно блестящим. При папском дворе Кастильоне влился в кружок деятелей культуры, куда входили Биббиена, художник Рафаэль и Пьетро Бембо. При дворе была поставлена «Каландрия» Биббиены. Кастильоне сочинил для нее пролог, обучал актеров, то есть занимался тем, что ему больше всего нравилось. Но скоро увеселения вновь сменились серьезными заботами.

Внезапно умер папа Юлий, суровый и буйный, но нежно любящий дядя Кастильоне. Кто будет его преемником? Выбор Льва X, брата Джулиано Великолепного, тесно связанного с урбинским двором, всех удовлетворил и успокоил. С новым папой Кастильоне связывал самые блестящие надежды. Он любил искусство с колыбели, был другом и опорой всех гуманистов. Папа немедленно назначил Бембо и Садолетто апостольскими секретарями, а своего друга Биббиену – казначеем курии, покровительствовал Рафаэлю и другим художникам. Все, кто считали себя прикосновенными к науке или искусству, устремились в Рим.

Кастильоне наслаждался общением с друзьями. Биббиена и Бембо, Садолетто и Терпандро, Бероальдо – все были тут. Рафаэль, который ценил его вкус, во многом разделял его взгляды и внутренне был ему близок, не расставался с ним. Они бродили по Риму и римской Кампанье в поисках античных древностей, вместе ходили на виллу Агостино Киджи, которую Рафаэль расписывал своими бессмертными фресками. Именно это время Кастильоне позже опишет в своей книге как золотой век.

Кастильоне впервые получил достойную награду за свои труды. Папа, как верховный сюзерен, подтвердил дарование ему замка Новиллары, а герцогиня Изабелла, которой он оказал услуги во время ее пребывания в Риме, с помощью герцогини Елизаветы примирила его с суровым герцогом Франческо. Весной 1514 года Кастильоне снова съездил в Мантую, чтобы повидаться с матерью.

Однако с личной жизнью у него никак не ладилось. Несколько раз он собирался жениться, но каждый раз дело расстраивалось. Только в 1516 году Кастильоне женился на Ипполите, дочери мантуанского графа Торелло ди Монтечиаругголо, но она неожиданно умерла. Спустя год его женой стала Франческа Бентивольо, дочь бывшего правителя Болоньи. Их союз оказался счастливым – один за другим родилось трое детей: сын Камилло, дочери Анна и Ипполита. Однако счастье продолжалось недолго – в 1520 году Франческа умерла в родах, и Кастильоне вновь остался один. Теперь он делил свое время между Римом и Мантуей, где воспитывались его сын и дочери. Сохранившиеся письма к матери представляют собой образец педагогики того времени. Некоторые его рассуждения вошли и в его литературный труд.

Но продолжалось спокойствие недолго. Джулиано, давно болевший, в 1516 году умер. Урбино оказывается под властью Лоренцо Медичи, всегда опиравшегося на родственников. Кастильоне возвращается в Мантую, но его сразу же отправляют в Рим в качестве мантуанского посла при курии.

Там Кастильоне проявил себя как искусный дипломат. После смерти Лоренцо Медичи он смог убедить папу вернуть Урбино прежнему герцогу. Но папа Лев X неожиданно умирает, и на его место вступает Андриан VI. Франческо Мария Гонзага снова становится правителем Урбино, а Кастильоне – его послом в Риме. Теперь вся его жизнь проходит в бесконечных встречах и переговорах. Только в марте 1523 года он ненадолго покидает столицу, сопровождая герцогиню Изабеллу в Падую на поклонение мощам святого Антония Падуанского. В ноябре 1523 года папа Андриан умирает, и на его место выбирают кардинала Медичи под именем Климента VII. Кастильоне вновь отправляется в столицу, чтобы добиться утверждения за герцогом Урбино должности главнокомандующего. Во время переговоров дипломатическое искусство Кастильоне произвело на папу такое сильное впечатление, что он решил отправить его послом в Испанию, ко двору Карла V. Там нужен был искусный дипломат, поскольку предстояли трудные переговоры.

24 февраля 1525 года в качестве папского посла Кастильоне приехал в Мадрид и сразу начал долгие и трудные переговоры, в результате которых добился подписания договора о прекращении военных действий. Тем временем Карл V захватил большую часть Италии и угрожал Риму. Вдобавок договор, заключенный Кастильоне, показался папе унизительным, и он отказался его признать. Тогда Кастильоне вновь начинает переговоры и 15 марта 1527 года подписывает новый договор, но военные отказались ему подчиняться и заняли Рим. Папа был вынужден укрыться в замке Святого ангела. Климент считал Кастильоне главным виновником этого несчастья и лишил его должности посла. Однако замечательный дипломат и собеседник сумел завоевать расположение испанского короля и стал его ближайшим советником. Карл V возил Кастильоне по всей Испании в составе своего двора. Вскоре Кастильоне становится испанским грандом и получает сан епископа Авилы, приносивший ему огромный доход. Но Кастильоне уже не смог воспользоваться выгодами своего нового положения. В начале 1529 года он умер в Толедо, так и не вернувшись в Италию. Его мать перевезла тело на родину и похоронила в семейном склепе под Мантуей. Джулио Романо построил ему гробницу, а Пьетро Бембо написал пышную эпитафию. Но главным памятником Кастильоне стала его знаменитая книга.

Большую часть текста Кастильоне написал в 1513–1518 годах, и произведение сразу стало распространяться в рукописях. В 1528 году переработанный текст Кастильоне издал в Венеции, у знаменитого печатника Альда Мануция. Вскоре книгу перевели почти на все европейские языки.

На идею написать об идеальном человеке своей эпохи Кастильоне натолкнули произведения Платона («Государство») и Цицерона («Об ораторе»), но главным фактором, побудившим его взяться за перо, стала неявная полемика с «Государем» Н. Макиавелли. Кастильоне не только составил своего рода кодекс придворных нравов, но и обобщил взгляды итальянских гуманистов зрелого Возрождения на управление страной. Конечно, созданный им образ идеального двора выглядит как утопия. Реальная жизнь двора в Урбино, естественно, не была тем гуманистически-рыцарским раем, каким изобразил ее Кастильоне.

Изображенный в книге двор существенно отличается и от средневекового, и от современного ему итальянского города-государства. Главное для него не власть, которая могла быть и нередко оказывалась временной, а верная служба и повышенное чувство личной ответственности. По мнению Кастильоне, верная служба основана на личной ответственности, стоящей выше приказов. Идеальный придворный должен «повиноваться своему синьору во всем, что ему приносит пользу и почет, но не в том, что приносит ущерб и позор. Если он повелевает вам совершить предательство, вы не только не должны его совершить, а обязаны не делать этого и ради самого себя, и для того, чтобы не быть виновником бесчестия своего государя». Поэтому «придворный» Кастильоне не царедворец. По замечанию Я. Буркгардта, он «служит образцом обхождения, но… еще в большей степени примером личного совершенствования». Эта ренессансная в своей основе концепция взаимоотношений подданного и государя рождена прогрессом Италии и политической неустойчивостью начала XVI века. Она соответствовала этике Кастильоне, для которого собственно этическое эквивалентно эстетическому.

В его герое все должно быть прекрасно, причем прекрасный внешний облик не может не влиять на красоту души. Красота и грация, если они не дарованы природой, могут быть выработаны упражнениями. Писатель разворачивает программу телесного воспитания, куда входят бег, плавание, верховая езда, владение оружием, танцы и т. д. Во всем этом герой должен достигнуть высокого искусства, полной естественности и простоты. Но средневековому куртуазному «вежеству», основанному на физической ловкости и силе, он противопоставляет всесторонне развитую, гармоническую личность. Его придворный должен проявить себя не только как рыцарь, но и как гуманист. «В литературе должен быть сведущ более чем посредственно, особенно в тех науках, что зовутся гуманитарными, знать не только латинский язык, но и греческий. Он должен быть начитан в поэтах и не меньше – в ораторах и историках, а сверх того искусен в писании прозой и стихами, больше всего на нашем родном итальянском языке». Он должен уметь играть на музыкальных инструментах и петь, ибо «никакое лекарство для слабой души не может быть более благородным и приятным, чем музыка». Главное для Кастильоне – всесторонне развитая и внутренне свободная личность, а чрезмерный профессионализм представляется ему сковывающим и ограничивающим.

Конечно, Кастильоне отлично сознавал, что его идеалы – это наивная утопия. Ведь он прямо пишет, что практически невозможно найти дворы, где царили бы благородство нравов и уважение к наукам и искусствам. Да и людей, которые там служат, вряд ли возможно переделать по идеальной ренессансной мерке. Намечая основы идеального человеческого общежития в реальных условиях итальянской жизни начала XVI века, Кастильоне определял идеалы, осознав которые его современники могли бы пойти по пути самоусовершенствования, руководствуясь чувством вкуса. Свой рассказ автор сопровождает многочисленными отступлениями, по ходу дела вспоминая всевозможные случаи и житейские анекдоты, которые разрастаются до небольших забавных новелл. Первые двенадцать глав книги Кастильоне посвящает вопросам языка. Основой для него стал диалог «Рассуждения в прозе о народном языке» (1525) Пьетро Бембо. Используя опыт Платона и Цицерона, Кастильоне излагает его основные положения в форме беседы, традиционной формы изложения подобных рассуждений. Он выявляет не только взгляды, но и характеры участников.

Кастильоне создает яркую картину жизни эпохи, в которой многое смягчено, идеализировано. Каждый участник бесед и развлечений – не только портрет современника, но и результат авторского обобщения. Среди персонажей книги – завсегдатаи урбинского двора, реальные люди, которых автор хорошо знал. Поэтому, хотя книга не обладает хроникальной достоверностью, она может рассматриваться и как своеобразные мемуары. Тем более что в ряде случаев Кастильоне упоминает себя как одного из героев своего времени. По мастерству и глубине изображения эпохи это произведение не уступает своим великим современникам – книгам «Жизнеописания» Дж. Вазари и Б. Челлини, хотя волею судьбы оказался как бы в тени их славы. На русском языке книга не выходила, хотя отсылки на нее встречаются у ведущих специалистов и существует пространная статья А. Дживелегова.

Действующие лица и собеседники

Герцогиня ЕЛИЗАВЕТА ГОНЗАГА, супруга Гвидобальдо ди Монтефельтро, герцога Урбино, 46 лет.

ЭМИЛИЯ ПИА, подруга и компаньонка герцогини, вдова сводного брата герцога, примерно 30 лет.

МАРГАРИТА ГОНЗАГА, юная племянница и компаньонка герцогини.

КОНСТАНЦИЯ ФРЕГОЗА, юная сводная племянница герцога.

ФРАНЧЕСКО МАРИЯ делла РОВЕРЕ, племянник и усыновленный наследник герцога, 17 лет.

ЛЮДОВИКО да КАНОССА, граф, родственник автора, впоследствии епископ Байе, 31 год.

ФЕДЕРИКО ФРЕГОЗО, племянник герцога, впоследствии кардинал, 27 лет.

ДЖУЛИАНО де МЕДИЧИ, выслан из Флоренции, известен в Урбино как «синьор Магнифицио (Великолепный)», впоследствии стал герцогом Немура, 29 лет.

БЕРНАРДО ДОВИЗИ, по прозвищу Биббиена (выпивоха), сторонник Медичи, стал кардиналом, 37 лет.

ОТТАВИАНО ФРЕГОЗО, старший брат Констанции и Федерико, впоследствии дож Генуи.

ПЬЕТРО БЕМБО (1470–1547), венецианский ученый и поэт, позже стал кардиналом, 37 лет.

ЧЕЗАРЕ ГОНЗАГА, родственник герцогини, а также кузен и близкий друг автора, примерно 32 года.

БЕРНАРДО АККУЛЬТИ, известный как Унико Аретино, придворный поэт и импровизатор, примерно 42 лет.

ГАСПАРО ПАЛЛАВИЧИНО, граф, 21 год.

ДЖАНКРИСТОФОРО РОМАНО, скульптор, медальер, возраст примерно около 42 лет.

КОЛО ВИНЧЕНЦО КАЛЬМЕТТА, придворный поэт.

ЛЮДОВИКО ПИО, храбрый юный солдат и родственник Эмилии Пиа.

СИГИЗМУНДО МОРЕЛЛО де ОРТОНА, пожилой придворный.

ФЕБУС ди ЧЕВА, маркиз, НИККОЛО ФРИЗИО, ПЬЕТРО да НАПОЛИ, РОБЕРТО МАССИМО да БАРИ, ФРА СЕРАФИНО, шут – придворные.

Время действия: март 1507. Место действия: дворец герцога Урбино.

Вступление

Досточтимому и прославленному синьору дону Мигелю де Сильва, епископу Визеу

Когда монсеньор Гвидобальдо ди Монтефельтро, герцог Урбино, покинул этот мир, я, вместе с несколькими придворными, служившими у него, остался на службе герцога Франческо Мария делла Ровере, его наследника и преемника в государстве.

Еще живые в моей памяти воспоминания о личности герцога Гвидо, равно как и восхищение, которое я испытывал все годы, проведенные в дружеской компании благородных людей, собиравшихся при дворе Урбино, сподвигли меня написать эту книгу о придворном этикете. За несколько дней я выполнил свое намерение, решив со временем исправить неточности, неизбежно вытекающие из стремления сделать все поспешно. Однако впоследствии моя жизнь оказалась настолько загруженной событиями, что я никак не мог выбрать свободное время и доделать книгу, чтобы она удовлетворила моему жалкому представлению.

Теперь же, находясь в Испании, я получил известие из Италии, что синьора Витториа делла Колонна, маркиза Пескары, которой я доверил экземпляр рукописи, несмотря на данное мне слово, велела переписать большую часть текста. Естественно, что, узнав об этом, я испытал легкую досаду, опасаясь множества недоразумений, неизбежных в подобных случаях. И все же я понадеялся на ум и здравый смысл этой дамы (которую всегда почитал как божественное создание), решив, что она постарается избежать любых неприятностей по отношению ко мне, всегда подчинявшемуся ее желаниям.

На самом же деле произошло следующее. Мне рассказали, что упомянутая мною часть книги разошлась по рукам в Неаполе. Люди всегда падки на новенькое, так что не приходится удивляться, что кто-то захотел ее опубликовать. Обеспокоенный участью моей книги, я решил переписать ее, использовав все свое свободное время. Затем я намеревался напечатать ее, полагая, что лучше пусть это сделает моя неискусная рука, чем написанное подвергнется безжалостной правке другими.

Итак, чтобы выполнить свой план, я с особым вдохновением перечитал книгу, вдохновившись уже ее названием, хотя немного и опечалился, поняв, что большинство упоминаемых в ней людей уже мертвы. Да и тот, кому она посвящена, синьор Альфонсо Ариосто, обходительный, тактичный, превосходного воспитания и искусный во всем, что должно быть свойственно человеку, ушел в мир иной.

Нет с нами и герцога Джулиано де Медичи, чьей добротой и благородной обходительностью следовало наслаждаться дольше. Умер и синьор Бернардо, кардинал церкви Санта-Мария в Портико, восхищавший всех, кто его знал, остроумием и изощренной игрой ума. Почил и синьор Оттавио Фрегозо, человек редкостного в наши дни великодушия, преданности и талантов, отличавшийся здравым смыслом, учтивостью, истинный поклонник чести. Он действительно требует такой похвалы, ибо даже его враги не смогли удержаться от признания. Те же несчастья, что он стоически переносил, лишь доказывают, что удача, как всегда, отворачивается от достойных.

Замечу, что умерли многие, упомянутые мной в книге, хотя сама природа должна была позаботиться о том, чтобы обеспечить им долгую жизнь.

Разве возможно без слез сказать о том, что умерла и моя синьора, герцогиня. И если мое сердце оплакивает потерю столь многих друзей и патронов, тех, кто оставил меня в этой жизни в одиночестве и печали, скажу, что более других я горько оплакиваю мою синьору герцогиню, ибо был более привязан к ней, чем к кому-либо.

Теперь же, воздав должное памяти столь прекрасной дамы и других, которых нет с нами, без промедления и с опаской перейду к моей книге. Я напечатал ее, выправив как только сумел тщательнее, насколько смог из-за недостатка времени.

Поскольку вам не довелось в своей жизни познакомиться ни с моей синьорой герцогиней, ни с другими, кто уже умерли (кроме герцога Джулиано и кардинала церкви Санта-Мария-Портико), то для того, чтобы предоставить вам необходимые сведения, конечно, в той степени, в какой я могу это сделать, я посылаю вам эту книгу. Она дает портрет двора Урбино, но сделанный не рукой Рафаэля или Микеланджело, а скромным художником, знающим только, как провести главные линии. Он не может преподнести истину в ярких красках или вывести перспективу там, где ее, кажется, и нет.

Хотя в представленных далее диалогах я пытаюсь показать качества и характеры моих персонажей, все же я признаю, что не смог передать и даже просто выразить всю яркость моей синьоры герцогини. Не только потому, что мне не хватает мастерства, чтобы описать их, но потому, что мой разум даже отказывается понять их. Если же меня станут порицать за подобные или другие промахи, достойные осуждения (мне самому, впрочем, известно, что в моей книге встречаются таковые), я не стану отрицать, что это правда.

2. Поскольку иногда люди наслаждаются тем, что стремятся обнаружить ошибки других, они порицают и то, что вовсе не заслуживает этого. В частности, я не согласен с тем, что должен был подражать Боккаччо или приспособиться к образам современной тосканской речи. Не могу удержаться и не сказать, что для своего времени Боккаччо обладал прелестными способностями и часто писал тщательно и прилежно.

Лучше же всего он писал тогда, когда руководствовался только своим природным умом и инстинктом, не стремясь упорядочить рассуждения, или навести лоск на свои сочинения в погоне за результатом, или стараясь выглядеть более утонченным и точным.

Поэтому даже его сторонники заявляют, что он сильно ошибался в оценке своих собственных сочинений, принижая то, что возвышало его, и хваля то, что ничего не стоило. Таким образом, если бы я подражал той манере письма, что порицают те, кто в других случаях хвалят его, я не смог бы избежать тех же самых оговорок, что в такой же связи относят к нему. Я же еще в большей степени заслужу их, потому что Боккаччо совершал свои ошибки, полагая, что поступает правильно. Я же совершенно точно знаю, что поступлю дурно.

Если бы я стал имитировать стиль, сегодня вызывающий восхищение многих, но не столь ценимый Боккаччо, то мне бы казалось, что, подражая подобным образом, я стану на одну ногу с ним, что считаю совершенно неподобающим. Скажу еще, что, не высказав все эти соображения, я не смог бы создать свою собственную манеру. Замечу, что и Боккаччо не писал ничего в той манере, в какой написаны книги придворного.

Итак, я считаю, что не должен подражать ему по языку, потому что сила и истинные законы хорошего стиля, скорее всего, проявляют себя в образах, чем в чем-либо еще. К дурной привычке отнесу употребление слов не по делу. Вот почему я не стал перенимать многие слова Боккаччо, использовавшиеся в его дни. Сегодня даже сами тосканцы их не употребляют.

В равной степени я не хотел бы ограничивать себя в использовании тосканских образов. Всегда осуществлялся обмен между разными нациями, одни формы речи переходили в другие, точно так же, как происходил обмен и в торговле. Они также подвергаются переменам, существует обычай принимать или отвергать их. Свидетельствую с помощью древних, и это отчетливо проявляется у Боккаччо, что он использовал такое множество французских, испанских и провансальских слов (некоторые из них даже могли показаться не совсем понятными современным тосканцам), какое вполне можно было опустить. Тогда его произведение стало бы намного короче. Я не хочу уподобляться Феофрасту, в котором даже простая афинянка увидела чужеземца, ибо он чересчур тщательно воспроизводил особенности афинского говора.

Поэтому я пишу на своем собственном диалекте, ибо считаю, что каждому дозволено изъясняться на его собственном языке и его нельзя принуждать читать и слушать то, что ему неприятно. Если же кто-то и не сможет прочитать моего «Придворного», то пусть будет хуже для них.

3. Встречается и другая точка зрения. Некоторые полагают, что слишком сложно и практически невозможно найти человека столь совершенного, каким я себе представляю придворного, а значит, тем более излишне писать о нем, ведь глупо обучать тому, чему нельзя выучиться.

В ответ я лишь замечу, что рад совершать ошибки вместе с Платоном, Ксенофонтом и Марком Туллием Цицероном о разумности реального мира. Сродни тем, что включены (в соответствии с теми же авторами) в разряд рассуждений о совершенном государстве, идеальном правителе и совершенном ораторе. Сказанное относится и к идеальному придворному.

Если своим словом я не смогу приблизиться к желаемому идеалу, то придворным будет легче приблизиться к нему в своих поступках, поставив перед собой те цели и задачи, что я обозначаю для них в своих сочинениях.

И все же остаются те, кто полагают, что мне следовало набросать мой собственный портрет, как будто я убежден в том, что обладаю всеми теми качествами, что приписываю придворному. Не стану в данном случае отрицать, что я действительно предпринимал попытку обладать всеми теми качествами, которыми, как я хотел бы, владел придворный. Полагаю, что человек, даже достаточно просвещенный, но ничего не знающий о том, о чем идет речь в книге, смог бы достойно написать о них. Сам же я не настолько проницателен, чтобы вообразить, что знаю все, что мне хотелось бы узнать.

Защищаясь против этого и других, возможно множественных, обвинений, отдаюсь на суд общественного мнения. Возможно, многие не поймут, что они не одурманены запахом золота и тягой к плохому. Руководствуясь только чувствами, не умея объяснить причину своих поступков, они наслаждаются одним и любят его, отвергая и ненавидя другое.

Поэтому, если моя книга заслужит всеобщее одобрение, я соглашусь с тем, что она действительно хорошая и ради этого следовало жить. Если же она не устроит никого, то подумаю, что так оно и есть, и пусть ее поскорее забудут. Если же мои цензоры не удовлетворятся общей точкой зрения, пусть нас рассудит время. Ведь именно оно в конце концов открывает скрытые дефекты всех вещей, являясь объективным, не подверженным страстям судьей. С сочинениями людей случается подобное тому, что происходит после приговора, выносимого врачом: достоин жить или умереть.