Kitobni o'qish: «Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1931-1956»

Введение

Мир 30–60-х годов XX века… Как давно и недавно это было… Мир, стремительно развивающийся, молодой и безудержный, веселый и грустный. Мир, непрерывно двигающийся вперед, даже не замечая, что так часто впереди оказывается огненная бездна войны…

Заревели автомобили, заговорил и запел кинематограф, появилось телевидение… Усовершенствуется оружие и строятся ракеты… Уходит в прошлое сухой закон и инфляция в Европе. Далекий и загадочный Советский Союз обуздает реки и построит Магнитку… Политические деятели сменяют друг друга как карты в игральной колоде… Шахматисты поражают человечество своими победами… Загадочный диктатор Сталин курит ночами трубку, мечтая о победе социализма, а немецкие е женщины восторженно приветствуют маленького великого Адольфа, который скоро уничтожит их мужчин… Горят книги на площадях Европы, смешит людей Чаплин, танцует Голливуд, опутывается колючей проволокой Россия… Войны и прогресс, бездна смерти и культура – как они близки, а порой и нераздельны… Мир превращается в «Гернику» Пикассо…

И все же есть то, что помогает держаться. Книги! Творчество не умирает, хотя гибнут писатели… Да, сотни и тысячи книг написаны в эти годы, таких разных, таких сложных и простых, добрых и злых, нужных и ненужных совсем! Не будем спорить о достоинствах и недостатках всех, получивших Нобелевскую премию в области литературы – они действительно есть, это истинные творцы, писатели и философы, мыслители и политики, гении и злодеи, те, чьи сердца освещают великие книги, заставляя рыдать и смеяться, наслаждаться и горевать… Книги остаются, хотя часто забываются имена! Они пылятся на полках библиотек или зачитаны до дыр и рассыпаются от ветхости, блестят глянцевыми суперобложками и узнаются в неудачных экранизациях… Они есть, эти книги, и сколько бы ни существовал мир, всегда найдется хотя бы один их читатель! …Остается напомнить, что в 1935 году и с 1940 по 1943 год Нобелевская премия по литературе не присуждалась…

Глава I
Эрик Карлфельдт (Karlfeldt)
1931, Швеция

Замечательный шведский поэт Эрик Аксель Карлфельдт (20 июля 1864 года – 8 апреля 1931 года) родился в поселке Фолькерна, в Далекарлиа. Предки его были фермерами, отец самостоятельно выучился на юриста, мать, урожденная Анна Йансдоттер, вышла замуж за отца Эрика, уже будучи вдовой. Детские годы Эрика прошли безмятежно в тихом сельском районе Центральной Швеции, радующем глаз местных жителей прекрасными пейзажами, яркими красками лесов и полей.

Эрик Карлфельдт

После окончания местной школы Карлфельдт поступает в знаменитый, один из старейших и прославленнейших в Европе университет в Упсале, однако вскоре после поступления Эрика в Упсальский университет его отец разорился и вынужден был продать фамильное имение Толфмансгорден, а вскоре умер…

Вид на чудесный город Упсала

Карлфельдт зарабатывает на жизнь частными уроками, университет заканчивает только в 1902 году. Проработав в течение года учителем, как и многие студенты из небогатых семей, он получает место библиотекаря в Сельскохозяйственной академии в Стокгольме.

В 1895 году Карлфельдт выпустил первый из шести своих поэтических сборников – «Песни о дикой природе и любви» («Vildmarcks – och karleksvisor»). Как и в большинстве его будущих произведений, в этих стихах описывается крестьянская жизнь в Далекарлиа, причем, в обращении к языческому прошлому шведского крестьянства звучат явные мистические оттенки. В поэзии Карлфельдта, этнографически очень точной и конкретной, очень шведской, глубоко лирической и традиционной по духу, сквозит ностальгия по простой жизни, по крестьянской культуре, постепенно уходящей из-за нарастающей индустриализации и урбанизации Швеции.

Поэтические сборники «Песни Фридолина» («Fridolins visor», 1898) и «Сад наслаждений Фридолина» («Fridolins lustgard», 1901) получили свое название по имени Фридолина, любимого лирического героя Карлфельдта, за которым, собственно, скрывается сам автор. Устами своего персонажа – полупоэта, полукрестьянина – Карлфельдт говорит о себе как о человеке, который «с крестьянами изъясняется на языке простонародья и по-латыни – с образованными людьми».

Одно из первых изданий «Vildmarcks – och karleksvisor»

В сборник «Сад Фридолина» вошел цикл стихов «Настенная живопись Далекарлиа» («Dalekarligar, utlagda pa rim») – самые оригинальные, пожалуй, стихи, в которых описываются традиционные народные рисунки на библейские и мифологические сюжеты, украшавшие стены крестьянских домов. Карлфельдт никогда не переставал писать о Далекарлиа, однако его поэзия менялась, становилась более зрелой – безоблачность ранних стихотворений уступала место более сложным и неоднозначным по настроению, порой, даже мрачным или мистическим стихам.

В этом доме написаны почти все лучшие стихи Карлфельдта…

 
Ты кто, откуда дорога твоя?
– Не знаю, не все ли едино?
Ни дома нет, ни отца у меня,
не будет ни дома, ни сына.
Я есмь путь, моя доля – чужбина.
Во что ты верил и кто твой бог?
– Я знаю, что знаю мало.
Я верил неверно, верил, как мог,
но вера мне помогала.
Бога искал я, конец и начало.
А как ты прожил? – Борясь, я жил,
изведал нужду и напасти,
пустые надежды, напрасный пыл,
просветы среди ненастья.
Я жил на земле, это счастье.
 

(«Бродяга», перевод И.Бочкаревой)

В 1904 году Карлфельдт был избран в Шведскую академию, а в 1907 году вошел в состав Нобелевского комитета по литературе. В 1912 году поэт был назначен постоянным секретарем этого комитета. Пока он занимал эту должность, ему несколько раз предлагали Нобелевскую премию, однако Карлфельдт отказывался, ссылаясь при этом на свое положение в Академии, а также на то, что за пределами Швеции он был относительно мало известен. Карлфельдт был первым, кто отказался от столь высокой награды…

Рабочий стол секретаря Нобелевского комитета Э.Карлфельдта

Эрик Карлфельдт практически не писал прозу – чуть ли не единственные его прозаические произведения – это некролог шведскому поэту Густафу Фредингу, умершему в 1911 году, и речь при вручении Нобелевской премии Синклеру Льюису в 1930 году. Правда, остались чудесные письма друзьям и родным, часто – с небольшими рисунками.

На родине Карлфельдт котировался достаточно высоко, но за пределами Швеции был малоизвестен. Его стихи трудны для перевода – в основном, из-за большого количества шведской разговорной идиоматики и архаизмов, передающих речь шведских крестьян.

В 1916 году Карлфельдт женился на Герде Хольмберг, у них было двое детей.

Карлфельдт скоропостижно умер в 1931 году, а спустя шесть месяцев после его смерти Шведская академия проголосовала за присуждение ему Нобелевской премии по литературе. Формулировка была краткой: «за поэтическое творчество…».

Аверс памятной медали Э.Карлфельдта

Особенно активно ратовал за присуждение премии Н.Седерблюм, член Шведской академии и архиепископ Упсалы. Решение академии вызвало широкое недовольство в Скандинавии да и во всем мире, в связи с чем пришлось напомнить, что, согласно правилам присуждения Нобелевской премии, посмертное награждение возможно в том случае, если кандидатура впервые выдвигалась еще до смерти лауреата. В результате семье Карлфельдта была передана Нобелевская премия.

«В эпоху, когда вещи ручной работы – большая редкость, – сказал в своей речи член Шведской академии А. Эстерлинг, – в мастерски отточенном языке карлфельдтовских стихов есть какая-то особая, если угодно, высоконравственная значимость. Особенно подкупает то, что поэт, черпавший свое вдохновение, главным образом, из исчезающего прошлого, в средствах выражения глубоко нетрадиционен, что он смелый новатор, тогда как модернисты нередко довольствуются лишь преходящей языковой модой».

Американский литературовед А. Густафсон определил вклад Карлфельдта в литературу следующим образом: «Карлфельдт – один из величайших шведских поэтов. Его стихи отличаются продуманностью и изысканностью, солидным и в то же время исключительно образным мастерством… Поэтический стиль Карлфельдта во многом традиционен, но это традиционность особенная».

Один из переводчиков его стихов писал: «Как никакой другой шведский поэт, Карлфельдт близок к земле и народу…».

 
Я из земли, тяжел, холодноват,
повадкой я старик, годами – млад.
В моей душе осенний дуб стоит,
листва его прощально шелестит.
Я из воды, и влажен, и студен,
медлительность моя – застылый стон.
Зато и радость средь зимы сильна,
коль полон стол дичины и вина.
Из воздуха я, легок и прогрет,
вокруг меня всегда весенний свет.
Какой зеленый, свежий, длинный год
под ветрами из сырости растет.
Я из огня, горяч и иссушен,
Недвижным, летним солнцем обожжен,
и я дивлюсь, как не сожгло оно
Меня и все стихии заодно.
 

(«Мотив из крестьянской практики», перевод И.Бочкаревой)

В настоящее время, однако, Карлфельдт за пределами Швеции никому не известен, его стихи практически недоступны, критики почти не уделяют ему внимания.

Обложка раритетного аукционного прижизненного издания стихотворений Э.Карлфельдта

В России произведения Эрика Карлфельдта, к сожалению, известны только специалистам по скандинавской поэзии, монографии по его творчеству отсутствуют, а тех, кто читает немногочисленные переводы его стихотворений, удивляет факт получения Нобелевской премии. Однако, как было сказано выше, порой премия отмечает не только и не сколько литературные заслуги, сколько вполне конкретный, ощутимый вклад в развитие мировой и национальной культуры и литературы, умение творчески трудиться, мыслить и сопереживать человечеству.

Глава II
Джон Голсуорси (Galsworthy)
1932, Великобритания

Джон Голсуорси

Английский прозаик, драматург и поэт Джон Голсуорси (14 августа 1867 года – 31 января 1933 года) родился в городке Куме (графство Суррей), в состоятельной буржуазной семье. Единственный сын Джона Голсуорси, богатого юриста, директора Лондонской компании, и Бланш (Бартлит) Голсуорси, он получил прекрасное образование в Харроу и Оксфорде. Дорогой частный колледж университет сделали из молодого Голсуорси профессионального юриста – в этом он последовал традициям семьи.

Но, став в 1890 году адвокатом, он так и не занялся юридической практикой, предпочитая жить в свое удовольствие, много читать и ездить по всему миру. Во время кругосветного путешествия, которое будущий писатель предпринял для углубления знаний в морском праве, Голсуорси встретил писателя Джозефа Конрада, с которым подружился на всю жизнь. Капитан Конрад баловался пером и хотел стать литератором. Решение самого Голсуорси о перемене занятий было принято не без его влияния.

В возрасте 28 лет под влиянием Ады Голсуорси, жены его двоюродного брата Артура, с которой у Голсуорси начался роман, молодой человек окончательно решает стать писателем и в 1897 году под псевдонимом Джон Синджон выпускает свою первую книгу – сборник рассказов «Четыре ветра» («From the Four Winds»). Первый роман писателя – «Джослин» («Jocelyn») появился годом позже, второй – «Вилла Рубейн» («Villa Rubein») – в 1900 году. «Виллу Рубейн» можно считать «большой повестью (в ней всего 29 глав), она невелика по объему. Влияние русской классической литературы, особенно творчества И.С.Тургенева чувствуется в обилии экскурсов в прошлое, во введении в повествование вставных историй, в постановке проблемы отцов и детей, которая у Голсуорси обрела социальный смысл и прозвучала как конфликт «верхов» и «низов».

Сюжет книги построен на истории любви австрийского художника Алоиза Гарца к английской аристократке Кристиан Деворелл. Гарца отличают демократизм, нигилизм и критическая острота суждений, которые напоминают нам базаровские принципы, фанатическая преданность искусству. Он сын крестьянина, прошел суровую жизненную школу: работал помощником маляра, реставрировал и расписывал церкви, чтобы оплатить обучение в Венской академии художеств. Даже фамилия, которая в переводе означает «деготь», говорит о его плебейском происхождении. Бывший анархист и «вероотступник», Алоиз вынужден покинуть родину из-за участия в политическом заговоре. Вполне естественно, что такая жизненная позиция сразу же ставит Гарца в оппозицию к обитателям виллы Рубейн – Моравицам, Сарелли, Трефри, миссис Диси и др.

Одна из комнат с картинами, где любил отдыхать Голсуорси

Любовь Кристиан к иностранцу, да еще и простолюдину, в чем-то повторяет сюжетную линию другого романа Тургенева – «Накануне». Решившись бросить вызов условностям, героиня Голсуорси выступает против мира наживы, представленного, прежде всего, Николасом Трефри. Это первый образ «подлинного английского джентльмена», созданный писателем, первая заявка на историю форсайтизма. «Пачка чеков на крупные суммы» в его глазах значит больше, чем все вместе взятые картины, созданные Гарцем, однако он готов пожертвовать самым главным в жизни – деньгами, чтобы расстроить отношения молодых людей, помешать их счастью. Но старику Трефри приходится признать свое поражение. Он умирает, уходит «в небытие, в пропасть, отделяющую юность от старости, убеждение от убеждения, жизнь от смерти».

Эпилог книги, посвященный семейной жизни Алоиза и Кристиан, написан в лирическом плане. Чувствуется смутная неудовлетворенность героев, приходят мысли о непрочности счастья, мучит вопрос о вечном недовольстве человека своим положением. Традиционный счастливый финал не снимает сложности настроений, драматических переживаний и многообразия эмоциональной окраски. В этом произведении уже явственно ощущается мастерство Голсуорси-романиста, умение создать динамичное повествование, повышенное внимание к языку, слову, к речевой и психологической характеристике образов.

Следующий сборник рассказов, вышедший еще через год, уже содержит упоминание о семье Форсайтов, которую ему предстояло увековечить в книгах более позднего времени. Под влиянием Тургенева, Мопассана и Льва Толстого Голсуорси в течение трех лет писал и переписывал свою пятую книгу – «Остров фарисеев» («The Island of Pharisees», 1904), первый роман, который Голсуорси выпустил под своим настоящим именем. Уже в его названии заключена метафора, олицетворяющая состояние английского общества: политиков и священнослужителей, людей искусства и науки. Правдоискатель Шелтон, выходец из высших кругов, после встречи с Ферраном, задевшим «молчавшую струну» в его душе, порывает со своим классом и отдает все силы разоблачению «стандартных лозунгов», выражающих то состояние, когда богатые живут за счет бедных, когда сильный попирает слабого, когда существуют трущобы и ночлежки, а «удар под ложечку» Индии, чья независимость была попрана англичанами, выдается за великую миссию Британии. Свои оценки Шелтон формулирует весьма резко и критично, но его мысли и действия все же не лишены наивности даже тогда, когда он тратит часть своего состояния на нужды бедняков. Герой Голсуорси постоянно сталкивается с наглым равнодушием фарисеев, которые не способны на милосердие.

Не все в этом произведении удалось автору. Несколько преувеличена «гипертрофия совести» у Шелтона, слишком скоротечно его прозрение, а сатирический настрой, возможно, чересчур прямолинеен. Но роман, несомненно, созданный в традициях лучших творений Диккенса и Теккерея, явился непосредственным подступом ко всей «Саге о Форсайтах». Эпиграф из Шекспира: «Так в обществе высоком повелось…», которым Голсуорси предварил «Остров фарисеев», отражает суть и всего созданного им позднее.

Обложка одного из полных изданий «Саги о Форсайтах» Д.Голсуорси.

После смерти отца (1904) Голсуорси обрел материальную независимость, Ада переезжает к нему, а когда через год закончился ее бракоразводный процесс, молодые люди женятся. Возможность жить вместе, не скрываясь, после девяти лет общественного порицания, резких нападок со стороны родных и друзей вдохновила Голсуорси на роман «Собственник» («The Man of Property»), который был закончен в 1906 году и в котором описан неудачный брак Ады на примере отношений Сомса и Ирен Форсайт. Этот роман, принесший Голсуорси репутацию серьезного писателя, стал самым известным из его произведений. По словам известного критика Д.Баркера, Голсуорси утверждал, что «на этих страницах он высек крупную буржуазию». «Собственник» явился первым томом трилогии «Саги о Форсайтах» («The Forsyte Saga»). К Форсайтам Голсуорси не возвращался вплоть до конца первой мировой войны, однако за это время выпустил «Усадьбу» («The Country House», 1907) – роман о мелкопоместном дворянстве, «Братство» («The Fraternity», 1909) – об интеллигенции, и «Патриций» («The Patrician», 1911) – об аристократии.

В результате постановки первой законченной пьесы Голсуорси «Серебряная шкатулка» («The Silver Box», 1906) писатель получил признание и как драматург. Самыми удачными пьесами, написанными Голсуорси до первой мировой войны, кроме «Серебряной шкатулки», были «Борьба» («Strife», 1909) и «Справедливость» («Justice», 1910). Все три пьесы реалистического направления и разоблачают социальные злоупотребления; кроме того, последняя («Справедливость») осуждает практику одиночного заключения, в связи с чем Уинстон Черчилль заявил, что эта пьеса оказала серьезное влияние на его программу тюремной реформы.

В это же время Голсуорси тратит не меньше половины своих доходов на благотворительность и активно выступает за социальные реформы, агитирует за пересмотр законов о цензуре, разводе, минимальной зарплате, женском избирательном праве. Даже смертельно больной, писатель распорядился, чтобы Нобелевская премия была передана ПЕН-клубу (организации, объединяющей поэтов, эссеистов, новеллистов) – международной писательской организации, которую Голсуорси и основал в октябре 1921 года.

Одна из известных иллюстраций к «Саге о Форсайтах» Р.Така

В 1917 году Голсуорси отказался от рыцарского звания, полагая, что писатели и реформаторы принимать титулы не должны.

В начале следующего года писатель выпустил сборник из новелл, озаглавленный «Пять историй» («Five Tales»). В одной из новелл – «Последнее лето Форсайта» («The Indian Summer of a Forsyte») – Голсуорси вновь возвращается к семье Форсайтов. «В петле» («In Chancery»), второй том «Саги о Форсайтах», появился в 1920 году, а «Сдается внаем» («To Let»), последняя часть трилогии, – в 1921 году. Однотомник «Саги о Форсайтах», вышедший в 1922 году, имел колоссальный успех, благодаря которому Голсуорси стал ведущей фигурой в англо-американской литературе.

Так выглядят Форсайты по одной из телевизионных версий

Неукоснительно соблюдая правило писать каждое утро, Голсуорси создал 20 романов, 27 пьес, 3 сборника стихотворений, 173 новеллы, 5 сборников эссе, по меньшей мере, 700 писем и множество очерков и заметок различного содержания.

Вторую трилогию о Форсайтах, озаглавленную «Современная комедия» («A Modern Comedy»), писатель закончил в 1928 году. «Современная комедия» была издана посмертно в одном томе в 1929 году. Последняя трилогия Голсуорси, посвященная семье Чаруэлл, была выпущена в 1933 году вдовой писателя под заглавием «Конец главы» («End of the Chapter»).

Как никто другой, зная жизнь британского общества, так называемого «верхнего слоя среднего класса» и профессионально разбираясь в головоломной структуре английского права, Голсуорси обречен был стать обстоятельным бытописателем английских семейных трагедий и комедий.

В одном из писем Голсуорси отметил, что им «руководит ненависть к форсайтизму». Писатель исследовал это явление целеустремленно и весьма тщательно, ибо оно – «точное воспроизведение целого общества в миниатюре», оплота Британской империи в эпоху королевы Виктории. Деньги для Форсайтов – «светоч жизни, средство восприятия мира», они всегда знают ценность вещей, «живут в раковине, подобно тому чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший деликатес… никто их не узнает без этой оболочки, сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и жен…», а поэтому лица этих людей – «тюремщики мысли».

Собственность – основа их существования, отсюда трезвый расчет в делах, «осторожность прежде всего», цепкость, умение «сохранять энергию», «держаться». Все эти черты типичны для среднего класса с его особенностями, нормами поведения и с убогим стандартом оценок.

В 1929 году Голсуорси был награжден британским орденом «За заслуги», а в 1932 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе «за высокое искусство повествования, вершиной которого является «Сага о Форсайтах»».

«Автор проследил историю своего времени на протяжении трех поколений, – сказал представитель Шведской академии А. Эстерлинг, – и то, что писатель с таким успехом овладел чрезвычайно сложным как по объему, так и по глубине материалом, делает ему честь. «Сага о Форсайтах» – заметное явление в английской литературе». Мастерство Голсуорси сравнивали с тургеневским, особо отметив его иронию, «синоним жизнелюбия и человечности». К сожалению, Голсуорси был тяжело болен (опухоль мозга) и на церемонии награждения не присутствовал. Меньше чем через два месяца после вручения ему Нобелевской премии писатель умирает…

Аверс памятной медали Д.Голсуорси

После смерти Голсуорси его слава идет на убыль. Самыми непримиримыми из его критиков были Д.Г. Лоуренс и Вирджиния Вулф. Критикуя Голсуорси и его современника Г. Уэллса в пропаганде, Вулф писала: «Чтобы их романы закончились, герою нужно что-то сделать – вступить в какое-то общество или, что еще ужаснее, выписать чек». На страницах «Спектейтора» («Spectator») в 1963 году английский критик Б. Бергонци заметил, что, «нарушив светские условности, Голсуорси стал писателем, но стоило ему утвердиться в этом качестве, как он тут же вновь стал жертвой предрассудков своего класса и воспитания… Голсуорси продолжал оставаться великолепным рассказчиком…». Английский прозаик Энтони Берджесс в 1969году сказал, что Голсуорси умел завоевывать читателя, однако писал рассудком, а не сердцем. «Он оказал влияние на таких гигантов, как Томас Манн, его читали во Франции и боготворили в России, – писал Берджесс, – однако у себя на родине, в Англии, он завоевывал сердца посредственностей. Интеллектуалы его отвергали».

Мы полагаем, что все же стоит вчитаться в строки Голсуорси повнимательней…

В этот памятный день середины октября 1922 года сэр Лоренс Монт, девятый баронет, вышел из «Клуба шутников», как прозвал его Джордж Форсайт в конце восьмидесятых годов, спустился по ступеням, стертым ногами приверженцев существующего порядка вещей, повел своим острым носом по ветру и быстро засеменил тонкими ногами. Занимаясь политикой скорей по долгу высокого рождения, чем по призванию, он смотрел на переворот, вернувший к власти его партию, с беспристрастностью, не лишенной юмора. Проходя мимо клуба «Смена», он подумал: «Да, им теперь придется попотеть! Пусть посидят без сладкого для разнообразия»!

Командоры и короли удалились из «Клуба шутников» еще до вступления туда сэра Лоренса; он – то не принадлежит к этим крохоборам, которым теперь дали отставку, нет, сэр! Он не из тех людей, что отмахнулись от земельной проблемы, как только кончилась война, – брр! Однако целый час он слушал отклики на последние события, и его живой и гибкий ум, насквозь пропитанный культурой прошлого и полный скептицизма по отношению к настоящему и ко всем политическим платформам и декларациям, с насмешкой отмечал путаницу патриотических мотивов и забот о личной выгоде, которая осталась после этого знаменательного собрания. Как большинство землевладельцев, он не доверял никаким доктринам. Его единственным политическим убеждением был налог на пшеницу, и, насколько он мог судить, единомышленников у него не осталось; впрочем, он и не думал выставлять свою кандидатуру на выборах, – другими словами, на его принцип не могли покуситься избиратели, которым приходилось платить за хлеб. «Принципы! – думал он, – ведь au fond – это карман!» И, черт побери, когда же люди перестанут притворяться, что это не так! Карман, разумеется, в широком смысле слова, – так сказать, эгоистические интересы каждого как члена определенного общества. А как, черт возьми, это определенное общество английская нация – сможет существовать, если все его поля останутся необработанными, а вражеские аэропланы будут грозить разрушением английским кораблям и докам? В клубе он весь этот час ждал, чтобы хоть раз упомянули о земле. И никто – ни слова! Это, видите ли, не политика! Вот проклятье! Им бы только протирать брюки, чтобы удержаться на своем месте или добиться нового. Какая связь между их брюками и заботой о будущем страны? Никакой, ей-богу! При мысли о будущем страны ему неожиданно пришло в голову, что жена его сына до сих пор, по-видимому, никак этим будущим не озабочена. Два года! Пора им подумать о детях. Опасная привычка – не заводить детей, когда от этого зависят и титул и поместье. Улыбка тронула его губы и лохматые брови, похожие на путаные черные закорючки. Очень мила, удивительно привлекательна! И знает это сама! С кем только она не встречается! Львы и тигры, обезьяны и кошки – ее дом стал просто зверинцем для всяких больших и маленьких знаменитостей. Есть в этом что-то неестественное. И, глядя на одного из бронзовых британских львов на Трафальгар-скверу, сэр Лоренс подумал: «Скоро она и этого затащит к себе в дом! У нее страсть к коллекционированию. Майклу надо быть начеку – в доме коллекционеров всегда есть чулан для старого хлама, и мужьям легко попасть туда. Да, кстати: я обещал ей китайского посланника. Придется ей, пожалуй, подождать до окончания выборов».

Из иллюстраций к роману

В конце Уайтхолла, под сереющим на востоке небом, на миг появились башни Вестминстера. «Что-то нереальное даже в них, – подумал он. – А Майкл со своими причудами! Впрочем, это модно – социалистические убеждения и богатая жена. Самопожертвование и безопасность! Мир и процветание. Шарлатанское снадобье от всех болезней – десять пилюль на пенни!» Миновав газетную сутолоку Чэринг-Кросса, обезумевшего от политического кризиса, сэр Лоренс повернул налево, к издательству Дэнби и Уинтера, где его сын состоял младшим компаньоном. Новая тема для книги только что зародилась в мозгу, уже подарившем миру «Жизнь Монтроза», «Далекий Китай» – книгу о путешествиях на Восток, и фантастический диалог между тенями Гладстона и Дизраэли, озаглавленный «Дуэт». С каждым шагом, уводившим сэра Лоренса от «Шутников» на восток, его прямая тонкая фигура в пальто с каракулевым воротником и худое лицо с седыми усами и черепаховым моноклем под темной подвижной бровью казались все более редким явлением. Но он стал почти феноменом в этом унылом переулке, где тележки застревали, словно зимние мухи, и люди проходили с книгами под мышкой, будто шли учиться.

Он почти дошел до дверей издательства, когда навстречу ему показались двое молодых людей. Один из них, конечно, его сын; он после женитьбы стал одеваться много лучше и, слава богу, курит сигару вместо этих вечных папиросок. А вот другой – ах да, поэт, любимец Майкла, был у него шафером – идет, закинув голову, велюровая шляпа, и лицо какое тонкое!

– А, Майкл!

– Алло, Барт. Ты знаком с моим родителем, Уилфрид? Это – Уилфрид Дезерт, автор «Медяков». Настоящий поэт, Барт, верно говорю! Непременно прочтите! Мы идем домой. Пойдемте с нами.

Сэр Лоренс повернул.

– Что нового у «Шутников»?

– «Le roi est mort»! Лейбористы уже могут начинать свое вранье, Майкл, – выборы назначены на следующий месяц.

– Барт вырос в те дни, Уилфрид, когда люди еще не имели понятия о Демосе.

– Скажите, мистер Дезерт, а вы-то находите что-нибудь реальное в нынешней политике?

– А разве для нас на свете есть что-нибудь реальное, сэр?

– Да, подоходный налог.

Майкл засмеялся.

– Кроме дворянского звания, нет ничего лучше простодушной веры.

– Предположим, твои друзья придут к власти, Майкл; отчасти это неплохо, они бы выросли немного, а? Но что они смогли бы сделать? Могут ли они воспитать вкус народа? Уничтожить кино? Научить англичан хорошо готовить? Предотвратить угрозу войны со стороны других стран? Заставить нас самих растить свой хлеб? Остановить рост городов? Разве они перевешают изобретателей ядовитых газов? Разве они могут запретить самолетам летать во время войны? Разве они могут ослабить собственнические инстинкты где бы то ни было? Разве они вообще могут что-нибудь сделать, кроме как переменить немного распределение собственности? Политика всякой партии – это только глазурь на торте. Нами управляют изобретатели и человеческая природа; и мы сейчас в тупике, мистер Дезерт.

– Вполне согласен, сэр.

Майкл пыхнул сигарой.

– Оба вы – старые ворчуны!

И, сняв шляпы, они прошли мимо Гробницы.

– Удивительно симптоматично – эта вот вещь, – заметил сэр Лоренс, памятник страху… страху перед всем показным. А боязнь показного…

– Говорите, Барт, говорите, – сказал Майкл.

– Все прекрасное, все великое, все пышное – все исчезло! Ни широкого кругозора, ни великих планов, ни больших убеждений, ни большой религии, ни большого искусства – эстетство в кружках и закоулках, мелкие людишки, мелкие мыслишки.

– А сердце жаждет Байронов, Уилберфорсов, памятника Нельсону. Бедный мой старый Барт! Что ты скажешь, Уилфрид?

– Да, мистер Дезерт, что скажете?

Хмурое лицо Дезерта дрогнуло.

– Наш век – век парадоксов, – проговорил он. – Мы все рвемся на свободу, а единственные крепнущие силы – это социализм и римско-католическая церковь. Мы воображаем, что невероятно многого достигли в искусстве, а единственное достижение в искусстве – это кино. Мы помешаны на мире и ради этого только и делаем, что совершенствуем ядовитые газы.

Из иллюстраций к роману

Сэр Лоренс поглядел сбоку на молодого человека, говорившего с такой горечью.

– А как дела в издательстве, Майкл?

– Что ж, «Медяки» раскупаются, как горячие пирожки, и ваш «Дуэт» тоже пошел. Как вы находите такой новый текст для рекламы: «Дуэт», сочинение сэра Лоренса Монта, баронета. Изысканнейшая беседа двух покойников». Должно подействовать на психологию читателя! Уилфрид предлагал: «Старик и Диззи – по радио из ада». Что вам больше нравится?

Но тут они оказались рядом с полисменом, поднявшим руку перед мордой ломовой лошади, так что ее движение разом остановилось. Моторы автомобилей жужжали впустую, взгляды шоферов вперились в запретное для них пространство, девушка на велосипеде рассеянно оглядывалась, держась за край фургона, на котором боком сидел юноша, свесив ноги в ее сторону. Сэр Лоренс снова поглядел на Дезерта. Тонкое, бледное и смуглое лицо красивое лицо, но какая-то в нем судорожность, как будто нарушен внутренний ритм; в одежде, в манерах – никакой утрировки, но все же чувствуется некоторая вольность; в нем меньше живости, чем в этом веселом повесе, собственном сыне сэра Лоренса, но такая же неустойчивость и, пожалуй, больше скептицизма – впрочем, он, наверно, способен на глубокие переживания! Полисмен опустил руку.