Kitobni o'qish: «Многогранный М.Ф.Ахундов: убежденный русофил, иранский патриот и зачинатель «азербайджанской» идентичности»

Предисловие

Мирза Фатали Ахундов, будучи великим просветителем и литератором, мыслителем и реформатором, на десятилетия вперед определил генеральное направление развития национальной культуры азербайджанских тюрков. В удушающей атмосфере мракобесия и фанатизма, он стал символом вольнолюбия, бунтарства и раскрепощения личности. Идеи просветительства, составляющие суть произведений Ахундова, несомненно, были заимствованы им из произведений русских и западноевропейских авторов. Но каким бы значительным ни было русское и западное влияние на его творчество, Ахундов был сугубо местным феноменом, в произведениях которого нашли отражение насущные проблемы и потребности его соплеменников. Идеи русского и западноевропейского просвещения, в творчестве Ахундова преломляясь через призму азербайджанской действительности, обретали здесь свою специфику, переплавлялись в соответствии с материальными и духовными запросами местного общества.¹

О жизни и творчестве Ахундова написаны десятки монографий, сотни и тысячи статей не только в Азербайджане, но и за его пределами. Но во всех этих публикациях предметом исследования являются, в основном, перипетии его жизни, литературные достоинства и недостатки его произведений, а также философское мировоззрение этого гениального мыслителя. Целью же нашей работы является раскрытие роли Ахундова в процессе становления национальной идентичности той общности, которую мы сегодня именуем «азербайджанцами», или «азербайджанскими тюрками».

С сожалением приходится констатировать, что мы до сих пор не определились со своей идентичностью, и это представляет серьезную угрозу для будущего страны, о чем многие просто не догадываются. Казалось бы, почти 30 лет независимого существования достаточный срок для того, чтобы наконец-то определиться в данном вопросе. Но нет, характерные для начала ХХ века ожесточенные дискуссии по этой проблеме в последнее время разгораются с новой силой. Вновь, как и 100 лет назад, мы наблюдаем в Азербайджане непримиримую борьбу трех форм идентичности – тюркской, азербайджанской и исламской. Причем, по сравнению с тем временем, сегодняшняя ситуация становится еще более запутанной и противоречивой. В начале ХХ века сторонники исламской идентичности стремились лишь к утверждению шиитско-исламской, а по сути, иранской идентичности. Теперь же, в связи с проникновением и широким распространением в Азербайджане после развала СССР различных течений суннитского ислама, в стране возникло множество форм исламской идентичности, которые ведут борьбу уже между собой.

С другой стороны, существенную трансформацию претерпело и понятие «азербайджанская идентичность». Ведь основатель этой идеи М.Э. Расулзаде не только не отрицал тюркское происхождение азербайджанцев, а наоборот этот фактор он считал стержневым элементом т.н. «азербайджанской идентичности». Как он подчеркивал, «азербайджанизм (azərbaycançılıq) – это славная борьба принадлежащей великой тюркской расе нации за приобретение своей независимости».² Между тем, в современной трактовке понятие «азербайджанская идентичность» чем-то напоминает пресловутую «советскую», или «османскую» идентичность, призванную сплотить этнические и национальные группы различного происхождения в единое целое. Думаю, излишне напоминать, чем завершились все предыдущие эксперименты. Не вызывает сомнений, и нынешнюю попытку реализовать нереализуемое, ожидает аналогичное фиаско.

Впрочем, в стране, где наука давно уже превратилась в служанку власть имущих, где Академия Наук является пародией на истинную науку, где титул «академика», за редким исключением, носят персонажи комедий того же Ахундова, где основателя национальной государственности превратили чуть ли не во «врага народа», подобное положение вещей вполне объяснимо.

В заключение хочется отметить, что мы далеки от мысли идеализировать, и тем более превратить Ахундова в объект слепого поклонения, поскольку в его высказываниях и поступках было достаточно ошибочного, противоречивого, а иногда и вредного. Поэтому работа написана в довольно критическом тоне в отношении наследия Ахундова.

Глава

I

. Начало извилистого и трудного пути

На рубеже XVIII-XIX вв. Азербайджан переживал одну из самых трагических страниц своей истории – эпоху феодальной раздробленности. Смерть Надир шаха в 1747 году, и начавшийся за этим процесс распада государства Афшаров, привели к появлению в середине ХVIII века как в южной, так и в северной частях Азербайджана многочисленных квазигосударств – ханств (Бакинское, Шекинское, Карабахское, Губинское, Ширванское, Нахчыванское, Гянджинское, Иреванское, Тебризское, Сарабское, Ардебильское, Урмийское и т.д.) и более мелких государственных образований – султанств (Илисуйское, Шамшадильское, Газахское).

Частые и бессмысленные с общенациональной точки зрения войны между этими ханствами, перманентная борьба за власть различных группировок внутри каждого из них, резко замедляли этноконсолидационные процессы у азербайджанцев. Одновременно способствуя окончательному краху экономики, они в конечном итоге, привели к тому, что страна оказалась абсолютно беззащитной перед внешними угрозами, исходящими от Ирана и России.

Таким образом, Азербайджану удалось освободиться от многовекового иранского влияния не в форме единого и целостного государства, а в виде отдельных ханств, что было обусловлено целым рядом причин. Во-первых, это было результатом целенаправленной политики шахской власти, которая столетиями препятствовала созданию в Азербайджане единого политического центра.

Во-вторых, в Азербайджане не была необходимой экономической базы, способной стать основой для восстановления политического единства страны. Более того, экономический упадок, охвативший страну с конца XVII века, привел к тому, что хозяйственные связи между различными регионами были на довольно низком уровне, и в Азербайджане отсутствовало единое торгово-экономическое пространство.

В-третьих, могущественные соседи Азербайджана, и в первую очередь Россия и Иран, не были заинтересованы в создании вблизи своих границ сильного централизованного государства. К тому же, эти государства всячески пытались еще больше усугубить противоречия между ханствами Азербайджана.

В этой связи неудивительно, что попытки отдельных азербайджанских правителей, в первую очередь, губинского и шекинского ханов объединить страну в единое государство потерпели неудачу. В этом отношении весьма показательным является провал политики Фатали хана Губинского, который в конце ХVIII века пытался при поддержке России обеспечить себе доминирующее положение среди ханств северной части Азербайджана, не осознавая, что русские используют его лишь в качестве инструмента для реализации собственных политических целей в регионе. Не увенчалась успехом и активная деятельность Урмийского ханства по объединению южно-азербайджанских земель.

Впрочем, несмотря на эти негативные моменты, азербайджанский историк Э. Исмаилов справедливо отмечает, что ханский период, в целом, объективно сыграл в истории азербайджанского народа определенную положительную роль. Он обращает внимание на тот факт, что ханства были расположены на территории проживания преимущественно тюркского населения. Это определило зарождение именно здесь начал сугубо национальной государственности азербайджанских тюрков. Быть может, ханы, как и население ханств, не осознавали этого в должной степени, но сам факт появления государственных образований с преимущественно однородным этническим составом закладывал основы для перехода от династических государств, в которых общность людей определялась религиозной принадлежностью, к общности по этническим признакам.³

С другой стороны, не следует забывать, что путь Азербайджана, как и других стран, уже переживших эпоху феодальной раздробленности, к политическому объединению состоял из нескольких этапов. Так, распри и междоусобицы, которые велись за расширение территорий ханств, можно рассматривать как первый из этих этапов. Затем должен был последовать качественно новый этап – подчинение более крупными ханствами с помощью военных и политико-дипломатических методов других ханств, переход к единой административной системе и расширение масштабов объединения.⁴ К сожалению, из-за колониальной экспансии Российской империи в регионе в начале XIX века процессы политического объединения страны, которые являются важным фактором этнической консолидации, оказались прерванными.

Кавказское направление во внешней политике России было тесно связано, а в геополитическом плане – неотделимо от восточного вопроса, который к началу ХIХ века стал приоритетным направлением мировой политики. Как известно, в широкой трактовке под восточным вопросом подразумевается борьба ведущих европейских государств за доминирование на Среднем и Ближнем Востоке. Катализатором этих процессов стало усиление центробежных тенденций в Османской империи. Если учесть, что все ведущие государства Европы включились в борьбу за предстоящий раздел османских владений, то неудивительно, что в этот период Ближний и Средний Восток, где разворачивались главные события мировой политики того периода, превратились в основную арену соперничества великих держав.

Причем, после поражения наполеоновской Франции в начале ХIХ века, Великобритания и Россия превратились в ключевых политических игроков в восточном вопросе, каждая из которых преследовала собственные цели в этом регионе. Основной смысл восточной политики Великобритании состоял в обеспечении безопасности своего господства в Индии. С этой целью англичане пытались перекрыть для других держав все морские и сухопутные доступы к Индии. В этом контексте значительное внимание уделялось усилению английского влияния в Иране и на побережье Персидского залива, которые рассматривались Великобританией в качестве важнейших элементов системы обороны Индии.

Что же касается Российской империи, то интерес правящих кругов этой страны к восточному вопросу был мотивирован, прежде всего, тем, что к началу XIX в. возможности пространственного расширения Российской империи в западном, северном и восточном направлениях практически были исчерпаны. По этой причине в исследуемый период южное направление и стремление к обладанию Центральной Азией и Кавказом стало приоритетным направлением внешней политики Российской империи. Россия в контексте своей восточной политики стремилась сохранить и упрочить свои позиции в Персии, установить гегемонию на Балканах, а при благоприятном развитии событий овладеть проливами Босфор и Дарданеллы.

В своем движении на Восток, в том числе, на Азербайджан, Российская империя исходила из европоцентристской концепции мира. Ее суть заключалась в представлении о том, что движение на Восток – движение в пустоте, по землям, никому не принадлежащим, а встречающиеся на пути колонизаторов этнические образования не более чем скопища, банды. Вообще, мир в рамках имперского сознания отчетливо делился на «цивилизованный» и «нецивилизованный».

Из этого следовали два главных вывода. Первый: на «дикие» народы не могут распространяться нормы международного права. И второй: жестокость – единственное эффективное средство общения с «дикарями», устрашение и подавление – единственный язык, на котором можно разговаривать с «нецивилизованным» миром. Российский вице-канцлер А. М. Горчаков по этому поводу отмечал, что «азиатские народы по преимуществу уважают только видимую силу, нравственная сила ума и интересов образования еще нисколько не действует на них».⁵

Подлинным полигоном для применения этих имперских принципов стал Азербайджан, где «водворение общечеловеческих понятий» Российской империей осуществлялось с особой жестокостью и целенаправленностью.

Стремление Российской империи к доминированию на Кавказе привело в первой трети ХIХ века к продолжительным и кровопролитным русско-османским (1806-1812 гг. и 1828-1829 гг.) и русско-иранским (1804-1813 гг. и 1826-1828 гг.) войнам. Как и следовало ожидать, находившиеся в глубоком кризисе Османская империя и Иран оказались не в состоянии воспрепятствовать российским экспансионистским планам, и эти войны, в конечном итоге, завершились включением данного региона в состав колониальной империи России.

Факты отчаянного сопротивления российской экспансии со стороны отдельных азербайджанских ханов, особенно в ходе русско-иранской войны 1804-1813 гг., не оказали существенного влияния на окончательный исход данного противостояния между тремя империями – Российской, Персидской и Османской за овладение Южным Кавказом. Причем, наиболее серьезный отпор русским войскам был дан в Гянджинском, Бакинском и Иреванском ханствах.

В ходе начавшейся войны первый серьезный удар русскими войсками на территории Азербайджана был нанесен по Гянджинскому ханству, что было обусловлено его важным стратегическим положением. Оно выгодно располагалось на правом берегу реки Куры, гранича на востоке и юго-востоке с Карабахским, а на юге – с Иреванским ханством. На западе река Дзегам отделяла владения гянджинского хана от земель шамшадильцев, а на севере река Кура – от Кахетии. Таким образом, Гянджа занимала исключительно выгодное положение в самом центре земель Южного Кавказа, что делало ее ключом в борьбе России за доминирование в Северном Азербайджане. К тому же, Гянджа являлась ключом к Иреванскому ханству со стороны Большого Кавказа.

Учитывая все эти факторы неудивительно, что Главнокомандующий русскими войсками на Кавказе П. Цицианов в конце ноября 1803 года двинул основные свои силы в направлении Гянджи и к 28-му числу они прибыли в Шамхор.⁶ После того, как попытки Цицианова склонить Джавад хана Гянджинского к добровольной сдаче города не увенчались успехом, русские войска приступили к его осаде.

С 3 декабря 1803 г. по 3 января 1804 г. русские войска держали город в плотном кольце окружения, подвергая его систематическому и массированному артобстрелу. В этой связи командующий русскими войсками генерал Цицианов в донесении Александру I отмечал, что «целый месяц держали мы крепость в самой крепкой осаде. У осажденных не было ни воды, ни дров. Пять раз требовал сдачу города; угрожал, убеждал, обещал Высочайшим именем премилосердного моего Государя оставить хана владельцем и данником России, но ничто не могло превозмочь упорства и буйства Джавад хана Гянджинского. Кроме штурма, мне ничего не оставалось делать». ⁷

Штурм города начался в ночь со 2 на 3 января 1804 года. Хотя защитникам Гянджи удалось отбить первые две попытки неприятеля взобраться на крепостные стены, но в конечном итоге, русским войскам все же удалось овладеть городом. В бою героически погиб Джавад хан. Русский офицер, участник этой битвы, так описывает последние минуты жизни Джавад хана: «…видя повсеместный успех русских и неизбежность падения крепости, Джавад хан бросился к одной из башен, атакованный майором Лисаневичем, и, сев на пушку, оборонялся отчаянно, пока не был изрублен». ⁸

Примечательно, что Джавад хан в одном из своих писем Цицианову отмечал: «Верно, вас рок несчастный завел сюда из Петербурга, и вы испытаете его удар». ⁹ Эти слова Джавад хана оказались поистине пророческими, поскольку примерно через год после захвата Гянджи, 8 февраля 1806 года Цицианов был убит у крепостных ворот Баку. Это случилось во время церемонии передачи ключей города генералу, которая происходила на внешней стороне крепости. В тот момент, когда Гусейнгули хан Бакинский в присутствии 200 солдат российского гарнизона подносил ключи царскому генералу, двоюродный брат хана Ибрагим бек сзади выстрелил в Цицианова. Одновременно с городских стен был открыт пушечный огонь по русским войскам, а всадники хана с криком бросились на русский гарнизон. Не ожидавшие такого поворота событий, русские войска поспешно отступили от стен Баку.¹⁰ Безусловно, это не предотвратило, а лишь отложило на определенное время захват Баку русскими войсками. Тем не менее, оно продемонстрировало нежелание местной знати и населения добровольно сдать город русским войскам.

Следует отметить, что Цицианов даже среди царских офицеров выделялся своим крайне презрительным отношением к азербайджанцам и в целом ко всем кавказским мусульманам, о чем красноречивее всего свидетельствуют его действия. Например, уже на следующий день после взятия Гянджи, желая убедить местное население в том, что его войска уже никогда не оставят завоеванного ханства, Цицианов приказал провести торжественное богослужение в стенах крепости. Для этой цели приспособили главную мечеть города, в которой «поместили утварь походной полковой церкви и православные священники отпели погибших».¹¹

А в письме по поводу взятых у войск бакинского хана трех отрядных знамен Цицианов язвительно писал: «С получением знамен, взятых вами у бакинского хана, я устыдился. И еще стократ стыднее бы мне было отправить их к высочайшему двору, ибо одно из них сделано из бахчи (платок, в которые товары завертывают), другое из онучи, которой персияне обертывают ноги вместо чулка, а третье – холстинное, лезгинского покроя, но самого низкого». ¹²

Естественно, что и отношение местного населения к Цицианову было соответствующим. Так, после его убийства у крепостных стен Баку, голова и руки Цицианова были отсечены от трупа и отправлены в Тебриз наследному принцу Аббас Мирзе, а туловище бакинцы бросили в овраг у Шемахинских ворот, куда стекались нечистоты города.¹³ Таким страшным, но праведным, учитывая его деяния на Южном Кавказе, оказался конец жизни Цицианова.

В отличие от Гянджи, в ходе войны 1804-1813 гг. Иреванская крепость так и осталась неприступной для русских войск. Хотя они дважды – в 1804 и 1808 гг. – и пытались ею овладеть, но в обоих случаях длительная осада города русскими войсками не дала желаемого результата, и они вынуждены были отступить.¹⁴ Лишь с третьей попытки, предпринятой уже в ходе второй русско-иранской войны (1826-1828 гг.), 1 октября 1827 года царским войскам после семидневного штурма удалось установить свой контроль над городом. ¹⁵

Безусловно, все эти факты самоотверженности отдельных ханов и азербайджанского населения не изменили, да и не могли изменить общий ход событий и предотвратить завоевание страны Российской империей. Ведь не следует забывать, что в тот период Российская империя находилась на вершине своего могущества. Было бы верхом наивности предполагать, что разрозненные силы мелких азербайджанских ханств могли выдержать натиск одной из самых сильных армий мира начала XIX века.

Тем не менее, было бы несправедливо считать эти жертвы, принесенные местным населением в борьбе с русской экспансией в регионе в первой трети XIX века, бессмысленными, поскольку они были проявлением решимости азербайджанцев по мере своих возможностей сопротивляться чужеземному господству.

Установление российского господства на Южном Кавказе имело весьма трагические последствия для азербайджанцев, т.к. подписанный 24 октября 1813 года Гюлистанский мирный договор между Россией и Ираном привел к разделению азербайджанских земель между этими двумя государствами. Так, северо-азербайджанские земли были аннексированы Россией, а южные области Азербайджана вошли в состав Ирана.

Таким образом, политическая раздробленность привела к настоящей национальной катастрофе: страна не только попала в колониальную зависимость, но и вдобавок этническая территория азербайджанцев была расчленена между двумя соседними государствами. Это событие имело весьма негативные последствия, поскольку с этого момента этнополитическое развитие двух частей азербайджанского этноса пошло обособленными путями.

Именно в подобной непростой ситуации, когда азербайджанские земли превратились в арену кровопролитного противостояния между Россией и Ираном, 30 июня 1812 года в одном из древнейших городов Азербайджана – Шеки появился на свет будущий великий реформатор и мыслитель, основоположник новой азербайджанской литературы Мирза Фатали Ахундов.

Следует отметить, что дата рождения М. Ф. Ахундова до сих пор остается спорным и дискуссионным. Это объясняется тем, что на сегодняшний день существует, по крайней мере, три документа о рождении Фатали, которые противоречат друг другу. Так, в документе под названием «Полный послужной список полковника Мирзы-Фет-Али Ахундова»¹⁶, выданным канцелярией Кавказского наместничества вскоре после смерти писателя – 5 марта 1878 года его сыну Рашид беку, датой его рождения указан 1811 год. Именно опираясь на этот документ, представители азербайджанской интеллигенции в конце 1911 года отметили в Баку 100-летний юбилей писателя.¹⁷ Эта же дата указана и в статье Фирудин бека Кочарли, посвященной этому юбилею.¹⁸

Согласно же свидетельству, составленному представителями духовенства в 1836 году в Шеки, М. Ф. Ахундов родился 30 июня 1814 года. Хотя сам Ахундов в автобиографии, написанной в последние годы жизни, утверждает, что родился в 1812 году. Хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что все эти документы были составлены значительно позднее, и дата рождения Ахундова определялась, скорее всего, по памяти, или устанавливалась по различным соображениям. Все это дает основание с большим недоверием относиться к подобного рода документам. Тем не менее, в последние десятилетия годом рождения Ахундова принято считать дату, указанную в его автобиографии, т.е. 1812 год. Поэтому в этой работе мы тоже будем придерживаться этой традиции.

Отец Фатали – Мамедтаги был родом из села Хамне близ Тебриза в Южном Азербайджане. Он был зажиточным человеком и старостой (kəndxuda) этого села. Однако инцидент с тремя иранскими сарбазами, обвиненными в краже буйволов сельчан и приговоренными со стороны Мамедтаги к наказанию фалакой, сыграли злую шутку с ним. Фалака представляет собой орудие, состоящее из деревянного шеста, в которое закрепляли и подвешивали ноги провинившегося, а затем палкой били по пятам. Не ограничившись этим, Мамедтаги вдобавок приказал еще постричь наголо этих сарбазов. Подобные действия Мамедтаги в отношении сарбазов привели в ярость их командира, бакинца Ибрагим хана, который пожаловался принцу Аббас Мирзе. В результате, Мамедтаги был отстранен от должности старосты. Кроме того, власти конфисковали значительную часть его имущества на общую сумму около 12 тыс. туманов.¹⁹ После этого ему было уже невозможно оставаться в Хамне. И чтобы обезопасить себя от дальнейших неприятностей, а также прокормить семью, Мамедтаги пришлось покинуть родные места и отправиться за Аракс.

Превратившись из старосты села в мелкого торговца – коробейника (çərçi), Мамедтаги разъезжал по деревням левого берега Аракса, продавая самые разнообразные товары – от ниток и иголок до дешевых безделушек и ситца. Торгуя понемногу и долго не задерживаясь на одном месте, Мамедтаги прибыл в Шеки, природа, живописное расположение и здоровый климат которого издавна привлекали приезжих. В этом отношении не стал исключением и Мамедтаги, решивший остаться в Шеки.²⁰

Скорее всего, в принятии подобного решения со стороны Мамедтаги немаловажную роль сыграло и то обстоятельство, что шекинским ханом в тот момент являлся бывший правитель Хойского ханства Джафаргулу хан. Он покровительствовал своим землякам с того берега Аракса, в результате чего в Шеки сформировалась довольно многочисленная община южных азербайджанцев.

Здесь же в Шеки в 1811 году Мамедтаги женился на племяннице весьма авторитетного среди местного населения ахунда Алескера – Нане ханум. Через год от этого брака родился Фатали, будущий великий писатель, своим творчеством заложивший основы процессов национального возрождения азербайджанских тюрков, которые фактически спасли их от полного исчезновения с этнической карты мира.

В 1814 году, в связи со смертью Джафаргулу хана, южно-азербайджанская община лишилась своего покровителя. После этого подавляющее большинство членов общины решило покинуть Шеки и вернуться на родину. Вместе с ними из Шеки уехали Мамедтаги и Нане ханум с двухлетним Фатали. Возвращение в Хамне оказалось не очень приятным. Здесь с самого начала не сложились отношения матери Фатали – Нане ханум с первой женой Мамедтаги, что приводило к постоянным конфликтам внутри семьи. В конечном итоге, когда Фатали исполнилось семь лет, так и не смирившаяся с ролью младшей жены Нане ханум решила развестись со своим мужем и вернуться на родину. Приезд в соседнюю с Хамне провинцию Гараджадаг ахунда Алескера, где он служил бывшему шекинскому правителю Селим хану и поселился в деревне Хоранд, лишь ускорил реализацию этого решения.

Согласно законам шариата, при разводе со своим мужем Нане должна была отказаться от прав на сына и оставить его с отцом. Хотя Нане ханум трудно было смириться с мыслью, что ей придется расстаться с любимым и единственным сыном, она была не в состоянии противостоять мужу и вековым традициям.

Наконец настал день, когда Нане должна была навсегда покинуть Хамне. Караван, с которым она отбывала из Хамне, отправлялся в путь ранним утром. И не желая травмировать сына тяжелой сценой расставания, Нане решила уехать, не повидавшись с сыном. В слезах прощаясь с домом, в котором она навсегда оставляла маленького Фатали, Нане ханум в последний раз попросила мужа отдать ему сына. Однако, Мамедтаги был неумолим. И тут тихо наблюдавшая за происходящим единокровная старшая сестра Фатали от первого брака Мамедтаги неожиданно вбежала в дом и стала будить мирно спящего в своей постели мальчика.

– Вставай, брат мой, вставай! – кричала девушка. – Твоя мама уезжает. Ты больше никогда не увидишь ее.

Проснувшись, Фатали бросился во двор, где мать уже сидела на верблюде, который медленно поднимался. Схватившись за подол ее платья, мальчик горько зарыдал, умоляюще глядя на отца. «Отдай мне сына!», – молила мужа и Нане ханум. И Мамедтаги дрогнул, разрешив Нане ханум забрать сына.

Известный азербайджанский поэт Б. Вагабзаде в посвященном данному эпизоду стихотворении «Идет караван», поэтическим языком блестяще описал эту душераздирающую сцену. Как справедливо отмечает поэт, в тот момент эта «несмышленая девчонка, крикнув своему брату «Проснись!», присоединилась к зову эпохи, разбудив не только Фатали, но и весь мусульманский Восток от многовековой спячки во тьме невежества».²¹ И в этой художественной гиперболе Б. Вагабзаде есть немалая доля истины, поскольку сама того не ведая, эта девчонка своим поступком в значительной степени предопределила дальнейшую судьбу Фатали, подарив мусульманскому миру непримиримого борца с религиозным мракобесием и фанатизмом. Впоследствии Мирза Фатали, оказавший огромное влияние на развитие общественной мысли не только Азербайджана, но и всего Ближнего Восток, неоднократно благодарил сестру за ее решительный шаг в то роковое утро.

Нане ханум с маленьким Фатали приехала в деревню Хоранд провинции Гараджадаг к дяде – ахунду Алескеру. Здесь они прожили примерно полтора года, после чего вместе с семьей ахунда Алескера переселились в небольшое село Велибейли, находящееся в зимовье Ункут (Ünküt) той же провинции. Здесь же ахунд Алескер решил всерьез заняться образованием Фатали и отдал его в духовную школу – моллахану. Следует отметить, что это была уже вторая попытка обучить его грамоте. Еще в Хамне отец определил Фатали в моллахану, но ничего путного из этой затеи не вышло. Исследователи жизни и творчества Ахундова в один голос утверждают, что он возненавидел моллахану и был согласен на любую работу, лишь бы избавиться от необходимости учиться, и в конечном итоге, бросил школу.²²

Попытка ахунда Алескера определить Фатали в моллахану также завершилась полным фиаско, поскольку мальчик упорно отказывался учиться и постоянно убегал из школы. Ни уговоры матери, ни наставления ахунда Алескера не были в состоянии изменить отношение Фатали к учебе. И тогда Алескер решил сам заниматься с мальчиком. Прекрасно владея арабским и персидским языками и будучи большим знатоком классической восточной поэзии, он отдавал все свободное время маленькому Фатали, стремясь привить ему любовь к учебе и книгам. Терпеливо перенося все капризы Фатали, ахунд Алескер, в конечном итоге, сумел добиться перелома в еще не созревшем сознании мальчика, и преодолеть его мистический страх перед учением. У Фатали постепенно появился интерес к знаниям и он начал более внимательно относиться к своим занятиям.

В 1825 году ахунд Алескер вместе с Нане ханум и Фатали окончательно покинул Южный Азербайджан и поселился в одной из старейших и крупных городов региона – Гяндже.²³ В течение столетий Гянджа являлась не только крупным экономическим центром и резиденцией многих правителей, но и центром средневековой культуры, известной своей поэтической школой, воспитавшей целый ряд знаменитых поэтов с мировым именем.²⁴

Безусловно, к началу XIX века Гянджа, в значительной степени, потеряла свою былую значимость и блеск. Тем не менее, она по-прежнему оставалась одним из политических, экономических и культурных центров Северного Азербайджана. Здесь Фатали продолжил свое духовное образование. В Гяндже его знали уже как приемного сына ахунда Алескера. Отсюда и произошла впоследствии его фамилия – Ахундзаде или Ахундов, т.е. сын ахунда.

Однако начавшаяся летом 1826 года новая русско-иранская война нарушила размеренную жизнь семьи в Гяндже, т.к. город и его окрестности стали ареной жестокого противостояния между русскими и иранскими войсками. Хотя на начальном этапе войны иранским войскам удалось овладеть городом, но вскоре военный успех стал им изменять. Так, перегруппировав свои силы, русские перешли в контрнаступление и в начале сентября вплотную подошли к Гяндже. 13 сентября 1826 года в семи верстах от Гянджи, вблизи могилы Низами, произошло одно из решающих сражений в ходе русско-иранской войны 1826-1828 гг., в котором армия иранского принца Аббас Мирзы была разгромлена русскими войсками. Главным результатом этой битвы стало отступление войск Аббас Мирзы за Аракс и окончательный переход Гянджи под контроль русских.

Война нанесла серьезный материальный и моральный урон гянджинцам, т.к. город был полностью разорен и разграблен войсками противоборствующих сторон. В этом отношении не составлял исключения и ахунд Алескер, который лишился всего своего имущества, о чем в своей автобиографии пишет Ахундов.²⁵ Оставшись без средств к существованию, он после недолгих раздумий, решил вместе с семьей вернуться в родной Шеки.