Kitobni o'qish: «Бифуркатор»

23-е ИЮЛЯ

Ад – это повторение

Андре Ленож

«Буря Столетия»

Стивена Кинга

Вселенная сорвалась с шарниров, на которых вращается, двадцать третьего июля. Сразу, как только я проснулся и услышал голос Андрюшки, младшего брата. Он считал:

– …два… …три… …четыре… …пять…

Это в такт моему будильнику на сотовом, который проигрывал по кругу коротенькую – не более пяти секунд – вставку из песни «PSY» про Каннамский стиль. Я открываю глаза и вижу перед собой трусы брата.

– Ты всегда открываешь глаза на пятом повторе, – говорит сверху его серьёзный голос.

Я вздыхаю, устало переворачиваюсь на спину и потираю глаза.

– Дома никого?

– Папа на работе.

– Спасибо, кэп, – отвечаю. – Я про маму, вообще-то.

– Мама, как всегда, покупает в «Грозди» десяток яиц, нарезной батон, свиную вырезку, сушеный укроп и бутылку подсолнечного масла.

Вот это меня немного насторожило. Может, у вас есть чудаковатые братья, зависающие в мире физики, пропавшие на страницах алгебры, или затянутые паутиной аутизма. Мой же брат – самый нормальный, самый обычный мальчишка всей планеты, который рубится в Соньку Плейстешн, ворует мятные кексы по выходным, когда их печёт мама, и тайком лазает на крышу нашего коттеджа.

Я прекращаю потирать лицо и смотрю на Андрюшку сквозь пальцы правой руки. Всё тот же малец, в семейных трусах, чуть взъерошенной копной кофейных волос, кляксах веснушек по щекам, только… взгляд у брата какой-то странный. С рождения голубые зрачки Андрюшки прятались за венчиком огромных ресниц так глубоко, что казалось, будто сам мудрый Йода смотрит в тебя. В это утро взгляд стал глубже.

Или я себя накручиваю? Но зачем мне это надо? Может, Меня насторожило, что десятилетний малыш оповещает меня о списке продуктов, да ещё с этим пафосным как всегда.

– С тобой всё в порядке? – Я убираю руки от лица и серьёзно гляжу на брата. Тот словно столб, на лице пугающее безграничное спокойствие, даже отрешённость.

– Со мной уже давно не в порядке! – Адрюшка резко улыбается, обнажая ряды зубов, правый верхний перед клыком вырос криво, немного выше.

Внезапная весёлость на маленьком мудром лице превращается в гримасу сумасшествия, и вдруг мне становится по-настоящему страшно. И, чёрт, я не знаю, чего боюсь.

И будто стараюсь сбежать от невиданного страха, скидываю одеяло и сбрасываю ноги с другого конца кровати. Только утро, а жара душит потными руками, словно маньяк-живодёр.

Кровать брата взъерошена, как и волосы на его голове.

– Прибери лучше своё спальное место, опарыш.

Кличка опарыш приклеилась к Андрюшке с тех пор, как Стёпка, мой закодычный друг, прочёл в нашей компании описание личинки, пожирающей мертвечину. Я тогда весело воскликнул: Прямо портрет Андрюшки! С тех пор к брату так и приклеилось: опарыш.

Я двигаю в ванную, выход в которую прямо из… детской. Ужасное слово. Так родители называют комнату, где живём мы с Андрюшкой. Ну пускай брату можно жить в детской, но мне тринадцать, и я уже не ребёнок. И, кстати, этот не-ребёнок уже давно хочет свою комнату. Можно же освободить склад на чердаке, половину вещей выкинуть, половину сбросить в подвал, сделать ремонт и та-да. Willkommen Артём Бреус.

Да, Артём – это я.

А Андрюху оставить в детской. Будет его комнатой, и плевать, что она больше. От голубо-розовых тонов меня уже тошнит. Я люблю мотоциклы, кожанки, банданы и чтобы черепов побольше, а тут цветочки, мячики и тошнотворные дельфины.

Так вот, я двигаю в ванную, а краем глаза замечаю, что голова брата поворачивается, следя за моим движением. Жутко, чёрт! Как будто он сейчас бросится на меня, как все эти девки-демоны из роликов-мемов интернета.

Вот моё заспанное лицо отражается в шкафчике над раковиной, чёрые, почти как смола, волосы растрёпаны не хуже Андрюшкиных, да у меня вообще жёсткая и не послушная причёска. Как у того анимешного пацана, который повелевал покемонами. Как его бишь там…

Белая футболка, в которой я сплю, помята, словно шкура мопса. Я попробовал погладить ткань пальцами, всё бесполезно. Пора менять.

В зеркале отражается кусок брата, хорошо ещё что не глаза. Я открываю дверцу и достаю зубную пасту, мятная, синего цвета, называется доктор Заяц. Ох, как же уже тошнит от подобных мимимишностей.

Откидываю колпачок и слышу позади голос брата:

– Осторожно, она на тебя сейчас кинется.

Слова пропускаю мимо ушей, и выдавливаю пасту на щётку, но в тюбике закрался пузырёк с воздухом, поэтому при давлении горлышко пукнуло мне на палец мятной кляксой.

– Итит твою мать, – шиплю я и промываю руку.

– А я предупреждал, – серьёзно говорит Андрюшка.

И я опять его не слушаю.

Почистив зубы, умывшись, я прибираю постель. Брат куда-то исчез, может, это и к лучшему. Я, конечно, его брат, и люблю его, должен любить, по крайней мере, но люди боятся перемен и убегают от них. Любая иррациональность заставляет нас закрыть глаза, повернуться к ней задницей и смотреть только на привычный мир. С утра Андрюшка какой-то не такой, это проблема, её надо решить… но, можно это буду не я?

Опарыш ждал меня на кухне. Всё ещё в одних трусах и светло-зелёной майке, правая лямка которой соскользнула с худенького плеча братишки. Глубокий взгляд Андрюшки сверлил дверцу холодильника.

– Завтракать будешь? – спрашиваю, подходя к шкафчикам и сканируя их на наличие необычных вкусностей. Тщетно. Одна унылая луковица в углу.

– Я ел, – коротко отвечает Андрюшка тоном мальчика-зомби.

– А вот я…

– …сделаю себе яичницу, порежу туда колбаски и выпью литр апельсинового сока, – заканчивает за меня Андрюшка.

– Поразительно прав, – усмехаюсь я и открываю холодильник.

– Ты ешь это уже двадцать третье утро, – отвечает брат, и я не успеваю спросить, что это значит, как Андрюшка продолжает: – а второе яйцо, которое ты возьмёшь, будет протухшим.

Я подозрительно кошусь на опарыша. По лицу последнего опять растягивается эта нездоровая улыбка. Слева тянет холодом, на меня уставились продукты.

– Всё ты врёшь, – говорю я и теперь смотрю на уставленные в рядок яйца, так похожие на личинки опарышей, мать их. Я тянусь к паре яиц, зависаю над одной, потом думаю и выбираю их в рандомном порядке. На секунду вдруг кажется, что Андрюшка окажется прав.

Под напряжённое молчание я разогреваю сковороду, добавляю масло, осторожно разбиваю первое яйцо. Глазунья, и только глазунья. Яйцо нормальное. Разбиваю второе – тоже свежее.

И вдруг душа срывается в полёт, меня охватывает бесконечная лёгкость и напряжение утра спадает. Конечно, всё это игра. Андрюшка старается заставить меня поверить в его… сумасшествие, что ли, вот и придумывает ерунду.

– Оба яйца свежие, умник, – я оглядываюсь.

Глазки опарыша хмурятся. Он вскакивает и смешно семенит к сковородке. Смотрит на яичницу словно профессор на ход эксперимента.

– Ты уверен? – почти шепчет он.

– Начала денатурация белка, – усмехаюсь я. Слово умное. Услышал у учительницы биологии. Так называется процесс, когда белок в яйце сворачивается. – К тому же, запах. Чувствуешь этот прекрасный запах яичницы?

Андрюшка задумчиво прикладывает палец к виску, хмурится и отходит от плиты, бормоча про себя невнятицу. Я могу расслышать несколько фраз:

– …новое качество динамической системы… …малое изменение некоторых параметров…

– Слушай, – мямлю я, снова чуточку пугаясь. Такие слова мой опарыш точно не знает. – В чём дело? Что ты творишь?

– Пытаюсь вырваться из цикла, – немного резко отвечает Андрюшка и стреляет в меня совсем шизоидным взглядом. Постояв так секунду, он возвращается за стол.

Я сажусь напротив, когда яичница уже готова и остывает на тарелке. До этой секунды мы не сказали друг другу ни слова. Под отрешённый взгляд опарыша я начинаю есть. Мелкий прикалывается, точно прикалывается, но почему тогда моё сердце настойчиво ковыряет пальцем страх.

Вам было бы уютно сидеть в молчании с родным человеком, который глядит на тебя словно Т-инфецированный тип из «Обители Зла»? Вот и мне тоже, поэтому я заговорил.

– Опарыш, – а брата я называл только так, иногда Дрюн, но никогда не брат и тем более братишка, – чего ты добиваешься? Чтобы тебя все считали психом. Так знай, я тебя уже таким считаю. Не перед тем спектакли показываешь.

По лицу Андрюшки расплывается эта чёртова улыбка, появившаяся в арсенале ужимок моего опарыша этим утром. В сочетании с умными глазами подобное губорастягивание напоминало гримасы сумасшедших профессоров из фильмов о супергероях.

– Ушлёпок, – произнёс он то ли серьёзно, то ли в шутку. А затем встал и с кукольным лицом двинулся в гостиную.

– Погоди, я поем и достану тебя, – усмехаюсь. Желания доставать брата после завтрака нет никакого. Не потому, что я его безгранично люблю. Ха! Сколько люлей он от меня схлопатывал, это не счесть. Конечно, больше обидных, чем больных, но изедка случается и настоящая поножовщина. Никогда не забуду, как, устав хлестать Андрюшку и терпеть его удары, схватил бревно и врезал младшему по лицу.

Это уже потом, в следующую секунду я думал о последствиях. Когда бревно неслось в направлении челюсти опарыша, мною руководила смерть, превратившее тело в машину для убийства.

Приложился я не сильно, но губы Андрюшке разбил. И сразу сердце сжимает страх перед мамой. Когда опарыш предстанет перед ней с окровавленной улыбкой, меня накажут, выпишут из паспорта и закопают живьём на заднем дворе.

Я тогда умолял его не рассказывать маме, но разве утаишь разбитые губы? В потасовках у Андрюшки есть один плюс и один нещадный минус. Он никогда не плачет. Я считаю это плюсом. Признаюсь, ни разу не заставал брата со слезами на глазах, наверное, лет с шести. Даже когда удар бревна полопал губы опарыша, – а случилась эта резня меньше года назад, когда мелкому было вообще девять, – он ошарашено застыл как кукла и уставился на меня. Злость как рукой сняло. Во дворе снег, куртка опарыша порвана, шапка уже в углу сарая, лицо красное от натуги, вспотевшие волосы застыли в стойке бушующего пламени и рот открыт в изумлении, а с губ только кровь капает.

Мне становится дурно. Драка заканчивается, и вот я уже отбросил полено, обнимаю опарыша, готов купить ему весь МакДональдс, а он только глазами моргает:

– Это ты меня сейчас бревном огрел, – щебечут его алые губы.

– Только не говори маме, умоляю, – я чуть не плачу.

– На колени! – властным голосом наезжает опарыш, и с губ красные капельки брызгают в мою сторону.

Я никому никогда даже под страхом смерти не признаюсь, что в тот день встал на колени перед малым. Только бы он поддерживал нашу версию событий: поскользнулся, упал, очнулся – гипс.

И когда я постоял на коленях и выполнил ещё кучу унизительных приказов, мы вернулись домой, и опарыш с порога заявляет ошарашенной маме:

– А Артёмка меня бревном бил.

Вот и его минус. Андрюшка готов был настучать обо мне родителям в любой момент, лишь бы застукать меня на месте преступления. Со временем я понял, не надо у него просить прощения, обещать невероятные важные для мелких мальчишек подарки, лучше уж сразу отправлять его к маме, а самому идти в комнату за секирой.

Поэтому никогда, ни в каких авантюрах я с опарышем не участвовал и вообще старался пересекаться с мелким только при необходимости, например, в детской. А уж если родители когда-нибудь сподобятся выделить мне комнатку под чердаком, я вообще забуду о таком понятии как брат! Брат? Чтооо вы? Кто это? Из какого языка это слово?…

*

Из воспоминания прошлого и фантазий меня вырывает шуршание замка во входной двери. Я уже почти закончил скромную утреннюю трапезу, как в мою жизнь вместе с утренней жарой и ярким солнцем врывается мама.

Она напоминает мне Ненси из первого Кошмара Вяземской Улицы, только чуточку старше. Красивая, строгая и практичная. Впрочем, оба моих родителя славятся практичностью, иначе не жить бы нам в двухэтажном коттедже в коттеджном посёлке с ванильным названием «Искра Радости» на окраине Саратова. Можно обкакаться от няшности.

– Доброе утро крейсеру «Аврора», – здороваюсь я.

– Уже обеденное время. Андрюшка встал? – с ходу спрашивает мама.

– Раньше меня, – отвечаю.

– Поел?

– Не имею и малейшего представления, – говорю и открываю было рот, чтобы объяснить маме о съехавшей крыше опарыша, но вовремя торможу. Посмотрим, как он поведёт себя перед мамой.

Та тем временем расфасовывала продукты в холодильник. Она открыла рот и каркнула привычным оглушающим голосом, – мне в ухо будто льдину воткнули:

– АНДРЕЙ!?

– Да, мама! Ел! – доносится откуда-то из глубины дома голос опарыша. Мама открывает было рот, но мелкий добавляет: – Два бутера с сыром и один с колбасой, а запивал сладким чаем!

Удивлённая мама чуточку призадумалась, но на её губах заиграла забавная улыбка.

– А может я!…

– Не надо, я пока не хочу есть! – перебил голос Андрея.

– А ты знаешь, что я хочу предложить!? – теперь мама смотрела азартным взглядом куда-то в потолок, внимательно прислушиваясь к звукам из комнаты.

– Ты хочешь предложить баранину с горошком! – отвечает Андрей.

Мама весело хмурится и смотрит на меня.

– И ведь угадал.

Моя яичница к тому времени иссякла, и я выдуваю второй бокал сока.

– Привыкни, твои дети – тролли, – пожимаю плечами.

– Ох, – мама качает головой и выкладывает в раковину мясо. – Дождётесь вы у меня.

– Если тебя это согреет, согрей говядину мне, – говорю. – Яичница, предполагаю, улетит из моего желудка быстро.

– Как проголодаешься, скажешь.

**

Чем можно заняться в яркий солнечный летний день, когда тебе тринадцать? Это же лето, чёрт побери, значит, оно создано для прогулок и убийства времени! Первым делом, в пустой детской, я набрал Стёпку.

Кто знает все три признака равенства треугольников? Стёпка.

Кто назовёт столицу любого государства? Стёпка!

Кто помнит каждую мелочь, увиденную за день? Опять Стёпка!!!

Мы называем его юным Холмсом. Его блестящий ум кроется не в объёме знаний, а в способности строить логические выводы. Не знаю, насколько он похож на героя Конана Дойля, но интеллект Стёпки не раз нас выручал. Особенно, когда в классе пропал журнал и подозрения пали на меня. Нет, ну в тот раз история сложилась по-настоящему детективная. Стёпка приложил все силы и облачил Егора.

Фанфары?

Приз за лучшее расследование?

Не-а. Синяк под глазом от Егора, который потом не сходил пару недель. Я чувствовал себя полным козлом, но ситуации предполагала два выхода: либо меня серьёзно наказывают в школе, чего никогда не было с моей репутацией, либо Стёпка находит настоящего виновника и получает от него по морде.

Я чуть не плакал от Стёпкиного благородства, когда тот решил пожертвовать собой ради меня. Поэтому, Стёпка теперь мой друг и брат навечно. Да, кстати, насчёт брата. Думаю, любой в тринадцать лет скажет, что у него есть друг, которого он ценит больше надоедливых младших братьев и сестёр. Я – не исключение. Иногда так хочется поменяться детьми. Я даже готов жить со Стёпкой в одной комнате, которая детская. Только мы уж назвали бы её по-другому. Что-то типа штаб-квартира ФБР.

Утром по номеру Стёпки отвечал стандартный женский голос, объясняющий, что телефон абонента отключен. И прежде чем Стёпка навестил меня в тот день, мой мир сдвинулся ещё на несколько метров.

Позалипав немного в компьютер, я звоню Стёпке ещё раз, снова послан незнакомым женским голосом, и спускаюсь в гостиную, по которой разливается запах жарящейся баранины.

Куда делся опарыш? В кухне с мамой его нет, на втором этаже – точно, значит… Брата я нашёл во дворе. Мелкий всё ещё расхаживал в трусах и майке. Он сидел на второй ступеньке крыльца, обхватив руками колени, и смотрел исподлобья на ворота. За живой изгородью слышаться весёлые крики других ребят, Ринат и другие мужики играют в преферанс на заднем дворе дома напротив, их смех доносится даже до меня. Да и во дворе трава под солнцем сочная, изумрудная, от белья, что колышется на верёвках, веет малиновым Ленором. И только взгляд Андрюшки мрачнее любой тучи.

– Опарыш, – зову я, поглядывая на копну непричёсанных волос. – Какие экономические проблемы решаешь?

– Думаю, может, убить кого, – спокойно произносит Андрюшка.

Честно говоря, эти слова в сочетании с утренним поведением меня немного пугают. И я выхожу из себя.

– Слушай, хватит себя так вести, а то…

Я не знаю, что придумать, а опарыш резко оборачивается и кидает в меня острый взгляд.

– А то что? – злобно шепчет он.

– Не знаю. Маме пожалуюсь.

– Вот тогда я тебя и убью, – произносит Андрюшка, но уже не злобно, а как бы неуверенно, будто размышляя, убивать или нет.

– Это обязательно, – киваю я. – Обязательно убьёшь, только хотя бы прикид сначала найди подходящий. Убивать человека в трусах как-то… низко для маньяка, не находишь.

Некоторое время опарыш смотрит на меня серьёзно. А потом начинает тихо смеяться, а в глазах странная печаль стоит. Брата с утра будто подменили, и пусть вручат мне Нобелевку, если б я знал, что с ним произошло. Хотя, как я уже говорил, люди боятся проблем, поэтому я и не хотел узнавать все подробности. Дурак.

Опарыш снова уставился на оградку, а я присел на перила крыльца. Садиться рядом с Андрюшкой почему-то страшновато.

– Всё равно оденься, – говорю. – Соседи ходят, смотрят, а ты им что показываешь?

– А я что угодно могу сделать, и мне ничего не будет! – восклицает Андрюшка и снова смотрит на меня, теперь его глаза влажные, будто он плакать собирается.

– Тебе будет нагоняй от мамы, – усмехаюсь я.

– А плевать!!!

И вдруг опарыш вскакивает и несётся к оградке. Я слишком медленно реагирую, и успеваю лишь ошарашено спуститься на доски пола, когда Андрюшка вскакивает на оградку, – а она у нас низка с плоской окантовкой – и снимает трусы.

У меня челюсть отвисает. Я бегу к опарышу, а тот уже трясёт задницей и кричит на всю улицу:

– Ээээ-гей! Смотрите на мою жопу!

Когда я рывком стаскиваю Андрюшку с оградки, я красный от стыда, как рак. Вдруг и правда кто из соседей видел это представление!

Опарыш путается в нижнем белье и падает в заросли вьюна, стебли которого обдирают его ноги. Я снова рывком ставлю Андрюшку на землю, и на автомате надеваю ему трусы. При этом с моих губ срываются какие-то ругательства, которые оканчиваются словами:

– …я убью тебя!

– О! Точно! – внезапно восклицает опарыш, глядя на меня. Его лицо вспыхивает новыми эмоциями, и он несётся к сараю. – За мной!!!

– Стой, придурок! – кричу я, стараясь догнать Андрюшку.

И вот мы оба оказываемся в мрачном пыльном сарае, где отец хранит свои инструменты. Чтобы солнечным лучам, особенно в это время суток, пробиться к единственному окошку в бревенчатой стене, им придётся миновать дом и заросли вьюна. Поэтому, сквозь туман пыли предметы сарая кажутся чёрно-белыми.

Опарыш хватает молоток, и я сжимаю кулаки от страха.

– Давай так, – тараторит он. – Бери молоток.

Я стою.

– Иди сюда, твою мать!

Он кричит таким властным тоном, что я повинуюсь, хотя предполагаю, что молоток сейчас ударит меня промеж глаз. Но вместо этого опарыш протягивает мне инструмент рукояткой вперёд.

– Бери!

Я беру.

– А теперь бей со всего размаху прямо сюда! – кричит Андрюшка и тыкает пальцем в бледный лоб. Тыкает так сильно, что белеет первая фаланга пальца. Сумасшедший взгляд опарыша носится по моему лицу, ногами Андрюшка упёрся в пол, готовясь к удару, губы сжались так плотно, что их почти не видно.

– Бей же, слабак!!! – вопит Андрюшка. И глаза у него опять влажные. Мой утренний страх медленно перетекает в благоговейный ужас, и я даже не знаю, Что делать в сложившейся ситуации.

– Ты долго будешь стоять???

Я ошарашено делаю шаг назад и прибегаю к единственному решению проблемы. Не отрывая взгляд от мелкого идиота, поворачиваю голову в сторону дома и ору:

– Маааааааам!!!

Лицо опарыша расслабляется, но на нём не появляется никакого страха. В мраке я вижу лишь его беззвучный смех.

– Вот умора… вот слабак… – пищит опарыш. А я снова кричу:

– Маааааааам!!!

– Мяяяяяяяям, – передразнивает меня Андрюшка.

– Слушай, я не знаю, что с тобой случилось ночью, – говорю я, стараясь заболтать опарыша, пока не свалю эту проблему на мать. – Но тебе надо прийти в себя. А то мне с утра кажется, будто ты подменыш. А настоящего брата забрали инопланетяне.

Лицо опарыша становится серьёзным, и он поднимает указательный палец, которым минутой назад тыкал себе в лоб.

– Ооооо… – прошептал он. – Точно. Инопланетяне. Как же я раньше не подумал об этом!…

И в этот момент в сарая врывается мама.

– Что у вас тут происходит???

И прежде чем я успеваю открыть рот, опарыш с видом малыша, у которого украли все конфеты, выпаливает:

– Это Артёмка! Он хотел мне молотком голову разбить.

Я изумлённо смотрю на молоток у себя в руке.

***

Неужели мама и впрямь поверит, что я хотел убить своего брата? Я отбрасываю молоток и вытираю руку о рубашку, а мама уже кричит, выпятив глаза:

– Тычтосумасошёл???

– Да никого я не хотел убивать! – кричу в ответ и мечусь взглядом от опарыша к матери. Мелкий играет покинутую всеми Джульетту, а в глазах довольный блеск. – Я что, совсем из ума выжил?

Мать уже кидается к Андрюшке с объятиями. Мимо меня проносится запах подсолнечного масла и жареной баранины.

– Я тебя под замок посажу. Будешь неделю только в окно глядеть, – причитает мама, и внутри меня вспыхивает негодование.

– Да что за фигня с утра творится?! Этот придурок с ума сошёл, а ему все только потакают. Эй, опарыш, скажи маме, что за фигню ты с утра городишь!

Мать уже обнимает Андрюшку и крепко прижимает к себе, а тот глядит куда-то в пол.

– Он не опарыш, а твой брат! – в который раз замечает мама, и отстраняет Андрюшку от себя. – Он тебя не бил?

Она смотрит в лицо мелкого так, будто я какой-то маньяк-изувер, и с моих губ срывается невольный стон. Мне нехорошо. Меня шатает. Я бы мог уйти, но тогда я только усугублю своё и без того незавидное положение.

– Мааам, этот осёл просил меня разбить ему башку молотком, – стонаю я.

– Хватит тут дурью маяться. Ты пугаешь брата, разве не видишь? – Мать тащит опарыша к выходу из сарая, а я чувствую, как последние нити доверия ко мне безнадёжно рвутся. Если меня не накажут, то я, конечно, плевал на доверие, но моя пятая точка чуяла неделю домашнего ареста. Что бы на моём месте сделал Стёпка?

– Мам! – восклицаю. – Я, конечно, не пылаю любовью к опарышу…

– К Андрею!

– Ну хорошо, к Андрею! Но он с утра как с ума сошёл! – Мать уже тащит мелкого по лестнице. У меня остаётся от силы пару секунд. – Неужели, ты думаешь, я бы звал тебя, захоти я размазать его по стенке??? Я поэтому и кричал, чтобы ты пришла, потому что этот кретин дал мне молоток и просил разбить ему голову.

Мама задерживается в дверях лишь на долю секунды. Кажется, в её глазах мерцает задумчивость, почти доверие. А потом она выходит во двор.

Почти минуту я ещё стою в сарае, растрёпанный, изумлённый, загнанный в угол. А потом возвращаюсь в дом. Мне нечего бояться, и если меня решат посадить на замок, я не боюсь вновь вступить в дискуссию. Трупом лягу, но оклеветать себя не позволю. А опарыш у меня дождётся. Запру его нечаянно в туалете, или башку в унитаз окуну.

В кухне я снова набираю Стёпку, но телефон всё ещё отключен. Мать с мелким, вероятно, наверху. Возможно, опарышу устраивают допрос на предмет моих противозаконных действий. Ох, представляю, что он там может про меня наговорить.

Достаю из холодильника сыр, готовлю себе бутерброды, съедая их до того, как успеваю сделать. Не знаю, сколько так проходит времени, когда в дверь звонят. Я как раз убираю еду в холодильник, мысли всё ещё заняты опарышем, и каждый новый вывод накручивает меня всё больше и больше.

Звонок вытаскивает меня из внутреннего мира, не полностью, а так, по пояс. Спешу к двери, и распахиваю, не спросив, кто за ней. Привычка. Мать говорит, что с такой привычкой жить мне не долго. Я ей не верю, ибо кто захочет у нас кого-то ограбить или убить? Посёлок-то закрытый. Если с Волги заплывут лишь.

На пороге высился мужчина в тёмных очках, которые удобно устроились на идеально ровном и очень остром носе. Я сразу прозываю парня Буратино. Хотя сходство с деревянным человечком только в отношении носа, в целом мужчина крупный, мускулистый, и его руки с ногами уж никак не напоминали брёвнышки.

(…типа того, что ты разбил опарышу губы…)

Чёрт возьми, Андрюха теперь не будет выходить у меня из головы, пока конфликт не решится.

– Соседи жалуются, что у них нет кабельного, – говорит мужчина, жуя при этом жвачку. – Мы подозреваем, что нарушена кабельная сеть, могу я… – потом парень будто приходит в себя и понимает, что перед ним ребёнок… точнее, подросток, но всё же далеко не взрослый. – Кто-нибудь из родителей дома? – спрашивает он.

И в эту же секунду в заднем кармане моих джинсов звонит телефон.

– Маааааам! – кричу я и достаю аппарат. Стёпка, тебя Господь послал, да будут дни твои на Земле благословенны!

Я отхожу от двери и включаю связь.

– Стёпка, ты чего, спал до сих пор?

– А чего? Лето же, – отвечает мне хрипловатый почти родной голос.

– Да ладно! – Я проскальзываю по лестнице мимо мамы.

– Нет, конечно. Я уже в город с отцом ездил. Просто, только вернулся. Гулять пойдём?

Я уже вторгся в коридор второго этажа, бегу в детскую.

– А то.

– Сегодня с нами должны быть Вероника и Ольга.

Сердце бьётся чаще.

– И ты ещё здесь? Немедля ко мне.

Когда я вхожу в комнату, связь уже отключена, и только сейчас вспоминаю об опарыше, который валяется на кровати, хмурый, словно венская ночь, в которую умер Моцарт.

– Кто пришёл? – хмуро спрашивает он.

– Ты чего обо мне маме наплёл? – сжимаю я кулаки и нацепляю воинственный вид.

– Ничего уже не наплёл, – отмахивается опарыш. – Пришёл-то кто?

Снижу доносится голос мамы:

– Мальчишки, у вас там всё в порядке?

– ДА! – хором отвечаем мы, и мне вдруг становится легко.

– Смотрите у меня, – грозит глухой голос мамы.

– И всё же, кто пришёл? Кому-то не понравилось, что я бегал по забору без трусов? – задумчиво хмурится брат.

– Да! Соседи пришли. Кстати, с ножницами. Они сейчас поднимутся и отрежут твой стручок.

Вид у опарыша слишком серьёзный, чтобы продолжать шутить.

– Да что с тобой? – пожимаю плечами. – Ты можешь объяснить, что происходит?

– Что толку, всё равно, ты завтра всё забудешь, – отвечает опарыш. – Так ты мне честно ответишь, кто звонил?

– Да это из кабельной компании, – говорю я. – Дались они тебе.

– Странно. – Впервые за день лицо опарыша сменило маску сумасшествия на изумление. Он по-настоящему растерялся. – Но так не должно было быть!

Он вскочил и прилип к окну. Всё ещё в трусах и в майке. Я не успел ничего сказать, как вновь раздался звонок. А уж вот это я знаю кто.

Оставив опарыша в одиночестве, я вылетаю из комнаты, перепрыгиваю лестничный пролёт, и вот уже у двери. Мама открывать не собирается, она знает, что это Стёпка.

Я отворяю дверь и вижу затылок друга.

– Стёпка! – восклицаю я… и на секунду вздрагиваю, представляя, что сейчас он обернётся, а вместо лица у друга белое месиво, как у Слендермена.

И даже когда он оборачивается, не сразу видение уходит из головы. Только знакомый голос собирает передо мной родной образ:

– Я тоже хочу такие когти, – говорит Стёпка.

Я улыбаюсь. Родные ровные волосы, как у Омена, стильные очки в чёрной толстой оправе. И только эти жуткие усы… не то чтобы усы, но у Стёпке на верхней губе волосы стали слишком тёмными, хотя лицо ещё совсем детское. Видеть парнишку с жиденькими усиками, на мой взгляд, отвратительно. И я, и Серый – его брат, и даже Ольга, давно просим Стёпку сбрить эти рудименты каменного века, но друг упрямится, и твердит, что тогда они будут расти чаще.

Дурак.

Я смотрю в сторону высоковольтного столба. Перед домом притаился малиновый фургон с изображением трёхлистного клевера и надписью: Сомерсет. Кабельная фирма, вроде. А Буратино в оранжевом костюме и такой же кепке, что-то колдовал в открытом железном ящике на столбе. К его рукам цеплялись железные штуковины, напоминающие когти.

– Они называются монтёрские когти, – говорит Стёпка.

– Мне безумно интересно! – прикидываюсь я. – Но могли бы мы уже рвануть на встречу с Вероникой?

– И Олей, – замечает Стёпка, вскидывая указательный палец правой руки.

– Да. Только… мне нужно привести себя в порядок немного. Ты меня подождёшь здесь или в доме?

– Я на крыльце посижу, – улыбается Стёпка и садится туда, где полчаса назад сидел опарыш. Я вздрагиваю, и прячусь в дом.

Мне кажется, проходит много времени, прежде чем я начинаю нравиться самому себе. Но там будет Вероника, как же иначе? Сегодня на улице не очень жарко, поэтому стоит нацепить кожанку. В закрытом помещении я, конечно, спарюсь, но на открытом воздухе – ничего так. Даже Стёпка в рубашке с длинным рукавом. С Волги который день дуют ветра.

Когда я выскакиваю за дверь, Буратино и фургона уже нет, только Стёпка сидит на ступенях крыльцА, опустив голову на руки.

– Я готов. Велик берём?

– Да не, – качает головой Стёпка. – Мы всё равно мимо моего дома. А там нас Серый подвезёт, сам вызвался.

Я киваю, закрываю дверь, и слышу голос мамы:

– Артём, бранина будет через несколько часов. Обязательно возвращайся.

– Угу, – мычу я, зная, что нарушу установленное время. – Понеслись?

Стёпка встал.

– Мы с тобой два мачо-мена, нас ждёт удача. – Он цыкнул губами и подмигнул.

С благоговением в сердце я покинул дом, оставив внутри нервную маму и двинутого опарыша. Ура. Свобода! Аллилуйя!