Kitobni o'qish: «Жизнь должна быть чистой»

Shrift:

«Пока у человека не отнята способность размышлять, он, наблюдая за процессом старения и постоянных утрат, многое начинает видеть в другом свете. Больше ценит и радуется тому, что даровано, не только осознавая, но и ощущая, что такое временность, преходящесть. Главное – не роптать. Я уже давно чувствую, как тикают часы моей жизни, и за этим тоже интересно наблюдать. Чувствую, что благодарна за все, что было мне дано, благодарна всем людям, которые сопровождали меня на жизненном пути и столько мне дали, благодарна своей семье и близким друзьям. Желаю им мира, спокойствия, любви и творческой жизни. Наконец ясно поняла, почему надо уметь прощать; поняла, что пришло время не поучать детей и молодежь, а учиться у них, ибо, как я уже говорила, в жизни нет ничего постоянного, кроме перемен».

Перевод с литовского языка:

Aurimas Svedas, Irena Veisaité: Gyvenimas luréiii buti skaidrus, Vilnius: Aukso zuvys, 2016.

В книге использованы фотографии из архива Ирены Вейсайте, а также фотографии: Альгимантаса Александравичюса, Оны Паедайте, Аудрюса Завадскиса, Дмитрия Матвеева, Антанаса Суткуса, Артура Морозова. Автор фото на задней обложке – Александра Яцовските.

Ирена Вейсайте и Ауримас Шведас, 2015

Предисловие

На очной ставке с памятью и историей мы, как правило, размышляем о смысле своего существования и начинаем рассказывать. Перефразируя английского писателя Грэма Свифта, таким образом мы заполняем пустоту и рассеиваем страх перед тьмой¹. Иными словами, мы все хотим что-то рассказать, расставить какие-то знаки, ориентиры, вехи в своей личной истории и в истории страны и народа, чтобы осмыслить эту историю, оценить значение и важность каждого своего решения, в конце концов – справиться с грузом той ответственности, которую эти решения налагают.

Так что книга эта родилась из осознанной необходимости поговорить о важнейших вопросах бытия и в то же время взглянуть на историю литовского общества и государства через призму одной человеческой жизни.

Героиня, она же соавтор этой книги, согласившаяся поделиться своим опытом, переживаниями, мнениями – германист, театровед и многолетний председатель Фонда «Открытая Литва» Ирена Вейсайте. Наши беседы 2013–2015 гг., в которых я попытался зафиксировать живую историю моей собеседницы, стали для меня важнейшим экзистенциальным опытом.

Почему для меня было важно услышать рассказы Ирены Вейсайте? Упомяну здесь лишь несколько аспектов, при этом постараюсь расставить какие-то ориентиры для будущего читателя.

Личная история Ирены Вейсайте позволяет взглянуть на четыре эпохи двадцатого века: межвоенное время, период первой советской и нацистской оккупации, советский период, возрождение и становление литовской независимости; помогает интерпретировать эти эпохи и перекинуть между ними мосты взаимопонимания. Так что во время наших бесед я не только задавал вопросы «Как было на самом деле?», но постоянно искал повод задуматься: «Что все это значит для нас сейчас?»

Постоянное внимание к сфере культуры, как в советские времена, так и в пору независимости Литвы, позволило моей многочасовой собеседнице накопить уникальный опыт знакомства с людьми, явлениями и процессами, о которых мы теперь можем узнать только из текстов, фотографий, фильмов. Потому я и просил Ирену Вейсайте делиться воспоминаниями о театральном мире Советского Союза, Литвы и Восточной Европы, об интересных постановках и их режиссерах, о встречах с писателями и представителями других сфер искусства, не избегая вопросов, побуждающих к субъективным оценкам и интерпретациям.

Память и этическая позиция человека, пережившего Холокост, позволяют Ирене Вейсайте говорить о болезненном и травматическом опыте Литвы и Восточной Европы, в то же время подчеркивая императив: уметь простить и совместно восстанавливать жизнь. Уверен, что опыт таких людей, как моя героиня, и воспитанная ими в себе способность понять, простить и жить дальше особенно важен для литовского общества 21 века. Так что умение справиться со сложной и скорбной историей – еще один важный лейтмотив этой книги.

Вышеупомянутые вещи определили тематику и структуру наших с Иреной разговоров.

В первой и второй частях книги Ирена Вейсайте рассказывает о детстве, семье, межвоенном Каунасе, первой советской оккупации и начале Второй мировой войны.

Третья и четвертая части повествуют о жизни Ирены в Каунасском гетто, о ее побеге, с помощью спасителей, с этой территории смерти, о попытках остаться в Вильнюсе и встрече со Стефанией Ладигене.

Пятая и шестая части посвящены первым послевоенным годам, обучению в гимназии им. Саломеи Нерис, в Вильнюсском, Московском и Ленинградском университетах.

В седьмой части Ирена Вейсайте делится впечатлениями о работе в Вильнюсском Педагогическом институте, о деятельности организованной ею Театральной секции, о «Театральных мозаиках» – исключительном явлении в общественно-культурной жизни Вильнюса.

Восьмая часть – о литовском театре, о его ярких личностях, выдающихся режиссерах и созданных ими спектаклях.

В девятой части говорится об «островках» единомышленников в Вильнюсе советских времен и происходившей там интеллектуальной жизни.

Десятая и одиннадцатая части – о книгах и выраженных в них идеях, экзистенциально важных для Ирены Вейсайте, здесь же – воспоминания о встречах с литовскими писателями.

В двенадцатой части намечены контуры личной истории Ирены Вейсайте.

Тринадцатая часть – история учреждения и деятельности Фонда «Открытая Литва».

Эпилог – попытка осмыслить марафон бесед, ставший основой этой книги.

Постскриптум – фрагменты нескольких разговоров, которые мы с Иреной Вейсайте записали уже после выхода книги на литовском языке в 2016 году.

Завершает книгу «Приложение». Собранный здесь материал продолжает и углубляет разговоры, создает для них контекст, предоставляет читателю дополнительную возможность взглянуть на уже знакомые сюжеты в новой перспективе.

Для тех, кто хотел бы подробнее узнать об описанных в книге событиях, явлениях, личностях, имеются сноски. Русскоязычный читатель найдет в них пояснения относительно литовских культурноисторических реалий.

Надеюсь, что опубликованные в этой книге диалоги (а также материалы приложения) будут интересны не только исследователям прошлого, но и существенно дополнят новыми штрихами начатый Ивом Плассеро² портрет личности Ирены Вейсайте.

Писательство – ремесло одинокое, однако к жанру устной истории (oral history) это правило не подходит, а осмысление прошлого во время беседы и фиксация этого опыта – плод коллективных усилий. Поэтому сердечно благодарю тех, без кого не состоялась бы эта книга: Ирену Вейсайте за общение, умение поделиться своей жизненной историей и найти духовную общность; Энрике Жилите, которая помогла превратить эти беседы в текст; Станисловасу Стасюлису за помощь в составлении фактологического и контекстного комментария; профессорам Саулюсу Сужеделису и Ларе Лемперт, которые читали и рецензировали этот текст.

Хотелось бы сердечно поблагодарить Фонд им. Якова Бунки и лично Даумантаса Ляваса Тодесаса за неоценимую помощь в осуществлении настоящего издания. Спасибо Анне Герасимовой за профессионализм и любовь, с которыми выполнен перевод, Марине Войцкой за помощь Ирене Вейсайте с авторской редактурой текста, Йокубасу Яцовскису за предоставление материалов для оформления, Ивану Плигину (издательство «Пробел») за подготовку макета русскоязычного издания.

Также от своего имени и от имени Ирены Вейсайте приношу благодарности организациям и лицам, с чьей финансовой помощью выпущена книга. Это Департамент национальных меньшинств при Правительстве Литовской республики, Сообщество евреев Литвы (литваков), Еврейское сообщество «Вильнюс – литовский Иерусалим», Фонд Доброй воли, Благотворительный фонд имени Якова Бунки, ООО „SPEKTRAMED“ и Йонас Жибуркус, Аркадий Майзелис.

Сердечное спасибо за разнообразную помощь и содействие: Марюсу Микалаюнасу, Ольге Угрюмовой, Юдите Глауберзонайте, Ефиму и Алине Славинским.

Ауримас Шведас

Разговор I
«Жизнь должна быть чистой»

Ваша жизнь насыщена разнообразными событиями и пограничным опытом. Никогда не возникало мысли сесть за стол и что-то зафиксировать на бумаге?

Конечно, возникало. Более того, мне все советовали за это взяться, просто я, по самым разным причинам, не хотела и не могла пускаться в воспоминания. Возвращаясь в прошлое, надо его перечувствовать, а это неподъемный труд. Я живу как в броне. Чтобы вам понятнее была эта метафора, расскажу один случай. Когда мы с двумя моими бывшими студентками, а теперь уже близкими подругами, Аудрой Жукайтите и Редой Пабарчене³, пошли на фильм Анджея Вайды «Страстная неделя»⁴, они вышли из кинозала в слезах, а я приняла эту потрясающую историю варшавской еврейки в годы Второй мировой войны совершенно спокойно. Конечно, собственная реакция вызвала у меня вопрос: «Что происходит?» И вот тогда я очень четко поняла, что живу в броне, в латах.

Другая причина, по которой я никогда не писала воспоминаний и не хотела этого делать, связана с моим образом жизни, а может, и с характером. Я всегда жила сегодняшним днем, всей душой участвовала в настоящем, так что на прошлое просто не оставалось времени. Постоянно надо было о чем-то думать, писать, работать, действовать. Много сердца и времени отдавала преподаванию, воспринимала его как некую миссию.

Есть и еще одна причина… Мне кажется, когда человек пишет, он должен полностью открыться. Если этого не происходит – результат будет неинтересным. При советской власти это было невозможно!

Такие откровения бывают и глубоко личными. Я не умею и не могу говорить о некоторых очень личных, частных переживаниях. Понимая это, я спрашивала себя: «Если я не могу писать полностью откровенно – зачем вообще писать?» С другой стороны, многие взгляды на какие-то важные для меня вещи я уже высказала в статьях и докладах на конференциях в Литве и за рубежом.

И вот еще важная вещь. После войны для меня, чудом оставшейся в живых, одним из главных стимулов двигаться вперед было желание рассказать миру, что же на самом деле произошло. Но никто не хотел слушать ни меня, ни других, переживших этот страшный опыт. Так что говорить об этом было безнадежно бессмысленно…⁵Кроме того, надо было цепляться за жизнь, и очень скоро я поняла, что оживление болезненных воспоминаний не проходит даром, оно преследует. После войны из поколения родителей в живых осталась только моя тетя, мамина двоюродная сестра Она Штромайте⁶. Она прошла каунасское гетто, а позднее и Штуттгоф. Для тети Аннушки, как ее все называли, послевоенная жизнь стала вечным трауром. Избегая общества (после войны ни разу не была ни в кино, ни в театре), она оплакивала уничтоженное и утраченное. Возможно, поэтому очень рано умерла. А мне хотелось жить. Жизнь притягивала меня. Но надо было как-то найти в ней свое место, утвердиться, создать для себя цель и смысл.

Разговор – всегда сотрудничество двоих, поскольку вопрошающему очень важно как следует понять собеседника. Одним удается вспомнить мельчайшие детали событий, случившихся несколько десятков лет назад; другие мастерски реконструируют какие-то более общие образы прошлого, не выделяя деталей; третьим для активизации памяти требуются фотографии или фрагменты дневника. Как воссоздается прошлое в Ваших мыслях?

Самые яркие из воссоздаваемых образов связаны с эмоциями. Я могу забыть содержание произведения, какие-то связанные с ним обстоятельства, но вызванную им эмоцию всегда помню хорошо.

Думая о том, как охарактеризовать Вашу жизнь, я вдруг вспомнил мысль, прозвучавшую в нашу первую встречу: и Вам, и мне близок взгляд на жизнь как художественную форму. Могли бы Вы подробнее прокомментировать, как сложился такой взгляд?

У каждого произведения должна быть определенная структура и ритм повествования. Только тогда искусство будет действенным. Мне кажется, можно провести аналогию между нашей жизнью и произведениями искусства, которые обязаны иметь структуру, ритм, не говоря уже о ясных идейных и ценностных ориентирах. Особенно ясно я осознала это, когда вышла замуж второй раз, за очень сильно любимого человека – Григория⁷. С ним я поняла, что каждый день – особенный, ибо приносит что-то новое, открывает возможности для творения своей жизни. Очень важно ощутить жизненный ритм и не затягивать события или процессы (как часто бывает в фильмах и спектаклях). Иными словами, жить надо творчески.

Могу привести такой пример… Мы не были богаты, но нам хотелось подарить друг другу весь мир. Увидев новое здание, интересную картину, пейзаж, цветок, прочитав хорошую книгу, мы говорили друг другу: «Дарю!» Ясное дело, такие подарки никакого материального воплощения не имели, но они позволяли прикоснуться к красоте, наполнить существование смыслом.

Это может прозвучать нравоучительно, но жизнь должна быть чистой. Не надо замутнять ее ни алкоголем, ни компромиссами. А дальше уже можно продлить нашу аналогию. Опыт, о котором я сейчас рассказала, позволил мне понять, что жить – тоже искусство, жизни тоже требуется смысл, тема и ритм.

Могу нескромно похвастаться посвящением, которое написал мне профессор Зигмунт Бауман на своей книге «Искусство жизни» (“The Art of Life”): «Ирене, великому мастеру жизни»⁸. Мне это посвящение чрезвычайно дорого.

Вы театровед, так что в разговорах мы неизбежно будем обращаться к театральной сфере. Но театр будет в них и важной метафорой… Осмелюсь утверждать, что Ваша жизнь в 20 веке разворачивалась в театре ужасов, абсурда, метафоры.

Последняя метафора несколько натянута, хотя, как писал Шекспир в «Макбете»:

Жизнь – это только тень, комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый; это повесть,
Которую пересказал дурак:
В ней много слов и страсти, нет лишь смысла.

(Пер. Ю. Корнеева)

С другой стороны, театр в моей жизни выражался в весьма разнообразных формах. С раннего детства я мечтала стать певицей. У нас дома было много пластинок, среди них Федор Шаляпин и Амелита Галли-Курчи, Энрико Карузо и Йозеф Шмидт, Кипрас Петраускас и другие знаменитые исполнители⁹. Когда в Каунасе выступали выдающиеся музыканты, такие, как Давид Ойстрах или Эмиль Гиллельс¹⁰, родители брали меня на концерт. Была и на концерте Шаляпина, кажется, в 1934 году¹¹.

Так что мир искусства мне был не чужд, и, как уже сказано, я мечтала стать певицей. Увы, Бог не дал мне хорошего слуха. Спасибо родителям – они наняли учительницу, и с ее помощью мой слух улучшился, но лет в десять все же пришлось принять «тяжелое» решение: «Ладно, не певицей, но уж актрисой точно стану!» Должна признаться, амбиций у меня тогда было хоть отбавляй. В школе каждый год ставили спектакль, и я всегда стремилась получить там главную роль! А если не удавалось – очень переживала… Мое упрямство и юношеский максимализм хорошо иллюстрирует еще один пример – однажды я заявила родителям: «Если не стану ни певицей, ни актрисой – покончу с собой!»

Мне, конечно, очень нравилось ходить в театр и в кино. Первый спектакль, который я увидела, был „Atzalynas“ («Поросль») по Казису Бинкису. Живо помню свой восторг. Правда, с течением времени сюжет поблек в памяти, осталось только общее ощущение и, наверное, образ исполнительницы главной роли, актрисы Ванды Лиетувайтите. Когда совсем недавно я увидела «Поросль» в постановке Йонаса Вайткуса, было очень приятно почувствовать, как пробуждаются воспоминания¹².

И в оперу мы с родителями ходили. Я восхищалась Кипрасом Петраускасом. Помню, как в Каунас прибыли на гастроли Валерия Барсова и Мария Максакова¹³. Советская Россия посылала за границу артистов, которые могли представлять ее культуру и таким образом делать рекламу стране.

Такие встречи с великим искусством меня, несмотря на юный возраст, искренне волновали.

После войны, когда я училась в Москве, тоже интенсивно интересовалась местной театральной и музыкальной сценой. Старалась не пропускать ни одного концерта Ойстраха, Гиллельса, Софроницкого, Генриха Нейгауза, а особенно – Святослава Рихтера¹⁴. Они мне невероятно много дали. Кроме того, я навострилась без билета проникать на дорогие концерты и даже проводить друзей.

Мы, например, скидывались вчетвером на один билет, я показывала его контролерше, спрашивала ее о чем-то, а друзья мои в этот момент проскальзывали в зал. Я никогда не раскаивалась в этом обмане, наоборот, гордилась. Мы же никому не мешали, даже свободных мест никогда не занимали. Как погаснет свет, садились на ступеньки.

Тот же метод я пыталась применять в театрах. Не всегда удавалось, приходилось покупать входные или просто самые дешевые билеты. Сидя на спектаклях МХАТа, я и подумать не могла, что моя жизнь будет так тесно связана с театром¹⁵. Училась-то я на германистике.

Вернувшись в Литву, уже в Педагогическом институте, я вновь обратилась к театру, работая над книгой Бертольда Брехта «Мамаша Кураж»¹⁶. Меня заинтересовал его совершенно отличный от Константина Станиславского¹⁷ взгляд на специфику театрального представления. Брехту важно было не отразить реальность, а изменить ее. Он создавал так называемый «эпический театр», который должен был стать для зрителя «школой жизни», заставить его не переживать, а думать. Все это было ново и заинтриговало меня.

В Пединституте мне довелось работать на одной кафедре с театроведом и прекрасным шекспироведом Довидасом Юделявичюсом¹⁸. Мы были близкими друзьями. Он всячески поощрял мое увлечение театром, помогал сориентироваться в театральном мире. За это я ему всегда благодарна.

Говоря о своем отношении к театру, не хотелось бы пускаться в интеллектуальные рассуждения. Скажу одно: до сих пор, приходя в театр, я ощущаю то же, что и в детстве, – ожидание чуда: вот поднимется занавес и начнется сценическое действо. Хотя занавес в театре уже давно не используется или используется редко…

Это ожидание чуда, конечно, не всегда сбывается.

Театр был тем местом, где я могла размышлять о жизни, человеке, творчестве.

Теперь хотелось бы приступить к контурам Вашей биографии. Начнем с деда по материнской линии, Хиеля Штрома (Штромаса), как Вы сами его назвали, молочника из Бабтай, и бабушки – Хаи Кац-Штром (Штромене), на чьих плечах (опять же по Вашим словам) держался дом, все четыре угла. Евреи-крестьяне – не самая традиционная ситуация…¹⁹

Здесь очень важно помнить, что нормальное общение с бабушкой и дедушкой оборвалось для меня в тринадцать лет. Так что многое из того, что сохранилось в памяти, сформировано детскими впечатлениями. Некую возможность по-новому познакомиться с ними дала мне книга моего двоюродного брата Вальдемара Гинзбурга «И Каунас плакал»²⁰. Но об этой книге поговорим позже. Вспоминая деда, могу сказать, что меня сразу захлестывает волна его невероятной доброты. Он прямо светился изнутри. Глаза у него были голубые, а волосы светлые, правда, я помню его уже седым… Меня восхищало в нем отсутствие фанатизма. Что касается бабушки, она строго соблюдала кошер²¹. У нас дома кошер не соблюдался, и дедушке нельзя было у нас есть. Несмотря на это, он кое-что съедал и просил меня, чтоб я не говорила бабушке. Мне это очень нравилось. У нас были свои секреты.

Дедушка часто к нам приходил. Тепло и уют в моем детстве создавали прежде всего бабушка с дедушкой, особенно дед.

Религиозные праздники у нас дома не справляли, хотя родители учили меня уважать верования и обычаи других людей. Поэтому мне особенно запомнились Пейсах и Ханука²², когда мы с двоюродными братьями Аликом и Лёвинькой Штромасами ходили к дедушке с бабушкой²³. Взрослые сидели за столом, а мы баловались под столом и выдумывали всякие проказы.

Эти чудесные праздники – едва ли не единственное, что связывает меня с еврейской религиозной традицией. Я узнала о них только благодаря дедушке, но всегда знала, что я еврейка.

Помню поездку с родителями в Берлин в 1938 году. Мы, со своими литовскими паспортами, евреями не считались. Поселились на Курфюрстендамм – одной из известейших берлинских улиц. До сих пор помню, какие вкусные свежие булочки с абрикосовым джемом подавали на завтрак… Но помню и другое, о чем хотелось бы сказать, раз уж речь зашла о моем отношении к еврейству. Однажды папа повел меня на Унтер-ден-Линден, главный берлинский бульвар, где были обычные скамейки и желтые. Евреи, как вы, должно быть, догадались, могли сидеть только на желтых. Я отлично помню, как мы с папой сели на такую скамеечку, и папа сказал: «Я хочу, чтоб ты знала, что в Германии евреи – на особом положении, они изгои. Мы тоже евреи. Мы, конечно, не обязаны здесь сидеть, мы граждане Литвы. Но ты должна понять, какое это чувство – быть изгоем». Этим экскурсом в прошлое я хочу показать, что мои родители прекрасно понимали, кто они, и никогда не пытались отказаться от своей национальной принадлежности или отрицать ее. Но еврейских обычаев и традиций не соблюдали, и знакома я с ними только благодаря дедам.

Вспоминая дедушку с бабушкой, должна сказать, что здоровья бабушка была весьма слабого, хотя, если можно так выразиться, контролировала ситуацию. Дедушка ее побаивался. Он любил пофилософствовать, помечтать… А все практические вопросы в семье решала бабушка. У них было десять детей, из которых на момент моего появления на свете в живых осталось пятеро. Уже на моей памяти умерли еще двое маминых братьев. В конце концов от всей большой семьи осталась только тетя Паулина, мать упоминавшегося уже Вальдемара Гинзбурга²⁴. Но и она погибла во время войны, пытаясь помочь другому человеку. Их везли на пароходе из Штуттгофа в Германию. На палубе рядом с ней женщина подняла окурок, брошенный охранником. Заметив это, эсэсовец хотел скинуть бедную женщину в море. Тетя попыталась вступиться за нее, она ведь знала немецкий. Смягчить сердце эсэсовца не удалось. Только вместо той женщины он выкинул за борт мою тетю, и она утонула.

Судьба бабушки с дедушкой такова… Бабушка умерла в гетто, скорее всего от инсульта. Однажды ранним утром 1942 года мы нашли ее мертвой и похоронили в гетто. А дедушка потом попал в концлагерь Шанчяй²⁵, во время «акции стариков и детей» 26–27 марта 1944 года был отправлен в IX форт и там убит.

Вы говорили, что родителей отца – Лазаря Вейса и Анюту Штейн-Вейс – не знали²⁶. Однако, может быть, Вам что-то рассказывал о них отец, Изидорюс Вейсас?

Могу показать фотографию деда с отцовской стороны. Лицо, как видите, очень интеллигентное. Я действительно не знала его, он умер в Каунасе в 1926 году, еще до моего рождения. Бабушку, папину мать, я тоже не знала. После смерти мужа она уехала в Москву, где жили двое ее сыновей и две дочери. Умерла в 1931 году.

Так что все, что я знаю о них – с чужих слов. Дед в царские времена был преуспевающим купцом второй гильдии²⁷. До Первой мировой войны проживал в Гродно, потом перебрался в Каунас. Там ему принадлежала лотерея Красного Креста. Это дело перешло по наследству к моему отцу, ведь все другие братья и сестры жили в Москве, и определило его карьеру в межвоенные годы: долгое время он, совместно с маминым братом Юргисом Штромасом²⁸, был директором Главного государственного лотерейного агенства.

И все же что я могу сказать о своем деде по отцу? Он был человек организованный, умел устроить свою жизнь. Заботился о детях, всем им создал условия для получения университетского образования. Однако все дети Лазаря Вейса перед Первой мировой войной примкнули к революционерам. Так что деду приходилось постоянно иметь дело с царской охранкой, наверное, давать взятки, ведь детей забирали, сажали, надо было выручать. Спасая младшего сына (моего отца) от революционной заразы, дед услал его учиться в Германию. Так отец очутился в Гамбурге, где учился в гимназии. Но началась Первая мировая, и папе пришлось вернуться домой. До Литвы он доехал с большими трудностями – много дней шел пешком. Чудом остался в живых, когда русские солдаты поймали его и хотели расстрелять как немецкого шпиона. Деталей инцидента не знаю, но, слава Богу, его отпустили.

Вспоминая отца, вынуждена повторить банальную истину, с которой, увы, сталкиваются многие. Как правило, интересоваться историей семьи мы начинаем, когда уже некого спросить.

А как познакомились Ваши родители?

Насколько я знаю, мама Софья работала в принадлежавшем отцу лотерейном агентстве. Сохранилась фотография, на которой запечатлена мама в конторе среди других служащих. Отец в нее влюбился. Но мама уже была обручена с инженером Теди Блюменталем, жившим в Париже. Его мечтам жениться на маме мешали весьма приземленные причины – господин Блюменталь никак не мог найти работу. А в те времена, как известно, считалось, что мужчина не может создавать семью, пока не обретет твердой финансовой почвы под ногами.

А папа тем временем упорно добивался маминого расположения. Выйдет она из дому погулять, а ее встречает извозчик на дрожках, готовый куда-нибудь отвезти. Папа постоянно посылал ей букеты самых разнообразных и дорогих цветов.

Пойдет мама в магазин, а ей говорят, что все ее покупки заранее оплачены поклонником. Мама сказала папе, что ей неприятно, что он так швыряется деньгами.

Тогда отец при ней швырнул в камин толстую пачку денег, пытаясь тем самым показать свое равнодушие к финансовому благополучию. Это был эксцентричный жест, хотя вообще отец был человеком разумным, рациональным и сдержанным. При этом мужчиной красивым, элегантным и, что греха таить, обеспеченным. По тогдашним меркам, жених хоть куда. Бабушка всячески уговаривала маму выйти за него. Не отставали и другие члены семьи, советуя «выбрать подходящую партию».

В конце концов через три года мама приняла решение и сказала «да». Помню, у нее в альбоме была открытка, которую, узнав о ее замужестве, прислал господин Блюменталь. На фотографии этой были только его глаза, очень печальные. Было еще что-то написано…

Вспоминая маму, должна сказать, что она пользовалась успехом у мужчин.

Вы говорили о родителях: «Они были европейцами».

Как я уже сказала – родители уважали традиции, но не соблюдали их. Отношения родителей с европейской культурой можно описать по-разному. Одевались они не как евреи, а как европейцы. Воспитание получили светское, знали много языков. Папа, правда, нигде не учился. О таких людях англичане говорят “self-made man”. Мама же окончила в Берлине Высшее торговое училище (Handelshochschule), где обучалась экономике. В 1930 году поступила в Университет Витаутаса Великого на факультет права. Окончив три курса, бросила учебу и диплома не получила. Уже после войны я говорила с ее однокурсниками. Они вспоминали маму как очень способную студентку.

Какой была атмосфера в доме?

Мы не были типично еврейской семьей, не придерживались традиций, были открыты миру… Оба родителя очень заботились обо мне, уделяли мне много внимания, но атмосфера в семье никогда не была особенно хорошей. И я это ясно чувствовала. Эмоциональное тепло давали мне бабушка с дедом и тетя Аннушка, которая жила на ул. Донелайтиса в доме, кажется, под номером шестнадцать, и держала там продуктовую лавочку, куда я обожала приходить. Тетя Аннушка любила меня и всячески баловала. Это был очень умный и теплый человек.

Тем временем в семье у нас были явные разногласия между родителями. Одно из самых теплых воспоминаний моего детства (лет пять или шесть) – прогулка по Лайсвес-аллее. Я была так счастлива, что со мной идут оба: и мама, и папа!.. Из эмоции этой ясно одно: событие для нашей семьи неординарное. Кроме того, родители много времени проводили за границей, а со мной в это время были гувернантки.

Помню, как-то раз, еще совсем маленькая, лет пяти, я явилась в родительскую спальню, уселась посреди двуспальной кровати и говорю: «Не хочу, чтобы вы ссорились и разводились. Я очень этого боюсь». Видимо, было предчувствие, что это возможно.

Большую роль в моем воспитании сыграл отец. Приведу несколько примеров, хоть и понимаю, что сегодня они могут показаться жестковатыми и даже кого-то шокировать… Вот идем мы с папой гулять, и он говорит: «Ируте, не считай ворон, наткнешься на что-нибудь!» А я была ребенком чрезвычайно упрямым и не всегда обращала внимание на папины замечания и просьбы. По этой причине на папино замечание я внимания не обратила, а он не предупредил, что сейчас я ударюсь об столб. Засмотрелась на небо и больно ушиблась. Папа меня не ругал, отвел в аптеку Бельского (возле театра Оперы и балета). Там мне помазали лекарством разбитый лоб и заклеили ранку пластырем. Так я получила ощутимый урок. Другой пример. Я ужасно любила шоколад. Родители, конечно, пытались ограничить мои аппетиты, а я постояно стремилась их запреты обойти. Однажды папа, к маминому ужасу, принес килограмм шоколада и говорит: «Ешь сколько хочешь!» Я съела всё, и стало мне плохо. Когда полегчало, был разговор с папой.

Другая ситуация. Я терпеть не могла рассольник и всячески старалась от него отвертеться. Однажды за обедом папа говорит: «Ты, наверно, не голодная, раз супа не ешь. Так что можешь идти к себе». Так и закончился мой обед, не начавшись. А вечером меня ждал все тот же суп. Его же предложили мне наутро, пока я, хорошенько не проголодавшись, его не съела.

Меня никогда не ругали и не били. Однажды подарили на день рождения куклу, которая умела хлопать глазами. Кто-то из моих подружек хотел поиграть с этой куклой, а я не дала. Папа сказал: «Девочка у тебя в гостях, ты должна дать ей куклу, а потом уже играть сама». Я не отреагировала. Тогда папа сам взял куклу и дал той девочке. Я разревелась, меня увели в другую комнату. Когда успокоилась, папа пришел опять и объяснил: «Ты должна уважать свою гостью, поэтому я и попросил дать ей куклу». И только когда охватившие меня эмоции улеглись, мне позволено было вернуться к гостям.

Таким образом мне спокойно объясняли, как себя вести и почему. И, как я уже говорила, никогда не кричали.

Воспитывая меня, папа старался, чтобы я не злоупотребляла своим происхождением из зажиточной семьи и не выделялась среди других детей. Поэтому никто меня в школу на машине не возил, и в кино я должна была покупать не самые дорогие билеты. Это правило распространялось и на театр. Без родителей я всегда сидела там на галерке.

По сей день я благодарна родителям за эти уроки.

Были и другие эпизоды. Когда мы отдыхали на море, папа посадил меня на плечи и уплыл далеко-далеко. Он был прекрасный пловец.

1.Имеется в виду роман Грэма Свифта «Земля воды». Действие происходит в 1970-е годы. Лондонский учитель истории Томас Крик рассказывает своим воспитанникам разные вещи, мало связанные со школьной программой, но постоянно вызывающие вопрос: «Почему? Какой в этом смысл?» (Впервые по-английски – 1983, в русском переводе издан в 2000 г.).

2.Yves Plasseraud, Irena Veisaite. Tolerance and involvement, Brill / Rodopi, 2015. Книгу французского правозащитника, многолетнего друга Ирены Вейсайте Ива Плассеро следует отнести к жанру познавательной литературы; автор ориентируется прежде всего на читателя, который ничего не знает ни о судьбах Литвы и литовского еврейства в 20 веке, ни о самой героине книги. Что касается настоящего издания, то его автор считал одной из своих основных целей с помощью Ирены Вейсайте осмыслить ее жизненный путь, как уже упоминалось выше, часто задаваясь вопросом: что память и история значат для нас, живущих здесь и сейчас. Последнее обстоятельство определяет иной, отличный от книги Ива Плассеро, круг обсуждаемых тем и характер задаваемых вопросов.

3.Аудра Жукайтите – художественный руководитель международного театрального фестиваля «Сирены», заведующая по зарубежным связям театра Оскараса Коршуноваса. Реда Норейкайте-Пабарчене – литературовед.

4.Фильм Анджея Вайды “Wielki tydzien” (1995).

5.Это молчание поддерживалось официальной советской политикой в отношении памяти Второй мировой войны, лейтмотивом которой значилась «борьба с фашизмом», а опыт отдельных национальностей обобщался как лишения, через которые прошло «мирное советское население». Как резюмирует историк Альфонсас Эйдинтас, «советы руководствовались известным положением – евреи есть, а еврейского вопроса нет. Что касается Холокоста, это упрощает дело: множество евреев было уничтожено фашистами, но никакого отдельного Холокоста не было, в ходе войны происходило массовое уничтожение советских граждан, так что все национальности объединялись в общую группу жертв фашизма» (Eidintas, A. Zydai, lietuviai ir Holokaustas. Vilnius: Vaga, 2002, p. 326).

6.Она (Аннушка) Штромайте (1901–1967) – хозяйка продуктовой лавки в Каунасе, тетя Ирены Вейсайте.

7.Имеется в виду эстонский режиссер театра и кино Григорий Кроманов (1926–1984). Подробнее о нем см. в Разговоре XII.

8.Zygmunt Bauman, The Art of Life. Cambridge: Polity, 2008. Зигмунт Бауман (1925–2017) – польский социолог и философ.

9.Ф.И. Шаляпин (1873–1938) – русский оперный певец, бас. Амелита Галли-Курчи (1882–1963) – итальянская оперная певица, сопрано. Энрико Карузо (1873–1921) – итальянский оперный певец, тенор. Йозеф Шмидт (1904–1942) – еврейский оперный певец (родился в Буковине, на территории Австро-Венгрии), тенор. Кипрас Петраускас (1885–1968) – литовский оперный певец, тенор.

10.Давид Ойстрах (1882–1963) – скрипач. Эмиль Гиллельс (1916–1985) – пианист.

11.Федор Шаляпин приятельствовал с Кипрасом Петраускасом. Благодаря этой дружбе в 1934 году прошли гастроли Шаляпина в Каунасе, на которых он исполнил партию Мефистофеля в опере Ш. Гуно «Фауст».

12.Пьеса «Поросль» была написана Казисом Бинкисом в 1938 году. В том же году прошла премьера спектакля по этой пьесе в Каунасском государственном театре (режиссер Борис Даугуветис). В центре сюжета – несправедливо обвиненный юноша, который, несмотря на все невзгоды и осуждение окружающих, не отказывается от своих идей и ценностей. Пьеса была очень популярна в 1940-е годы, спектакли по ней шли в Паневежском, Каунасском, Шяуляйском театрах. Было также множество любительских постановок. В 2013 г. режиссер Йонас Вайткус поставил «Поросль» в Литовском Национальном театре драмы (премьера – 8 октября). Ванда Лиетувайтите-Кауняцкене, Станяйкене (1910–1977) – актриса литовского театра и кино.

13.Валерия Барсова (1892–1967) – оперная певица, сопрано. Мария Максакова (1902–1974) – оперная певица, меццо-сопрано.

14.Владимир Софроницкий (1901–1961) – пианист. Генрих Нейгауз – пианист и педагог. Святослав Рихтер (1915–1997) – пианист.

15.Московский Художественный академический театр, основан в 1898 г. К. Станиславским и В. Немировичем-Данченко.

16.Эуген Бертольд Фридрих Брехт (1898–1956) – немецкий поэт, драматург и театральный режиссер, один из основоположников модернового театра. Статью Ирены Вейсайте «Бертольд Брехт – создатель театра мысли» (на литовском языке) см. в кн.: Motusé Kuraz: pjesés/B. Brechtas, Vilnius: Vaga, 1964.

17.К.С. Станиславский (наст. фамилия Алексеев, 1910–1977) – режиссер, создатель собственной системы актерской подготовки, в основе которой лежит разделение актерской игры на три технологии: ремесло, представление и переживание.

18.Довидас Юделявичюс – литовский литературовед, театровед, переводчик.

19.Хиель Штромас (ок. 1860/70-1944) – молочник, дедушка Ирены Вейсайте со стороны матери. Хая Кац-Штромене (ок. 1870–1942) – домохозяйка, бабушка Ирены Вейсайте со стороны матери.

20.Двоюродный брат Ирены Вейсайте Вальдемар (Вэл) Гинзбург (19222011) – единственный из семьи в 14 человек, кому удалось спастись в годы Холокоста. Он эмигрировал в Англию и описал свой жизненный опыт в книге «И Каунас плакал» (And Kovno Wept: The Holocaust Centre, 1998), выпущенной также по-литовски (Ginsburg Waldemar, …ir Kaunas verké: [prisiminimai], Vilnius: Zydu kulturos ir informacijos centras, 2010).

21.Еврейское слово «кошер» означат «годный, чистый» (ивр. «кашер»). Применяется ко всему, изготовленному по Галахе (Закону).

22.В повседневной речи Песах – праздник в честь исхода евреев из Египта, нередко совпадающий с католической Пасхой – иногда называют «еврейской Пасхой». Ханука – восьмидневный праздник в честь победы Маккавеев над царем Сирии Антиохом IV Епифаном, который пытался заставить евреев поклоняться греческим богам и воздвиг в Иерусалимском Храме собственную статую. Дата устанавливается по лунному календарю в ноябре или декабре.

23.Александрас Штромас (1931–1999) – правозащитник, политолог. Двоюродный брат Ирены Вейсайте. Интеллектуальный портрет А. Штромаса создан Леонидом Донским в кн.: Identity and Freedom: Mapping Nationalism and Social Criticism in Twentieth-Century Lithuania, London and New York: Routledge, 2002; Tapatybé ir laisvé: trys intelektualiniai portretai, Vilnius: Versus aureus, 2005. Лёва (Лёвинька) Штромас (ум. 28 октября 1941) – двоюродный брат Ирены Вейсайте.

24.Полина (Поля) Гинзбург-Гарзон (1910–1944) – бухгалтер, тетя Ирены Вейсайте.

25.Осенью 1943 г. часть (ок. 4000) узников Каунасского гетто была переведена на работы в лагеря в Шанчяй и Алексотасе.

26.Лазарь Вейс (ум. 1926) – предприниматель, дедушка Ирены Вейсайте со стороны отца. Анюта Штейн-Вейс (ум. 1931) – домохозяйка, бабушка Ирены Вейсайте со стороны отца.

27.Правила, допускающие вступление евреев в одну из трех купеческих гильдий, были установлены в Российской империи в 1775 году. Согласно положению 1824 г., к 3-й гильдии принадлежали купцы с капиталом не менее 8000 рублей, ко 2-й – не менее 20000, к 1-й – не менее 50000 рублей. В 1863 в положение были внесены изменения, купечество России было поделено на две гильдии. Первой гильдии разрешалось торговать оптом и в розницу любыми товарами без финансовых ограничений. Купцы второй гильдии могли заниматься розничной торговлей в ограниченном объеме (до 15000 рублей).

28.Юргис Штромас (1894–1941) – дипломат, предприниматель, отец Александраса Штромаса и дядя Ирены Вейсайте.