Kitobni o'qish: «Непреходящее»

Стихи

Непреходящее

Юность

 
Юность кажется вечной и, в общем-то, всё это так.
Посмотри за окно – там всё те же хмельные подростки
вновь играют Шекспира, и Гамлет уходит во мрак,
оставляя Лаэрту залитые кровью подмостки.
 
 
Тень отца искушает Офелию, та и не прочь.
Напомаженный Клавдий кому-то грозит пистолетом…
Посмотри за окно – там уже беспробудная ночь,
но она всё равно обернётся однажды рассветом.
 
 
То не мы постарели, а мир обновился опять,
он не терпит застоя, вращая свой диск поколений…
И я меньше всего бы хотел повернуть время вспять,
ведь повсюду и так слишком много моих отражений.
 
 
Подливай же вина и забудем бесчисленность лет,
все былые мечты и в конец надоевшие лица.
За окном разгорается непобеждённый рассвет,
и Офелия курит L&M в ожидании принца.
 

Жизнь

 
…А жизнь текла себе, текла
неведомо куда.
Сгорали сумерки дотла,
шумели города.
 
 
Жужжала бойкая пчела
и билась о стекло.
А жизнь текла себе, текла
тебе и мне назло.
 
 
В ней было всё и ничего:
на пройденном пути
сменялись «эх» и «ого-го»,
и грустное «прости».
 
 
Терялись люди и дома —
поди теперь найди.
И горизонт сводил с ума,
мерцая впереди…
 
 
Устали ангел мой и чёрт,
давно слетели с плеч.
Но жизнь по-прежнему течёт
и дальше будет течь.
 

Ты хотел…

 
Оглянись на то, что считал своим —
то любовь твоя или просто дым?
То мечты твои или хрупкий прах?
Это гнев в тебе или это страх?
 
 
Посмотри в глаза, что полны воды,
а затем на снег – там везде следы.
Весь рутинный мир обозри потом,
и, махнув рукой, возвращайся в дом.
 
 
Не включая свет, расстели постель
и ложись в неё, позабыв метель,
позабыв глаза, что полны воды…
Ты хотел любви? Вот её плоды.
 
 
…Засыпай, дружок, закрывай глаза.
Ничего, что всё не вернуть назад,
ничего, что свет оказался тьмой.
Ты сошёл с пути, но пришёл домой.
 
 
Засыпай, дружок. За окном пурга.
Словно грозный бык, опустив рога,
там идёт февраль и копытом бьёт.
Бесконечный снег заметает лёд.
 
 
Засыпай, дружок, обо всём забудь.
Положи ладонь на больную грудь,
повернись к стене, досчитай до ста.
Ты хотел понять? Ты хотел простить?
Ты хотел забыть? Этот час настал.
 

Annie

 
Она засыпает всё там же, где вечный рассвет,
где волны и чайки шумят вдоль чужих берегов…
– Ты хочешь сказать ей хоть что-то спустя столько лет?
– Я с ней говорю, но я делаю это без слов.
 

Лёд

 
Не молись обо мне. Я и сам растоплю этот лёд
между Ним и собой, раз уж песня ещё не допета.
Я забрёл в пустоту, но однажды и мне повезёт
разглядеть в постаревшей ночи
пробужденье рассвета.
 
 
Всё имеет предел, так что глупо стоять за ценой,
убегать от себя да крутиться в чужих шестерёнках.
Не молись обо мне. Я не умер. Не умер, живой.
Просто я исчерпал в себе прежнюю маску ребёнка.
 
 
Просто я откупился чем было от старых теней
и пошёл в никуда, то и дело свой крест поправляя…
Не беда, что он давит на плечи и всё тяжелей.
Без него всё равно не добраться от ада до рая.
 

Ещё один день

 
Разум гневно шипит: «Уходя – уходи!
Сотня новых дорог у тебя впереди,
каталоги имён и бесчисленность лиц…»
Но у прошлого нет объективных границ.
 
 
Разольётся рекой – и исток не видать.
Я подолгу смотрю в эту мутную гладь:
кем я был и кем стал в этом омуте лет?
А со дна на меня кто-то смотрит в ответ.
 
 
Так ещё один день я отдам пустоте,
исповедуясь в этом на рваном листе.
За окном, как и прежде, стучат поезда,
и ворона кричит: «Никогда, никогда!»
 

Следы на песке

 
Равнодушные чайки кричат вдалеке,
безмятежные волны спешат на закат.
Я иду, оставляя следы на песке,
как и вечность назад.
 
 
Помнишь, небо тогда покрывала вуаль,
и свинцовая мгла отражалась в глазах?
Мы смотрели с тобою в безликую даль,
позабыв о делах.
 
 
Столько минуло лет, но всё та же вода
бьёт о серый гранит среди розовых льдин.
Я как прежде иду по песку в никуда,
но сегодня один.
 
 
Равнодушные чайки кричат вдалеке,
горизонт превратился в багровую нить.
Я оставил так много следов на песке,
что пора уходить.
 

Она

 
Она скажет «прости» и исчезнет на тысячу лет,
выйдет замуж, родит, поменяет жильё и работу,
не подумав, что каждую полночь в дыму сигарет
кто-то помнит о ней, и о ней сокрушается кто-то.
 
 
Кто-то молится ей, проклинает и сходит с ума,
кто-то имя её вырезает клинками на коже…
Она скажет «прости», и останется только зима
целовать его губы до боли, до злобы, до дрожи.
 
 
Она скажет «прости», ничего не услышав в ответ,
и уйдёт в никуда, чтобы снова начать всё сначала.
А была ли она? Или это всего лишь мой бред?
Я курю в темноте возле полупустого бокала.
 

Absolvo te

 
Всё стареет… И даже любовь из детства.
Вон, смотри, она бродит и ищет средства
на лечение всяких собак. Сама-то
вот как года четыре живёт у брата.
 
 
Говорят, её муж – я так понял, первый —
был не то что козёл, но немного нервный,
потому не стеснялся ей бить по роже
на глазах у детей, да и всех прохожих.
 
 
А второй её муж – вроде тот, что длинный —
зарубил двух ребят и пришёл с повинной.
Он мотал свой строгач в мерзлоте Урала,
а теперь ходит слух, что его не стало.
 
 
Да и хрен с ним, одним идиотом меньше.
Непутёвые всё же мозги у женщин.
То ли сила их в этом, а то ли слабость?
Здравствуй, детство влюблённое,
здравствуй, старость…
 

Ежедневное

 
«Всё исполнено точно и в срок.
Остаются мольбы без ответа?
Не печалься об этом, сынок.
Скоро Пасха. И вечное лето.
 
 
Скоро праздник во веки веков:
очищенья, любви, искупленья…
Но пока ещё время крестов,
это значит, что время смиренья.
 
 
Так прими его! Встань и иди
в своё царство дорогами боли.
Всё что есть у тебя впереди —
исполненье божественной воли.
 
 
Не грусти ни о чём и шагай
в свой чертог из безумного ада.
Тебя ждёт заповеданный рай,
недоступная многим награда…»
 
 
Но пуста Гефсиманская ночь:
только мрак, тишина и усталость.
Всё исполнено ровно точь-в-точь.
– Ты ли, Господи?
Вновь показалось…
 

Roma

 
Я ещё прихожу в этот каменный сад
и подолгу стою у скрипучих ворот,
где сплелись воедино дорога назад
и дорога вперёд…
 
 
За гранитными глыбами преет трава,
между статуй и портиков пляски теней,
а на мраморных рострах всё те же слова:
«Ни о чём не жалей».
 

П. Рябову

 
Я так живу, как будто я бессмертен,
но в этом есть своеобразный плюс.
Я не боюсь ни суеты, ни сплетен,
и просыпаться утром не боюсь.
 
 
Проходят дни, а я на том же месте
варю свой кофе, да пишу стишки.
Я не боюсь предвзятости и лести,
и что-то делать миру вопреки.
 
 
Армады лет форсируют друг друга,
толпа людей сменяется другой.
И все бегут, как лошади по кругу,
играя в салки со своей судьбой,
 
 
играя в жизнь, как будто в лотерею.
Храни их бог, но нам не по пути.
Я так живу, как будто всё успею…
И мне неважно, что там впереди.
 

Слова

 
Слова, так тихо и священно
звучавшие над полутьмой,
разбились о глухие стены
того, что мы зовём судьбой.
 
 
Они не очень помогли нам,
но вновь и вновь издалека
мы возвращаемся к руинам
былого замка из песка.
 
 
Слова, звучавшие когда-то,
уже навряд ли нас простят…
Но ты ни в чём не виновата,
и вряд ли кто-то виноват.
 

N.L.

 
Не то чтобы любовь,
но море теплоты…
Не то чтобы мечта,
но светлое стремленье…
Я долго падал вниз
с огромной высоты,
и только ты смогла
предотвратить паденье.
 
 
Не знаю, почему,
но так устроен свет —
всё важное всегда
приходит с опозданьем.
Я вспомнил о тебе
спустя почти пять лет,
чтоб вынести вердикт
своим воспоминаньям.
 
 
Прости меня, за ложь
и за кошмарный нрав,
за огоньки надежд,
что зажигал играя
и сам же задувал.
Я был во всём неправ.
Особенно тогда,
весной в начале мая.
 
 
Не знаю, средь каких
сейчас блуждаешь стен.
Надеюсь, это Рим,
как ты всегда мечтала,
а за моим окном
всё тот же Карфаген,
в котором мне опять
всё начинать сначала.
 
 
Прости меня. Хотя
верней сказать прощай.
Пусть будет для тебя
приветливой чужбина,
а если в отчий дом
вернёшься невзначай,
то пусть тебя хранит
родная Украина.
 

D.B.

 
Всё удалить и всюду удалиться,
воспеть в стихах извечные неврозы
и от тайги до Северной столицы
бежать сквозь годы, вытирая слёзы.
 
 
Вставать и падать, снова подниматься,
писать кому-то грустные записки.
Всё как тогда, когда тебе пятнадцать,
но скоро тридцать – это возраст риска.
 
 
И если раньше было темновато,
то здесь, сейчас – значительно темнее.
Твой грустный ангел (копия Пилата)
уходит прочь, поправив шарф на шее.
 
 
Не провожай, оставь его, он вырос,
остыл, устал, сроднился с тишиною.
В нём тоже созревал когда-то вирус,
и вот, созрев, он стал его душою.
 
 
Придёт другой, а там второй и третий.
Как верное лекарство от рутины
к тебе спешат из глубины столетий
обрывки снов безумной Мессалины.
 
 
Глотай как воздух каждое мгновенье,
играй людьми, не вглядываясь в завтра.
Освободи своё воображенье
на фоне равнодушного ландшафта.
 

K.S.

 
Я всё ещё ношу твой медальон
и все картины бережно храню.
Как будто я по-прежнему влюблён,
но это чувство предано огню.
 
 
Предательство сжигает всё дотла,
а вкупе с равнодушием вдвойне.
И лучше бы ты просто умерла,
оставив только светлое во мне.
 
 
Но маски сняты, вот твоё лицо.
Моральный спор, я думаю, решён —
ты носишь обручальное кольцо,
я всё ещё ношу твой медальон.
 

Одиссей

 
…Как тот Одиссей я возьму с собой лишь весло.
– Где ты, мой мальчик, куда тебя занесло?
Спросит негромко она, подойдя к воде.
– Всюду, – отвечу я, – Значит уже нигде.
 
 
И рябью покроется тут же морская гладь.
– Как мне теперь просыпаться и засыпать?!
Крикнет она, на колени упав без сил.
– Я лишь твой сон и всегда только им и был.
 

Орфей и Лот

 
Совсем немного слов,
один короткий взгляд —
и вот всё снесено
почти до основанья,
а значит мне уже
нельзя смотреть назад
под страхом оживить
свои воспоминанья.
 
 
Но музыка звучит,
и кто-то ещё ждёт,
что всё же оглянусь
и поспешу обратно.
И борются во мне
глупец Орфей и Лот,
усиливая боль
от прошлого стократно.
 
 
А в нём нет никого,
лишь тени от теней,
лишь соляных столпов
царит столпотворенье.
Но музыка звучит,
и я пойду за ней,
чтоб оживить тебя
хотя бы на мгновенье.
 

Непреходящее

 
Помнишь ли наши счастливые дни?
Я не забыл их, поверь.
Если нетрудно, то просто шепни:
где ты теперь?
 
 
Где ты, когда я вхожу в пустоту,
словно в открытую дверь?
Где ты, когда обнимаю не ту?
С кем ты теперь?
 
 
С кем ты, когда я, сошедши с ума
от невозвратных потерь,
жду от тебя да хотя бы письма?
Кто ты теперь?
 
 
Кто ты теперь для меня? Подскажи.
Я словно загнанный зверь…
Знаешь, я правда тобой одержим.
Как ты теперь?
 

Ты вновь один…

 
Ты вновь один. Запутывая след,
идёшь навстречу вечеру и ночи,
а за спиной уже так много лет,
что даже вечность сделалась
короче.
 
 
Вокруг не те и в памяти – не те.
Да и в грядущем та же панорама.
Ты вновь один в безликой пустоте,
шагаешь не пойми куда упрямо
 
 
среди деревьев, пластика, стекла,
вдоль переулков без конца и края…
Здесь жизнь твоя куда-то утекла,
как вдоль бордюра речка дождевая.
 
 
Её ли ищешь, с ней ли говоришь,
который год считая километры?
Ведь не ответит, разве только лишь
напомнит о себе порывом ветра.
 
 
И ты замрёшь, и всё вокруг замрёт
лишь на одно короткое мгновенье,
но после мир продолжит свой полёт,
а ты уйдёшь во тьму. Без сожаленья.
 

Оракул

 
О, мой оракул, ключ моей судьбы…
Ты за меня по-прежнему в ответе.
Там, за окном всё множатся гробы,
но я живу, ещё живу на свете.
 
 
Пока ты есть, пока взаимосвязь
моя с тобою не истлела прахом…
Я слов твоих изысканную вязь
перевожу с волнением и страхом.
 
 
Ты знаешь всё о людях и богах,
о времени ушедшем и грядущем,
о боли, пламенеющей в сердцах,
и о надежде, всё ещё живущей.
 
 
…Так и сегодня, жизнью удручён,
спешу тебя спросить, как очевидца,
спешу узнать – виновен ли я в чём,
и если да, когда же мне простится?
 
 
Задам вопрос и получу ответ,
а вместе с ним простое осознанье,
что невиновных не было и нет…
И в этом вся проблема мирозданья.
 
 
Я поклонюсь тебе и выйду прочь,
всё повторяя эту мысль простую.
Мне отзовётся еле слышно ночь:
«Не принимаю, но не протестую».
 

Contra spem spero

 
Иванов… Он и Бога, и чёрта
признаёт. Иванов не дурак.
Он у храма толчётся по чётным,
по нечётным стремится в кабак.
 
 
Мы тут все иногда Ивановы,
жизнь даётся единственный раз…
Почему же от Божьего слова
мне так холодно стало сейчас?
 
 
То ли осень готовит мне ложе,
то ли просто лишился я сил…
И молюсь: – Упаси меня, Боже.
От меня самого упаси.
 

Зеркала

 
Усталый взгляд из глубины стекла
едва мерцает в полумраке ванной.
«Я убегу от этой жизни странной.
Меня запомнят только зеркала».
 
 
Усмешку выдаёт в стекле двойник,
но тут же хмуро опускает брови.
Он помнит бритву и потоки крови.
И шрам на шее, что тогда возник.
 
 
Ещё не время. Пьеса всё идёт.
Чьи мне сегодня выпадают роли?
Последняя приелась мне до боли —
князь Мышкин, а вернее, идиот.
 
 
…Любовь сидела во втором ряду,
а в первом роковая увлечённость.
Пропали обе. Вот такая новость.
«Эй, постановщик, да и я пойду…
 
 
Я убегу от этой жизни странной.
Меня запомнят только зеркала».
И мой двойник из глубины стекла
слегка кивает в полумраке ванной.
 

Всего лишь стихи

 
Это всего лишь стихи? Конечно.
Это всего лишь игра в слова.
Пусть и не так уж она нова,
но она будет с тобою вечно.
 
 
Это всего лишь стихи, всего лишь
эхо от залпов душевных битв.
Строки, которые ты запомнишь
лучше, чем строки своих молитв.
 
 
Это всего лишь стихи, но всё же
именно им и дано спасти
тех, кто не может сойти с пути,
но и идти никуда не может.
 
 
В чёрной вселенной горячий свет,
летящий тебе вослед…
 

Ad se ipsum

 
Уснуть бы —
и снова в дошкольники,
в совсем позабытые годы,
где ждут подмосковные дворики,
где запах листвы и свободы.
 
 
Где всё поразительно искренне,
есть место надежде и чуду…
Где не рассуждаешь об истине,
её обретая повсюду.
 
 
Где суп и украдкою сладости
с домашним компотом на третье.
Не думая вовсе о старости,
ты там ощущаешь бессмертье.
 
 
Но годы проходят, взросление
всё больше тебе интересно,
а в юном своём поколении
тебе уже душно и тесно.
 
 
И думаешь трепетно: «Вырасти
скорей бы, скажите мне средство!»
Небесной не чувствуя милости
в коротких мгновениях детства.
 

Тени

 
Тени являются, тени сгущаются, тени плывут
прямо в сердечко, надеясь найти там приют.
Множество лет воскресают они по ночам,
пищу давая коротким и грустным стихам.
 
 
Тени являются, тени сгущаются, тени кричат,
словно весь мир уже ими навечно объят.
Ноги поджав и за голову взявшись, притих,
чтобы случайно не сделать реальными их.
 
 
Тени являются, тени сгущаются, тени во мне —
пьют мою душу неспешно при полной луне.
Только рассвет их разгонит по разным углам,
делая то, что не сделал ни разу я сам…
 
 
Годы проносятся, словно почтовый экспресс.
Где ты, мой ангел, куда ты бесследно исчез?
Разве не видишь? Я в прошлом увяз с головой.
И только тени останутся рядом со мной.
 

Мы повторяем…

 
Мы повторяем чью-то жизнь и чью-то смерть,
мы повторяем, не задумываясь даже…
В итоге нового никто уже не скажет,
хотя бы старое произнести успеть.
 
 
Как ни крути – ничто не ново под луной.
И потому все зарифмованные чувства
(как и любое современное искусство)
перескажи двумя словами: "Я живой".
 

Январь

 
Ночные окна и балконы,
безмолвно падающий снег
и ты – всего лишь человек —
отбившийся от легиона
 
 
прохожих, толп, очередей, —
на небо смотришь отстранённо
и видишь, как она огромна,
та жизнь, что сделалась твоей.
 
 
В ней перекручены узлами
работа, скорость, боль обид,
обед с какими-то козлами,
семья, дежурный суицид
 
 
по воскресеньям, тяжесть быта,
ловушка мнимых перспектив…
Но жизнь другая не забыта,
и слышен вновь её мотив
 
 
над этим городом и снегом,
над этим суетным мирком.
Ты возвращаешься в свой дом
каким-то новым человеком
 
 
и начинаешь всё сначала,
с минувшим обрывая связь,
как будто стряхивая грязь,
что эти годы прилипала.
 

Август-октябрь

 
Города цвета сепии в августе ждут вестей
о скитальце, что родом из порта пяти морей.
Он себя до сих пор не нашёл, потеряв когда-то.
Его тень удлиняется снова в лучах заката —
обещался приехать в один из осенних дней.
 
 
Да, он исколесил миллионы чужих дорог,
не встречая своей… И, наверное, только Бог
точно знает, где можно её отыскать бедняге.
Хорошо, что с собой карандаш и гора бумаги,
километры пути превращать в километры строк.
 
 
…Жизнь проносится мимо за окнами поездов.
Там какие-то люди стареют в объятьях снов,
там бушует листва и пасутся себе коровы.
То ли истина жизни, а то ли её основа,
что доступна тому, кто состариться в ней готов.
 
 
Но до этого долго, а значит, стекло и сталь
и асфальт устремляются вновь в голубую даль.
Город N принимает гостей на пустом вокзале.
А скиталец привык, что его не особо ждали,
да и в долгой дороге уже растерял печаль.
 
 
Он идёт в никуда, как и всякий последний раз.
Бесконечная жизнь отражением чьих-то глаз
обгоняет его в серебристом автомобиле.
Хорошо жить, когда о тебе все давно забыли,
с неразгаданным прошлым навек обрывая связь.
 
 
Вот и листья в лицо, словно осень кричит «привет»,
вот и вновь фонари у скамьи зажигают свет,
и куда-то исчезнут прохожие на мгновенье…
Я иду в никуда, повторяя без сожаленья:
«Только Август-Октябрь запомнят твой силуэт,
вечный странник…»
 

Ambo valentia

 
Играла ты, мне кажется играла…
Но я и сам был рад порисковать,
когда в углу наскучившего зала
я образ твой срисовывал в тетрадь.
 
 
В нём ощущалось что-то колдовское,
и это дополняло красоту.
Я всё водил неопытной рукою
по быстро почерневшему листу,
 
 
затем добавил крест, ещё зачем-то
добавил своё сердце у креста.
Игральной картой с этого момента
мы улыбались из границ листа.
 
 
И ты играла, ты всегда играла,
а я и рад был стать твоей игрой.
Но и тогда я знал, что слишком мало
и слишком много просто быть с тобой.
 
 
Ведь дама треф червонного валета
не пощадит, когда настанет ход.
Любовь почти всегда амбивалентна,
и я всё это видел наперёд.
 

Этой ночью

 
Мне снилось этой ночью, будто я
люблю тебя, как прежде – безнадёжно,
люблю тебя, как я любил тогда,
когда мы были больше, чем друзья…
Я просыпался в сумерках тревожных,
и вдалеке шумели поезда.
 
 
Весь этот сон я помнил наизусть,
ведь он со мною рядом каждой ночью,
и, видимо, – так будет всё и впредь.
И сны, и явь – спрессованная грусть.
Что станет точкой вместо многоточий?
Чтоб всё забыть, мне нужно умереть.
 
 
Любовь живёт три года? Это чушь,
она бессмертна так же, как и память,
как этот разгоревшийся рассвет.
Пришла весна, и вдоль холодных луж
последний снег не прекращает таять.
Тебе через неделю тридцать лет…
 

Любовь и время

 
Забавно. Мы клялись с тобой когда-то
любить друг друга, как никто до нас.
Прошло лет семь, и ты не виновата,
что я твоих не помню даже глаз.
 
 
Но я на память, в общем, не в обиде,
она лишь нить – оборванная нить.
Я столько лет тебя уже не видел,
что было б странно всё не позабыть.
 
 
Твои глаза, походка, жесты, голос —
всё затерялось в суетных годах,
и древний бог, неумолимый Хронос,
не увеличит горсть песка в часах.
 
 
Он точит жизнь и разрушает память,
всему на свете свой отмерив срок…
Его песок не прекращает таять,
вся наша жизнь – рассыпанный песок.
 
 
Зачем всё это? Эти мысли, строки?
В чём их причина и какой мотив?
Ведь мы с тобой давно не одиноки,
друг друга кем попало заменив.
 
 
Но ты приходишь снова из забвенья
в унылой предрассветной тишине,
и я смотрю, как падают мгновенья
в часах песочных, что дарила мне.
 

Не люблю

 
Прошлого не вернуть,
прошлое – это ты.
Лучше про всё забудь.
Я не люблю мечты,
 
 
верить во всякий бред,
выдуманный в кино.
Прошлого больше нет.
Кстати, уже давно.
 
 
А в настоящем – парк,
листья летят с ветвей.
Словно какой-то знак
всё завершить быстрей.
 
 
Что-то пошло не так,
я не люблю людей.
 
 
Славно, что их тут нет,
только листва и я.
Только один ответ —
я не люблю тебя.
 

Замоскворечье

 
…Опять царапает иголка
твою любимую пластинку,
соседка воет на ребёнка
(тупая вздорная блондинка),
а капли падают негромко
на Якиманку и Ордынку…
 
 
Бессонное Замоскворечье
лениво курит на балконах,
а мне бы что-то человечье
увидеть снова в незнакомых,
свои душевные увечья
развеять в чёрных коридорах
 
 
бездонной памяти. И это
объединяет нас с тобою —
желание дожить до света,
переболев однажды тьмою.
Я поджигаю сигарету
и снова кашляю смолою.
 
 
Долей вина в бокалы наши,
зажги неоновые свечи.
Мы сделаем немного краше
тот мир, что падает на плечи.
Мы станем искренней и старше,
когда уснёт Замоскворечье.
 

Мир иллюзий

 
Мир иллюзий так хрупок и тонок…
Лишь ударит любовь побольней,
и в мужчине проснётся ребёнок,
и заплачет в постели своей.
 
 
Ну а после уткнётся в подушку,
осмысляя бытийность свою,
монотонно твердя, как игрушка:
«Не люблю, не люблю, не люблю».
 
 
И действительно, чудо случится,
позабудется мучивший лик.
В книге памяти вырвать страницу —
это вырвать единственный миг.
 
 
Ничего, что подобным мгновеньям
нужно жертвовать годы тоски.
И любовь поддаётся сожженью,
словно пепел, слетает с руки.
 
 
Мир иллюзий так хрупок и тонок…
Его грани – осколки стекла.
Спи спокойно, невинный ребёнок,
всё, что было, – сгорело дотла.
 

В этом доме…

 
В этом доме, оставленном нами,
половицы всё так же скрипят,
и всё так же скользит вечерами
по углам умоляющий взгляд.
 
 
И, задетый движеньем неловким,
абажур – повелитель теней —
освещает волокна циновки,
что лежит у раскрытых дверей.
 
 
За зелёными шторами сливы
обнажились от частых ветров,
и бежит себе неторопливо
время наших настенных часов.
 
 
Под часами во власти комода
две открытки с карельских озёр…
Чёрный кот неизвестной породы,
просыпаясь, бредёт в коридор.
 
 
Где-то там в глубине коридора
всё такая же власть темноты,
и, почти недоступна для взора,
там порой проявляешься ты.
 
 
И сквозняк, разорвав паутину
на разбитом ветвями окне,
признаёт тебя за Прозерпину
и твой голос приносит ко мне.