Hajm 142 sahifalar
2013 yil
Возлюбленная псу. Полное собрание сочинений
Kitob haqida
В настоящем издании собраны все известные на настоящий момент прозаические и стихотворные произведения, вышедшие из-под пера загадочного киевского писателя Артура Сигизмундовича Хоминского (1888? -?). Избегавший литературных контактов и оставшийся полностью незамеченным современниками, Хоминский предвосхитил в начале 1910-х многие формальные открытия, вошедшие в русскую прозу десятилетием спустя и составившие ей мировую славу.
Janrlar va teglar
Книга совершенно уникальная и удивительная во всех отношениях. Полное собрание сочинений киевского автора, о котором известны только год рождения – 1888 – и пара незначительных фактов, последний из которых датируется 1916 годом. Включает небольшую повесть «Уют Дженкини» и несколько десятков стихотворений, одно из которых вынесено в название сборника. Все эти произведения остались совершенно незамеченными современниками и сохранились только в архивах. Где их и обнаружил известный исследователь русской поэзии Александр Соболев. Стихи, на мой взгляд, ничем не примечательны и не представляют интереса для рядового читателя. Но зато повесть представляет.
Самый простой способ рассказать о ней – привести несколько цитат, это несложно. Попытался выбрать и не смог. Фразы одна колоритнее другой, любую можно достать из текста, покрутить в руках и полюбоваться со всех сторон. Но как-то жаль нарушать общую гармонию и вытаскивать из пруда золотую рыбку. Или, наоборот, дисгармонию. Потому что повесть колючая, как елка. Абсурдная, как жизнь. Красивая, как незабудка. Смешная, как телевизор. Короткая, как песня. Печальная, как любовь. И так далее.
Вещь вполне сюжетная. Молодой герой, роковая любовь, кутежи и безумства. Мистические события, дикие звери, странные люди. Мечты и страдания, стихи и песни, драки и погони. Загадочное и благородное общество Стояния На Перекрестках. Рваный темп и плотный поток нелепых событий. Ни слова серьезно – ирония на грани стеба, гротеск на грани абсурда. Еще не было ни Маркеса, ни Кортасара – а Хоминский уже все это почувствовал. Еще не было ни Хармса, ни Бэккета – а этот молодой парень уже все видел и не боялся. Еще не было ни Зощенко, ни Сорокина – а Хоминский уже все это понял.
Менее всего я хочу создать эффект завышенных ожиданий и предполагаю, что круг читателей этого автора довольно ограничен. Но не могу найти в этой повести ни одного изъяна, кроме краткости. Однозначной трактовке она не поддается. Этот текст полон жизни, насыщен образами, одновременно живописными и отталкивающими, и звучит как музыка, и возвышенная и грубая одновременно. Атмосфера символизма и декаданса, естественная для начала прошлого века, создает временную дистанцию, но внутренняя свобода автора, редкая даже по нынешним временам, делает эту историю вполне современной. Или, скорее, вечной.
Нам крупно повезло, что эта рукопись не сгорела. В отличие от многих других, которых мы уже не прочтем никогда. Скорее всего, молодой гений пропал в огне гражданской войны – иначе бы он не замолчал.
С оглядкой на список прочитанного появляется соблазн сопоставить загадочного Хоминского с недавно же читанным Леонидом Добычиным. Оба они относятся к silver age-китчу одновременно с нежностью и иронией (во всяком случае, такое складывается впечатление - как и к чему на самом деле относился Хоминский, никто доподлинно не знает); но если Добычин заботливо вклеивает картинки с ангелами и списки дурных стихов "под Блока" в специальный альбомчик, чтобы спустя годы с ностальгической усмешкой показывать посвященным, то Хоминский нарезает из них дикий дадаистский коллаж - кажется, ни на секунду не сомневаясь, что в точности следует этому самому духу Серебряного века: в самом деле, ангелочек с десятью головами всяко лучше, чем всего лишь с одной. Действительно, выходит неожиданно похоже на прозу Вагинова или Поплавского (хотя сравнения с ними уже стали общим местом), да и определение Волчека - "Лотреамон из Звенигородки" - приложимо не только к литературной судьбе Хоминского, но и непосредственно к его творчеству: пародийное и торжествующее буйство "Уюта Дженкини" временами довольно близко приближается к "Песням Мальдорора".
Поэзия Хоминского, к сожалению, не производит столь же ошеломляющего впечатления, как его проза - но до чего же это образцовые "плохие стихи"! Чего стоит одно только авторское примечание: ударения в некоторых словах поставлены вопреки общепринятым (предваряющее стихотворение про "Я любил, но любовью утОмился" и "пустОты беззвучный закат").
Захотел покончить с собой самоубийством - настолько сильно удариться лбом в стенку, чтобы самые микроскопические исследования не смогли найти остатков его мозга. Быть может, это было излишне, так как его совсем не было.
Но, когда он захотел исполнить свое намерение, проходящий босяк толкнул его на сорную кучу.
На ней Тальский лежал, пока не ушел.
- Стерво на навозе, - сказал кто-то, и это было общественным мнением о том, чьим сном было жить, жить всегда в апофеозе могущества и блеска.
- Вам чего? скорее!
- Мне э... э... э... любви.
- Дайте бифштекс!
- ...мой дедушка покончил самоубийством.
- Каким образом?
- Нет, что вы, Боже сохрани! он не образом, он перегрыз себе горло.
Izohlar, 2 izohlar2