Kitobni o'qish: «Лилит. Кукла из вечной тьмы»

Shrift:

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Романы Артура Гедеона из серии «Черные лебеди» – мистические триллеры с исторической подоплекой, где переплетаются реальность и потусторонний мир, оживают потаенные страхи, а городские легенды и старинные предания находят новое воплощение в наши дни.

* * *

Пролог

В скромной прибранной комнате срубового дома четко цокали часы. Уверенно, привычно, ладно. За мутным стеклом серебрился потертый циферблат с черными стрелками, и медный маятник привычно качался из стороны в сторону. Этот перестук хозяин дома знал с детства и мальчиком подолгу и завороженно слушал. «Цок-цок, – неторопливо щелкал механизм, – цок-цок…» Он заводил часы каждую неделю, как наказала перед смертью родная бабка Чернуха – деревенская колдунья, знавшая тайные врата из мира живых в мир мертвых. Жрица богини Мары. Если бы он тогда, юнцом, не пришел к ней и не попросил о великом чуде, может быть, и жизнь сложилась иначе. И не было бы того кошмара, в который он сам безоглядно отправил себя. В оковы, в путы, в жалящие вериги. Но он любил со всей юношеской страстью ту женщину, страдал и страшился потерять ее навсегда, потому и выпросил! И выполнил все заветы бабки. Все отчитал у смертного ложа. Все черные молитвы. «Цок-цок, – безучастно чеканил механизм, – цок-цок…» А насчет этих часов бабка Чернуха перед смертью дала наказ: «Ты, Саввушка, заводи их, не забывай, – сказала она. – Пока они ходят, и дом этот жив…»

– Ну что, сокровище ты мое? Вырвалась на волю, похулиганила?

Худой и высокий, в рабочем халате, заляпанном краской, с копной седых волос, он держал в руках удивительной красоты рыжеволосую куклу с яркими зелеными глазами. Такими живыми, какие не у каждого человека бывают. И платье на ней было бордовое с золотом – под стать принцессе. Сам ее сотворил, собственными руками, своей душой, исстрадавшимся сердцем. Горели зеленые глаза и смотрели на него – зло смотрели!

– А теперь опять в шкатулочку пора, так-то. Ну и дура ты, ах, дура, – сокрушенно покачал головой старик. – Все по-своему решила, да? Детектива того, тоже дурака, с ума свела. И еще с пяток богачей-недоумков. Понимаю. С таким-то телом роскошным – подобрала ведь! – и таким норовом. – Говорил он с расстановкой, но монолог его звучал так, будто вел он самый живой диалог. – Дала ты мне его полюбить на старости лет, тело свое, сжалилась, а потом перешагнула через меня, когда я на полу корчился. Помнишь, в той гостинице, в городке нашем? А-я-яй! – У него вырвался сухой смешок. – То, что я у тебя это тело отнял, извини. Нечего было меня ломать. Мучить старика. Потому что иное обещала – и я ждал этого, всю жизнь ждал! – Теперь уже в его глазах вспыхнул гнев. – Душегубствовал ради тебя! И свою душу за тебя продал. А ты, подлюка?! Всегда норовистая была! Еще девчонкой! И лгуньей была! И потаскухой! – Старик зло и весело покачал головой: – Ой, какой ты была потаскухой! – Он прищурил один глаз. – Что говоришь? Ненавидишь меня? Да неужели? Ну и ненавидь, голубка, твоя воля. – Его гнев уходил также быстро. – Теперь с этой ненавистью належишься в шкатулочке – между небом и землей. В саване будешь лежать, как покойница. Только огонек и будет тлеть в твоей груди, – с улыбкой кивнул он, – еще как будет! Ну и пусть себе тлеет, пусть. Ты теперь мучайся – твоя очередь…

На столе была приготовлена старая тонкая скатерка.

– Ложись-ка сюда, – укладывая куклу, проговорил он. – Вот так, поудобнее…

Он нянчился с ней как с малым ребенком, а если бы кто услышал этот странный монолог да потрудился рассмотреть глаза старика, то поскорее отступил бы, шажок за шажком, спиной, и ушел бы восвояси. Все это выглядело чистым безумием, и старик смотрелся сумасшедшим. Он будто хоронил заживо ту, которую любил и ненавидел одновременно.

Впрочем, так оно и было.

Заглянув еще разок в зеленые глаза, старик бережно запеленал куклу в скатерку и оставил на столе. Затем подошел к старинному платяному шкафу, потянулся и достал с его верха большой древний чемодан, перехваченный обручами, с коваными железными углами.

– А вот и твой саркофаг, милая, – усмехнулся старик, положил чемодан на тот же стол, рядышком, и открыл его.

В чемодане была противоударная поролоновая форма. Старик присмотрелся, пошарил рукой и вытащил со дна ключик. Аккуратно поместил в форму завернутую в скатерку куклу.

– Поудобнее ложись, поудобнее, – приговаривал он, устраивая ее так, как заботливая мать укладывает своего ребенка в люльку, а потом еще и одеяло подтыкает под ножки. – Ну вот, девочка, – наконец выговорил он. – Ты и в своей могилке. В пелене и в саркофаге, как египетская принцесса. Ну а теперь прощай, буду заходить к тебе раз в неделю, когда придет пора завести часы бабки Чернухи. Как-никак, а ты в ее комнате, что символично: она тебя вытащила из вечной тьмы, а теперь и сторожить будет.

Он крепко закрыл чемодан, щелкнул замками, запер их ключом, положил тот в карман. Затем из ящика буфета вытащил клубок бельевых веревок и стянул ими чемодан оборотов в десять. И только потом, прихватив легкую ношу, отправил ее обратно на шкаф.

Не оглядываясь, как палач, сделавший свое дело, он вышел из комнаты и запер ее, но уже другим ключом.

«Бабка Чернуха, жрица Мары, стереги ее, – шагая по коридору просторного старинного дома, с улыбкой думал он. – Может быть, до срока, пока я не найду для нее новый сосуд».

Пятьдесят пять лет назад у жрицы богини Мары он попросил вернуть возлюбленную, без которой и жизни не представлял. Она выполнила волю внука. Жена деда Берендея, жреца бога лжи и обмана – Морока. Веселая была у них семья! Колдуны-ведуны, страх наводившие на всю округу.

Он прошел по длинному коридору, оказался в сенях, затем распахнул дверь и вышел на крыльцо, полной грудью вдохнул морозный воздух. Каркали вороны над их садом. Пахло первым снегом и еще отголосками пожухлой осенней листвы. За домом равномерно стучал топор – там кололи дрова.

– Благодать-то какая! – вдохнув поглубже и зажмурившись, пропел старик. – Благодать…

Но от родной крови не уйдешь. И не уйдешь от того дара, который передается с этой кровью по воле верховного владыки – Чернобога. Никому другому не был передан этот дар в семье – только ему. А стало быть, он и должен поступать так, как поступал. И душегубствовал, и лгал людишкам, окружавшим его, но шел вперед. Так истинный естествоиспытатель, невзирая на мораль, грезит будущим великим открытием, живет им и однажды обретает истину. А то, что следовал путями страстей, искал свою сердечную выгоду, – так он все-таки живой человек и подвержен слабостям. Перед Богом каяться он не станет – тот все равно не простит, а вот у своего божества заступничества попросит, когда придет срок, и верит, что Чернобог поможет ему. Спрячет от казни душу его. Не отдаст мстительным и жестоким ангелам.

Старик поежился, растер сухие, но все еще сильные руки.

– Гришаня! – крикнул он и прислушался: топор настойчиво бил и бил. – Гришаня! – еще громче повторил он.

Стук топора смолк.

– Глухарь, – немного презрительно бросил старик.

Из-за дома на тропинку вышел жилистый длиннорукий парень в телогрейке. Подошел к крыльцу. Его хищное лицо и колючий взгляд отталкивали. Такого на дороге встретишь хоть в темную пору, хоть в светлую – обойдешь.

– Чего?

– Чего? Того, – передразнил его длинный старик. – Обед готов, работник? Ты мне щи со свининкой обещал, помнишь?

– Так сварились уже. На плите стоят.

Старик сменил гнев на милость:

– Молодчинка. Тогда мой руки, трудоголик, и к столу приглашай. И наливку нашу поставь крепкую, помянем кой-кого. Тризна у нас сегодня, Гришаня, плакать будем, – неожиданно мрачно рассмеялся старик. – Горючими слезами таки обольемся. Ну все, все, не таращись на меня, в дом иди… А я постою еще пару минут на крылечке, вспомню кой-чего, о чем сердце просит…

Три месяца спустя, в начале марта, недалеко от водонапорной башни на дальней окраине села Зырино остановился внедорожник. Из него вышел молодой бородач в пуховике, шапке-ушанке и темных очках. Оглянувшись по сторонам, перешел пустую сельскую улицу и направился к старинному дому за высоким забором. Открыл калитку и так, будто тут он уже был, и не раз, устремился по укрытой раскисшим снегом тропинке к крыльцу. За домом горел костер, синий дым валил обрывками в весеннее небо. Молодой бородач взбежал по ступеням, еще раз огляделся, вытащил из-за пазухи ствол с глушителем и спрятал руку за спину. Покосился на тропинку слева – никого. Нажал на кнопку звонка.

Быстрые шаги за дверью. Стукнула щеколда, щелкнул замок. Молодой жилистый подмастерье с рожей хорька в рабочем халате, заляпанном охрой, уставился на бородача:

– А где краска?

– В магазине, я так думаю, – весело ответил незнакомец. – А где хозяин этой хаты, Гришаня? Колдун дома?

– Кто там? – громко вопросили из глубины дома. – Краску привезли?

– Не узнал? – снисходительно улыбнулся бородач. – Видать, жить долго буду.

Вот когда исказилась рожа молодого хорька, он рывком сунул руку в карман рабочего халата, выхватил оттуда канцелярский нож, стремительно выехало лезвие, но ему между глаз уже смотрел черный ствол с навинченным глушителем.

– Сука, – только и проговорил подмастерье.

Два коротких выстрела – и Гришаня, захлебнувшись хрипом, отступил и шумно повалился на пол коридора.

– Банки не перебей, Гриша! – настоятельно крикнули из глубины дома.

Бородач оглянулся на молчаливый сад и пустую улицу, переступил порог и закрыл дверь на щеколду. Случайный доставщик краски ему был совсем не нужен. Вытащил из кармана телефон и сделал три снимка убитого. Усмехнулся: у хорька было такое выражение на ощерившейся физиономии, будто он кого-то хотел перед смертью тяпнуть, да покрепче, только не вышло. Бородач прислушался. Кажется, в глубине дома что-то напевали. Доброе и веселое. Совсем детское.

Держа пистолет двумя руками, гость двинулся по хорошо знакомому коридору в сторону мастерской.

– «Мы едем, едем, едем в далекие края, – увлеченно мастеря куклу, напевал старик. – Хорошие соседи, веселые друзья».

Он мастерски клеил из нарезанных листов бумаги папье-маше смешное лицо Петрушки. Сложная техника, доступная только опытным профессионалам. В театре «Лукоморье» с нетерпением ждали новые эскизы его будущих шедевров. Вся мастерская была уставлена и увешана и заготовками, и болванками, и готовыми куклами, и платьями для них.

– «Нам весело живется, мы песенку поем, и в песенке поется о том, как мы живем. – Старику нравилось работать и напевать одновременно. – Тра-та-та! Тра-та-та! Мы везем с собой кота, чижика, собаку, Петьку-забияку, обезьяну, попугая – вот компания какая! Вот, – задиристо выстрелил он рефреном, – компания какая!..» Гришаня, кто там был? – не оборачиваясь, спросил старик. – Должны были краску привезти, они все время опаздывают, – риторически посетовал он. – И что там упало? Слышишь?

– Это Гришаня упал, – ответили за его спиной. – А с краской и впрямь задержка.

Выронив клеевую кисть, старик обернулся на чужой голос.

– «Вот компания какая», – повторил бородатый гость в темных очках последнюю строчку припева. – Ну здравствуйте, Савва Андронович.

Только теперь старик понял, что держит в руках незнакомый бородач. И что направлено на него – дуло пистолета с глушителем.

– Вы?! – дошло до него.

Хозяин дома хотел подскочить, но гость остановил его:

– Сидеть! Место, старый колдун, место.

Старик быстро успокоился. И лихорадочно усмехнулся:

– А вас с бородой не сразу узнаешь.

– Мы живем в удивительном мире – повторений, обманов, ошибок. Все это уже было. Правда, Савва Андронович? Но на этот раз Гришаня вам уже не поможет – он вышел из игры.

– Ну и черт с ним, – зло процедил старик.

– Ответ в вашем духе. Человеческая жизнь всегда была для вас пустяком.

– Она и есть пустяк.

– Не сомневаюсь. Но мы учимся по ходу. И сегодня вы не разведете меня на экскурсию по дому, чтобы я провалился в очередной погреб.

Лицо кукольника исказила язвительная улыбка:

– Как же вам удалось выбраться из моего капкана? Я сделал все, чтобы вас обвинили в смерти Лики Садовниковой, моей Лилит, и навсегда заперли в клетке. Наконец, чтобы этот глупый ревнивый олигарх от вас мокрого места не оставил. И вот вы здесь. Каким образом?

Но бородач только отрицательно покачал головой:

– Не ваше это дело. Кукла, Савва Андронович, мне нужна кукла. Мне нужна Лилит… Та, которую вы забрали у нее, – на этом слове он сделал особое ударение, – у моей Лики. Мне нужен сосуд, который вы наполнили вновь, когда убили ее.

– Лилит не игрушка, господин Крымов. Она – живое существо.

– Поэтому она мне и нужна. Быстро.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Я могу встать?

– Держите руки на виду.

Беспалов поднялся с поднятыми руками, подошел к шкафу.

– Я могу открыть его?

– Одно лишнее движение – и вы мертвы.

– Понимаю.

Старик открыл шкаф, нагнулся и достал огромный куль – что-то обернутое в стеганое одеяло и перевязанное бельевыми веревками.

– Положите на стол и разверните, – приказал гость.

Хозяин дома развязал бельевые веревки, развернул одеяло.

– Вот, смотрите, детектив.

– Отойдите. – Бородач дал отмашку стволом пистолета.

– Как скажете, – отступив, миролюбиво сказал старик.

На одеяле лежала хорошо знакомая гостю зеленоглазая рыжеволосая красавица-кукла. Он осторожно потрогал ее.

– И в ней заключена душа Лилит?

– Да, пока вновь не найдется та, которая понравится ей.

– И она вновь узнает и вас, и меня?

– Разумеется.

– Кажется, у нее сломана рука, – трогая куклу, заметил Крымов.

– Увы, это Гришаня напортачил по дороге. Поэтому я и обернул ее в одеяло. До починки.

Неожиданно Крымов очень решительно покачал головой:

– Нет, это нужно прекратить здесь и сейчас.

– Прекратить что именно?

– Всю эту чертовщину. Больше она ни в кого не переселится – я отпущу ее душу на волю.

– Что это значит – отпустите?

– Я сожгу ее.

– Этого нельзя делать!

– Почему?

– Она уйдет навсегда! Понимаете, навсегда!

– Конечно. Вместе с вами. Только вы вниз, а она вверх. Лилит нашла в себе силы измениться – я увидел это за минуты до ее смерти. – Бородач направил ствол на кукольника. – Ну а вы, жрец Морока, готовы отправиться за своими предками в ад?

– Вы же это не серьезно, да?

– Еще как серьезно.

Кажется, бородач и впрямь не шутил. Голос старика дрогнул:

– Мы можем договориться, Андрей Петрович.

– Я был честным следаком, потом стал хитрым частным детективом, готовым идти на компромиссы с совестью. А теперь превратился в киллера. И все эти превращения прошли не без вашего участия. Все, к чему вы прикасаетесь, в конечном итоге становится черепками.

– Я откуплюсь – я очень богат, – пролепетал старик. – У меня десятки счетов…

– Как сказал мне недавно один олигарх, потерявший любимую женщину: «Их смерть – ваш билет на жизнь». Это о вас и Гришане. И я согласился. Пора отрабатывать заказ.

– Не стоит этого делать… – Хозяин дома замотал седой головой: – Не стоит!..

– Уверен, Лика вас просила именно о том же. Там, в моем номере, в постели?

И без того бледный, старик побелел так, точно его осыпали мукой. Губы дрожали, язык заплетался.

– Детектив Крымов… Андрей Петрович…

– Где я нашел ее, укрытую простыней. Как поломанную куклу…

– Андрей Петрович…

– Это так? Просила?

Беспалов молчал.

– Говори, Кукольник.

– Да, – честно признался тот. – Просила.

И вдруг лицо его исказилось – оно стало страшным и жалким одновременно. В глазах раскаяния не было – только ненависть и страх. Но лютой ненависти пылало больше.

– Будь ты проклят во веки веков, чертов старик, – сказал бородач и направил ствол на его лицо…

Через минуту он сделал три снимка и отправил все шесть по нужному адресу. Что-то чиркнул фломастером на листе бумаги, нашел несколько кнопок. Затем бережно взял со стола куклу и направился с ней в коридор. Там перешагнул через Гришаню, открыл дверь и вышел на крыльцо. Вдохнул поглубже пронзительно свежий и еще морозный мартовский воздух, огляделся. Держа куклу под мышкой, Крымов прикнопил к двери записку: «Краска не нужна – мы уехали», спустился по ступеням и направился через кусты направо, к догорающему костру.

Он долго смотрел в зеленые глаза куклы.

– Пора тебя отпустить на волю, милая. – Губы его непроизвольно задрожали, перехватило горло. – Я буду тосковать о тебе всю свою жизнь.

Крымов бережно положил куклу в огонь. Вспыхнули рыжие волосы, синее платье. В считаные секунды кукла оказалась охвачена огнем. Пластмассовое лицо страшно исказилось и стало плавиться, лопнули один за другим глаза. Едкий химический дым густо потек вверх – детектив даже поморщился и отступил. Тело стало превращаться в бесформенные куски расплавленной пластмассы, оставляя стальной скелет с шарнирами суставов. Несмотря на уродство происходящего, Крымов понимал, что сейчас совершается удивительное таинство: душа женщины, колдовством загнанная в сосуд, навсегда уходит к небесам…

Часть 1
Наперсница

Глава 1
В темном лесу желаний

1

Непросто быть дочкой влиятельного папы. Тем более если твой папа – главный прокурор области. Великий инквизитор, всевидящее око, перст карающий. В силу такого родства романтичной девушке Лизе Сорокиной приходилось и легко и сложно одновременно. С ранней юности Лиза привыкла жить как за каменной стеной. Кто подступится с недобрыми мыслями, тот пожалеет. Да и кто с добрыми – тоже. Проходи мимо – и останешься цел. Просто папа любил свою единственную дочурку, души в ней не чаял, берег как зеницу ока. На пушечный выстрел никого к ней не подпускал. Он был подобен парящему орлу, а она – крошечной Дюймовочке, игравшей внизу, на полянке. Всегда была у него как на ладони. Папа и тут тебя бронзовым крылом прикроет, и там, а кого надо и когда надо – так в темечко клюнет, что и мокрого места от обидчика не останется. В этом-то и было все дело. За себя не страшно, а за других – очень. Мальчики очень быстро поняли всю несостоятельность возможных отношений со своей чудесной ровесницей. Как говорится в народе: «Хороша Маша, да не ваша». И хотя Лиза была красоткой, спортсменкой, веселой и общительной, юноши-ровесники старались держаться от нее на расстоянии. Книжками поменяться можно, мороженое съесть, это да, но никакого пива и никаких свиданий. Пусть они будут встречаться с кем-то попроще и не с такими милашками, но зато руки и ноги останутся целыми, да и прочие бесценные места.

Со временем Лиза научилась хитрить: она заводила знакомства на стороне, подальше от дома, и говорила, что ее родители – учителя: папа – ботаник, мама – преподаватель литературы. И добавляла: мама очень строгая! Кому нужна мама? А «папа-ботаник» звучало почти так же, как «я девушка-сиротка». Срабатывало. Тут она и могла разгуляться. А разгуляться уже хотелось. Все шло как по маслу, кроме того раза, рокового, когда на одной вечеринке она чересчур расслабилась, пыхнула разок-другой травкой и пошла обниматься с молодым человеком в его комнату. Как ее отец оказался на пороге того дома и той комнаты? Кто же его знает… Он ведь как спрут был. На него сотни следаков работали, которые бандитов умели выслеживать, злобных рецидивистов, так что ему стоило проследить тысячью глаз за распутницей дочкой, решившей провести ночь вне дома? Короче, всей компании пригрозили пришить распространение наркотиков и повесить на них беспощадные сроки, а ее молодому человеку, очень привлекательному и сексуальному, папа лично пообещал сделать оскорбительную медицинскую операцию. С тех пор в той компании, где она уже почувствовала себя своей, были ей не рады. «Папу-ботаника» ей бы уже никто и никогда не простил. Приходилось выбирать: выходить замуж или бежать в другую страну на ПМЖ.

И Лиза Сорокина выбрала. Она поступила в юридический институт, чтобы стать следователем. Фамилия сыграла свою положительную роль. Да и потом – отличница, спортсменка, хороший стрелок. Папа не раз брал ее с собой в тир. Говорил, пригодится. И вот – пригодилось. Лиза так и сказала отцу: «Я решила идти по фамильным стопам – буду стражем правопорядка». И отец неожиданно согласился. И даже обрадовался. Первый раз в жизни они нашли общий язык.

Елизавета Михайловна Сорокина отучилась в юридическом на выбранном факультете, вышла бравым лейтенантом, папа тотчас хотел взять ее к себе под бронзовое крыло. Но дочка сказала: «Нет, я пойду к дяде Коле». Это был младший брат отца – полковник, начальник уголовной полиции. Конечно, отцу не хотелось отдавать ее на «черную работу», он настаивал на прокурорской карьере, но девушка предупредила: «Все, я так решила. Иначе выйду замуж за рок-музыканта и уеду в Голландию». Пришлось смириться. Дядя предложил ей работу в офисе, но и он получил отказ. «Только в поле, – сказала девушка. – Или Голландия. Выбирай с моим папой, дядя Коля. Я не шучу». Братья выбрали: пусть работает в поле, но под самым лучшим присмотром. Полковник отдал племянницу в надежные руки – старому товарищу, ветерану МВД, в его опергруппу, а тот препоручил юного следователя опытному майору Федору Ивановичу Фомкину, который раскрыл немало дел и слыл докой в криминалистике. Федор Иванович, серьезный мужчина средних лет, поначалу воспротивился, мол, да вы с ума сошли, Семен Семенович, не хочу я пасти дочку главного прокурора области, да к тому же племянницу полковника Сорокина, нашего людоеда, за что мне такое наказание? Но Семен Семенович ответствовал: «Не обсуждается», – и был таков. Майор Фомкин загрустил, но деваться было некуда: сказали – надо выполнять. Впрочем, когда он познакомился с норовистой красоткой, а та умела и улыбнуться, и пошутить, и в тире всех перестреляла, то бишь обставила, и мужчин, и дам, показав себя настоящим снайпером, и торт принесла огромный, когда в первый день вышла на работу, и шампанского заказала, и коньяка, и вискаря, между прочим, как-то все наладилось. Не было в ней ни чванства, чего боялся Фомкин, ни показухи, а только желание работать и постигать детективную науку. Да и глаз она радовала, если честно. Они быстро нашли нарочито панибратский язык и общались как старые добрые знакомые, но выдерживая субординацию.

В тот зимний день Федор Иванович открыл дверь в скромный, с окошком на заснеженный дворик, кабинет подчиненной и бодро сказал:

– Сорокина, едем на задание. Дело, о котором ты мечтала всю жизнь. Пальчики оближешь.

– Не томите уже, товарищ майор.

– Ну ладно, двойное убийство. С отягчающими.

– Класс! – вырвалось у девушки в форме. – Едем.

По дороге в казенной «Ниве» на вопрос «Куда едем?» он объяснил:

– Это за городом, на севере, за мостом, за речкой Лиховой. Село Зырино. Была там?

– Проезжала, конечно.

– Ну вот, знаешь. Когда-то отстойное место было. Городские туда носа не казали. В частном доме убиты двое: Савва Андронович Беспалов, семидесяти пяти лет, художник, кукольник, и Григорий Матвеевич Желудь, двадцати восьми лет, его подмастерье.

– Кукольник? – нахмурилась Лиза. – Это как?

– А так, милая. Это тот, кто куклы делает. Он главный художник нашего детского кукольного театра «Лукоморье». Ну, был им, главным художником.

– Меня туда водили в детстве, – кивнула Лиза. – Было супер. Какую же я сказку смотрела?.. А, «Буратино» и «Морозко» еще…

– Ну вот, этого самого кукольника и убили. Что характерно, на селе их не любили. Семью Беспаловых. И боялись. Их считали колдунами.

– Как это – колдунами?

– А так это. Деревенские колдуны.

– Такое бывает, Федор Иванович? В двадцать первом веке?

Пожилой водитель хохотнул.

– Что смешного, Ерёмкин? – спросила Лиза.

– Раньше в каждой деревне имелся свой колдун, – деловито объяснил водитель. – Мне бабка говорила: и в нашей тоже был такой. На самом краю они жили. Если надо кого приворожить, наказать – сразу к нему.

– Да ужас какой, – отреагировала до мозга костей городская девушка. – Как в сказке прямо.

Они стояли в пробке. Кругом раскисал на солнышке мартовский снег. Улицы были черны, колеса автомобилей взбивали и месили кашу. На остановке скучали потенциальные пассажиры.

– Ну, стремно, конечно, согласен, – пожал плечами майор Фомкин. – А что ты хочешь – деревня. Там свои законы. Верно, Ерёмкин?

– Ага. Деревня – свой мир. Уникальный социум.

– Дело человек говорит. Ты где таких слов нахватался, кстати?

Лиза слушала вполуха: она тыкала пальчиком в клавиатуру айфона.

– Я что, телек не смотрю? Научные программы? Мне нравится.

– Ну-ну. Кстати, – продолжал Фомкин, – дом Беспаловых тоже на окраине. Как мне сказали, их считали не простыми, а сильными колдунами. И никто к ним не ходил. Их стороной обходили. Собаки со всей округи сбежались на второй день после убийства и стали выть, и с каждым часом все громче. Двое суток выли.

– Брр, – глядя на экран, машинально поежилась Лиза.

– Вот-вот. Тут сельчане и поняли: что-то неладное случилось у колдунов. Вызвали поселкового, это, кажись, председатель, что ли. Кто там у них поселковый, Ерёмкин? Ты спец по социуму?

– Он самый, председатель.

– Тот участкового взял. Подходят – собаки в стороны. На дверях записка: уехали, мол, куда-то. Отошли с участковым – собаки опять ко двору и снова выть. А сельчане между собой: «В ад его провожают, колдуна нашего, и служку его, хорька!»

– Да правда, что ль? – спросил водитель. – Так и сказали?

– Честное слово.

– Мистика!

– Она самая. Тут уже в местный отдел полиции срочно позвонили. Мол, приезжайте, дело нечистое. Вскрыли дом – два трупа. Насильственная смерть. Потом в управление, к нам, позвонили. Но заговорили вы меня, – разозлился он, – самое главное я не сказал: как их убили.

– И как?

– А ты догадайся, Палыч.

– Топором, что ли? – спросил водитель Ерёмкин и вновь хохотнул.

– Не угадал, Палыч. Это, может, в вашей деревне всех топорами мочат, а в Зырино иначе людишек кончают.

– Придушили, Иваныч?

– Прохладно, – ответил Фомкин. – Думай лучше.

– Зарезали? Кухонным ножом?

– Нет.

– Бензопилой? – оторвалась от поисков Лиза.

– В молоко, девушка. Не твой сегодня день.

Теперь уже майор посмеивался – у него пропала охота раскрывать секреты сразу. Они поехали дальше. Грязь так и летела из-под колес соседних машин.

– Вот, смотрите, это он – Беспалов Савва Андронович, заслуженный работник культуры, кстати. Милый и видный старик благородной наружности. Смотрите, Федор Иванович. – Она протянула руку с айфоном вперед.

– Очень милый, – скептически заметил Фомкин.

– Знатный старикан, – кивнул водитель.

– Сорокина, вторая попытка. Как его уложили?

Лиза вздохнула:

– Из охотничьего ружья, что ли?

Глядя вперед, где по стеклу с сипением заелозили дворники, Фомкин все так же усмехнулся:

– Теплее.

– Ну так что, огнестрел или нет? – спросила нетерпеливая лейтенант.

– Он самый. Ну, версия?

– Расстреляли из автомата? – спросила Лиза. – Из «калаша»?

– Хо-хо, – поддержал ее предположение пожилой водитель Ерёмкин. – Было бы круто.

– А это уже перебор, Сорокина. Из пистолета, как сказали криминалисты, они уже там работают. Главное – как убили. Подмастерье завалили двумя выстрелами: в лоб и в область сердца. Так только киллеры работают. А вот старика расстреляли прямо в лицо. Так работают психопаты. Ясно?

– Ой, фу… – поморщилась Лиза.

– Ага. Криминалисты сказали, он руками закрывался от убийцы, его прямо через ладони и уложили. Видать, насолил он кому-то.

– Трупы там? – поинтересовалась девушка.

– Увезли только что. Наши все засняли и обмерили.

– Слава богу. Я бы в патологоанатомы никогда не пошла.

– Думаю, надо искать среди тех, кто так или иначе пострадал от семьи колдунов, – продолжал Фомкин. – Хотя они вымерли все давным-давно, только он, этот старый кукольник, и остался.

– А свидетели есть? – поинтересовалась следовательница.

– А вот этим ты сейчас и займешься, – пообещал ей майор, – пройдешься по соседям, позадаешь им вопросы. Все разведаешь и разнюхаешь. Пообщаешься с народом. А я на себя самое сложное возьму – общение с работниками кукольного театра. Ох, чувствую, и заговорят они меня.

– Ага, самую интересную работу себе забираете, – посетовала девушка в погонах. – Я тоже в театр хочу.

– Купи билет и сходи на оперу.

– Ну, спасибо.

– Я твой начальник, Сорокина, и я тебе даю задания. Ты сама в поле рвалась. Сейчас прямо туда и приедем. Там за домом, как мне сказали, это самое поле и начинается. Можно приступать к работе – с места в карьер.

Водитель хохотнул вновь:

– Ловко! Что скажешь, девица-краса?

– Да хоть в чащу, если будет надо, – ответила девушка. – Я смелая. И с народом я запросто, на вась-вась. А если что, руку заломлю. Я дзюдо училась.

– Огонь-девка, – одобрил ее реплику водитель Ерёмкин.

К полудню были на месте. Пролетели мост, проскочили через село, слева осталась кирпичная водонапорная башня. Напротив – дом на окраине за высоким забором. Тут уже стояли две полицейские машины и толпились сельчане тремя группами, перешептывались. «Допрыгался Савва, – выходя из машины, услышала Лиза реплику от одной из групп. – Вот так оно, с дьяволом-то водиться. Забрал он его к себе, как пить дать забрал».

Водитель Ерёмкин вышел из машины и закурил. Бросил сельчанам:

– Кто свидетель убийства?

Те шарахнулись от него как от огня.

– Он нам тут всех свидетелей распугает, – заметил Фомкин. – Куда ты?

Очаровательная Лиза ветерком ворвалась в ряды сельчан, и вот оно, чудо: ее вид успокоил их. Милая девочка, даром что в погонах, с такой всем хотелось поделиться. Люди потянулись к ней. Особенно бабки. Они говорили наперебой и оживленно кивали на дом. Фомкин наблюдал за ней от калитки и улыбался. Молния, да и только. Кажется, она перекинулась парой слов почти что с каждым. И скоро вернулась.

– Ну? – спросил он.

– В двух словах?

– Можно в трех.

– Проклятый дом. Дьявольский вертеп. Князь тьмы наконец-то и последнего Беспалова прибрал к себе. Косой всех выкосило.

– Я так и думал: деревня. Бескультурье и мракобесие, – кивнул Фомкин. – Идем, Сорокина, будем разнюхивать и разматывать.

– Что разматывать?

– Клубок преступления, что же еще.

– Я думаю, профессионал работал. Свидетелей нет, выстрелов никто не слышал. Все было сделано чисто и гладко.

– А портрета убийцы у тебя, случайно, еще нет?

– Пока нет.

– То-то.

Они вошли во двор и двинулись по тропинке к дому. А вот перед крыльцом, где стояли двое их сотрудников и курили, остановились. Вернее, остановилась Лиза и прихватила Фомкина за рукав.