Kitobni o'qish: «Знак четырех. Собака Баскервилей»

Shrift:

Издательство АЗБУКА®

Знак четырех

Глава I
Наука дедукции

Шерлок Холмс взял с каминной полки пузырек, открыл изящный сафьяновый несессер и достал из него шприц для подкожных инъекций. Длинными, нервными и очень белыми пальцами насадил на шприц тонкую иглу и закатал левый рукав. Помедлив, задумчиво всмотрелся в свою мускулистую руку, до самого запястья испещренную бессчетными следами прежних уколов. Потом вонзил острие, вдавил до упора крохотный поршень и со вздохом глубокого удовлетворения откинулся на спинку кресла, обитого бархатом.

Трижды в день на протяжении многих месяцев я был свидетелем этой процедуры, но так и не смог с ней свыкнуться. Напротив, день ото дня это зрелище раздражало меня все больше, а по ночам я терзался угрызениями совести из-за того, что мне не хватало духу протестовать. Снова и снова я давал себе клятву выложить все, что у меня накипело на душе, однако холодный и бесстрастный вид моего компаньона не позволял даже и помыслить, будто в обращении с ним допустима хотя бы малейшая вольность. Я по опыту знал, сколь выдающимися способностями он наделен и каким властным характером обладает, а потому робел и терялся, не решаясь ему перечить.

Однако на этот раз – то ли благодаря выпитому за ланчем бургундскому, то ли в приливе особого раздражения, вызванного крайней невозмутимостью Холмса, я вдруг почувствовал, что терпению моему настал конец.

– Что сегодня, – вопросил я, – морфий или кокаин?

Холмс неспешно отвел глаза от раскрытой им старопечатной книги с готическим шрифтом:

– Кокаин. Семипроцентный. Хотите попробовать?

– Ни в коем случае! – резко ответил я. – Я еще не вполне окреп после афганской кампании. И не могу подвергать свой организм излишней нагрузке.

Видя мое возмущение, Холмс усмехнулся:

– Вероятно, Ватсон, вы правы. Допускаю, здоровью это на пользу не идет. Тем не менее я обнаружил: инъекции настолько мощно подстегивают и проясняют умственную деятельность, что побочное их воздействие совершенно несущественно.

– Но подумайте, Холмс, – с горячностью продолжал я, – какой ценой вы за это расплачиваетесь! Может быть, возбужденный мозг и начинает усиленно работать, но процесс этот ненормален и пагубен: он ведет к перерождению нервных тканей – и в итоге к непоправимому слабоумию. Вам ведь известно, какая плачевная реакция потом наступает. Право же, игра не стоит свеч. Годится ли ради минутного удовольствия рисковать утратой мощного ума, которым вы одарены? Помните, что я говорю с вами не только как приятель, но и как медик: я в некоторой мере отвечаю за состояние своего подопечного.

Обиды Холмс не выказал. Наоборот, сложил пальцы домиком и оперся локтями о ручки кресла, как заинтересованный собеседник.

– Мой ум, – произнес он, – бунтует против застоя. Дайте мне задачу, дайте работу, самую головоломную тайнопись, самый запутанный случай – и я буду чувствовать себя как рыба в воде. Тогда и смогу обходиться без искусственных стимуляторов. Но мне невыносима скука рутинного существования. Я жажду умственного подъема. Вот почему я избрал для себя именно такую профессию – или, вернее, создал ее, поскольку в мире я единственный.

– Единственный частный детектив? – поинтересовался я, вскинув брови.

– Единственный частный детектив-консультант, – ответил Холмс. – Я последний и высший апелляционный суд в области расследований. Когда Грегсон, Лестрейд или Этелни Джонс заходят в тупик – а это, между прочим, их нормальное состояние, – дело предлагают рассмотреть мне. Я изучаю данные как эксперт и выношу суждение специалиста. В подобных случаях я не притязаю на славу. Мое имя не упоминается ни в одной газете. Сама работа и удовольствие оттого, что нашлось поле для применения моих способностей, – вот главная моя награда. Но вы уже немного знакомы с моими методами работы по делу Джефферсона Хоупа.

– В самом деле, – подхватил я с воодушевлением. – Я был поражен, как никогда в жизни, и даже описал все это в небольшой брошюре под несколько причудливым названием «Этюд в багровых тонах».

Холмс грустно покачал головой:

– Я просмотрел эту брошюру. Откровенно говоря, не могу вас с ней поздравить. Детективное расследование представляет собой – или должно представлять – точную науку, и описывать его нужно холодно и без эмоций. Вы попытались внести в повествование романтические краски, а это все равно как если бы вы вставили в пятую теорему Евклида историю с любовными страстями и тайными побегами.

– Однако романтическая история там была, – возразил я. – Я не мог вольно обращаться с фактами.

– О некоторых фактах следует умолчать – или, по крайней мере, излагая их, соблюдать разумное чувство меры. В этом деле только одно заслуживало упоминания – занятное аналитическое рассуждение, идущее от последствий к причинам, благодаря которому мне и удалось разрешить загадку.

У меня вызвала досаду критика книги, которую я для того и написал, чтобы сделать приятное Холмсу. Признаюсь также, что меня раздражало его эгоистическое требование посвящать каждую строку моего сочинения исключительно его особому методу. За годы, проведенные на Бейкер-стрит, я не раз замечал, что под хладнокровной наставительной манерой моего компаньона таилась толика тщеславия. Впрочем, я ничего не ответил и продолжал, сидя на месте, поглаживать свою раненую ногу. Некогда ее пробила пуля из джезайла, и, хотя былая рана не мешала прогулкам, при каждой перемене погоды она начинала ныть.

– Недавно моя практика распространилась и на Континент, – сказал Холмс спустя некоторое время, набивая свою старую вересковую трубку. – На прошлой неделе у меня консультировался Франсуа ле Вийяр, который, как вам, вероятно, известно, с недавних пор выдвинулся в первые ряды французской детективной службы. Он обладает свойственной кельтам мгновенной интуицией, но ему недостает точных знаний, а без этого вершин искусства не достичь. Дело касалось завещания – и в определенном смысле представляло интерес. Я обратил его внимание на два сходных случая – в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году в Риге и в тысяча восемьсот семьдесят первом в Сент-Луисе. Это подсказало ему верное решение. Сегодня утром я получил письмо, в котором он выражает благодарность за содействие.

С этими словами Холмс перебросил мне смятый листок бумаги иностранного производства. Я пробежал его взглядом: изобильные выражения восторга были пересыпаны такими словами, как magnifiques¹, coup-de-maitres² и tour-de-force³, – свидетельство пламенной благодарности француза.

– Он обращается, словно ученик к своему наставнику, – заметил я.

– Да, он переоценивает мою помощь, – небрежно бросил Холмс. – Ле Вийяр сам наделен незаурядными способностями. И обладает двумя из трех качеств, необходимых для идеального сыщика. Он умеет наблюдать и владеет искусством дедукции. Ему не хватает знаний, но время это поправит. Сейчас он переводит мои скромные труды на французский.

– Ваши труды?

– А разве вы не знали? – с усмешкой спросил Холмс. – Да, я, грешным делом, написал несколько монографий. Все они касаются узких вопросов. Вот, к примеру, одна под названием «О различиях пепла от разных сортов табака». В ней я перечисляю сто сорок сортов пепла от сигар, папирос и трубок с приложением цветных иллюстраций. Эта тема постоянно всплывает в криминальных расследованиях и порой имеет чрезвычайную важность как ключ к разгадке. Если вы, к примеру, способны с уверенностью заявить, что некое убийство совершено человеком, который курил индийский лунках, это явным образом сужает область вашего поиска. Для опытного взгляда между черным пеплом трихинопольского табака и белым пушком «птичьего глаза» разница такая же, как между картофелем и капустой.

– У вас удивительный дар подмечать мельчайшие детали, – вставил я.

– Я придаю им важность. Вот моя монография об изучении следов, с заметками о снятии отпечатков при помощи гипса. А вот еще: небольшое занятное исследование о том, как профессия человека влияет на форму его руки, с приложением линотипических иллюстраций: ру`ки кровельщиков, матросов, пробочников, наборщиков, ткачей и гранильщиков бриллиантов. Для детектива, обладающего научным складом ума, этот вопрос представляет громадное практическое значение, особенно в делах, связанных с неопознанными трупами, или для выяснения прошлого преступников. Но я утомил вас рассказом о своем хобби.

– Ничуть, – горячо возразил я. – Все это мне очень интересно, особенно с тех пор, как я имел возможность наблюдать практическое применение вашего метода. Но вы только что говорили о наблюдении и дедукции. Наверняка одно в какой-то степени предполагает и другое.

– Да нет, вряд ли, – ответил Холмс, привольно раскинувшись в кресле и выпуская из трубки густые голубые клубы. – К примеру, наблюдение показывает, что нынешним утром вы посетили почту на Уигмор-стрит, а дедукция сообщает, что там вы отправили телеграмму.

– Верно! – воскликнул я. – Справедливо и то и другое. Но должен признаться, не понимаю, как вы об этом догадались. Сходить туда я решил неожиданно и никому об этом не говорил.

– Проще некуда, – отозвался Холмс, хмыкнув при виде моего удивления. – Все до нелепости ясно, и объяснение было бы излишним; впрочем, этот пример поможет провести границу между наблюдением и дедукцией. Наблюдение говорит, что на подошве ваших ботинок имеется красноватая глина. Как раз напротив почтовой конторы на Уигмор-стрит раскопали мостовую, выбросили наружу глину, и, если вы хотите попасть в контору, ее не миновать. Она имеет особый красноватый оттенок, который, насколько мне известно, по соседству нигде не встречается. Вот все, что касается наблюдения. Прочее – область дедукции.

– Но как с помощью дедукции вы узнали о телеграмме?

– Прежде всего, я знал, что писем вы не писали, поскольку все утро просидел напротив вас. Заметил также в открытом ящике вашего письменного стола несколько марок и пачку открыток. Стало быть, для чего вам отправляться на почту, как не для того, чтобы послать телеграмму? Устраните все прочие факторы, и то, что остается, должно быть истиной.

– В данном случае это действительно так, – ответил я, немного подумав. – Вы правы, дело более чем очевидно. Не сочтете ли вы меня назойливым, если я подвергну ваши теории более серьезному испытанию?

– Напротив, – ответил Холмс, – ваше предложение избавит меня от повторной дозы кокаина. Я с удовольствием рассмотрю любую задачу, которую вы мне предложите.

– Вы как-то заметили: редко бывает так, чтобы человек, который ежедневно пользуется каким-то предметом, не оставил на нем отпечаток своей личности – отпечаток настолько явный, что опытный наблюдатель сумеет извлечь из него выводы. Вот часы, которые недавно перешли в мою собственность. Не будете ли вы так добры высказать свое мнение о характере и привычках их прошлого обладателя?

Я передал Холмсу часы, внутренне посмеиваясь, поскольку мне казалось, что это испытание обречено на провал; я надеялся также проучить своего компаньона за назидательный тон, который он иногда себе позволял. Холмс взвесил часы на руке, пристально вгляделся в циферблат, открыл заднюю крышку, исследовал механизм сначала простым глазом, а затем с помощью сильной лупы. Я с трудом сдерживал улыбку, глядя на его удрученное лицо, когда он в конце концов захлопнул заднюю крышку часов и вернул их мне.

– Извлечь отсюда можно немногое. Часы недавно побывали у мастера в чистке, так что самых существенных деталей я лишен.

– Вы правы, – ответил я. – Прежде чем часы прислали мне, они побывали в чистке.

Втайне я обвинил Холмса в том, что он выставил самое неуклюжее и беспомощное оправдание своего провала. Что могли бы подсказать ему часы, не побывавшие в чистке?

– При всей скудости мои наблюдения все же оказались не совсем бесплодными, – заметил Холмс, глядя в потолок задумчиво-тусклыми глазами. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но я полагаю, что часы принадлежали вашему старшему брату, который унаследовал их от вашего отца.

– Вы, вне сомнения, определили это по инициалам «Г. В.» на задней крышке.

– Совершенно верно. Буква «В» обозначает вашу фамилию. Часам около полувека, инициалы выгравированы примерно тогда же – то есть заказчик принадлежал к поколению наших отцов. Драгоценности обычно переходят к старшему сыну, и, по всей вероятности, он носит то же имя, что и отец. Ваш отец, если я правильно помню, давно умер. Следовательно, часы перешли к вашему старшему брату.

– Да, пока все так, – подтвердил я. – Что-нибудь еще?

– Ваш брат был неряшлив, распущен и легкомыслен. Перспективы перед ним открывались неплохие, однако он упустил все шансы, жил в бедности, хотя изредка и преуспевал, наконец пристрастился к спиртному и умер. Вот все, что я мог выяснить.

Я вскочил с кресла и, прихрамывая, прошелся по комнате в крайнем расстройстве.

– Это недостойно вас, Холмс! Не могу поверить, что вы опустились до такого. Вы навели справки об истории моего несчастного брата и притворились, будто добыли эти сведения столь фантастическим образом. Я что, должен поверить, будто вы узнали обо всем этом, взглянув на его старые часы? Это жестоко с вашей стороны и, говоря откровенно, отдает шарлатанством.

– Дорогой доктор, – мягко отозвался Холмс, – прошу вас, примите мои извинения. Я рассматривал задачу абстрактно и совершенно забыл, как болезненны для вас эти воспоминания. Поверьте, я даже не подозревал о существовании вашего брата, пока вы не вручили мне эти часы.

– Тогда, бога ради, как вы обо всем узнали? Ваш рассказ точен до малейшей подробности.

– Мне попросту повезло. Признаться, я всего лишь взвесил вероятности. И вовсе не ожидал столь точного попадания.

– Так, значит, это не догадки?

– Нет-нет, гаданием я не занимаюсь. Отвратительная привычка, она губит логические способности. Вам все это представляется странным только потому, что вы не следите за ходом моей мысли и не замечаете мелких фактов, которые могут служить основой для далекоидущих выводов. Я начал с того, что ваш брат отличался небрежностью. Если вы приглядитесь к нижней части корпуса часов, то увидите, что он не только помят в двух местах, но и весь в царапинах. Это случается, если хозяин имеет привычку носить в том же кармане другие твердые предметы, вроде монет и ключей. Не требуется особой проницательности, чтобы предположить, что человеку, который столь небрежно обращается с часами стоимостью в пятьдесят гиней, наверняка свойственна беспечность. Не слишком натянутым будет и предположение, что человек, который унаследовал столь ценную вещь, имеет достаточно средств для жизни.

Я кивнул в знак того, что следую за ходом рассуждений Холмса.

– Среди владельцев ломбардов в Англии распространена такая привычка: если они берут часы в заклад, то острием иглы царапают номер билета на внутренней стороне крышки. Это удобней, чем наклейка, поскольку нет риска, что номер потеряется. С помощью лупы я увидел на внутренней стороне не менее четырех таких номеров. Вывод: ваш брат частенько бывал на мели. Следующий вывод: он знавал и благополучные времена, а иначе не мог бы выкупать заклад. Наконец, прошу вас взглянуть на внутреннюю крышку, где имеется отверстие для завода. Приглядитесь ко множеству царапин вокруг этого отверстия: они означают, что ключ соскальзывал. Мог ли трезвый человек проделать такие борозды? А вот у пьяницы часы всегда исцарапаны. Он заводит часы по вечерам и оставляет эти следы неверной рукой. Ну как, есть ли во всем этом что-нибудь таинственное?

– Все это ясно как белый день, – ответил я. – Сожалею, что несправедливо о вас судил. Мне нужно больше доверять вашим удивительным способностям. Скажите, а заняты ли вы сейчас каким-либо профессиональным расследованием?

– Не занят никаким. Отсюда и кокаин. Я не могу жить без умственной работы. Для чего же еще жить? Встаньте у окна. Что за нудный, унылый, бесполезный мир! Взгляните – желтый туман клубится по улице и окутывает бурые дома. Нет ничего более безнадежно прозаического и материального. К чему таланты, доктор, если негде их применить? Преступление банально, существование банально, и нет на свете ничего, кроме банальностей.

Я открыл рот, чтобы возразить на эту тираду, но тут раздался отрывистый стук в дверь. Вошла наша квартирная хозяйка с медным подносом, на котором лежала визитная карточка.

– Вас желает видеть молодая леди, сэр, – обратилась она к моему компаньону.

– Мисс Мэри Морстен, – прочитал Холмс. – Хм! Не припомню такого имени. Попросите юную леди войти, миссис Хадсон. Не уходите, доктор. Я бы предпочел, чтобы вы остались.

Глава II
Изложение дела

Мисс Морстен вошла в комнату уверенной походкой, сохраняя внешнее спокойствие. Это была светловолосая девушка небольшого роста, изящная, в безупречных перчатках, одетая с изысканным вкусом. Впрочем, ее костюм отличался простотой и скромностью, наводившими на мысль об ограниченных средствах. На ней было серовато-бежевое платье из простой шерсти, лишенное всякой отделки; шляпку без полей такого же тусклого оттенка, что и платье, оживляло только крохотное белое перышко, приделанное сбоку. Черты ее были не слишком правильными, кожа – не самой гладкой, но лицо выражало доброту и приязнь, а большие голубые глаза казались на редкость одухотворенными и исполненными дружелюбия. Я повидал женщин многих национальностей на трех континентах, однако ни разу не встречал лица, которое столь явно свидетельствовало бы о тонкой и отзывчивой натуре. Я не мог не заметить, что, когда она села на стул, предложенный ей Шерлоком Холмсом, и губы и руки ее дрожали, что выдавало сильнейшее внутреннее волнение.

– Я пришла к вам, мистер Холмс, – начала она, – потому что однажды вы помогли моей нанимательнице, миссис Сесил Форрестер, разрешить одно домашнее затруднение. Она не может забыть вашу доброту и ваше искусство.

– Миссис Сесил Форрестер… – задумчиво протянул Холмс. – Кажется, я когда-то оказал ей не слишком значительную услугу. Дело, насколько мне помнится, было крайне простым.

– Она так не считает. Во всяком случае, мое дело простым вы не назовете. Трудно даже вообразить ситуацию более странную и необъяснимую, чем та, в которой я очутилась.

Холмс потер руки, и глаза его заблестели. Он подался в своем кресле вперед, и его четкие ястребиные черты выразили предельную сосредоточенность.

– Излагайте, – предложил он властным, деловым тоном.

Я почувствовал неловкость и, сказав: «Уверен, вы меня извините», поднялся с кресла.

К моему удивлению, девушка протянула руку в перчатке со словами:

– Если ваш друг будет так добр задержаться, он сослужит мне неоценимую службу.

Я вернулся в кресло.

– Вкратце, – продолжала девушка, – факты таковы. Мой отец служил офицером в индийском полку и отослал меня на родину, когда я была еще ребенком. Мать умерла, и родственников в Англии у меня не было. Впрочем, меня поместили в хороший пансион в Эдинбурге, где я оставалась, пока мне не исполнилось семнадцать лет. В семьдесят восьмом году отец, тогда старший капитан полка, получил годовой отпуск и вернулся домой. Он телеграфировал из Лондона о благополучном прибытии и велел мне немедленно приехать, указав своим адресом отель «Лэнгем». Помню, слова его телеграммы дышали добротой и любовью. По прибытии в Лондон я направилась в «Лэнгем», и мне сообщили, что капитан Морстен числится их постояльцем, однако накануне вечером он ушел и до сих пор не вернулся. Я прождала весь день, не получив о нем никаких известий. Вечером по совету управляющего отелем я связалась с полицией, и наутро мы поместили объявление во всех газетах. Ответа мы не получили, и до нынешнего дня о моем несчастном отце ничего не известно. Он вернулся домой с сердцем, полным надежд, чтобы обрести покой и отдых, а вместо этого…

Девушка поднесла руку к горлу, и ее фразу оборвало глухое рыдание.

– Дата? – спросил Холмс, открывая записную книжку.

– Мой отец исчез третьего декабря тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, почти десять лет тому назад.

– Его багаж?

– Остался в отеле. Среди вещей не нашлось ничего, что дало бы подсказку, где искать отца: одежда, книги, да еще немало экзотических диковинок с Андаманских островов. Отец служил офицером в части, которая несла охрану тюрьмы.

– У него были друзья в городе?

– Нам известен только один. Майор Шолто, который служил в том же Тридцать четвертом Бомбейском пехотном полку. Майор некоторое время назад вышел в отставку и жил в Аппер-Норвуде. Конечно же, мы с ним связались, но он даже не знал, что его однополчанин был в Лондоне.

– Удивительный случай, – заметил Холмс.

– Я еще не дошла до самого удивительного. Лет шесть тому назад, а точнее, четвертого мая тысяча восемьсот восемьдесят второго года в «Таймс» появилось объявление, где запрашивали адрес мисс Мэри Морстен и заявляли, что ответить – в ее интересах. Ни имени, ни адреса не прилагалось. В то время я только что поселилась в семействе миссис Сесил Форрестер в качестве гувернантки. По ее совету я поместила в газетной колонке для объявлений свой адрес. В тот же день мне пришла по почте небольшая картонная коробка, в которой я обнаружила очень крупную яркую жемчужину. Никакой записки не прилагалось. С тех пор каждый год именно в этот день неизменно появляется похожая коробка с такой же жем-чужиной – и никакого указания на отправителя. Знатоки сочли жемчужины редкими и весьма ценными. Вы можете убедиться, что они действительно очень красивы.

С этими словами мисс Морстен открыла плоскую коробочку и показала мне шесть чудеснейших жемчужин, каких прежде я в жизни не видел.

– Ваш рассказ чрезвычайно интересен, – произнес Шерлок Холмс. – С вами еще что-нибудь произошло?

– Да, не далее как сегодня, поэтому я и обратилась к вам. Утром я получила вот это письмо и прошу вас его прочитать.

– Благодарю вас, – сказал Холмс. – Передайте, пожалуйста, и конверт. Почтовый штемпель: Лондон, Юго-Запад, дата – седьмое сентября. Гм! Отпечаток большого пальца на уголке – вероятно, почтальона. Бумага высшего качества. Конверт – шесть пенсов за пачку. Отправитель разборчив в выборе канцелярских принадлежностей. Адрес отсутствует. «Будьте сегодня в семь часов вечера у третьей колонны слева возле театра „Лицеум“. Если вы мне не доверяете, приведите с собой двух друзей. С вами обошлись несправедливо, это необходимо исправить. Полицию не привлекайте. Если позовете, все пойдет прахом. Ваш неизвестный друг». Что ж, действительно превосходная загадка. Как вы намерены поступить, мисс Морстен?

– Именно этот вопрос я и хотела вам задать.

– Тогда мы непременно отправимся вместе. Мы с вами – и да, конечно же, доктор Ватсон. Он именно тот человек, который нам нужен. Ваш корреспондент упоминает двух друзей. Мы с доктором Ватсоном сотрудничали и раньше.

– А доктор Ватсон согласен пойти? – спросила мисс Морстен с умоляющим видом.

– Буду горд и счастлив, – горячо заверил я, – если смогу быть хоть чем-то полезен.

– Вы оба очень добры, – отозвалась мисс Морстен. – Я вела уединенную жизнь, и у меня нет друзей, к которым я могла бы обратиться. Если я приду в шесть, это будет вовремя?

– Ни в коем случае не опаздывайте, – предупредил Холмс. – Впрочем, вот еще что. Почерк на конверте тот же самый, что и на посылках с жемчужинами?

– У меня с собой образцы, – ответила мисс Морстен, протягивая шесть бумажных листков.

– Вы, несомненно, образцовый клиент. У вас верная интуиция. Давайте-ка посмотрим. – Холмс разложил листки на столе и стал внимательно их сравнивать. – Почерк изменен, за исключением письма, однако автор, вне всякого сомнения, один и тот же. Взгляните, как тут и там пробивается греческое «е», и обратите внимание на завиток-хвостик в букве «ц». Эти буквы, бесспорно, выведены одной и той же рукой. Не хочу внушать вам напрасные надежды, мисс Морстен, но есть ли хоть какое-нибудь сходство между этим почерком и почерком вашего отца?

– Ни малейшего.

– Я так и думал. Итак, мы ждем вас к шести. Позвольте мне оставить эти бумаги у себя. Я над ними еще подумаю. Сейчас только половина четвертого. Тогда au revoir!⁴

– Au revoir! – повторила наша гостья.

Она окинула нас ясным, приязненным взглядом, спрятала на груди коробочку с жемчужинами и поспешила уйти. Стоя у окна, я наблюдал, как она быстро идет по улице, пока ее скромная шляпка с белым перышком не затерялась в серой толпе.

– Какая привлекательная женщина! – воскликнул я, оборачиваясь к своему компаньону.

Холмс снова разжег трубку и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.

– Привлекательная? – вяло отозвался он. – Я что-то не заметил.

– Да вы и вправду автомат, вычислительная машина! – бросил я. – Временами в вас появляется что-то совершенно нечеловеческое.

Холмс мягко улыбнулся:

– Чрезвычайно важно, чтобы ничьи личные качества не влияли на ваши суждения. Клиент для меня – это простая единица, один из факторов задачи. Эмоции враждебны ясности рассудка. Уверяю вас, самая очаровательная женщина из всех, кого я знал, была повешена за то, что отравила трех маленьких детей ради страховки, а самый отталкивающий тип из числа моих знакомых – филантроп, который потратил чуть ли не четверть миллиона на лондонских бедняков.

– Но в этом случае…

– Исключений я не делаю. Исключения опровергают правила. Вам случалось когда-нибудь изучать характер по почерку? О чем вам говорит эта беглая надпись?

– Почерк разборчивый и правильный, – ответил я. – Писал человек деловой и твердый характером.

Холмс покачал головой:

– Посмотрите на эти буквы «е». Петелька на них такая крохотная, что их можно принять за часть буквы «и». У человека с твердым характером всегда видна разница между «е» и «и», даже если он пишет очень неразборчиво. Буква «т» везде разная, а заглавные буквы указывают на чувство собственного достоинства. Я сейчас ухожу. Мне нужно навести кое-какие справки. Позвольте вам порекомендовать эту книгу, весьма и весьма замечательную. Это «Мученичество человека» Уинвуда Рида. Вернусь через час.

Я сидел у окна с книгой в руке, но мысли мои блуждали вдалеке от смелых выкладок автора. В мыслях я возвращался к нашей недавней гостье, вспоминал ее улыбку, глубокий грудной голос, странную тайну, что вторглась в ее жизнь. Если ей было семнадцать, когда исчез ее отец, сейчас ей должно быть двадцать семь: прекрасный возраст, когда юность растеряла свою самоуверенность и приобретенный опыт слегка ее отрезвил. Так я сидел и размышлял, пока в голову мне не полезли такие опасные мысли, что я поспешил к письменному столу и всецело погрузился в свежий трактат о патологии. Как может армейский хирург с убогим здоровьем и еще более убогим банковским счетом даже помышлять о таких вещах? Мисс Морстен – всего лишь простая единица, один из факторов, и ничего больше. Если мое будущее беспросветно, то уж лучше встретить его, как подобает мужчине, а не пытаться разогнать мрак блуждающими огоньками фантазии.

1.Великолепные (фр.).

2.Мастерские достижения (фр.).

3.Подвиги (фр.).

4.До свидания! (фр.)