Kitobni o'qish: «Грёзы последних. (рассказ)»

Вся наша хвалёная культура и цивилизация есть явления лицемерные по преимуществу, при которых шкаф блестит от полироля, но в каждом шкафу – свой скелет.

Протоиерей Андрей Ткачёв

Грёзы последних

1

Казалось, я плутал по незнакомому мне городу довольно долго. Час, два, а может, и все три… Я потерял счёт времени. Мне до жути хотелось найти способ покинуть этот урбанистический лабиринт, притом неважно, каким образом. Такси, вертолёт, самолёт – всё бы подошло. Но только – вот незадача! – за поворотом меня поджидал поворот, за улицей – улица. Снова и снова пёстрые дома убегали неровными рядами вдаль, а прохожие с нескрываемым безразличием отвечали молчанием на задаваемые мной вопросы: «Где я нахожусь?», «Кто вами управляет?», «Как отсюда выбраться?». Некоторые из них украдкой косились в мою сторону, иные ускоряли шаг или шарахались от меня, будто я прокажённый. До ушей то и дело доносился шёпот: «ты здесь никто», «незваный чужак», «сущий пустяк», «пятно на полотне бесконечности».

– Но пятно – это ты! Притом временное! Понятно тебе? – прокричал я прямо в лицо очередному жителю «каменного лабиринта».

Не обратив ни малейшего внимания на моё высказывание, тот обогнул меня по дуге и продолжил идти своим путём.

«Трусливые марионетки», – подумал я.

Эта мысль словно возвысила меня над ними, немного смягчив ощущение нарастающей обречённости.

Я осмотрелся по сторонам. Моё внимание привлёк высокий шпиль, выглядывающий из-за крыши двухэтажного здания, что стояло в конце улицы. Перейдя на бег, я направился туда и уже буквально через пару минут был на месте. Радости не было предела, потому что здание это оказалось железнодорожным вокзалом. Войдя внутрь, я зашагал по залу ожидания в сторону распашных дверей, что вели на перрон. Здесь было безлюдно и тихо, только эхо моих шагов разлеталось в стороны и рассеивалось где-то во полумраке куполообразного потолка. Я посмотрел на информационное табло, что висело на стене, возле окошка кассы. Красные строчки на нём, непрерывно моргая, сообщали, что меньше чем через пять минут на первую платформу прибудет скорый поезд № 1. Я подошёл к окну, выглянул на улицу. За ту пару минут, что я провёл внутри здания, погода успела кардинально измениться. Теперь снаружи шёл ливень, а небо затянули тёмные тучи, заслонившие своими разбухшими животами солнце. По-видимому, создатель окружавшего меня теперь пространства начинал злиться.

«Плохо дело, – начал размышлять я. – Ой как плохо. Так! Думай, Гектор, думай. Вспоминай, чему тебя учили? Недаром же ты лучший ученик в группе».

Я подошёл к двери, что вела на перрон, попытался её открыть. Но ручка вдруг растворилась прямо в руке. Деревянное полотно двери вмиг обратилось в металлическую пластину. Поверхность её несколько мгновений оставалась неподвижной, а потом задвигалась, искривилась, стала покрываться пузырями. Казалось, что с другой стороны своим адским пламенем её накаляли черти. Пузыри вздувались и лопались, разбрызгивая вокруг серую массу. Исполинская клякса, в которую обратился выход, принялась разрастаться в размерах, расползаться по сторонам, обволакивая собой всё, что попадалось на пути. Понимая, что зал ожидания вот-вот превратится в наглухо запаянный цинковый гроб, я принялся искать выход. Осмотревшись по сторонам, увидел, что одно из окон в самом дальнем углу зала пока ещё оставалось прежним, не тронутым этой металлической жижей. Не теряя ни секунды, побежал со всех ног к нему. Прикрыв руками голову, я оттолкнулся от пола что есть сил и прыгнул. Звон стекла, хруст рассохшейся рамы… удар тела об асфальт. Больно и неприятно, а ещё, кажется, я рассёк руку и бок. Лёжа на земле, я ощутил колючие капли дождя, что били по лицу и рукам, пропитывая влагой куртку и брюки. Щурясь, посмотрел в небо. Всполохи молний на секунду осветили всё вокруг. И в этом свете я увидел, как капли дождя на лету начали увеличиваться в размерах и обращаться в лёд.

– Града мне тут ещё не хватало, – выругался я, поднимаясь с земли и концентрируясь на защитном поле вокруг себя.

Меня окутал невидимый панцирь, ударившись о который, лёд либо отскакивал в сторону, либо разбивался вдребезги, не причиняя мне вреда. Приложив ладонь козырьком ко лбу, я зачем-то привстал на носочки, посмотрел вдаль. В этот самый момент оттуда, из-за крутого поворота, показался состав с чёрным, как сажа, паровозом во главе.

«По расписанию. Претензий нет», – подумал я и усмехнулся.

Появившись буквально из ниоткуда, паровоз мчал, шумел колёсами, гудел и извергал из себя клубы дыма, напоминая больше разъярённого монстра, чем средство передвижения. И, кажется, он не собирался здесь делать остановку, а наоборот, намеренно ускорялся. Почувствовав под ногами вибрацию, я глянул вниз и оторопел, обнаружив, что стою прямо по центру шпалы, аккурат меж двух блестящих, словно лезвия, рельсов. Я понимал, что остаются считанные мгновения до финала и что вряд ли в такой ситуации меня защитит мой невидимый панцирь. Нужно было срочно что-то предпринимать.

Отогнав страх, я с вызовом посмотрел на слепящий глаза фонарь паровоза и выкрикнул:

– СТОЙ! ДАЙ МНЕ СКАЗАТЬ! Прошу… – я зажмурился, выждал пару секунд, затем, осознав, что всё ещё жив и нахожусь на прежнем месте, открыл глаза.

Всё вокруг меня выглядело застывшим, словно я оказался внутри большой диорамы, накрытой сверху акриловым футляром и поставленной на полку в тёмной кладовке. Хотя что именно – всё. Была видна лишь передняя часть паровоза, подсвеченные его же фонарём градинки, что висели в воздухе, словно подвешенные на леску, и я, ослеплённый этим светом и всё так же стоявший меж рельс. Остальное укутывала непроглядная тьма.

– А ты хороша, Бестия, – произнёс я с вызовом в голосе. – Сколько меня за нос водила, жути нагоняла.

Я осмотрелся. Никого. Но внутреннее чутьё говорило мне, что рядом кто-то есть. Видимо стесняется, а может, и побаивается, ведь я вон как ловко с градом разобрался.

– Как ты догадался, что это моих рук дело? – раздался уже знакомый мне женский голос.

– Узнаваемый почерк, – пояснил я, оборачиваясь и всматриваясь в темноту, откуда доносился голос.

– Поясни, – попросила она.

– Сначала давай наконец-то познакомимся, – предложил я. – Моё имя Гектор.

– С врагами не любезничаю! – повысив тон, сообщила девушка.

– Ну хорошо. Хорошо, – я примирительно поднял ладони. – Буду звать тебя, как и прежде, Бестией. Договорились? А узнаваем твой стиль, потому как слишком много внимания уделяешь архитектуре: классицизм, ампир, модерн. Все здания не выше десяти этажей. Никаких тебе небоскрёбов или деревянных полуразваленных халуп. А ещё… что бы ни происходило по ходу незамысловатой пьесы, памятники, статуи и прочие достопримечательности ты не разрушаешь. Людишек ведомых… таких, как я, временных персонажей – это да, на раз-два, в расход…

– Ты знаешь, к чему снится вокзал? – спросила вдруг она таким холодным тоном, что мне стало не по себе.

– Нет, – я улыбнулся.

Хотелось показать ей разом бесстрашие и дружелюбие.

– Вокзал символизирует начало или завершение пути, – начала объяснять она. – Поезд – это воплощение возможности изменить свою жизнь или… – девушка высокомерно хмыкнула и неожиданно для меня выглянула из тьмы.

Нас разделяло буквально несколько шагов, но я не стал ничего предпринимать. Хотя наверняка мог успеть подбежать, схватить её за руку и вывести на свет. Мог… Или не мог. Не я сейчас и здесь являлся главным. Поэтому просто стоял, молчал, внимательно разглядывая Бестию и осознавая, что на этот раз она предстала передо мной в своём истинном обличье. Я это чувствовал. Высокая, бледнокожая, худая. Чёрные локоны, подстриженные под каре, падали на её лицо, частично прикрывая его. Но мне всё же удалось заглянуть в чёрные как ночь глаза. И там я увидел искорки любопытства, кружившиеся в танце вокруг огонька ненависти.

– Возможно, ты просто хотел попасть домой, вот и пришёл сюда, – заключила девушка. – Но мне плевать, – она щёлкнула пальцами и исчезла, а паровоз, будто не было в его движении никакой паузы, сорвался с места с прежней скоростью, помчался вперёд на всех парах, сбив меня с ног и размазав моё тело по рельсам.

«Жестоко», – подумал я.

Хотя такой финал сна вполне привычен. Ведь подобное происходит с нами, реалами, почти каждый раз, когда мы засыпаем. И началось всё это более полувека назад, в далёком 2032 году, когда мир реальности и мир грёз сошлись в смертельной битве. И, если верить древнему пророчеству, война закончится лишь тогда, когда одна из сторон одержит полную победу. Мы бьёмся годы напролёт, сражаемся непрестанно. Наши незыблемые принципы, накопившиеся обиды и написанные кровью и озлобленностью правила, словно чёрные пауки, ползают по сотканной из коварства паутине и пожирают остатки человечества. Без остановки, без жалости, без разбора… Уверен, что если ничего не поменять в ближайшее время, оставить всё как есть, то этим «паукам» в итоге придётся подохнуть от голода. Победа не достанется никому: ни сторонникам реальности, ни приверженцам грёз, ни созданным нами же «паразитам».

Прежде чем окончательно проснуться и открыть глаза, я прокрутил в голове увиденное только что во сне, дабы не забыть всего этого ещё до завтрака. Вспомнилось наставление моего преподавателя из колледжа, Аркадия Варламовича: «Бойтесь своих желаний – они потом будут к вам приходить во снах». Или как он ещё говорил: «Все ваши несбывшиеся фантазии и мечты, размышления и внутренние капризы отразятся в картинках грёз».

Но я знал: увиденное недавно во сне не являлось фантазией или мечтой. Это был прямой контакт с врагом – настолько умным и сильным, что мне никак не удавалось его перехитрить, победить. Встреться Бестия мне в реальности, все шансы на победу были бы на моей стороне. Но увы!

– Доброе утро, сын, – донёсся голос отца.

Я открыл глаза, посмотрел на часы, что стояли на прикроватной тумбе – было почти восемь утра. Затем перевёл взгляд на отца. Тот, укутавшись в свой старый махровый халат, с задумчивым видом сидел на краю моей кровати, поглядывая на меня. По его уставшему виду было понятно: он не спал всю ночь, защищая сон своей семьи, а точнее, оберегая возможность каждого из спящих вернуться в реальность живым.

– Доброе утро, пап, – ответил я.

– Как спалось? – спросил он. – Вижу, причина твоего пробуждения – не будильник.

Пока я думал, что ответить, часы затрезвонили – это сработал будильник, заведённый на восемь утра.

– Грёзные, – сказал отец, предвидя мой ответ.

Я кивнул, затем спросил:

– Зачем нам всем эта война, если и людей-то почти не осталось?

– Тебе это известно не хуже других, – ответил отец. – Скажу честно: меня всё чаще стал настораживать твой настрой. Ты уже взрослый. Совершеннолетний. Но продолжаешь витать в облаках. А нужно защищать реальность. И, кстати… – отец глянул на меня с прищуром. – До того, как твоё тело начало дёргаться во сне, перед пробуждением, ты что-то бормотал и даже улыбнулся. Что тебе снилось? С кем там разговаривал?

Я дёрнул плечом, ответил:

– Помню только, как меня сбил паровоз.

– Доброе утро, – поздоровалась с нами София, нежась и потягиваясь в соседней кровати.

«Прощай, утреннее спокойствие», – подумал я, кивая своей семилетней сестрёнке, истинной занозе в одном очень сокровенном месте многих, живущих в коммуне.

– Сегодня я летала над океаном, – сообщила она и раскинула в стороны руки, изображая крылья. – Огненные шары, что падали с неба, меня не задели. Я ловко уворачивалась. А потом, – она глянула на часы, – меня разбудил будильник.

– Молодец, дочка, – отец улыбнулся ей.

Потягиваясь и зевая, София ловко выпрыгнула из-под одеяла на пол и со всех ног помчалась в уборную, по пути выкрикивая:

– Я первая! Я лучше Гектора! Бе-бе-бе. Меня не убили во сне!

Дух соперничества управлял этой лохматой девочкой в розовой пижаме с тех самых пор, как она научилась ходить. Если честно, меня это немного раздражало, а может, я злился не на неё, а на отца, за его бесконечные укоры и сравнения меня с каждым. Хотя, если говорить откровенно, учитывая таланты Софии, в будущем она вполне может получше многих освоить управление сновидениями, – тут я солидарен с отцом.

– Умывайтесь и идите завтракать, а я немного посплю, – сказал отец и, тяжело вздохнув, добавил: – Ваша мать, уже час, как на кухне кашеварит. Сегодня грёзные её лишили сна ни свет ни заря.

Слушая отца, я разглядывал оберег – ловец снов, сделанный матерью собственноручно и повешенный в спальне, над самыми дверями. Визуально он выглядел как обруч, обмотанный разноцветными нитями в виде паутины и птичьими перьями. Это делалось для того, чтобы добрые сновидения воплощались в реальность, a плохие, запутываясь в сетях, сгорали на рассвете от лучей утреннего солнца. Как и многие, мать верила в это. Но не я… Потому как на деле оберег не давал никакой защиты. Наоборот, он вселял ложную надежду, способную притупить бдительность тех, кто ложится спать.

2

Выйдя из комнаты, я направился на кухню. Шагая по коридору, то и дело приходилось здороваться с приветливыми соседями, кивая и любезничая в ответ. Из-за каждой приоткрытой двери доносилось: «Доброе утро, Гектор», «Новый день – новый шанс» и много других подбадривающих и приветственных фраз. Люди в нашей коммуне старались быть ближе друг к другу, сплочённее. Так было проще оберегать существование привычной реальности. Но в данный момент мои мысли были заняты не глобальной проблемой выживания, не желанием позавтракать или предстоящим экзаменом… Я обдумывал увиденное во сне. Проматывал его снова и снова, стараясь не упустить не единой детали, особенно в финальной сцене, когда эта бледная Бестия вышла на свет. Мне хотелось запечатлеть в памяти её черты лица, так сказать, чтобы знать врага в лицо. Пусть оно было окаймлено темнотой, частично засвечено светом фонаря и прикрыто прядями волос…

– Далеко собрался, сынок? – вдруг услышал голос матери.

До меня не сразу дошло, что, погрузившись в размышления, я прошёл мимо кухни, даже не заметив сидевших там.

– Всем привет, – шаркая по полу подошвами шлёпанцев, я подошёл к одному из круглых столов и, выдвинув из-под него табурет, уселся на него.

Кроме матери, на кухне были София и мой друг и одногруппник Алекс – семнадцатилетний мечтатель-блондин, одевающийся под стать своим мыслям: легко и пёстро. Гавайские рубашки с короткими рукавами, широкие брюки, нелепые шляпы или цветастые бейсболки… Если верить его словам, так он пытался сделать жизнь ярче, воспринимая каждый новый день как праздник.

– Твоя сестрёнка говорит, что сегодня ты улыбался во сне. Это правда? – с ходу начал расспрашивать Алекс, ставя на стол тарелку с кашей и пододвигая табурет поближе ко мне. – Чего молчишь? Рассказывай давай. Я ж никому ни слова, ты меня знаешь. Зуб даю, – он постучал ногтем по переднему зубу.

Можно подумать, я его выбью, если он решит проболтаться.

– Улыбался, не улыбался, – отмахнулся я и, перейдя на шёпот, заговорил:

– Мне удалось потянуть время, вырваться из одной западни. Правда потом угодил во вторую, более жёсткую. А ещё… Она говорила со мной, прежде чем… – я провёл ребром ладони по шее, давая понять, что в итоге Бестия расправилась со мной, как и всегда.

– Грёзная вышла на контакт с реалом?! – удивился Алекс.

– Говори потише, – попросил его я.

Скажу честно, мне не нравится слово «реал», но именно так нас чаще всего называли враги. Хотя были и другие варианты: солнцелюбы, пережитки прошлого или же просто мулаты. Несложно догадаться, почему все эти слова относились к приверженцам реальности. Ведь все мы искренне радовались солнцу и любили настоящую жизнь. В ответ постояльцы коммуны обзывали противников бледными, грёзными, пещерниками, а то и убийцами реальности. Крайне редко самые просвещённые именовали их слепыми приспешниками дьявола, потому как большая часть грёзных отказывалась смотреть на реальность, лишая себя зрения. Они выкалывали себе глаза, чтобы не видеть реальность. Старались большую часть суток проводить в снах. Взаимные оскорбления и желание убить друг друга довели человечество до того, что осталось лишь две общины на всей земле. По крайней мере, за последние пару лет исследовательским отрядам не удалось обнаружить других ценителей реальности, из чего складывалось ощущение, что на земле не осталось других выживших, только наша коммуна и прятавшиеся по пещерам враги, количество которых нам было и остаётся неизвестно.

– Ну что, мальчики, готовы к выпускному экзамену? – спросила мать, расставляя на столе чашки.

Мы с Алексом переглянулись и кивнули.

– Да будет благосклонна к вам реальность, – она перекрестилась, а затем, сменив тон на строгий, поинтересовалась:

– Проснулись небось от проделок этих бледных убийц?

В последнее время почти никто в коммуне не просыпался сам или от звонка будильника – всегда приходил грёзный, а вместе с ним и смерть в мире снов. Чаще всего они ходили по одному, но иной раз могли заявиться вдвоём, а то и втроём. Грёзные обладали даром проникать в сны, где расправлялись с каждым, кто им попадался. И беда, если рядом со спящими приверженцами реальности не оказывалось связующего – того, кто бодрствует с открытыми глазами и осознанностью себя здесь, на Земле. Тогда смерть неминуемо ждала таких вот спящих и во сне, и в реальности. Дабы не испытывать судьбу, в каждой семье взрослые поочерёдно несли ночные вахты, пока их дети спали. Так имелось куда больше шансов не потерять связь с реальностью и проснуться.