Kitobni o'qish: «Семнадцатый»

Старый мир, как пес безродный,

Стоит за ним, поджавши хвост.

А. Блок

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом?

З. Гиппиус

Пролог

– Ему уже семнадцать лет, сам заработает. Паспорт есть, пусть получает и обязанности, – мама пыталась что-то возразить, но у нее слабо получилось, то ли от того, что она его любила, то ли опасаясь остаться без мужа, то ли от банального страха перед человеком, что намного сильнее ее.

Вова, стоявший в это время за углом перед коридорчиком, который вел на кухню (в коридор выходить боялся, ведь увидят силуэт в стеклянной двери), отчего-то был уверен, что это именно страх. Он сравнивал мать свою с женою Тараса Бульбы, которая и слова поперек не могла сказать мужу. Он размышлял, неужели его родной отец был таким же, раз мать его привыкла такое терпеть, но он никогда не узнает правды, потому что в этом доме не принято было вспоминать покойного хозяина. Даже в годовщину его смерти Вова ходил на кладбище один. Как-то раз припозднился и застал там свою маму, кажется, она туда обыкновенно ходила вечером, чтобы не с сыном. Бог знает, почему. И он не стал тревожить тогда плакавшую женщину, чтобы их тайна осталась только с ними.

Ему было больно от такой несправедливости, ведь мама просила совсем немного денег, всего семь или восемь тысяч, на выпускной Вовы. Их класс собирался ехать в концертный зал «Империя», и не то что бы Вове жутко хотелось смотреть концерт из звезд имперской эстрады, которые его не вдохновляли, однако сам факт того, что ему не хотели этого дать, его удручал и обижал. Разве он не заслужил? Разве родителей вызывали в школу за непотребное поведение сына?

Претензии, которые кружились в голове Владимира, когда он сел на кровати, тихонько прикрыв дверь в их с Алисой общую комнату, были только к Богу или року. Даже не к маме и не к отчиму, а, может быть, он мысленно винил своего родного отца за то, что он так рано его бросил. Как бы то ни было, Владимир обижался на мир за несправедливость: почему его мать оказалась такой слабой? почему ему достался такой отчим? Мысли цеплялись одна за другую, подталкивая его к тому, чтобы собрать вещи и уехать.

Алиса делала вид, что читает книжку, но он знал, что она давно не перелистывала страницы, внимание было рассредоточено.

– Алиса, ты только не говори, что я уехал, – он так же тихо собирал рюкзак, в который складывал свитер, футболки, какие-то не слишком нужные вещи.

У них не было традиции собираться вечером вместе, а потому у него был шанс уйти тихо, главное, чтобы Алиса не разболтала, но он ей доверял, как самому себе.

– Вов, возьми меня с собой! Я не хочу тут сидеть, – проныла девочка.

Куда ж он ее с собой возьмет? Конечно же, нет, нельзя. Она еще маленькая, к тому же туда, куда он едет, просто опасно ехать. У него не было чувства ревности к усадьбе или вернее к тому месту, где он мог спрятаться. Он готов был им делиться и с другими, но опасался, что туда могут дойти многие. Однако это же Алиса. Его Алиса, которая, пусть и не до последней капли крови его сестренка, но духовно они были близки. Наверное, потому что она девочка и больше похожа на маму.

– Утром скажешь им. Ладно? – попросил он, все так же тихо уходя. Он давно уяснил для себя, что скандалы и склоки ни к чему не приведут, что если он будет устраивать истерики, то рано или поздно дело дойдет до рукоприкладства, а к такому он явно был не готов.

В общем-то, даже если кто-то из людей, именуемых «родители», увидит, что Вова уходит, то он мог бы сказать, что он идет гулять. В апреле темнеет уже поздно, а юноше в семнадцать лет, порой, важно гулять вечером.

Шквала негодования не последовало, и он уже стоял на улице, вдыхая приятный весенний воздух – смесь сырости, свежести и жизни.

Владимир был зол на маму очень сильно, и свежий, даже прохладный воздух, ему помог немного прийти в себя. Надо было ему сразу убегать со двора, тогда у Алисы не было бы времени, чтобы собраться и выбежать на улицу. Он тысячу раз пожалел, что не стоял на автобусной остановке. Хотел было ее отправить домой, но ее молящие глаза сделали свое дело, и он глубоко вздохнул.

– Алис, папа тебя убьет, – была слабая надежда на то, что она послушается, ведь попытка не пытка. Он не любил называть его «папой», да никогда так и не делал, но в данном случае он назвал его, так сказать, должность по отношению к Алисе.

– Имей в виду, я туда не вернусь, потому что они опять ругаются, а еще у меня тройка по математике, он меня отлупит однозначно, так что все, Владимир, я с тобой!

Они пошли к остановке молча. Алиса, наверное, думала, что лучше молчать, пока Вова не передумал, а он боялся, как бы она и правда не передумала. Вот они сядут в автобус, и назад пути не будет. Он не сможет ее отправить домой одну на автобусе от вокзала.

– Алис, мы выедем из города, – уточнил он, когда они садились в автобус, но, то ли она не хотела казаться трусихой, то ли ей стало любопытно, то ли она не понимала всей серьезности, она все еще шла за ним.

Автобус за пятнадцать минут домчал их до ***градского вокзала. Эх, почему он не живет в Святопетровске?! Ему всегда так хотелось жить именно там, в культурной столице, а он там даже ни разу не был, но отчего-то тот город казался ему много привлекательнее, может потому, что он, как герой одной из его любимых пьес, считал, что там лучше, "где нас нет"…

Он оставил Алису в очереди за билетиками, и еще миллион раз после порадуется тому, что ему не покупали мобильный телефон в тот год. Наверное, родители очумеют скоро от пропажи Алисы. Ну, и поделом им! Он не бросит ее, и даже лучше ей будет с ним! Глупая, конечно мысль, но такая свежая и сочная, что она ему даже понравилась. Оставил Алису он, чтобы купить что-то поесть и попить, потому что понимал – они точно там проведут ночь. Хлеба, колбасы, йогуртов, сока – словом то, на что еще хватило денег, и осталось на билеты туда.

Он вернулся как раз вовремя, когда очередь уже подходила, купил два билета на электричку, и они побежали на поезд, который вот-вот уже отойдет. Успели.

Народу было много, но все же они протиснулись и успели занять себе место в уголке, пока не пришли злобные тетки, которые уселись напротив них.

Поезд медленно ехал, отчеканивая какую-то мелодию, для каждого пассажира свою. Алиса сидела у окна и рассматривала пролетавшие мимо дома, постепенно превращавшиеся в дачные поселки. Он-то видел это не раз, а она по этой дороге ни разу не ездила. Он обнял ее и прижал к себе, вроде как, давая уверенность, что все будет хорошо, хотя сам не был сильно уверен, потому что к их приезду будет уже около восьми вечера, а это темно.

– Знаешь, куда мы едем? – это вопрос должен был беспокоить Алису с самого начала, и надо все же ответить на него. – Там есть одна усадьба, старая, заброшенная, но. она моя. точнее мамина, конечно, а еще точнее моего папы, но. твой папа о ней пока ничего не знает. не говори ему. вот в этой усадьбе жили мои предки, которые были, вроде как, дворянского рода, в революцию все разрушили, хотя дом еще стоит, он похож на замок с привидениями, – впервые за весь день он даже засмеялся. Последние несколько лет вообще трудно было добиться от Вовы улыбки, потому и не хотелось его звать Вовой…он все ж был каким-то Владимиром.

– Привидения?! – глаза ее расширились от удивления и восторга. – И что? Я тоже дворянка? – она развернулась к нему в ожидании чудесного рассказа.

Вот она – женская логика и женское любопытство. Ее и правда так легко было заинтересовать привидениями, что он даже расслабился от того, что не нужно ничего придумывать другого.

– Конечно, дворянка! Ты же моя сестра! – он не знал всех тонкостей титула дворянства, но сейчас, в современном мире, в их стране, этого уже давно нет, а потому можно было не напрягаться, впрочем, он никогда и не задумывался над тем, что у него мог быть какой-то другой статус, потому что он таких людей не встречал. Хотя, порой, представлял, что делают те, кто уехал во время революции.

– Ага, значит, если ты дворянин, и я дворянка, значит у нас куча прав. А ты можешь отругать папу, чтобы он не обижал маму?

– Папу… – нехорошо, что она вернулась к этому разговору, потому что настроение портилось. За что он мог его «отругать»? За то, что испортил жизнь? За то, что появился вообще в их жизни? Но тогда не было бы Алиски. Он прижал ее к себе покрепче. На такие жертвы он идти был не готов. – А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет, времен Очаковских и покоренья Крыма, – он очень любил Грибоедова и Чацкого, всюду цитировал и даже сравнивал себя с этим персонажем, делаясь снисходительнее к тем ошибкам, которые совершают взрослые и необразованные люди. Приходя домой, он видел своего отчима, который не блистал знаниями, и несмотря на то что Владимир не был жутким ханжой, чтобы высокомерно смотреть на того, кто не читал красивых книг, но он не мог совладать с собой, когда тот пытался выглядеть умным, перевирал цитаты и называл Пушкина Сан Сергеичем. Он слишком трепетно относился к литературе и искусству в целом, что наводило отчима на мысли о том, что пасынок вообще нетрадиционной ориентации.

– Еще немного пройти пешком, – он держал Алису за руку и вел по проселочной дороге. Начало темнеть, но свет уличных фонарей спасал. Через десять минут они свернули в чащу, через которую надо было пройти, чтобы дойти до самой усадьбы. Она скоро появилась из-за деревьев, и Вова опасался, что она не оправдает ожиданий Алисы. – Внутри гораздо лучше, – убедил он ее. Они прошли к центральному входу, поднялись по скрипучим и старым, почти развалившимся ступеням. На этой двери висел большой замок, как и на остальных, через которые можно было бы попасть в дом. Он отпер замок и впустил девочку в дом, хотя та заходила с опаской. – Да, не бойся, я тут уже ночевал, ничего страшного нет, – в доме и правда было темно, сыро, прохладно. Вова зашел вслед за ней и запер дверь на тот же замок изнутри. Он тоже боялся за свою жизнь и здоровье, впрочем, люди не ходят сюда просто так, почти все дачники знают, кому принадлежит дом, даже Вову знают, именно поэтому у него здесь есть плед, старая пружинная кровать и даже ватный синий матрас с огромными красными розами. – Ты только аккуратно ходи, а то дом старый, мало ли… – он должен был ее предупредить, потому что был уверен, что она обязательно пойдет что-то смотреть. На самом деле он и сам ничего не смотрел здесь досконально.

Глава первая

Владимир был совсем маленьким, когда впервые попал в Исторический музей: когда мама еще не была замужем за другим мужчиной, когда она еще уделяла время развитию своего маленького сына, когда он еще впитывал все, как губка.

Потому Владимир любил, когда в музей приходили маленькие дети, потому что они никогда не врали. Он был заместителем директора, но, к своему сожалению, не экскурсионного отдела, потому как, порой, хотелось надавать в лоб всем экскурсоводам – до того скучно они могли рассказывать историю потрясающего государства. Однако в последнее время политика музея изменилась и детям среднего возраста и старших классов предлагались интерактивные занятия. И все равно он считал, что и малышам нужно что-то интересное, потому что именно в маленьком возрасте может зародиться любовь к искусству и истории.

Например, он совершенно не понимал, почему экскурсионные программы составляют по программе школьной? Почему в пятом классе нельзя рассказать детям про Петра Первого, а надо про Древний мир – он же такой серый и скучный! Ведь, если ребенку показать что-то увлекательное, у него появится стремление это узнать, а потом можно сообщить, что прежде надо изучить историю зарубежную. И все же…его никто не слушал. Впрочем, своих детей он будет воспитывать по-другому.

Он прогуливался по музею, оценивая, все ли стоит на месте, периодически слушая, что говорят экскурсоводы. В будние дни обычных посетителей было мало, чаще это были молодые мамы с маленькими детьми, которые еще не ходят в школу, появлялись школьные экскурсии, или пенсионеры, которые вспомнили о культуре. Последних Владимиру было жаль, потому что их молодость прошла вся в работе, поднятии колхозов, войне, и совсем не было того, что есть сейчас у молодых – времени – но тратит молодежь время на пустое.

Владимир совершенно не ожидал увидеть в зале просто так гуляющего ребенка. Сначала он подумал, что эта юная мадам в зеленой шляпе с родителями или бабушкой с дедушкой, но, приглядевшись, он вдруг понял, что она совсем одна, и самое интересное – ее нисколько это не беспокоит.

Она задержалась у челна и даже заинтересовалась. Какой класс? Третий? Второй? Он не знал, какой класс сейчас был на экскурсии, но ребенка надо было туда вернуть, с другой стороны – может быть, она увидит чего-то большее, чем все остальные?

– Привет, – он присел на корточки рядом с ней и улыбнулся. На бейдже было написано его имя и должность, что, в общем-то, должно было внушать некое доверие, по крайней мере, он на это надеялся. – Большой челн, да? Его пропитывали смолой, чтобы вода через щели не попадала, – он решил прощупать почву, интересно ли ей на самом деле, поняла ли она, что потерялась, и вообще – что в голове у этой девочки. – Меня дядя Вова зовут, а тебя? – не представляться же ему Владимиром, в самом деле.

Девочка оглядела его с настороженностью, как и учили ее родители. Внимательно слушала то, что ей рассказывают про челн, но помнила, что отворачиваться от дяди просто так нельзя – вдруг это отвлекающий маневр? Поэтому ей сложно было выбрать объект своего созерцания – челн или дядя?

– Здравствуйте, дядя Вова, – поздоровалась она. – Анжелика Васильевна волнуется, да? – смущенно спросила девочка, подозревая, что этот дядя охранник, которого отправили на поиски ребенка. – Просто они так быстро все ходят, а мне хочется рассмотреть все поближе, – оправдалась она, сдерживая свои слезы. – А когда эта тетя рассказывает, я начинаю зевать. Меня Аля зовут.

И вдруг он почувствовал себя волком из мультика, который пытается поймать зайца, а девочка Аля, между тем, выскальзывает из его рук и пытается драпануть. Не может же он просто взять и отпустить ее, а вдруг она здесь запутается и не найдет выхода? По камерам ее, конечно, найдут, но она же испугается и точно заплачет. С другой стороны, она привела веские доводы, почему не хочет возвращаться к этой учительнице. Да, он бы тоже не вернулся к тете с таким странным и старческим именем. Есть такие имена, которые подходят только молодым, или только старым. Например, Алевтина, Лидия, Людмила – как-то в его голове ассоциируются именно с женщинами в возрасте, а Лилия, Мария – только с молодыми. Например, Радик – забавное мужское имя, но только пока он молодой, а когда постареет, он же не станет зваться Радище!

– Аля, какое необычно-красивое имя, – он поспешил сделать ей комплимент, чтобы она не думала, что он будет ее ругать, да и за что можно вообще ругать детей? За то, что им неинтересно? Ведь взрослые и созданы для того, чтобы детям было интересно, а вот тетю экскурсовода, как и всех остальных теть, надо будет еще раз поучить, как правильно вести экскурсии в зависимости от возрастной категории. У Владимира вообще было ощущение, что они один и тот же текст читают всем: и подросткам, и детям маленьким, и взрослым компаниям.

– Конечно, ты права, в музее спать нельзя, здесь же столько всего интересного! А еще около каждого экспоната есть его история, – он подошел к Але и чуть повернул ее, держа за плечи, в сторону надписи, до которой даже она дотягивалась. – Видишь, написано не только, что перед тобой, а даже как это делалось и как попало в музей, – он дал ей немного времени, чтобы она посмотрела, но понимал, что темный зал музея не так интересен ей. – Все можно изучать самостоятельно, так даже интереснее, правда? – и он даже не сомневался в ее положительном ответе.

– Правда, – согласилась она, уже улыбаясь. – Владимир Андреевич, – прочитала она на его бейдже имя. Небольшое желание ее чему-то научить навело ее на мысль, что дядя все-таки какой-то ученый и к нему надо обращаться как к учителю.

– Знаешь, Аля, раз уж ты все равно сбежала от своей группы, мы можем пойти по другой лестнице, чтобы они нас не заметили и посмотреть кареты, платья и посуду девятнадцатого века, или увидеть старинные книги? – он ввязывался в эту авантюру, потому что ему до жути было интересно мнение обычного ребенка. К сожалению, в его окружении не было таких честный детей, которые высказывали бы свое мнение, не боясь за последствия, а ему нужно было все знать, ведь музей не должен быть просто сундуком со старыми вещами, он должен пользу приносить.

Конечно, он попросит сейчас сотрудников найти эту группу и сказать руководительнице, что девочка Аля сейчас с заместителем директора, и, кажется, всем влетит, но не ребенку же. Он-то уж точно вывернет все так, будто не она сбежала, а руководители не уследили. Впрочем, он еще не получил согласия на мини-путешествие.

– Я готова идти к платьям и каретам! – смело решилась девочка. – Только давайте так, чтобы класс не увидел, а? – она склонила голову на бок и заглянула в глаза дяде Вове.

И снова он убедился в том, что не интересен детям Древний мир. Дурацкая программа по истории. Вообще в понимании Владимира проходить надо было в обратном порядке. Начать с современного мира, а потом разворачивать эту конфетку, чтобы дойти до самой сердцевины и тогда, в каком-то десятом или одиннадцатом классе к взрослым уже детям придет осознание того, с чего все пошло, что недалеко мы на самом-то деле ушли, несмотря на то что прошло колоссальное количество времени. Люди научились красиво одеваться, но в двадцать первом веке им больше нравится раздеваться, жить в пещерах и заниматься только тем, что добывать себе еду. Какая тоска. Так вот, Владимир считал, что интересно человеку изучать то, что он понимает, а понимает он то, что видит своими глазами и то, чем пользуется. Маленькому человечку трудно уложить в голове, что эти некрасивые камни являются орудием труда, что при помощи палки-копалки можно даже убить, если очень захотеть. Она никак не сможет удивиться, увидев украшения из камня или железа древней женщины, и уж точно не захочет их примерить.

Девятнадцатый век тоже не был так близок к этим малышам двадцать первого века, но он отличался шиком и блеском барокко – золотой век дворянства, а потому он был интересен.

– Как скажете, государыня Лиля, – он взял ее за руку и повел в обратную сторону, то есть к началу, а оттуда по широкой ковровой лестнице наверх. Скорее всего, им уже рассказали о том, что потолок над лестницей расписан древом императорской семьи, а потому он не стал на этом останавливаться. По дороге он накрапал сообщение о том, что девочка Аля из экскурсионной группы с ним и он приведет ее к выходу позже.

Они поднялись на второй этаж, где был уже зал восемнадцатого и девятнадцатого веков, но кареты пока не было видно. Там была представлена эпоха классицизма. Владимир не любил разговаривать с детьми как с детьми и упрощать язык – он считал, чем раньше ребенок познакомится с терминологией, тем быстрее он ее поймет.

– Смотри, Аля, – раз уж она разрешила ему так себя называть, то он этим воспользуется.

– Оооо… как много, все девушки похожи на Золушек. не все красивые, правда…

– Это русские императоры и придворные, – на стене висело довольно много портретов, похожие один на другой. – На самом деле, они не были так похожи, просто в то время, которое называлось «классицизм», было принято рисовать людей с розовыми щеками и бледными лицами, в париках, и именно в такой позе, а еще побольше налепить медалей, – наверное, ей было необычно такое слышать «принято». Опять же, школьники, даже взрослые, не всегда принимают количество стилей изображения, они считают, что качество картины зависит от ее приближенности к реальности, но это совсем не так. Впрочем, Владимир не любил живопись так сильно, чтобы ею восхищаться. – Это знаешь, как аниме сейчас, многие всех рисуют в стиле аниме, – попытался он пояснить ей приближенно к их реальности, правда не был уверен, что она знакома с аниме.

– Аниме? А я смотрела мультик, мне Катька показывала. Там у всех глаза огромные! – она попыталась изобразить это на своем лице, открывая глаза широко-широко, насколько это было возможно, чем вызвала улыбку у Владимира.

Когда он захочет завести собственных детей, он обязательно вспомнит эту девочку в зелёной шляпе с таким интересным именем, и оно даже будет мелькать в списке имен, из которых он будет выбирать имя дочери, и может быть, оно понравится его жене так же, как и ему. Она удивляла своей живостью и интересом, которые найдешь не у каждого ребенка. Скорее, каждому ребенку интересно что-то одно, а ей интересно сразу все. Конечно, он не мог сказать гордо, что ей нравится история, только потому что она сама еще не определилась, что больше всего ее привлекает: картины и живопись? старинные книги? обшитые жемчугами платья? фарфоровая посуда с нанесенными на нее золотом инициалами императора? Хотя до некоторых экспонатов еще стоит дойти.

– Ты права! – согласился он с нею, когда она стала говорить о Золушке и мачехе с сестрами, предполагая, почему одни девушки получились красивыми и в красивых платьях, а другие нет. – За каждой картиной стоит история человеческого рода, а еще интереснее придумать ее самому. Например, мы точно можем сказать, что этот дядечка, – он указал на князя Голицына, – развивал торговые отношения с Китаем, и мы даже можем вспомнить его жен и детей, но еще мы можем предположить, придумать, что он пил по утрам горький кофе без молока, любил есть блины, а, когда был маленьким, упал на мостовой и разодрал коленку…ведь у каждого человека есть своя личная история, которую никто не знает, и даже картина не может ее передать. Мы видим только один момент его жизни, к сожалению, – будучи маленьким, он придумывал такие истории, чтобы придать хоть какую-то живость этим образам. Кто поспорил бы с ним, что князь Голицын в десятилетнем возрасте не падал и не драл колени? Никто! Во-первых, не доказано обратного, а во-вторых, так было со всякими детьми. Если историю рассматривать как науку – то это голые факты, а если как искусство – то это целая жизнь. Ему нравилось последнее.

Он говорил много, и дети не всегда любят, когда им что-то внушают, поэтому он позволял ей бегать от картины к картине, четко следя за ее движениями.

– Аля, смотри, – подозвал он ее к себе, словно заинтересовавшись чем-то, словно он увидел что-то, чего никогда не видел. В середине зала была круглая витрина, под которой были собраны различные книги, открытые на разных страницах. В основном это были летописи, но среди них появлялись и приказы, и указы Императоров. Так, среди них, появился Указ Императора Павла, написанный в восемнадцатом веке, странным для нас современных людей языком. – Попробуешь прочитать? – Владимир изучал и старославянский язык, и древнерусский, но все же сложно было привыкнуть к прочтению, а тем более подобных документов.

Для девочки это оказалось настоящей проверкой! Она готовилась поступать в школу, и ей очень нужно было доказать, что она готова, что она умеет читать.

– Бо. жи..е..ю…ми..лостию, – с трудом, но прочитала она. – Это они специально неправильно пишут? Чтобы мы знали, что тоже можем ошибиться?

И как он сразу не догадался, что в школе не рассказывают детям о старославянском языке. И как теперь отвечать на ее вопросы? Боже, их так много, и они такие логичные! Одно приятно – читает она неплохо, даже письменные буквы.

– Нет, Аля, они не писали с ошибками, – он уселся на пол по-турецки, потому что на корточках сидеть неудобно, а стоя он слишком далеко от ребенка, к тому же книгу все равно видно, даже сидя, по крайней мере ему. – Понимаешь, язык письма тоже меняется и развивается с каждым годом. Смотри, еще лет сто назад не было компьютеров, а значит и слов таких не было, а потом их изобрели и придумали такое слово, и его же как-то надо было писать, вот и появились новые правила. Язык будет развиваться, пока развивается человек. То же самое и с теми буковками. На самом деле, когда придумали язык, то слоги были все с гласными – после согласной буквы обязательно шла гласная, – он всегда путался в звуках и буквах и не был уверен, а бывают ли согласные буквы, но с точки зрения истории ему проще было объяснить именно так.

– Ничего не понятно, – она пожала плечами и отвернулась обратно к документу, а Владимир сокрушенно подумал о том, что дети все-таки остаются детьми.

– Мы. Павел, – продолжила она читать и вдруг остановилась. – А сколько Павлов было?

– Павел был только один, – продолжил он отвечать на ее многочисленные вопросы. – Но, ты ведь обращаешься к своей учительнице на «вы» не потому, что ее много, а потому, что уважаешь ее. Так принято. Вот и в документах того времени так было принято – писать во множественном числе, чтобы было уважение к тому, кто пишет. Представляешь, они даже к родителям обращались на «Вы», – это его самого слегка коробило, но было бы интересно так пожить. – Вот видишь, как много прошло уже времени, как сильно люди изменились, как непонятно нам уже бывает прочитать то, что они писали когда-то. Как думаешь, хорошо, что мы теперь ко всем на «ты»? И вообще не пишем о себе "мы"? – теперь его очередь задавать вопросы. Устами младенца – глаголит истина, а от таких вопросов Владимира знакомые часто отмахиваются, или уходят в глубокие размышления и философию, а ему нужен был правдивый ответ, без глупых рассуждений на тему научно-технической революции, эволюции и деградации. Просто ответ – хорошо или нет, и зачем нам все это развитие?

Девочка с важным видом уселась напротив него. Ей же задают вопросы! Ее мнение очень важно этому ученому Владимиру Андреевичу.

– Представляю! Мы, Аля Александровна, гуляем по музею. Нас много. И тебя много. И нас целая толпа! – она расхохоталась, заставляя немногочисленных посетителей оборачиваться, но Владимир не сделал ей замечания. Это всего лишь смех. – Мама рассказывала мне про самоуважение, это вот так надо да? И хорошо, когда все на «вы», потому что хороших людей должно быть много!

Когда-нибудь он начнет понимать возрастные особенности детей. Все дело в неопытности – не только потому, что у него нет своих детей, но и оттого, что нет опыта общения с этими детьми. Экскурсоводы и те не всегда правильно себя вели, потому что слишком серьезно подходили к своей профессии. Надо, наверное, не забывать о том, что дети не готовы так глубоко изучать историю, как того хотелось бы музейным работникам. Представляете, в скольких музеях бывают дети? В квартирах Пушкина, Гоголя, Некрасова, Толстого, в картинных галереях, алмазном фонде, политехническом – и в каждом музее их заставляют с головой уходить в то, что им не очень понятно в силу их возраста и каких-то своих увлечений.

Возможно, маленькой Але все это было не слишком интересно? Может быть, ей нравились динозавры или бакуганы? Она, конечно, смотрела с заинтересованным взглядом, но он понимал, что не может ответить на все ее вопросы, а если начнет отвечать, то они породят еще большее количество новых. Это затягивало, и, если бы она была его дочкой, то он обязательно посидел бы, порассказывал, показал бы ей все эти буковки, но, к сожалению, она была просто девочкой, которая отцепилась от группы.

В следующем зале уже было значительно светлее. На стенах висело мало портретов, а за стеклами по центру были красивые платья. Владимир помнит, как их туда вешали, еще удивлялся, какими миниатюрными все-таки были женщины в конце восемнадцатого века.

Вдоль стен стояли другие витрины, за которыми находилась посуда с императорскими вензелями. Тоже очень красивая, аккуратная и интересная. Что же привлечет маленькую девочку? Платья? Посуда? Украшения?

Он выпустил ее руку, замолчал и дал ей возможность выбрать самой, что же она хочет узнать нового в этом зале.

Она по достоинству оценила не только содержимое витрин, а саму залу:

– Так хочется здесь пожить! – восхищенно произнесла она, осматривая люстру, которая, казалось, была даже больше нее самой. – Почему нельзя так одеваться сейчас? Почему только на праздники? Смотрите, какими красивыми они были! А Вы не знаете, машина времени существует? – она скользила вокруг платьев, стояла на мысочках, чтобы разглядеть каждую деталь посуды, здоровалась с Чипом.

Аля проявила все самые женские качества в этом зале, мечтая примерить каждое платье. Честно говоря, Владимир тоже всегда хотел примерить костюмы девятнадцатого века, но с его фигурой и ростом этого не получалось. Дело в том, что в те времена мужчины были низкорослыми, и быть выше 180 сантиметров было как-то странно, этим и отличался князь Тихменёв в свое время. Наследственность.

Владимир не нарушал восторгов ребенка.

– Ты знаешь, в каждой выдумке есть только доля выдумки. Я бы тоже попутешествовал во времени, но, к сожалению, это очень опасно. Если ты что-то там сделаешь не так, то история изменится, и тогда ты в будущем можешь даже не родиться, – он часто думал о том, как сложилась бы его судьба, если бы предок уехал бы за границу? Конечно, он тогда бы просто не родился, но родились бы другие, все было бы совсем по-другому. Впрочем, ему грех жаловаться, у него прекрасная работа, дом, который черта с два он успеет восстановить. Жаль было только, что у него нет такого же замечательного ребенка, как эта Аля. Повезло же кому-то.

– А у Вас ночью в музее кто-то остается? Говорят! – она подбежала к Владимиру, поманила его к себе, чтобы что-то шепнуть на ухо, и когда он присел рядом, то шепотом сказала: – Говорят, что ночью все вещи тут оживают!

– Нет, Аля, предметы оживают только тогда, когда к ним прикасается человек. Если ты наденешь это платье, то оно оживет, но висящее на манекене оно мертвое, скучное, никому не нужное, – кажется, у ребенка будет в голове каша, причем манная, холодная и с комочками. Пора было отправляться к карете. Она стояла большая и бронзовая посреди следующего зала, отгороженная, но не за витриной. Почему бы не позволить маленькой девочке ее потрогать? Смотрительница махнула рукой, мол, Вы ж начальство, Вы решайте. Владимир знал, что ее вес выдерживался, да и не сломает она ничего.

– Нравится? Можешь пройти и посидеть немного в ней, – он перешагнул загородку, подошел к карете и открыл скрипучую дверцу перед Алей. Пусть почувствует себя принцессой.