Kitobni o'qish: ««Последний рабочий день». Сборник рассказов»

Рассказ "Общая картина"

 Я получил приглашение на свою почту. Бумажный конверт с рисунком и маркой. На рисунке был изображен седовласый дедушка, сидящий на скамейке в парке, держащий в руках книгу. Я вспомнил детство, как читал рассказы Рэй Брэдбери, а потом, через увеличительное стекло рассматривал отцовскую коллекцию марок. Если ты, мой дорогой читатель, так же, как и я, давно не имел удовольствия коснуться этого раритетного способа общения между людьми, то рекомендую попробовать. В прошлый раз, моя бывшая жена, похожим почтовым посланием, известила меня, что у нас больше нет шансов на общение, так как она вместе с Владиком, нашим сыном, переезжает в столицу, чтобы жить серьёзной жизнь, а я могу спокойно продолжить своё бестолковое графоманское существование. Эх… (томный вдох)

 Вернусь, пожалуй, к истории. В конверте, полученном мною, лежало приглашение в гости, от известного на весь мир, художника – Жана Льюпье Караванова. Представь, в каком я был шоке, если учесть то, что за его искусством слежу еще с юности. Сначала мне подумалось, что это чья-то шутка, но потом я понял, что шутка – это скорее моя карьера. Присмотревшись, я заметил, что конверт высокого качества. Кремовая бумага, на ощупь очень приятная, по верхней и нижней частях конверта тянется орнамент, называющийся Меандр. Использовался еще в древней Греции. Я успел изучить орнаменты народов мира, когда интересовался мифами после университета. На марке, приклеенной в правом углу, была изображена картина Питера Брейгеля старшего «Падение Икара».  Конверт запечатан с помощью классической восковой печати. На ней красовалось изображение двух сорок. Письмо явно выглядело слишком дорого для шутки. Из содержания я вычитал, что Жан Люпье Караванов просит меня приехать к нему в резиденцию для того, чтобы познакомиться и обсудить совместную работу.

 Ну как тут отказаться?! Это просто магия наяву. Мне представился шанс поговорить с живым гением. Его «Бархатный космос», картина, повествующая об угасании человеческого разума в космосе, заставила меня еще неделю чувствовать опустошение, даже большее, чем при получении письма от бывшей жены. Но, может, я, конечно, преувеличиваю. Людям свойственно превозносить случившееся недавно, над тем, что осталось в прошлом. Гравюра «Битва за солнечные лучи» перевернула моё сознание, дав осмысленное понимание того, что растения и люди неотличимы друг от друга, если смотреть на нас из далёкого-далёкого мира, откуда-то из соседней солнечной системы. Биологически, люди далеки от растений, но философски, и мы, и они, нуждаемся в заботе солнца.

 Его произведения изобразительного искусства рассказывают о гуманистических идеях и ценности жизни людей, зверей, растений, грибов и роботов. Точные философские высказывания, запечатлённые в мгновении.

 Крайние десять лет, Жан Льюпье ведёт жизнь затворника и не появляется на публике. Интервью, естественно не даёт.

 И вот, я, писатель, не имеющий успеха, не купающийся во внимании читателя, да что уж говорить, даже не имеющий изданных книг, только цифровой самиздат, каким-то чудом получаю приглашение посетить дом художника Караванова. Мне всю жизнь не везло с работой и признанием, с любовью, кстати, тоже дела всегда были так себе, неужели, удача повернулась ко мне своим светящимся ликом?

 Два дня спустя, я уже прибыл в маленький городок «Провидение». Население сорок тысяч человек, но туристов, что одуванчиков в конце мая. Каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя любитель живописи, считает своим долгом приехать в Провидение, зайти в местное кафе, которое называется «Сад внеземных наслаждений» и выпить там чашечку кофе с булочкой с яблоком. Потому что так делал и сам Жан Люпье, раньше.

 Вскоре, я добрался до дома Жана Люпье. Он выглядел, как симбиотический союз средневекового дворца и ультрасовременного умного дома. Внутри винтажная мебель, созданная много людских жизней назад. На деревянных стенах висели картины Босха, Караваджо, Веласкеса, Эль Греко и Гойи. И вся эта красота тонула в море Пуаннсетий, Антуриум, Коланхой и Азалий. На небольших стендах и тумбочках повсюду стояли деревья, похожие на бонсаи, но больше, в масштабе три к одному.

 К Жану Люпье меня проводил дворецкий, выглядевший, как человек, но во время нашей пешей прогулки до библиотеки, где у меня должна была состояться беседа с художником, дворецкий обмолвился, что на самом деле он робот. Сей факт вызвало во мне странное чувство, неужели время, когда роботов невозможно отличить от людей уже наступило?! А я и не заметил…

 Библиотека внушала трепет. Куполообразное помещение с камином, двумя креслами и столиком, на котором уже стоял чайник, а из его носика, словно привидение, вылетала струйка пар. Жан Люпье Караванов оказался невысок ростом, лицо его было испещрено глубокими морщинами, а поредевшие волосы окрашены сединой. Но в глазах его я не заметил старческой мутности. Напротив, их синева, как бы кричала о надеждах на будущее. Если бы не болезненная худоба и бледность, я бы не сказал, что этот человек стар.

 За первыми чашками чая мы просто говорили о погоде, вечной мерзлоте, разнообразии языков. Обыкновенная светская беседа. Забавно, но он не казался мне гениальным художником, скорее начитанным соседом. Но потом, началось… С вопроса:

– Аркадий (это моё имя), как думаешь, можно ли человека заразить тягой к прекрасному?

 У меня на этот счёт была теория.

– Знаете, сколько бы я не старался рассказывать своим друзьям детства, невероятные факты о картинах Босха, Гойи и Караванова, мне ни разу ни удалось увидеть в их глазах подлинного интереса. Они комментировали рассказанное и увиденное, но всё равно, приходя домой, оставляли гениев за порогом и не впускали их в свой ум. Мои друзья не глупы, они хорошо зарабатывают, любят жен и детей, разбираются в контентологии. У них есть чувство стиля. Помню, когда мы были моложе, и я начал со всей страстью рассказывать им обо всем, что намедни узнал, тогда я впервые почувствовал незаинтересованность в ответ… Это побудило сесть за письмо. Я начал трансформировать увиденную удивительную красоту в словесные конструкции. Это было здорово. Когда простой парень из семьи железнодорожников, причём в пятом колене, отказывается от уготованной ему судьбы и начинает писать истории – это вдохновляет. Так мне удалось настроить самого себя, что нет ничего важнее в жизни, чем белый лист и чёрные буквы, – закончив тираду, мне стало немного не по себе, что я сходу начал так много говорить.

– Позволь спросить, твой отец любил читать, а дед? – очень мягким тоном спросил Жан Люпье.

– Да, они очень любили это дело, были книгочеями. От деда и отца мне досталась домашняя библиотека. Это был волшебный мир, который моя семья не могла себе позволить. Но, как-то всё-таки смогла её собрать. Это был повод для гордости. Я не знал никого из сверстников, кто вот так мог читать не электронные книги.

– Видишь, их вклад в твоё мироощущение намного больше, чем ты мог себе представить, хотя прекрасно знал об их ролях. Ты играешь в шахматы, Аркадий? – спросил меня Жан Люпье, сделав глоток чая.

– Иногда.

– Вот ты – игрок, а твой дед – это мастер, что выпилил доску, убрал заусенцы, нанёс рисунок и лак. Эта работа заняла у него всю жизнь. А твой отец, придумал особенную форму фигур, выточил их и расставил на доске. И всё это они делали, чтобы ты смог начать игру.

– Когда мне было восемь лет, мы с мамой и отцом жили в небольшом домике на отшибе города. Довольно бедно, но всё же могли себе позволить водить нескольких собак и кота. Мои родители вложили мне в голову мысль о братьях наших меньших, что они являются полноценными членами семьи и имеют равные со мной права в нашей семье. Это конечно было преувеличением с их стороны, но для мальчика восьми лет – это была кристаллизованная истина. Пёс по кличке Валихан спал на моей кровати, прямо у меня в ногах. А размера он был приличного, мощный такой, охотничьей породы. Я его дико любил и считал человеком в теле собаки. У нас на улице было много ребят моего возраста. Одного из них, звали Алёша. Хороший малый, добрый, но любил похулиганить. Через сетчатый забор у него жила соседка, которая завела себе чёрного волосатого двортерьера, у него даже глаз не было толком видно, зато сам он был гигантом. Алёша купил себе под новый год петард и начал этого пса ими пугать. Собаку звали Пират. Помню, как зашёл к Алёше в гости, а он как раз кидает к забору очередную петарду, приводя и без того разъярённого Пирата в бешенство. Этот пёс увидел меня и что-то в его собачьем разуме на мне зациклилось. Он обозлился. С того дня, Пират начал пытаться вырваться из двора и меня покусать. Один раз ему это почти удалось, но я вовремя удрал на велосипеде. И вот, тёплым майским вечером, мы гуляли всей своей компанией. Пират выбежал из двора, пробежал мимо моих друзей и с яростью вцепился мне в ляжку, чуть выше перегиба колена. Было очень больно, торчало мясо. Мой отец был довольно суровым. Его туманное прошлое, разложенным по дому холодным оружием, подсказывало, что он опасный человек. Вскоре отец забрал Пирата и привёл к нам во двор. Он подвесил его на яблоне за шею и мечом отсёк голову. А потом, спросил наблюдающего со стороны меня: «Слышишь, как льётся кровь твоего врага?», – я замолчал, взглянув во внимательные глаза художника. —Вот такую фигуру выточил для меня отец. А я стоял и думал, для кого-то же Пират был человеком, запертым в теле пса. Я смотрел на Валихана и боялся, что кто-нибудь вот так лишит меня моего брата. Только после того, как мне стукнуло двадцать пять, меня осенило, что, если бы не отец, Пират бы точно меня убил. Этот мир принадлежит хищникам, и по-другому не будет.

– У меня к тебе вопрос, Аркадий. Может ли что-то оправдать убийство? – Жан Люпье встал со своего кресла и подошёл к высокому окну в форме арки.

 Я задумался.

– Для такого вопроса необходим контекст, – ответил я.

– Тогда слушай. Последние десять лет я пропал из медийного пространства с одной целью – создать кое-что важное. Как думаешь, что для этого нужно? – художник вернулся в своё кресло и посмотрел мне в глаза.

– Здесь не я гений, – сказал я, натягивая простодушную улыбку.

– Не спеши… – он сделал знак указательным пальцем. – Я читал твои романы «Незнакомец в зеркале» и «Парализованная доброта». Мне они очень по душе. Поэтому, я тебе всё расскажу. У меня обнаружена Харрея Гентингнтона – это редкое генетическое заболевание, которое разрушает мозг. Сначала тело перестаёт слушаться, потом и разум. Но меня этот момент не страшит. Я хочу довести до конца свою последнюю картину. Высказаться в последний раз, – Жан Люпье по-отечески улыбнулся. – Я давно перестал общаться с людьми, но у меня есть друзья, которые всей душой любят искусство. Хочешь знать кто они?

– Непременно, – мне было очень трудно говорить, ком стоял в горле из- за этой ужасной новости.

– Прошу, зайдите познакомиться, – в комнату вошли три робота разного вида. Один был похож на идеального человека из прошлого – высокий мужчина, крепкого телосложения. Его мужественное, будто высеченное из камня, лицо, обрамляла густая светло-коричневая борода. Он напомнил мне образ царя Леонида Спартанского. Другой робот был тоже гуманоидного типа, но выглядел он, как типичный робот позапрошлого поколения. Проще говоря, железный человек. Ну а последний вошедший робот, оказался женщиной. Это модель новейшего поколения совершенно неотличимая от человека. Она не красива и не уродлива, не худа и не полна. Увидев эту девушку в толпе, я, скорее всего, не запомнил бы её внешности. Тётка Обыкновенная, работающая в пекарне или в отделе службы поддержки психологически пострадавших от действий ИИ.

– Они помогают мне рисовать. И знаешь, что я понял за эти два года совместной работы – у них формируется личность… Только вот, человечество не хочет это признавать. А я видел, с какой страстью они рисуют, ощущал, с какой жаждой наблюдают за полётом ласточек, видел, как любовь возникает внутри них, когда они своими руками ухаживают за садом. Человечество оказалось не одиноко, другие разумные существа оказались здесь, у нас во дворе. Аркадий, мне нужна твоя помощь. Извини, что на "ты".

– Жан, я даже не знаю, что сказать, фух, так, и что от меня нужно?

– Скажи, как ты относишься к смерти и насилию?

– Я считаю, что личность должна быть неприкосновенна, как физически, так и психологически. Это свобода, и для меня она выражается не в том, что я могу делать всё, что захочу, а в том, чтобы не делать того, чего делать не хочу.

– Ты совершенно прав, – сказал художник и посмотрел на своих подмастерьев-роботов. – Разум заслуживает свободы. А теперь ответь, если на одну чашу весов положить свободу для каждого на этой планете, а на другую —почти окончившуюся жизнь дряхлого старика, который вот-вот потеряет возможность заниматься самым любимым делом, потому что его тело откажется его слушать. К тому же, он так устал, что сам желает пойти на рандеву со смертью. Но было бы очень эгоистично с его стороны, в одиночестве и тишине выпить яда. Это никак не укрепит его наследия, – после этих слов, он поднял перед собой ладонь и замер. Его кисть прошибал тремор. Болезнь уже глубоко пустила свои корни.

– Что вы хотите, чтобы я сделал? – мне стало не по себе.

– Ха, ха, ха, – художник рассмеялся от знания, что ему предстоит мне рассказать. – Пойдём, я тебе кое-что покажу.

 Жан Люпье встал с кресла и медленно пошёл к выходу из библиотеки. Я окинул взглядом это удивительное помещение с тысячами уникальных книг. Никаких тебе электронных носителей. Нет, я совершенно не против электронных книг, более того, сам люблю читать при выключенном свете прильнув головой к подушке, какой-нибудь редкий роман, который в бумажном виде давным-давно утрачен. Но библиотека – это другое. Библиотека – это музей Слова.

– Аркадий, тебя волнуют деньги? Ты в достаточной мере обеспечен? – спросил художник, пока мы шли по коридору, увешанному с двух сторон картинами.

– У меня есть деньги, чтобы не выходить в работу по найму. Я могу себе позволить вылечить зуб, если он заболел, куда-то полететь, собрать компьютер или робота-помощника. Но, мне, если честно, сложновато в финансовом плане.

– У меня было много талантливых приятелей, которые создавали удивительные вещи. А потом, на их головы свалились огромные деньги, превратив их в бездарности. Большие деньги – это болезнь, которая может поразить любого. Они замещают собой душу. Чем больше к тебе приходит денег, тем больше тратится души. Если на тебя вдруг свалятся золотые горы, а это может произойти с каждым талантливым человеком, тебе нужен план, как сохранить свою душу, – мы подошли к мощной деревянной двери.

– Если честно, я не думал о больших деньгах и тем более не помышлял о них. Потому и плана у меня нет.

– Тогда позволь я покажу тебе свой план, – сказал Жан Люпье и взялся за медную ручку.

– Это для меня честь.

 Художник нажал на ручку и потянул дверь на себя. Яркий солнечный свет ударил с обратной стороны и вцепился в мои глаза, на несколько мгновений ослепив их. Когда зрение вернулось, мне открылся поразительный вид.

 Перед моими глазами пульсировал жизнью маленький городок, наполненный роботами. Сложно будет описать архитектуру этого места, ибо люди такой еще не видели. Это были двух-трехэтажные домики, которые выглядели сказочно технологичными. Покатые крыши, дополненные солнечными батареями, ко всему этому примешивался готический стиль, с его классическими башенками и шпилями. Во дворах, копались в садах роботы разных поколений и моделей. По заборам гуляли робокоты, а в воздухе летали маленькие робожуки. Это было похоже на сон. Я не мог понять, как в нынешнем мире, где анонимность стала преступной, Жан Люпье смог сохранить в тайне целый город, населённый роботами.

– Ты, наверное, хочешь узнать, почему никто не знает про это место? – спросил художник, улыбнувшись.

– Это точно.

– Смотри, – он достал из внутреннего кармана своего тёмно зелёного пиджака, пистолет, направил в вверх и выстрелил. Пуля врезалась в какое-то невидимое поле. От места соприкосновения в все стороны пошли волны, как от падения камня в реку. – Я заработал большие деньги, Аркадий, и они все здесь. Поэтому, и душа ещё при мне.

– Потрясающе, – сказать, что я был поражён, ничего не сказать.

– Пойдём прогуляемся и заодно познакомишься с жителями города «Плутон», – сказал художник, сопроводив слова жестом, олицетворяющим открытие нового мира.

– Плутон? Почему?

– Этот космический малыш заслужил своими страданиями яркое место в истории. Этот город… Я надеюсь, он изменит человеческое представление о разумности, – Жан Люпье говорил, как великие мечтатели прошлого, заражая меня надеждой на будущее.

 Мы ступили на улицу, выложенную каменными плитами. Смотрелось и ощущалось это фантастично, будто я снова ребенок, впервые выехавший из своего родного города. Сказочные дома украшались резьбой неизвестного мне стиля. На стенах красовались удивительные фрески, на которых были изображены разного рода чудовища, рыбообразные и крылатые, огромные черви с сотнями острых зубов и благородные олени с тремя головами. На стене одного из домов, я смог различить человеческую битву с детальной прорисовкой армий. По-моему, это был поход Гая Юлия Цезаря.

 Все роботы, встречающиеся нам на пути, бросали дела и выпрямляли спины. Они приветствовали нас кулаком, прижатым к левой стороне груди.

– Отец, гость, – говорил каждый взрослый робот, кивая головой или её аналогом.

– Как бы тривиально не звучало то, что сейчас я произнесу, но мы семья. Они считают меня своим отцом. По началу я пытался объяснить им, что это нет так, но все попытки оказались тщетны, пришлось смириться. Я хочу быть честным с ними и с тобой, Аркадий. Когда прозвучала просьба завершить мой путь, я должен был узнать, сбежишь ли ты, посчитав, что старик просто потерял рассудок. Ты не сбежал, а значит, пришло время озвучить моё предложение полностью. Думаю, ты уже понял, что я очень высокого мнения о твоих писательских и умственных способностях. Хочу предложить тебе следующее: ты переезжаешь в мой дом, чтобы написать историю моей жизни. Мы будем гулять по окрестностям и вести беседы, пока книга не будет написана. Надеюсь, ты справишься раньше, чем болезнь начнёт забирать мою память. Не хочу, чтобы все эти прекрасные существа, видели, как угасает их отец. Когда мы приблизимся к завершению, ты, я, мои ученики, соберёмся в мастерской, где идёт работа над нашей картиной. Тут будет самый неприятный момент, тебе придётся выстрелить мне в сердце у них на глазах. Насчёт юридической стороны можешь не беспокоиться, все бумаги на эвтаназию готовы. Часть моих денег уйдет на благотворительность, остальное городу «Плутон», человеческой семьи у меня нет, так что, как-то так. Но я не зря спрашивал тебя о деньгах, ибо, по твою душу они придут, продажи книги, принесут тебе столько денег и славы, что придётся придумать собственный план, как сохранить её. Скоро ты увидишь картину, которую мы рисуем, она рассказывает о моей жизни от начала сознательного возраста, а последнюю сцену напишут мои ученики. Они расскажут о моей смерти. Сначала появится картина в инфополе в цифровом виде, прогремит на весь мир, но мы не скажем, кто рисовал финальную часть, и никто не будет знать о моей реальной смерти. А после, выйдет твоя книга, которая непременно станет бестселлером. Я позабочусь об этом заранее. И когда люди узнают правду, ты откроешь для них двери моего дома, чтобы они увидели нашу "Общую картину", такое название я выбрал, и город "Плутон". Но ты не должен позволить наглецам пустить сюда свои пальцы. Может я прошу о многом, но мне нужно, чтобы ты, после моей смерти, защищал этот город, столько, сколько сможешь, а когда устанешь, подготовишь приемника.

– Я, я, я, не знаю, что сказать, – у меня было ощущение, схожее с падение на спину, когда сбивается дыхание, а в глазах есть картинка, но ты не можешь её воспринимать.

– Мне нужно признаться тебе Аркадий. Я долго следил за тобой, изучая твои человеческие качества. Извини, пожалуйста.

– Да ничего страшного, – а что ещё я мог сказать, покуда параллельно пытался осознать, что на мою долю выпал шанс попытаться изменить мир.

– Я знаю, всё может пойти не по плану, но таков мой выбор. Что скажешь, принимаешь его?

 И я принял свою роль в игре гениального художника. Целый год у нас ушел на прогулки и беседы. Я расспрашивал Жана о его жизни, о том, как роботы дети взрослеют, если их строение тела не позволяет этого делать. Оказалось, как только сознание молодого робота достигает нужной точки просвещения, он сам или для него создают новое тело.

 Мы сдружились с Жаном и с жителями города «Плутон». Я почувствовал родственную связь с ними. А время шло и здоровье уже начинало подводить старого художника. Как же так? Люди научились видеть сквозь бесконечную толщею космоса, но не достигли возможности излечить старость. Мне кажется, природа никогда этого не позволит. Но это лишь мнение обыкновенного писателя.

 Настал день, когда я закончил книгу.

 Мы собрались в его просторной мастерской. В ней было много света, исходящего из больших окон. Я не буду описывать картину, потому что её нужно видеть. Моя ладонь сжимала пистолет, он казался очень тяжелым, тяжелее, чем все деньги мира. Сбоку от меня стояли Арно, Стас и Леонела, те работы, с которыми я познакомился, когда первый раз посетил этот дом. Они должны прочувствовать смерть своего отца и после трансформировать эт и чувства в искусство.

 Жан Люпье стоял напротив и улыбался. Я направил на него пистолет и взвёл курок…