Kitobni o'qish: «В конце вечности»

Пролог

Прощаясь с заходящим солнцем, заскрежетала Болотная выпь. Холодные капли дождя окропили грязные лица мужчин, сидящих под замшелой ольхой.

–Холодно, – утирая нос сырым рукавом, произнес тщедушного вида мужичок, втягивая голову в воротник.

– Да заткнись ты, Никей, иначе будет еще и больно, – сжав до хруста пудовый кулак, сказал крепкий детина с бельмом на глазу. – И без твоего нытья на душе паршиво.

– Может в деревню вернемся? А, Панкрат? Покаемся. Что мы у них в этих погребах-то взяли? Смех, да и только… За такое на верную смерть изгонять – не по людски ведь.

– Конечно, заждались они тебя. Закон для всех один: если и примут обратно, то только недели через две – не раньше. Когда грибы у тебя на башке от грязи вырастут.

– На этих проклятых болотах от дождя не укроешься и дичью не разживешься. Одни, сука, жабы и мох, – отвернувшись от Панкрата и прослезившись, прошипел сквозь зубы Никей.

Здоровяк хотел было что-то ответить, но его прервал металлический скрежет, раздавшийся где-то на восточной стороне болот и разлетевшийся по округе низким протяжным эхом . Где-то неподалеку что-то ухнуло, и ошметки болотной жижи, долетев до мужчин, обильно забрызгали их лица.

–Что за херня?! – отплевываясь, сказал Панкрат и поднялся на ноги.

–Господи Иисусе! Не знаю! -испуганно глядя в сторону рухнувшего предмета, ответил Никей.

Панкрат, достав из-за пояса широкий нож, осторожно приблизился к торчащему из земли искореженному предмету. Озираясь по сторонам, Никей последовал за ним.

–Никогда такого не видал! – пнув ногой массивный металлический вентиль, торчащий из тяжелого погнутого диска, сказал Панкрат.

–Откуда-то оттуда прилетело, – обернувшись в сторону горы, произнес Никей.

– Да, оттуда, – задумчиво протянул Панкрат. – Нужно проверить, от чего эта хреновина.

– Не нравится мне твоя затея, – поежившись, сказал Никей. – Что за силища такая ее могла сюда зашвырнуть? Давай не пойдем, а? Богом прошу!

–Да пошел ты на хер! – толкнув Никея лодонью в лицо, буркнул Панкрат. – Сиди тут, сука, и сдохни от страха.

– Нет, я с тобой! Не уходи, Панкрат! – взмолил мужичок, чавкая сапогами в след за здоровяком.

Через четверть часа мужчины стояли у подножия горы, с тревогой осматривая на поросшем травой склоне огромное, совсем свежее отверстие.

–Похоже, та штуковина на болоте закрывала вход, – ощупывая сорванную петлю, произнес Никей.

–А ты еще, сука, кто такой? – шагнув назад и, глядя на человеческую фигуру на вершине горы, прошипел Панкрат. Отбрасывая длинную тень, фигура человека в ветхом рубище отступила и скрылась из виду.

– Не лезь сюда!!! Кишки выпущу, говном захлебнешься!!! – брызгая слюной, прокричал Панкрат.

– Кого ты там увидел? – бегая по скалам с широко раскрытыми от страха глазами, спросил Никей.

– Не знаю. Старик какой-то в дырявом балахоне. Тоже изгнанник, видать. Вот такой же как ты, щуплый и трусливый.

– Нет, не может быть тут никаких изгнанников, – прижимая воротник к шее и сутулясь от холода, сказал Никей. – Гиблые здесь места.

– Да плевать мне. Может и показалось в сумерках, – шагнув в сторону проема в скале, сказал Панкрат. – Нужно разведать, что там. Будет хоть где заночевать.

Оторвав от одежды Никея свисающий лохмотьями карман, здоровяк туго намотал ткань на палку и заискрил огнивом. Неохотно занявшийся огонек тускло осветил вход в подземелье.

–Идем, –буркнул Панкрат и шагнул в полумрак.

Спустившись по ступеням, мужчины оказались в просторном помещении, едва освещаемом уже почти догоревшим факелом. Воздух внизу был затхлый и пахло падалью. В дальнем углу что-то заискрило, и всё вокруг озарилось тусклым красноватым светом. Покосившиеся светильники на стенах, пульсируя, то разгорались, то снова погружали помещение в полумрак. Тут и там, вдоль стен лежали человеческие тела в странной массивной одежде. Головы мертвецов венчали куполообразные прозрачные шлемы, сквозь которые просматривались иссохшие от времени мумифицированные лица. В руках несчастных были сжаты изогнутые заржавевшие предметы, а в груди и в шлемах чернели глубокие отверстия.

–Господи Иисусе, кто это? Что тут произошло? Панкрат, прошу, пойдем отсюда, – потянув за рукав здоровяка, прошептал Никей.

Откуда-то из глубины темных помещений, к которым вела уходящая вниз лестница, послышались странные, нечеловеческие вопли.

– Мы тут не одни! – утерев нос рукой, сжимающей нож, сказал Панкрат. – Тут ты прав, надо проваливать.

Мужчины двинулись к выходу, но в светлом проеме, ведущем на поверхность, показалась та самая темная фигура, которую Панкрат видел наверху.

– А ну с дороги, козел! – решительно шагнув к лестнице, заорал Панкрат. Но фигура, будто не слыша его, неспешно двинулась навстречу. В этот момент тела, лежащие вдоль стен, вздрогнули, изогнулись и начали подниматься. Никей вскрикнул, отступил в полумрак и вжался в стену.

Панкрат же, обезумевший от страха и ярости, размашистыми ударами отправил наземь двоих нападавших и бросился вверх по лестнице, навалившись на человека в рубище. Остервенело всаживая нож в грудь неизвестного, здоровяк вдруг отшатнулся, глядя на рассыпающееся в его руках оружие.

– Да кто ж ты, сука, такой?! – пятясь, проскрежетал он сквозь зубы.

Тем временем трое мертвецов бросились на здоровяка сзади. Панкрат зарычал и стал вырываться, словно дикое свирепое животное, раненое и загнанное в угол.

– Как же ты далек от меня, – произнес человек в балахоне.

Раздался хруст. Панкрат заревел от боли, но, не оставляя попытки вырваться, отчаянно заметался в цепких объятиях смерти. Еще глухой щелчок – и Панкрат закричал так, что оцепеневший от ужаса Никей, не разбирая дороги, бросился прочь. Мужчина, скуля и воя, побежал вниз по лестнице – туда, в темноту, в неизвестность, которая в эту минуту пугала его немногим меньше. Никей бежал и падал, молился и плакал навзрыд, пока не влетел в теплое, пахнущее потом и гнилью сборище чьих- то липких тел. Не видно было ни зги. Сердце набатом стучало в горле. Умирающая, как известно, последней, надежда на мгновение дала Никею иллюзию спасения. Ведь кем бы ни были эти люди, окружающие его в темноте, они определенно были живыми. Однако мимолетное затишье для Никея в одночасье разразилось бурей первобытного ужаса и нестерпимой боли. В лицо, руки и ноги мужчины, как по команде, вгрызлись крепкие зубы, заполнив вязкую темноту подземелья оглушительным криком агонии и человеческого отчаяния.

Глава 1. Узники леса

Утреннее солнце, отыскав брешь в кроне векового дуба, украдкой коснулось лица спящего под ним мужчины. Недовольно приоткрыв глаза, Остап поёжился от холода и с хрустом расправил затёкшую спину. Рядом сопел худощавый старик, с головой зарывшись в потёртую волчью шкуру. Неподалёку раздавалось мерзкое карканье растревоженных ворон. Мужчина, разминая шею, взглянул на спящего старика, затем перевёл взгляд на остывающие угли костра. Огонь, оберегавший дозор от хищников всю минувшую ночь, безнадёжно зачах.

Где-то на краю поляны раздался треск сухого валежника. Остап машинально достал нож. Глядя в заросли, мужчина ждал.

– Остап, это я! – послышался запыхавшийся голос из зарослей орешника. На просвет показалась тучная фигура плечистого здоровяка с прилипшими к потному лицу редкими прядями кудрявых волос. Размахивая тушкой зайца, толстяк, неуклюже цепляясь за ветки, с треском вывалился на поляну.

– Проверял силки у нор, – кряхтя, стаскивая с себя крупные репьи, деловым тоном произнёс Фома. – У нас сегодня мясо на завтрак! – вдруг оскалившись идиотской улыбкой, в которой не хватало зубов, добавил он, потрясая зайцем.

– Мясо, говоришь? – заправляя нож и нервно приглаживая бороду, сказал Остап. – Ну кормилец! Какой же молодец всё-таки! А я уж тебя ругать хотел. Проснулся, холод собачий, костёр потух, и на посту никого.

– Да! Зайцы попались! – радостно зашагав косолапой походкой через поляну, крикнул Фома. – Гляди, какие жирные! – потряхивая обмякшими тушками, добавил он.

– Ты какого чёрта ушёл?! Сучий ты сын!!! – неожиданно сменив саркастический мягкий тон, взорвался охотник. – Какой уговор был?! Тебя спрашиваю!

– Двое спят, один сторожит и присматривает за костром! – с недовольством побитой собаки взглянув на Остапа, ответил он.

– А ты что?! Жрать захотел? – сдвинув брови, закричал на толстяка Остап и носком сапога зло пихнул в его сторону погасшую головню.

– А чего, потух, что ли? – залепетал здоровяк и, бросив на траву дичь, зашаркал к кострищу.

– Да нет, что ты?! – протянул Остап. – Смотри, какой жар! Степаныч аж под шкуру с головой залез, чтобы седины не опалить.

– Вот дела, – со вздохом сказал Фома. – Только ведь дрова подбрасывал, – упав на колени и раздувая угли, виновато оправдывался он.

– Эх, Фома. Бездонная твоя утроба. Ты ведь душу продашь за куриную ногу! – откинувшись на ствол дерева, ядовито произнёс Остап.

– Дык я быстро же. Ну, отошёл по нужде, заодно дай, думаю, силки проверю, – заёрзал Фома.

– А если б волк нас задрал? – надавив на веки пальцами, со вздохом произнёс Остап. – Вот идёшь ты с зайцами наперевес, а зверьё из нас кишки тащит. Так же оправдывался бы в деревне?

– Тьфу на тебя. Что ты за человек? Почему я с тобой дружу до сих пор? – с обидой произнёс Фома. – Да мы давным-давно всех волков капканами переловили, один только твой ручной и остался. Только в толк не возьму, как он тебя до сих пор, скотину такую, не сожрёт.

– Ещё огрызаться вздумал, – недовольно буркнул Остап. – Сколько ты ещё будешь раздувать эту кучу золы! – стряхивая с рукавов пепел, спросил он.

– Остап, полно тебе брюзжать, – раздался скрипучий голос из-под собачьей шкуры.

– Ох! Доброе утро, Степаныч! – с облегчением, повернувшись к старику, произнёс раздувавший угли Фома. – Остуди ты этого скрипушника. Всю плешь мне проел, сил больше нет его слушать.

– Ты ещё и жаловаться вздумал?! – сведя смоляные брови, спросил Остап. – Иди, вон, освежуй зайца! Я сам костром займусь! Дуешь, дуешь, щёки уже растянул, и всё без толку!

Здоровяк недовольно вскочил, кинул палку, которой ковырялся в углях и, тряся пузом, направился к зайцу.

Остап отодвинул неуклюже сложенные ветки, собрал в кучу угольки, набросал сверху мох и раздул огонёк. Через пару минут по всей округе уже слышались потрескивания горящих дубовых веток.

Остап заворожено посмотрел на огонь. Неторопливо поглаживая закопчённой ладонью жёсткую бороду, охотник погрузился в пучину молчаливых раздумий.

Языки пламени отплясывали в угольно-чёрных глазах, озаряя в них проблески глубокой и трагической мысли.

– О чём призадумался, Остапушка? – подсаживаясь к костру, добродушно спросил старик.

– О детях. Вернее, о том, что не рождаются они у нас в деревне, – со вздохом, оторвавшись от огненных языков, ответил Остап. – Вымрем ведь. Все до одного. Опустеет деревня. Зарастёт, словно и не было. А я ведь уже и не помню, как звучит детский смех, Степаныч, – задумчиво вскинув бровь, добавил он. – Сколько уже Бог детей никому не даёт? Лет двадцать? Больше? – печально взглянув в морщинистое лицо Степаныча, спросил Остап.

– Да. Верно. Давно ребятишек в деревне нет, – немигающим взглядом уставившись на изгибающуюся в костре ветку, протянул Степаныч.

– Наверное, зря мы тут в лесах прячемся, – нахмурившись, продолжал Остап. – Может, Господь оттого и не даёт нам молодой крови, чтобы отсюда выгнать? Может, там за хребтом не всё так плохо? – кивнув в сторону гор, со вздохом спросил Остап.

– Да неужто ты думаешь, что мы, старики, ради прихоти вас за хребет не пускаем? – возмущённо взглянув на Остапа, сказал дед. – Отцы наши ещё в те места хаживали. Кто за болота уходил, возвращались больными. Отравленная там земля, гиблая. А за хребет отец ещё мой с мужиками снаряжались. Ушли. Спустились через русло ручья промеж скал. Трое их было. Вдалеке дым заприметили, решили разведать. На полпути поймали их, изверги окаянные, верхом на животных. Быстроногие такие, вроде как лошадами они их называют. Таких у нас не водится, – нахмурив седые брови, продолжил старик. – Ну и давай хлестать наших мужиков. Двоих в первый день запороли до смерти. Пытали. Кто такие? Откуда?! А у всех ведь жёны да дети малые в деревне остались. Не сознались. Упокой, Господи, их душу.

– Отца тоже убили? – взглянув на старика, спросил Остап.

– Нет, слава богу, – махнув рукой, произнёс Степаныч. – Отец мой крепким мужиком был. Его и пытать не стали. Продали в невольники, как скот, – прокашлявшись, старик на мгновение умолк, призадумался, будто вспоминая что-то упорствующее в памяти, а затем продолжил. – Так вот. Оказался он в каменоломне. Несколько лет на износ там надрывался, пока не сбежал. Когда вернулся, мы с матерью насилу его узнали. Одна тень осталась от него. Не по человечьим законам живут за этим хребтом. Нелюди там. Проведают, где живём, разграбят, а кого сразу не убьют – того до смерти на работах сгноят.

– Поэтому дозор перед ущельем выставили? – подбросив в огонь сломанные пополам ветки, спросил Остап.

– Поэтому, – кивнул смотрящий на огонь старик. – Чтобы никто ни туда, ни оттуда не прошмыгнул. Нам беды не надо.

– А где та самая тропа, по которой мужики за хребет ходили? – посмотрев на старика с детским любопытством, спросил Фома.

– А тебе-то что? Любопытный хорёк! – стукнув толстяка походной палкой, заворчал Спепаныч. – Забудьте вы об этой тропе! Уж лучше сгинем мирно в родной глуши, чем там, на чужбине, под плетьми этих варваров!

Фома почесал плечо, зудящее после палки, поджал губы, молча завертев зайца на огне.

– Слушай, Степаныч, – снова вмешался Остап. – Ты ведь с нашим старостой давний приятель. Что этот лысый чёрт прячет в доме у часовни? Ведь сутки напролёт мужики вход стерегут. Сколько себя помню, там охрана была.

– И входить в тот дом только бабам можно, да и то не всем, – скидывая с плеч волчью шкуру, отозвался Степаныч.

– Ну да, – взглянув на старика, произнёс Остап. – Что там прячут?

– Ох, молодёжь, – проскрипел Степаныч. – Где тропа? Чего прячут? Всё им надо знать. Да поймите вы, иногда любопытство всю жизнь загубить может. Помню, лет двадцать назад, вы ещё тогда с Фомой гусей гоняли по двору, был у нас один парень. Любопытный тоже был. Сторожил он этот терем у часовни вместе с другими мужиками. И решил как-то подглядеть, что там староста прячет. А ведь за это на болота выгнали бы. И всё ему одно, полез.

– И чего? – вытянув лицо, перебил его Фома. – На болота его прогнали?

– Нет, не прогнали… Спятил он. С ножом на сторожей кидаться стал. Полоснул даже кого-то насмерть. А скрутить его и вчетвером не могли. Силен стал, как чёрт! Так и закололи его, убивца окаянного.

– Что ещё за брехня?! – хлопнув себя по колену, возмутился Фома. – Чё он там увидать такого мог?!

– Не твоего это ума дело! – прихлопнув на щеке назойливого комара, рявкнул Степаныч. – Живите, а, вы спокойно, по закону и не суйте нос, куда не следует.

Фома, отрывая жареному кролику ногу, недовольно покосился на старика, но тот уже, казалось, позабыв обо всём, стал обсасывать косточку.

– Ладно, Степаныч, чего завёлся? – протягивая старику скворчащую дичь, произнёс Остап. – Гляньте-ка вы лучше на небо. Солнце уже высоко, а сменять нас не торопятся, – недовольно подметил Остап.

– Дело говоришь, – заёрзав, согласился Степаныч. – Не припомню я, чтобы староста дозор менять опаздывал.

– Да ешьте, а, вы! – с выпученными глазами оторвавшись от кролика, вдруг вмешался Фома. – Хорошо, что опаздывают! Сейчас придут и всё мясо ведь сожрут.

– А ну-ка тихо! – подняв ладонь, шикнул насторожившийся Остап.

Фома, с трудом проглотив кусок, замолчал и уставился на товарища.

Полуглухой Степаныч, тщетно вслушиваясь, поднялся и опёрся на посох. Вскоре вскочил и Фома. С опушки леса, из самой его глуши, на дозорных летел шелест, гомон и крики разлетающихся птиц. Треск ломающихся веток, топот, рык и фырканье в одно мгновение наводнили округу. Из чащи на поляну выскочили десятки кабанов и оленей.

Мужчины спинами вжались в дерево. Звериный поток, столь стремительно вырвавшийся из глухой чащи, скрылся с противоположной стороны поляны.

– Это ещё что такое?! – взволнованно глядя на мужиков, спросил Фома.

– Пожар, видать! – глубоко втянув носом воздух, ответил Степаныч.

– Нет. Не может быть! – уверенно заявил Остап. – Гарью вовсе не пахнет. А живность по ветру пришла! – хмуро вглядываясь в помятый бурелом на опушке, заметил охотник.

– Верно, – согласился старик. – И деревня у нас в той стороне. Ой, что-то мне на сердце неспокойно, сынки. Смену до сих пор не прислали. Возвращаться нам нужно да поживее! – скручивая шкуру, сказал старик.

Остап кивнул и залил костёр, отозвавшийся кипящим шипением. Толстяк суетливо затолкал остатки еды в мешок, и уже через несколько минут все трое торопливо зашагали к деревне.

Глава 2. Царство неизбежное

Путь был неблизкий. Шли молча, лишь только Фома, неуклюже спотыкаясь о коряги, изредка на них чертыхался. Когда вдали замаячила опушка со знакомым частоколом, шедший впереди Остап остановился и поднял руку. Степаныч и Фома замерли. Со стороны деревни не доносилось привычных звуков, не были слышны ни удары молота из кузни, ни криков местных баб, ни домашней живности. Однако нельзя было сказать, что тишина была глухой. Из-за высокого частокола доносилось шарканье и урчание.

– Я схожу, разведаю, – тихо сказал Остап. – Посидите вон в том кустарнике.

– Пффф, – возмущённо зашипел Фома. – Я с тобой пойду.

– Нет, не пойдёшь, – недовольно шикнул на толстяка Остап.

– Пусть один проведает, – вмешался старик.– Ты шибко громкий. Не перечь ему, идём со мной, – отцовским тоном произнёс Степаныч и похлопал толстяка по спине. Фома недовольно закачал головой и, с обидой поджав губы, шагнул с тропы в густой кустарник.

Пригнувшись, Остап короткими перебежками почти беззвучно достиг ограды. В нос ударил прелый металлический запах. Из деревни разило кровью. Прижавшись спиной к запертым воротам, охотник отдышался и заглянул внутрь. Нельзя было сказать, что он ожидал увидеть за ними привычную картину, однако зрелище заставило мужчину с приступом тошноты отпрянуть.

Вся его родная улица, проходящая через деревню, была залита кровью. Там и тут валялись изуродованные тела его знакомых и близких. Среди трупов сновали сгорбленные уродливые существа, внешне напоминавшие людей, но со звериными повадками. Лица их были покрыты коричневой коркой запёкшейся крови. Расталкивая друг друга и огрызаясь, кровожадные чудовища копошились в растерзанных телах, с упоением поедая их внутренности.

«Трупы лежат полуголые, – лихорадочно думал прижавшийся к стене Остап. – Значит, напали ещё ночью. Врасплох застали. Скорее всего, в живых уже никого не осталось».

Где-то в глубине деревни раздался рык и клацанье зубов, сменившееся мерзким визгом. «Трезор, – прошептал Остап. – Живой, волчара. Хрен тебя возьмёшь, я воспитывал», – потирая рукоять ножа, подумал он.

Тем временем одна из тварей во дворе замерла и втянула ноздрями воздух. Словно почуяв чужака, существо взволнованно заскулило и скачками двинулось к воротам.

– Вот тварь, – тяжело задышав, прошипел заглянувший в щель охотник. По соседству раскинулись заросли старой пахучей полыни, нырнув в них, Остап приник к земле.

Выскочив из ворот, существо обнюхало место, где только что стоял Остап, и нервно взвизгнуло. На визг из ворот показалась ещё одна тварь. Тщательно обнюхав забор и покружив на месте, существа направились по следу.

Попавший в западню охотник уже жалел, что не взял с собой Фому. Однако звать на помощь было безумием. На крик непременно сбежались бы не только Фома и Степаныч, но и все орудующие в деревне людоеды. Рука нащупала нож, сердце тяжёлым набатом застучало в голове.

Когда существа приблизились, Остап уже не сомневался – это были люди. Хотя людьми их назвать язык не поворачивался. Дикие, обросшие, они больше напоминали животных. Мышцы их были крупными, тела обнажены и растёрты глиной и грязью. Ногти на руках были крепкими и острыми. Изо рта крючьями торчали длинные жёлтые зубы.

Подойдя к зарослям полыни, людоеды разделились. Безусловно, они поняли, что он здесь. Медлить было нельзя и бить нужно было первым.

Стиснув зубы, Остап подскочил и бросился на одного из выродков. Людоед молниеносно отпрянул, но бывалый охотник успел рассечь ему горло. Захлёбываясь и клокоча, тварь грохнулась в траву. Второй людоед, напав со спины, ударил Остапа камнем по голове. В глазах потемнело, от побежавшей по лбу крови стали слипаться глаза.

Остап наотмашь полоснул воздух. Ловкая тварь без труда отскочила и снова заехала по голове охотника камнем.

Вспышка, и Остап сам не понял, как оказался на земле. Ещё один удар пришёлся по руке. Нож отлетел в сторону. По телу разлилась нестерпимая боль. Остапу хотелось закричать, но, стиснув зубы, он лишь глухо застонал. Очередной удар погрузил охотника в чёрную бездонную пустоту.

Остап вдруг почувствовал, как его наполняет тишина и спокойствие. Недавняя боль утихла, уступив место отрешённости. В эту минуту он испытывал небывалую лёгкость. Остап увидел себя со стороны. Его бездыханное тело беспомощно лежало в траве, а вымазанное глиной существо варварски скакало вокруг, исполняя победный танец.

Картинка стала меркнуть. Последнее, что увидел Остап, было крупным силуэтом Фомы, неожиданно появившегося из леса и пригвоздившего людоеда к земле ударом тяжёлой дубины. Стало совсем темно.

«Я умер», – подумал Остап, и от этой мысли ему стало страшно. Он не понимал, что его ждёт дальше, а неизвестность его пугала всегда.

Вскоре непроглядная тьма стала рассеиваться. Окружающий Остапа мир стал медленно приобретать очертания. Наступал рассвет. Самого солнца Остап не видел, и ему показалось, что его здесь и вовсе нет и светит сам небосвод.

Остап осмотрелся. Он находился в глубоком ущелье. Там и тут из влажных скал выступали выбитые в них человеческие фигуры, с удивительной точностью передающие каждую деталь.

Заворожённо всматриваясь в их каменные лица, Остап не заметил, как рядом с ним вытянулась чья-то длинная узловатая тень. Раздалось фырканье. Остап испуганно вздрогнул и обернулся. Позади него находился человек в чёрном помятом рубище. Лицо незнакомца скрывал глубокий капюшон, из-под которого на Остапа тягостно смотрело бездонное тёмное пятно. Человек сидел верхом на крупном животном, без конца размахивающем мохнатым хвостом и при этом громко фыркающем.

Всадник молча наблюдал за Остапом, и лишь только его беспокойный конь изредка нарушал это гробовое молчание. Остап шагнул навстречу незнакомцу и осторожно коснулся рукой невиданного им животного.

Едва лишь кончики его пальцев коснулись ноздрей лошади, как страшный оглушительный гул, словно вырвавшийся из огромной трубы, разразил округу, заставив охотника пригнуться и отдёрнуть руку. За всадником вдруг распахнулись чёрные крылья. Ясный день вмиг погрузился в кроваво-красные сумерки.

Остап невольно рухнул на колени и в смятении и покорстве опустил голову, и замер. Спустя мгновение вокруг снова стало светло и тихо. Чёрные крылья Ангела смерти скрылись.

Стоя на коленях, Остап смиренно ждал своей участи.

– Будь кроток, – раздался низкий голос незнакомца. – Делай, что я говорю, и твой переход будет безболезненным и скорым.

Остап кивнул, украдкой бросив на всадника колючий взгляд.

– Ступай за мной, – сказал Ангел, направив коня вдоль ущелья.

Поднявшись с колен, охотник отряхнулся и угрюмо двинулся вслед за Ангелом смерти.

«Как же быстро темнеет», – подумал Остап, глядя на меркнущий небосвод. Становилось холоднее, и охотник поёжился, потирая плечи.

По обеим сторонам дороги торчали кривые тонкие деревца. В них не было ничего примечательного, кроме того, что они крепли и бурно росли прямо на глазах Остапа. Спустя уже несколько минут из хилых саженцев выросли могучие раскидистые дубы и также быстро превратились в сухие безжизненные коряги.

Пустыня вокруг превратилась в дремучую чащу, сквозь которую упрямо петляла их узкая тропа. Мёртвый лес, возникший в одночасье из ниоткуда, скрипел, потрескивая валежником. Остапу он казался обитаемым. Охотник чувствовал, что из его непролазной глуши за ними наблюдают чьи-то совсем неприветливые взгляды.

В чаще мёртвого леса то и дело трещали сухие ветки. Кто-то или что-то следовало за ними. Долгое шествие в неизвестность тревожило Остапа, и он даже несколько раз попытался заговорить с провожатым, однако Ангел смерти надменно хранил молчание.

Вскоре всадник остановился. Остап увидел впереди пологий склон, уходящий на дно пересохшего озера, со всех сторон окружённого лесом. На дне этой песчаной воронки чернели массивные ворота, закреплённые на двух необъятного вида колоннах.

Створки ворот были плотно сомкнуты, однако из небольшой щели наружу всё же пробивались лучики яркого белого света. Было в этих воротах что-то зовущее, завораживающее. Остап на мгновение даже позабыл о своём проводнике и двинулся им навстречу, и лишь сухое «Прощай», брошенное ему вслед, заставило его обернуться и растерянно проводить взглядом удаляющийся силуэт.

Остап снова взглянул на ворота. Они манили его. На одном дыхании охотник сбежал вниз и всем телом прижался к одной из створок.

Тёплый металл ласково отозвался на озябшей коже. Прижимая ухо к воротам, он услышал струящуюся из глубины музыку. Это была мелодия первозданного счастья, льющегося из древней колыбели человечества.

Там, за этими тяжёлыми воротами, был истинный финал, единение с абсолютным – тот смысл, ради которого и был создан человек.

Непреодолимое желание попасть внутрь захлестнуло Остапа с головой. Он с силой надавил на одну из створок, та поддалась, и яркий свет, вырвавшийся наружу, ослепил его, заставив заслонить глаза рукой. В памяти вдруг заметались картины прожитой жизни, её события и лица. А в это время из леса стали появляться странные тёмные фигуры. Ими были те самые неуловимые попутчики, что следовали за Остапом всю дорогу от самого ущелья. Силуэты стремительно приближались и окружали его. К своему удивлению, в каждом из незваных гостей он узнавал самого себя. Двойники разом заговорили с ним, стали качать головами, навзрыд плакать и причитать. Остап пытался сосредоточиться то на одном, то на другом и вдруг понял, что это его собственная исповедь. Двойники каялись ему в его же грехах.

Оказалось, что о многих бессовестных и постыдных поступках он давно позабыл, и лишь сейчас они выползали из потаённых уголков его памяти. Остап сейчас с горечью понимал, что прожил жизнь не так достойно, как мог бы. Он лгал, порою брал чужое и не всегда возвращал долги. Обижал кого-то и порой с позиции силы доказывал свою правду. А ещё он бывал безразличным к людям, нуждающимся в его участии…

Все эти нюансы тёмной своей стороны он искусно прятал, насаждая ими тот самый дремучий лес своей памяти. Однако обитатели этого леса никуда не делись. Вот они, все разом вышли на свет и заявили о себе. А позади тем временем раздался скрежет. Распахнутые охотником ворота вдруг стали закрываться. Остапа охватила паника. Он стал протискиваться сквозь стоящих на его пути двойников, но они вовсе не горели желанием его отпускать. Падая ему под ноги, они вцеплялись в него мёртвой хваткой. Остап кричал, бил их и рвал одежду, толкал и тащил на себе, но ворота неумолимо закрывались. Перед самым его лицом они захлопнулись, металл их деформировался, в мановение ока покрылся ржавчиной и рассыпался в труху, утонув в песке вместе с колоннами.

В чёрном унынии Остап рухнул на колени и по-волчьи завыл. С этим воем исчезли и проклятые двойники, словно отпущенные этим немыслимым горем, – грехи его жизни. Всё было кончено.

Где-то позади послышался глухой топот приближающегося коня. В зареве рассвета показалась уже знакомая фигура Ангела смерти. Поравнявшись с Остапом, проводник спустился с коня.

– Снова неудачно, – глядя в ту сторону, где совсем недавно стояли ворота, произнёс он.

Остап, пересыпая из руки в руку холодный песок, взглянул на Ангела. Он больше не казался ему таким опасным и важным, как прежде. Пережитое им только что разочарование наполнило охотника холодным равнодушием ко всему.

– Почему ты вернулся? – опустив глаза, спросил Остап.

– Потому что у меня к тебе есть дело, – раздался низкий голос из-под капюшона. – Я не знал, примут тебя или нет. Но поскольку ты всё ещё здесь, значит, уже не примут никогда.

– Никогда? – отряхивая ладони от песка, спросил Остап.

– Увы, – поглаживая коня, произнёс Ангел смерти. – Раньше, когда такое случалось, я просто отправлял тебя обратно на землю. У тебя была масса попыток всё исправить и вернуться достойным человеком. К сожалению, это была последняя.

– Почему последняя? – щурясь от поднимающегося ветра, спросил Остап.

– Потому что время людей закончилось, – устало ответил Ангел. – Ты же наверняка заметил, что женщины больше не рожают детей. Туда никто больше не вернётся. Всему рано или поздно приходит конец.

– Вот как, – опустив голову, закивал Остап. – Что ждёт меня теперь? – вздохнув, спросил охотник. – Я должен провести вечность в твоём обществе?

– Нет, – решительно ответил Ангел смерти. – Я привык к одиночеству и, признаюсь, не горю желанием менять устоев. Ты отправишься в лимб и останешься там в обществе таких же, как ты. Они не праведники и не подонки. Вечность в обществе единомышленников… Не так уж и плохо, согласись!

Остап ничего не ответил, молча уставившись на место, где недавно гудели ворота Эдема.

– Но как я и говорил, у меня есть предложение для тебя, – потирая ладони, произнёс Ангел смерти.

– Выкладывай, не томи, – устремив взгляд в бездонную тьму под капюшоном, сказал Остап.

– Я могу вернуть тебя обратно, – расхаживая по песку, произнёс Ангел. – Дам тебе ещё один шанс себя проявить. Эти ворота по твоему возвращению появятся снова. Однако есть одно условие. Ты должен, вернувшись, спасти человека.

– Какого человека? – приподняв подбородок, спросил Остап.

– Женщину. Её имя – Эльза. Она из вашей деревни. Её гибели допустить нельзя.

– Постой, я всех знаю в деревне. Не было у нас никого с таким странным именем. Да и не осталось там никого. Какие-то выродки ночью всех убили…

– Выродки, говоришь, – похлопывая по загривку коня, протянул Ангел. – А ведь когда-то они были обычными людьми. Их предки правили народами. А потом… Передрались, отравили войнами землю, сделали её непригодной для жизни и скрылись в подземных городах. Там они стали дичать, питаться друг другом и плодиться от своих матерей. Души в них больше не осталось, теперь это просто животные, – задумчиво, словно копаясь в глубинах памяти, произнёс он.