Kitobni o'qish: «Ражая»
Пролог.
Лики огня.
Шорох точильного камня. Сухой размеренный скрежет по длинному клинку, сплетаясь с голодным треском алеющего костра, разносился по большой пещере. Пламень, чьи языки, ярясь капающим жиром, румянили подвешенного на вертеле горного козла, заставлял тени шарахаться по сторонам, залегая средь трещин и впадин, коими изобиловали скальные стены убежища. Копоть и дым, черня свод каменной утробы, ползли наружу, дабы, подхватившись ветрами, затеряться средь извилистого непролазного кручами лабиринта гор.
Алира никогда не уставала править свой меч. Эта незатейливая тяжба помогала ей отрешиться от мира, побыть наедине со своими мыслями. Крепко сбитая, кряжистая девушка рыжих аки пламя волос, множеством кос проплетённых через голову, ниспадающих по косым, бугрящимся мышцами плечам, покрытым медвежьими мордами мехового плаща поверх толстой дублёной кирасы без оплечий, в льняных штанах, схваченных широким поясом множества блях медных, изнывающим кошелями да длинным боевым ножом костной рукояти, сидела на тюке шерсти в углу. Позади у скальной стены покоилась перевязь с десятком малых метательных копий и дорожный мешок. Щедро выстланное веснушками лицо, чуть округлое, с редкими средь вольных племён зелёными глазами несло в себе ту обычно недоступную девам волевую твердость черт, видимых даже из-под синих узоров вайды, пометивших широкими полосами лик твердых скул и подбородка. От такого раскраса любой зловредный дух прочь бросится – не приведёшь за спиною мерзость в вольные земли!
– Ну ведь сотрёшь когда в кинжал! – хохотнул Хорш, высокий и жилистый боевой вождь, единственный из отряда в тяжёлой кольчуге под меховым плащом. Едва видимые из-за моржовых кос усов и длинной бороды уста разомкнулись в снисходительную улыбку, а меченный шрамами да морщинами долгих прожитых зим наследством лик широких скул смотрел серо-стальными, чуть поблёкшими глазами одобрительно.
– Быстрее Нип саги петь научится! – убрав точило в кошель на поясе, Алира подняла пред собой меч непроглядно чёрного металла. Грозного красавца, чей клинок глубокого дола, рождающийся за малой рукоятью (рикассо) неточеной пяты для перехвата, достигал четырех футов. То было славной ковки тяжелое оружие, чей конец, не в пример привычным клинкам, не оканчивался остриём, а расходился двумя шипами. Но кряжистая дочь клана по виду легко держала его жилистыми руками в дублёных наручах за длинную рукоять с широкой гардой, чуть загнутой по концам, как когтями, в сторону лезвия.
Её словам хохотнули прочие войны, славя своих богов тому, что сухопарый Нип, коий отвесил девушке суровый взор, вощивший тетиву лука в другом конце, покамест к мёду не прикладывался и потому молчал! Водилась за справным охотником меткого глаза такая привычка – как переберёт, так всё норовит песню спеть! Иные полагали, дескать, страшнее казни и быть не может, другие шли в хохот, ведь с полгода тому назад недооценённый скальд лишился в потешном чесе кулаками передних зубов и теперь не просто баял, а еще и сосвистывал сам себе!
Алира меж тем, откровенно любуясь на приливы огня в черных разводах стали, улыбнулась своей работе. Дюже ценилась эта сталь средь прочего мира, в вес золота шла не за красоту и невиданную прочность, а за свойство дивное! Ужасом шла от нее всяческая мерзопакость: навьи, нежить – драугры сиречь мертвяки неспокойные и, как их называли, пришлые демоны – исчадия тьмы из других жутких миров, что истончившейся гранью осаждали, снедали скверной прочие земли, как слыхала воительница от ведунов, наверняка из-за корысти, злобы, грязи и бесстыдства, в коих потонули их большие города, обнесённые каменными стенами, где дети с голоду мрут в канавах, а старому и руки никто не подаст, уважив зимы. Некоторых особо злюче-скверных тварей и вовсе только ею и можно было срубить!
И не единожды чуждые народы, братства одних мужей-воинов, орденами кличенные, хотели вызнать секрет почти нерушимой ковки! Приходили войною, засылали дознатчиков, веры своей чудной проповедников-льстецов ушлых, да все бестолку, только крови пролили паводки, пока не вразумились: неукротимых духом, яростных и жадных до сечи в любой час варваров, как ещё нарекли на чужбине множество вечно грызущихся меж собой вольных нравом племён, не стоит недооценивать! Ведь кланы Волка, Медведя, Лося, Ястреба, к коему принадлежал отряд, коротавший ночь в пещере, разом забывали всяческие склоки и привечали гостей в единое плечо, да так, что ещё внуки потом поминали! Курганы тех давних битв, в долгих сагах расхваленных, молодость будоража, и по сей день, медленно зарастая мхом, белели костяками бессчётными по предгорьям да низинам ущелий, шли ржою хорошей стали.
Было чего там таить – ещё одно препятствие! Вольных племён обитель пред мёрзлой тундрой и ледовых клыков мерзлых океанов схоронилась за барьером высоких гор, непролазных бездонными ущельями, отворяющимися от коварных снегов только коротким летом, да и то несколькими тропами. Чужаки назвали их Воющими из-за угрюмого стенания ветров по извилистым древним ущельям, а народ Алиры – Ридракрад, что с языка племён звучало как «Клыки рока».
Как гласят саги, некогда боги, предрассветные творцы-гиганты, повелели земли корням вздыбиться, дабы оградить верой предков народ от всяческого зла, непрестанно алча душ осаждающего прочие, уж пропитанные скверной земли! Но Алире как-то довелось слышать от умудрённого зимами старца-иноземца в их клане, коротающего век на отшибе деревни, дескать, не богов заслуга, а именно руды жилам в глубине гор. Брехня-то была явная, но как не уважить гостя, не послушать, тем более, видать, пред порогом перерождения совсем на разум плохим ставшего.
Заслышав, как повеселел люд, блеяньем подались из дали пещеры и бараны, давшие продыху копытам да хребтам наравне люду постоем. Не скажи высокие, кудлатые на шерсть, насмерть упёртые питомцы крученых рогов в большинстве дел сменяли вольным племенам коней. Ну разве посильно жеребцу, что жрет как прорва, не сбиться подкованным копытом на узкой тропе, серпантином, извилистой змеёй бросаясь через обрывы бревенчатых настилов, бегущей по, почитай, отвесным склонам. Где там! Ноги свернёт первым отступом или коварством камня, готового первой же осыпью размазать полетом в пропасть седока, равно коняке. Бараны же не прихотливые в еде да чующие нутром твердь, по горам были ходоки едва ли не лучше людей, да и шерсть в пряжу была хороша! Как не добавить было спутникам в торбы ещё овса да сушёной впрок травы. Серорог, любимец Алиры, на её хозяйстве обретающийся, подошёл к хозяйке, чуть боднув закрученным рогом в колено, явно выпрашивая чёс.
Отряд, ведомый Хоршем, в двенадцать воинов, треть из коих воительницы, вез силою рогатых упрямцев числом под двадцать на пограничную заставу для обмена кузнецов гордость: клинки да топоры, стрел наконечники и копий. Много тонкого шёлка, пряностей и злата с серебром в обитель клана Ястреба они свезут с той сделки. Пусть Волка сыны, чьё селение за соседним хребтом обретается, щеки досадою дуют – им оползнем весенним торговую тропу к шумному торгу перекрыло, до сих пор, скрипя хребтами, ломая кирки да заступы, отрывают!
Козлика румяная плоть пошла по мискам, дымясь, радуя уже ворчащие простою желудки, супротив обжигающимся пальцам. Запивали некрепким элем под уже бессчётное множество раз слышимую историю, перевранную во все лады пересказом про то, как на медоварню Расгира забрался бурый. И нашёл же дорогу мимо рубленных в две башни крытых тесом врат, запирающих укрывшееся скальной грядой селение, примостившееся на склоне в двадцать длинных родовых домов, нависшее стеною широкого плато над лесистой долиной, Хоукхоллом (Гнездовище ястреба) наречённое, через коие бежала, журча по камням горных ручьёв, речушка. Наверняка по ней, выпущенной под частоколом, и пришёл, заслышав любимый запах! Алира тогда ещё мала была, но помнила, как все войны и прочие кланики объяли ежом копий сложенный из брёвен дом широкого подворья, не в меру длинных чуть не лежащих на земле свесов заросшей дерном крыши. За каменной изгородью у сарая и сидел бурый гостюшка на мягком месте, лихо так поднимая бочонки поменьше, заливая в себя хмель. И ведь не бил в щепу борта, а лапой прошибал крышки. Вот так не за что бить зверя не стали, как-никак не нападает, да и по обычаю гостя пойди тронь. А кто косматый, ежели не гость? Напившись всласть, медведь, качаясь, двинул в обратную дорогу по речушке, пролез под частоколом и был таков, а после через пару ночей воротился – а хода нет, кованная решётка! Долго ревел и негодовал лишённый услады до тех пор, пока не спустили на верёвках несколько бочонков. Много теплых лет клан Ястреба привечал бурого, на зиму забывавшего сном про хмель, но летом всенепременно возвращавшегося.
Закончив с трапезой, войны улеглись на сон в тёплых спальных мешках, сшитых шкурами внутрь. А Алира, бросив через грудь перевязь ременную с хитрыми ножнами, в коих лежал любимец чёрной стали, красуясь из-за правого плеча рукоятью, подалась наружу, бросив часовым, дескать, могут идти – ей сон не в руку.
Свет звезд, далёких огней духов, и полная луна давали достаточно света, дабы с узенькой, почитай, козьей дорожки, высыпанной от высот снегом промеж мха и малых кустов, серпантином бегущей по склону по скальным выступам, созерцать невиданной высоты ущелье под ногами, по чьему далёкому дну, ярясь пеной на порогах, бежала речушка. Девушка, подставив лицо ветрам, колыхающим шерсть медвежью по плечам да концы кос, обернула голову вправо, в полусумраке разглядывая их путь завтрашний, огибающий отрог. Еще не минует следующего заката, а они прибудут к заставе – небольшому городку торговому.
– Ты ведь впервой в Торсторд идёшь на торг? – рядом встал Хорш, уперев того же черного металла секиру двух обоюдных близнецов-лезвий в ноги, тоже окидывая серо-стальными глазами громады гор, белыми снежными пиками пронзающие небесные чертоги.
– Да, а правда нас всех водою мочить станут? – припомнила воительница с чужих слов россказни о чудных обычаях жрецов, обретающихся на заставе торговой Торсторд.
– Ага, ещё и символом своего бога хитрым махать станут!
– Но мы же им супротив чисты! – свела брови мечница, негодуя такому нахальству.
– Но ведь как назад товары свезём, и наши ведуны по предков обету нас дымом пламени очищать станут, к богам призывая! – не остался в долгу походный вождь, хитрющей улыбкой глянув на, даже по его меркам, умелую плясунью тяжелого клинка, почитай, всех бойцов в клане в грязь лицом окунувшую, что на оружие, что в ухватках, что на кулаках. Хорш и сам видывал, как ражая дева просадила с наскока ударом кулака ладный, обожжённый в прочность щит буковой доски.
Раньше, воспитанная, почитай, всем кланом Алира, чьих отца и мать прибрало мора поветрие, едва окрепла не по зимам, помогала в кузне Курша, почтенного мастера, богами меченного, к гласу стали внимающего чутко. Причём не просто крицы носила да залу с углём горелым чистила, а к шестнадцати молотобойцем заделавшись! Без устали плюща на наковальне пред горном алеющие заготовки, раздаваясь непомерно в плечах. После ходила в дозоры, служа клану Ястреба, на дальней заставе, граничащей с владениями Волка. Но вождь, видя потенциал воительницы, самолично повелел ей отныне быть подле да с торговыми караванами ходить. По его разумению, у Алиры была не только сноровка меча пляски страшной, но и недюжий ум, что светился в зелёных глазах, коего обычно не хватало калинникам. Была у Хорша еще одна причина, но про ту он молчал твёрдо – молодости лихой грех, никем не проведанный!
– Ну ведь из их земель вся скверна и ползет! Жили бы в честь, да и всяческое лихо не лезло бы с сумрачного юга! – твёрдо сомкнув губы, ответила мечница. – Придумали себе спасителя, веру предков испоганив, вон, ведунов, вёльв да знахарок жгут живьем, люд одним словом «еретик» стращают в дрожь. Вот и грызут их тьмы чудища да невзгоды.
Эти слова, будто с уст главного ведуна Сирда снятые, заставили Хорша поморщиться. Он, боги свидетели, самолично видел, как несколько зим назад на костре в том же Торсторде палили под невыносимые крики блаженную, ничем, кроме дара вёльвы, неповинную. Но видел и чудеса, что творились именем их спасителя. Было дело, свел свою секиру с одним из отжитых, «нежитью» с чужих слов, прогнившим насквозь трупом, скверной полнящимся, презревшим свой удел да рвущем все живое-встречное. Пока не изрубил в шмотки – не успокоился! Видывал и тварь чешуи кровавой, лоснящейся, в жутких доспехах шипастых, что как-то раз в ту же заставу приволокли жечь. Громадная была туша с рогатой головой мерзкой, её только их первые войны-паладины, веры ревнивцы, смогли целым отрядом угомонить!
Хорш слышал, что там, на юге, за королевствами людскими, где сама земля мертва и одних курганов вотчина, их, этих монстров, и вовсе не счесть, а за поступью их идет только лихо – чума, моры урожая, скота падение да хвори всяческие, доселе не виданные, что люд если и не скосят, то несказанно меняют! Оттого, видать, боятся те народы, равно как и в Торсторде, огораживаются всячески и изничтожают безжалостно ведьм, еретиков, ворожей и колдунов. Любого, не по разуму лезущего колдовством в места, неподвластные роду людскому, любого, кто может приманить гостей из иных миров. Судить можно, когда за Клыками рока высокими схоронились, а вот возьми и объявись, упаси боги, в клановых владениях таки гости, что тогда делать будут?
– А правда, дескать, от нашего края до Торсторда мост каменный кинут футов двести через пропасть?
Ну а как же иначе? Отвлёкся от горестных дум Хорш. Ведь молодость берет своё. Устои предков от щуров мудрости важны, иначе никак. Но младую кровь всегда манит то неизвестное за видимой чертою! Вождь кивнул.
– И дома там в несколько этажей?
– Три, а то и четыре! На завтра сама увидишь. Ещё и храм каменный, высокий, с колокольней под шпилем!
– Эт, когда враг ломится, упреждать люд! – ясно дело, порешила Алира. Ведь и у их поселения-деревеньки был огромный рог в башне надвратной. По всем близлежащим предгорьям было слыхать!
– Не, к обедне народ созывают и к службе в храме: причастия, молитвы, таинства церковные!
Мечница подняла вопросом левую рассечённую шрамом бровь.
– Тут на раз так и не рассказать, проще самой увидеть!
– Да чего там выглядывать, во дубовые головы, живут друг под другом, нижнему тяжба, а верхнему хохот в ночи, ветрами овсяными соседушку стравливать!
От такого подхода к делам житейским Хорш хохотнул, зажав рот рукою, стараясь не будить своих людей. Но Алира негаданно подняла голову, вслушиваясь сквозь стенание ветров коридорами ущелий в едва слышимый звук, ровным резонансом гулко отдающийся вдали.
Приметив тревогу на лике мечницы, Хорш и сам стал прислушиваться, покамест не раскрыл ужасом серых глаз, рванув в пещеру, поднимая впредь поры своих воинов. Походный вождь на раз признал переливы бронзовых стен колокола, что обычно в ночной власти так не трезвонил. В Торсторд пришла беда!
Двух совсем моложавых новичков оставив при баранах и товаре, бросив лишний вес, ястребы спешно побежали по узкой тропе, огибающей склон. Алира, перебирая жилистыми ногами, во всю поспешая за вождем, костерила ночную темень за несколько сбитых ногтей. Сердце воительницы гулко стучало набатом, но не усталостью. Что ей, с детства облазившей все утёсы да пещеры вблизи Хоукхолла, эта извилистая скалистая дорожка! Высокая грудь под кирасой вздымалось ровно, азарт грядущей сечи бурлил кровь, будоражил и горячил разум. В том, что будет битва, сомнений быть не могло, ведь из-за отрогов стал виден отсвет огромного пожарища!
Много раз в былую пору, наслушавшись россказней, ражая мечница представляла себе Торсторд, его нерушимые видом стены, сложенные тёсанным камнем на извести, облепленные вьюном. Дома высокие и сам диковинный мост через пропасть бурной реки, водопадом срывающейся аккурат за ним. А сейчас, увидав впервые, сплюнула досадой и горечью, едва кузнечными мехами дышащий отряд, выстланный от долгого бега потом, обогнул очередной бессчётный скальный бивень отрога.
Рассвет, изначально тонкой в стыд пряжи паука чертой, будто выжегшей горизонт, медленно обирая силы, восходя пламенеющим оком в зенит над пиками гор, явил зелёным глазам отнюдь не ту вожделенную картину чужого иноземного становища. Был мост двух умопомрачительных опорных колонн на речном дне ущелья куцего соснового подлеска пред ревущим яростью водопадом, арочными изгибами попирающий широкую, камня кладь, дорогу длиною в двести футов. Были серого камня стены высокие ладно подогнанных валунов, заросшие вьюном и сорняком вперемешку со мхом, роднясь частоколу множеством бойниц, с двух сторон по две башни деревянных крытых надстроек, укрывшие вратами две дороги, ведущие на обширное плато, на коем раскинулся городок, огороженный от пропасти добротным забором. Были и дома фахверковые, черепичных красных крыш, высокие, растущие вширь надстройками этажей, больших окон белых стен, каменных подклётов (цоколей), и храм по центру высокого шпиля над цветным круглым окном, чьи стены держали хитрые колонны (контрфорсы). Вот только большинство жилищ, чадя черным смогом, рухнули пожарищами, а по стенам крепостным взамест играющихся ветрами пёстрых знамён на жердях пестрили людские головы да тела обезображенные.
– Предки славные! – выдохнул изумлением Хорш, коснувшись обережного черного камня, достанного из-под стеганки под кольчугой. Ровняясь ему да прочим кланникам, Алира потянула и свой оберег ровно такой же руды, обломок священный, коий вырубали из сердца горы каждому ястребу при рождении, чей шнурок тяжелили когти и клыки звериные.
Не раз, как и пристало войну, Хорш прибывая торговым гостем, приглядывался к крепостным укреплениям Торсторда, измыливая, если вдруг начнётся с соседями тяжба, как лучше брать городок на щит. Но даже бывалому войну вольного племени не грезилось сломить отряд воинов в пятьдесят рубак-кнехтов и четырёх паладинов, укрывшихся за высокой каменной городьбой в один нахрап!
– Ни к чему не прикасайтесь и держитесь вместе! – под лязг отворяемого из ножен да чехлов оружия повелел вождь, скидывая в пример остальным меховой плащ, первым вступив на мост, тревогой глядя на разбитые изнутри окованные врата меж двух башен.
Уже издали Алира, держа пред собой тяжелый клинок, медленно ступающая по клади моста по правое плечо от Хорша, разглядела через разнесённые створы, как внутри городка все устлано обгоревшими чуть не в костяки телами. Но был и звук – не ветров шалость – красивое пение, признав которое, походный вождь наподдал!
Миновав врата под сенью надстройки, следом конюшни пустых стойл, оглядываясь по распахнутым косякам редких уцелевших домов и пристроек, ястребы, поминая богов, двинули к храму, окруженному жутким рогатинами, нанизанных лютым концом обывателей, на чьи стены, судя по следам гари, пламя бросалось бессильно. Варвары, морщась жуткому запаху палёной плоти, ступали медленно, настороженно, стараясь не тревожить тел, обглоданных страшно огня объятиями. У некоторых кольчуги и вовсе впеклись в плоть, у других от хоуберков остались лишь пряжки, кольца да заклёпки, а уж лица, съеденные жаром, почитай, в черную кость, и вовсе ужасали застывшими криками агонии.
Алире, все бдительно озиравшейся по сторонам, даже пришлось подневольно задрать голову, про себя уразумев: «равно мосту не люди строили! Не можно такое обычными руками сотворить!», вглядываясь в просто непомерную, давящую серой мрачной громадой высоту храма единого главного шпиля, где над колокольней высился, отливая серебром, хитрый символ чуждого бога.
Именно из храма, сплетаясь множеством низких голосов, хором лилась чуждая песнь, прекрасная и возвышенная на свой лад.
– Выжили, хвала богам! – Хорш постучал древком секиры в дверь двух створ, церковный гимн-молитва на той стороне чуть сбилась, но потом грянула с новой неистовой силой.
Может, как показалось Алире, солнца луч залепил глаз, но храм будто пошёл собственным мягким золотистым светом, источающимся изнутри, пронизывающим даже камня плоть!
– Я – Хорш, мы вольного племени ястреба люди! – снова он вдарил по двери. – Можете выходить, здесь более нет врагов!
Голоса смолкли, им на смену пришёл один, но грубый, волевой:
– Тот самый Хорш, коего я после трактира в дом к себе нёс на постой?
– Нет, тот самый Хорш, который тебя нес, а ещё и от жены твоей скалкой по сединам получил, Эльдрик!
За явно забаррикадированной дверью началась возня, вскоре, по разумению мечницы, должен был зазвучать скрежет запора, но деву отвлёк шаркающий звук. Она, изготовившись дать отпор, оглянулась.
«Во людишки мелкие, про мать-старуху позабыли, от страху портки попятнав!» – скривилась бесчестью Алира.
Из-за развалин ближайшего рухнувшего дома, всё чадящего тлеющим углём, нетвердой поступью к ним, волоча ногу и склонив горем голову седых волос, брела старуха, вся в лохмотьях, протягивая мольбой о помощи высушенную долгими зимами бледную длань.
Переложив рукоять клинка в левую руку да водрузив черный меч на плечо, кланница двинула от своих, чтобы помочь.
– Давай, мать, обопрись! Позади беда! – подала широкоплечая дева руку, а старуха так её сцапала, будто меж молотом и наковальней оказалась, по всему, до сих пор страшась!
Позади жалобным скрипом петель раздались створы храма, и в спину Алире, равняясь гласу Хорша, ударил запоздалый упредительный выкрик тем самым низким голосом певца. Она не видела, как пошёл невиданным ужасом священник молодой в черной сутане накинутого капюшона, трясущимися руками чуть не обронив бусины-чётки, как рванул к ней походный вождь, уже взвивший над челом секиру!
– Нет, всё только впереди! – диким, ну невозможным хохотом раздалась старуха, а длань ожгло нестерпимой болью – не иначе, в алеющий углями горн Курша легла! Нанизанные по жердям и колам по всему Торсторду изувеченные выгоревшие тела, задрав головы к безгрешной юдоли небес, взвыли мученическим непередаваемым горем!
Алира, охнув, глянула на руку, что до клепаного дублёного наруча, что после, расползалась темными ручейками по жилам! А после на старуху, чьё чело, ну будто кто рванул за загривок, собралась в гармошку складками назад, оставив только пасть огромных клыков, слюнною исходящих!
Удара сердца не миновало, как кланница, не дрогнув, двинула в оскал лбом, вышибив несколько зубьев, рассадив чело, а после, освободив рывком руку, хватив меч, рубанула с плеча наискось, слева-направо, разнеся только черную хмарь на месте развоплотившейся злобным смехом ведьмы.
Рука пылала нестерпимой агонией, её будто крутили на жернове. Мука нарастала, поднимаясь к плечу, и только черной стали привычной вес смог ослабить скверны напор.
Слева, ну будто на жердях, нескладно-ломано поднялся труп, сверкая пламенем в глазницах. Его мечница срубила в обороте в горизонт, разложив в полы, следующего – из-за головы, уже яростным натиском, сдобренным звериным рычанием да скрежетом зубовным, прорубая обратный путь к своим через ряды восстающих мертвецов, даже за обожжёнными фигурами видя, как кладёт в обратный сон покойничков Хорш, размашисто орудуя секирой! Какие-то заскорузлые, равняясь нетопырям пещерным, твари, вереща, воспарили с чадящих руин, расправив кожистые крылья, пикируя на ястребов, уже вовсю секущих нежить. Летунов встретили с пяток малых копий, метко брошенных твердыми руками.
Восставшие мертвяки – драугры, сумели первыми моментами боя порвать когтистыми лапищами нескольких кланников, но, на раз очухавшись, те в долгу не остались – кто хитро сплетая два малых топора неприметными росчерками, кто копьём или мечом садя метко из-за кромки круглого щита, на раз кладя черной сталью распадающихся гниющими кляксами противников!
Статный воин, не иначе окутанный небылью баек паладин в воронёных латах (и как не скрипит весу?), с золочёным символом веры на нагруднике и наголо бритой головой, видать, тот, который под руку с Хоршем несли друг друга на убой к хозяйке, справно орудуя двуручным, едва ли не больше, чем Алиры гордость мечом, выбился вперед, широкими махами сплетающимися мельницами вместе с вождем продираясь к ней!
Кровь, мешаясь солью с потом. заливала зелёные глаза, негаданная усталость сушила руки. Крест-накрест разложив ожиревшего толстяка, шаг влево и оборот, сверху-вниз косым выпадом отняв выгоревшие руки с пикой, снизу-верх, выстлав потрохами гниющими ближайших уродцев, из-за головы, затем колющий, снова оборот вокруг себя, размашисто разметав мертвяков.
Алира, рыча, пробивалась к своим, сверху наскочила летучая тварь, заставив крутануть мельницу и разметать её в шмотки. Меч-палаш в обугленных руках, пробив кирасу, скребанул под выкрик по рёбрам, но рядом оказался паладин с каменным лицом и несокрушимой волей в голубых глазах.
И вновь пением молитвы разнёсся тощий, плюнь – перешибёт, жрец, отбросив страх, смело шагающий в ураган сечи, сложив пред собою руки ладонями вместе. Перекрыв звуки яростного боя, ему вторил люд, забившийся обратно в храм.
«Теперь точно не морок!» – вразумила Алира, ведь тщедушную фигурку в сутане и впрямь стало обволакивать златым свечением. И тем мигом, когда молитва достигла высотою апогея красоты, свет раздался по сторонам, испепеляя что летучих, что мёртвых тварей, развеивая на ветрах прахом!
Вот только не успел уже зарождающийся победный клич по глоткам грянуть, как его на выдохе оборвал уже знакомый Алире смех! У врат, ведущих к мосту, соткавшись из завитков вуали тьмы, вновь объявилась та самая старуха, но уже с кривым костяным посохом в руке.
– Разделаю на сапоги! – Алира, плюя на рану, выстлавшую правый бок липкой горячей кровью, да просто неимоверную усталость, раздвигая косыми плечами кланников, стала пробиваться вперед, испепеляя зелёными глазами отвратную знакомицу.
Твердая рука Хорша оборвала её стремление, ведь адово отродье, замахнувшись, грянула концом посоха себе в ноги, неимоверной силищей раздав трещинами твердь, единым мигом преобразившись в обнажённую деву черного обсидиана кожи, частых вычурных золотистых украшений, чью негу скрывали пряди белоснежных чуть не до пят волос, венчаемых на челе кручёных рогов изогнутых шипов диадемой. Пару раз вдарив хвостом по земле, тварь сызнова развоплотилась инномирового мрака завитками.
А в том месте, куда вонзился посох, грянул из трещин, будто из недр плато, взвывший яростью столб огня, и из его пляски, холодом ужаса обдав всех взирающих, тяжелой поступью сдвоенных копыт содрогая скалы плоть, вышел великан, всем своим видом внушая трепет,красно-алой лоснящейся чешуи, футов десяти ростом. Огромное тело витых под шкурой мышц по плечам покрывали шипастые наплечники равно наручам пластинчатым и шлему, выпустившему множество закрученных рогов будто горящего изнутри металла. В правой руке колоссального отродья бездны покачивалась секира – и двум здоровякам не поднять – пупы развяжутся! Харя, ну хуже нету, глядела на кланников из-под ребристого шелома пары металлических клыков, прикрывающих скулы, голодным, алчущим взором желтых буркал!
Миг растянулся в вечность будто время оборвало, равняясь сжавшимся на набат сердцам, неукротимый свой бег! От рева демона заложило уши тем мигом, когда порождение бездны рвануло вперёд. Вот только и у вольного люда не дрогнули руки, около десятка малых копий взвились в полет, местами бессильно клацнув о броню, а где и пробив чешую. Тварь ещё пуще озверела, сбив неглубоко засевшие древки махом свободной руки, но Алира видела, как черная сталь оставила после себя исходящие чадом раны, и это даровало надежды и сил, собрав все мужество, рвануть вперед навстречу необоримому, на первый взор, ворогу.
– В кольцо! – чистый глас паладина ещё больше даровал твердости духа, ведь воин чуждой веры, неведомо как в своем железе оказавшись впереди ястребов, поднырнув под ребристое лезвие чудовищного топора, широким махом снасиловавшего воздух, с оттягом подрубил левую лапу. – Элиот! – крик война, как смекнула мечница, был обращён к монаху, чью силу им уже довелось увидать!
Демон, чуть припав на подраненной лапы копыто, невероятно быстро для своей громады развернулся, на косую обрушив сверху секиру. Удар его был по истине страшен, а паладин, единственной защитой поднявший пред собой меч черного клинка, отлетел кубарем, звонко и задорно лязгая латами.
Секира Хорша глубоко вошла в его открытый бок, и вождь полетел, равняясь своему другу, – исчадие смело его безоружной рукой наотмашь.
Позади, обираясь могущества, снова разнесся чуждой молитвы речитатив, прекрасный в своей силе. И тварь остервенело, орудуя пред собой своим топором кривым, разрубая нещадно кланников, попыталась прорваться именно к жрецу, когда дорогу заступила Алира, зверея смертями друзей, – его натиском пал Нип и Хорлед, с отсечённой рукой осталась Ялира! Но не она!
Зеленоглазую, вильнувшую, занеся меч влево, даже обдало жаром и ветрами, когда грозное оружие врага обрушилось сверху, разменявшись с её головой парой ладоней. Все какие были в её теле силы она вложила в этот удар из-за чела, всей ненавистью и волей срубив в запястье длань, удерживающую секиру.
Ох, вот это был рев, сладкой музыкой обласкавший уши Алиры! Уцелевшей рукою демон попытался двинуть в ответ кулаком, заставив мечницу отскочить, поздно прозрев ошибку. Крутанув мечом широкую мельницу, клана дочь ринулась в очередную атаку, да только момент был упущен – успев схватить оброненный топор, исчадие умудрилось метнуть его над головами напирающих ястребов, прервав молитву, чуть не надвое располовинив жреца.
От косого удара полнящегося силой возмездия, тварь проворно отскочила, копытами размазав тело Нипа, торжествующим хохотом вторя дикому смеху обсидиановой девы, коя, возникнув на дальнем конце поселения, воздела триумфом над главой посох, призывая из тьмы чертогов всяческую погань, ведь рубеж, столп силы защитников в лице жреца-чудотворца, пал!
Алира, бешенством загнанного зверя обернувшись с подшагом, вдарила с правого плеча, пользуясь инерцией и тем, что бездны тварь сызнова подалась назад. Она делает второй оборот вокруг себя, твердо ставя ступни, вот только перехваченный левой рукой за пяту клинок, выведенный виртуозным оборотом из-за спины, не рубит, а бросается змеёй длинным колющим выпадом. И вроде два шипа, сменившие задумкой кузнеца остриё, должны были застрять в рёбрах адова воина, но чёрная сталь аки в масло вошла в плоть, легко пробив чешую, пронзив пылающее сердце!
