Kitobni o'qish: «Сеня, жми на тормоза!»

Посвящается моей драгоценной маме, подарившей мне самое удивительное и захватывающее приключение ― Жизнь.

Глава 1. Бедный Сеня

Даже природа сегодня была против него. Казалось, холодный ночной дождь вперемешку с порывами взбесившегося ветра хотел окончательно добить Сеню. Белая парадная рубашка промокла насквозь, а новые лакированные туфли тонули в грязи, норовя соскользнуть с онемевших стоп. Дрожащие руки пытались нащупать в барсетке телефон. С первого раза это не удалось. Бросает в жар. «Не дай бог, если оставил его в театре. Туда путь уже отрезан. Навсегда… Фух! Вот он, зараза!». Крупные капли моментально зарядили по дисплею, на котором беспорядочно замелькали уведомления о пропущенных и сообщения из мессенджеров. «Сеня, ты что вообще учудил? У тебя с головой всё в порядке?», «У тебя совсем крышу снесло?? Что это вообще было?», «Ты куда рванул? Перезвони!», «Сеня, ты с ума сошел? Как это всё понимать?».

У Сени не было ответов на эти вопросы. А сообщения продолжали прилетать: «У Ирины Дмитриевны из-за тебя инфаркт случился! Скорая еле успела! Какая же ты мразь, Сеня!», «После сегодняшнего знать тебя больше не хочу. Псих конченный», «Сеня, ты совсем рехнулся??! Ты какого Аллу с лестницы толкнул?!». Перед глазами беспорядочно мелькали кадры из устроенного им шоу. Но всё словно в густом тумане. Зачем вообще нужно было туда приходить? Оскорблять артистов? А кидаться едой в гостей?! Завтра он станет новым героем Ютуба? Странно, если этого не случится. А завлита он не толкал с лестницы. Нет, он не мог. Она сама упала. Сама.

Очередной внушительный глоток виски. Еще несколько часов назад напиток приятно обжигал горло и наполнял голову легким дурманом. Сейчас же, после вина и шампанского подкатывала лишь тошнота. Сеня открыл гугл-карты. До реабилитационного центра «Линия жизни» оставалось чуть больше 500 метров. Есть надежда, что они ещё не закрыли ворота.

Только почему-то сейчас до мозга дошли рваные сигналы о том, что у него всё предплечье в крови и невыносимо ноет. Откуда? Ну, конечно. Перед тем как покинуть это светское мероприятие, точнее то, что от него осталось, он потерял равновесие и упал на осколки бокалов.

У главного входа в клинику стоял охранник и что-то вещал в телефон на повышенном тоне.

– Юль, слушай, ты уже достала меня своими подозрениями! Ничего у меня не было с твоей Иркой! Эта швабра вообще не в моем вкусе! Слушай… Знаешь, что… Иди как ты…

Куда должна идти его девушка, охранник так и не договорил. Увидев что-то вдали, он изменился в лице и отстранил трубку от уха.

– Юль, я перезвоню.

Из телефона продолжали доноситься истеричные возгласы, но уже через секунду палец мужчины нажал отбой вызова. Шатающийся силуэт становился все четче и когда он принял вразумительные человеческие черты, охранник окликнул незнакомца, посвятив в него фонарем:

– Эй, тебе чего?

Ответа не последовало. Сделав ещё несколько шагов вперед, Сеня мешком повалился на лестницу.

– Эй, парень, ты чего, что с тобой? ― мужчина в испуге кинулся к несчастному. В следующую секунду он звал по рации дежурного врача.

***

― Напомните ещё раз, из какого вы издания? ― упитанный главврач быстро шел по коридору, пытаясь вникнуть в то, что от него хочет журналист и параллельно разбираясь с кипой медицинских бумаг.

– Я из «Севастопольского вестника», ― суетясь, Даня доставал из сумки диктофон. ― Мы начали работать буквально на прошлой неделе. Дело в том, что история со скандалом вокруг моего коллеги из SevMedia Арсения Воскресенского прогремела на весь город и я бы хотел взять у него большое интервью. Просто резонанс был только в соцсетях. Ни одно наше СМИ так и не решилось выпустить полноценный материал об этом инциденте. А мы хотим эксклюзив.

–Инциденте, ― Воронов с натянутой улыбкой посмотрел на Даню. ― Как вы тактично выразились. Молодой человек, вы явно приуменьшаете масштабы безумства, что учинил Воскресенский. А вы в курсе, что после этого, как вы выразились, инцидента директору театра вызывали скорую и еле откачали, а завлита увезли в первую городскую с черепно-мозговой травмой?

– Да вы что…, ― Даня застыл, словно пораженный молнией.

– Да вот то, ― главврач тоже остановился и с лёгким недоверием посмотрел на парня. ― Что ж вы так, товарищ журналист, плохо работаете с информацией? В соцсетех этот самый яркий эпизод с открытия выставки Валентина Вершинина обсуждают во всех подробностях. ― Воронов снова засеменил по коридору. ― Кто такой Вершинин, надеюсь, объяснять не нужно?

– Да, я знаю. Известный крымский художник.

– Известный крымский художник…, ― с тенью осуждения повторил главврач и посмотрел на парня поверх очков. ― Талантище, поцелованное богом! Написал потрясающие портреты артистов нашего театра. Год, год готовился к своей первой выставке в Севастополе! ― Воронов многозначительно поднял палец вверх. ― А ваш Воскресенский превратил торжественное мероприятие в сущий дурдом, который город еще долго не забудет. Это ж надо… Поднять руку на женщину, более того, толкнуть ее с лестницы! А если бы она насмерть убилась?

– Неужели он прямо её толкнул?

– Ну, Воскресенский уверяет, что не толкал её, а она сама оступилась. Но всё прояснит следствие. Насколько знаю, Алла Геннадьевна еще не успела дать показания.

– А как…Как он вообще к вам попал?

– Не поверите. Сам пришёл. Своими ногами, сразу после того, как сорвал выставку в театре. Ну, как сразу. Уже глубокой ночью. От него перегаром несло так, что персонал сам чуть не опьянел. Такую концентрацию алкоголя в крови я давно не встречал, его можно было как губку выжимать. Такое ощущение, что в тот день он начинал заливать за воротник с самого утра. Пришел весь промокший, в грязи, в крови… Ужас. Прямо у входа потерял сознание.

– Господи, бедный парень…

– Пожалуй, вы сегодня единственный человек в Севастополе, который так считает, ― из Воронова вырвался язвительный смешок. ― Город сейчас ненавидит Воскресенского. В соцсетях его рвут на части и предают анафеме.

– А родители что?

– Что родители… Отец, как узнал, первым рейсом вылетел из Москвы. А мать до сих пор отходит от шока. Но, хорошо, что хоть не одна. Бывший муж сейчас рядом. Утешает её как может.

– А что, его родители в разводе?

– Уже давно. Развелись, когда Воскресенский еще в школу не пошел.

– Понятно, ― тяжело выдохнул Даня, пытаясь переварить массив, свалившейся на него информации.

– Что вам там понятно? ― едва достававший журналисту до плеча, Воронов остановился и поднял на него уставшие глаза. ― Мне вот ничего непонятно. На утро, когда Воскресенский пришел в себя, он заявил, что болен и нуждается в реабилитации. Он прямо так и сказал: «Я – псих и алкоголик. Помогите мне». Отрицать не буду, это наш профиль, но это первый случай в моей практике, когда пациент приходит сам, да ещё и в таком состоянии. Воскресенский здесь уже чуть больше недели. Отец оплачивает его лечение, поэтому в этом плане никаких претензий. Человек болен, это понятно. Но вот вы ― журналист. Как вижу, вполне адекватный, с горящими глазами, жадный до жизни. И поэтому, очень надеюсь, что вы докопаетесь до истины и в своей статье всем нам расскажите, что же случилось с этим парнем. За свою многолетнюю практику я сталкивался со множеством оригинальных случаев, но редактор раздела культуры главного севастопольского СМИ, сорвавший культурное мероприятие в главном театре города ― это что-то из ряда вон. Ну, мы, собственно и пришли, вот его палата, ― главврач указал на дверь. ― Часа два у вас сегодня есть. Я пойду с вашего позволения.

Воронов удалился, а Даня остался стоять в задумчивости. Он долго не решался повернуть дверную ручку. Что его ждёт за этой дверью? За свою относительно недолгую журналистскую карьеру Даня погружался в самые разные судьбы: наркоманов, уголовников, неудавшихся суицидников, душевнобольных. Здесь же совершенно иной случай. Волков понимал, что в этот раз ему предстоит копаться в жизни не самого безнадежного, но серьезно оступившегося   человека. И это тот случай, когда травмирующее падение случается вовремя, ибо дальше Арсений мог пойти по пути героев Даниных сюжетов и оказаться там, откуда уже не возвращаются. Выдохнув, Волков открыл дверь.

Сегодня впервые за две недели в Севастополе выдался ясный день. Палата Воскресенского была залита мягким сентябрьским солнцем и настраивала на какой-то умиротворяющий лад. После давящих и суетливых коридоров клиники Волкову показалось, что здесь даже дышится как-то легче. Воскресенский стоял у окна, скрестив руки на груди, и к гостью повернулся далеко не сразу. Даня успел рассмотреть его сутулую спину, деформированную еще не запущенным, но уже ярко выраженным сколиозом. Большая голова, узкие искривленные плечи, рост ниже среднего ― там, где природа могла быть к Воскресенскому более-менее благосклонна, она основательно поиздевалась. Арсений медленно, словно максимально оттягивая момент встречи, повернулся к гостью. Теперь Дане удалось полностью просканировать своего будущего собеседника. Внимание сразу приковывал высокий лоб и глубокий выразительный взгляд, но при этом с такой концентрацией грусти, что Волкову в первые секунды даже стало не по себе.

Перед ним стоял ещё вполне молодой мужчина, в глазах которого таилась какая-то страшная загадка, зовущая за собой в самую глубь человеческой боли. Лицо Арсения было подобно полотну, на котором художник вначале написал умиротворяющий пейзаж, а затем сошёл с ума и поверх картины грубыми мазками набросал жуткую абстракцию. Но казалось, что стоит только парню непринуждённо улыбнуться и его улыбка влюбит в себя всё живое на планете. Какая катастрофа с ним произошла? Почему в 30 лет в его глазах читаются все мировые войны и потрясения человечества? Даня про себя отметил, что несмотря на свои физические недостатки, Арсений был красив. По крайней мере, его лицо моментально приковывало взгляд. Такие лица навсегда врезаются в память, их узнаешь из тысячи других.

– День добрый, ― слегка смущаясь, бросил Даня.

– Добрый, ― сухо ответил Воскресенский, оценивающе смотря на гостя. ― Чем обязан?

– Прошу прощения, что вас беспокою, ― Волков начал волноваться, боясь подобрать не те слова. ― Я журналист «Севастопольского вестника». Я знаю о вашей… ситуации, скажем так…

– Вот и журналисты до меня добрались, ― из Арсения вырвался нервный смешок, а затем он сдавленно улыбнулся. ― Значит жизнь прожита не зря, согласны?

– Ну… Возможно, ― Волков суетливо бегал глазами, лишь изредка поднимая их на Воскресенского. ― Вы поймите, у меня нет цели раздобыть какую-то жаренную сенсацию. Я просто хочу разобраться… в вашей истории. У нас в газете есть такая рубрика… «Профили». Там мы пишем о разных интересных личностях, их судьбах. И мне показалось, что ваша история… В общем, я хочу разобраться и… сделать материал.

– Если вы разберетесь, честно, я прям пожму вашу руку, ― Воскресенский шагнул к Дане и внимательно посмотрел на него. ― Потому что я в своей истории ни черта не могу понять. Либо я когда-то где-то серьёзно оступился и теперь плачу по счетам, либо я действительно больной человек и мне нужна помощь специалистов.

– Ну, как говорят, здоровых людей нет, есть недообследованные, ― Волков с улыбкой протянул руку Воскресенскому. ― Даниил.

– Арсений, ― Воскресенский пожал руку журналисту и на его лице промелькнула ответная, но невыносимо грустная улыбка. ― Хотя, вы уже, конечно, в курсе. Присядете? ― Арсений подвинул к Дане стул, а сам сел на кровать.

Слегка помедлив, Волков сел. Парень сосредоточенно посмотрел на собеседника, словно вглядывался в замысловатую картину на выставке современного искусства. По Арсению было видно, что ему даже нравится этот взгляд. Он вновь едва заметно улыбнулся.

– Да понимаю. По себе знаю, первый вопрос ― самый сложный.

– Ну да, ― Даня смущенно опустил глаза. ― Но я все же рискну и… начну с банального. Как всё началось?

Воскресенский ответил не сразу. Он задумчиво посмотрел в окно, словно там крутили слайды из прошлого и среди них должен быть тот самый, который и станет отправной точкой его истории.

– А как же всё началось… Если бы можно было так просто ответить. Началось всё как-то… очень неожиданно. Не знаю… Ничего не предвещало рокового поворота. После стервозной Москвы, где я вкалывал приемщиком товара в книжном магазине, надеясь на что-то лучшее, новая парадная жизнь с театрами, выставками и фестивалями, казалась чем-то инородным, но настолько притягательным. В какой-то момент я просто решил принять правила игры и понеслось. Вначале всё было хорошо. Внешне. Но внутри всё равно что-то давило. Знаете, словно воздуха не хватало. Это сложно объяснить, но я попробую…

Глава 2. Чёртов Тартюф

Воскресенский резко открыл глаза. Истерично верещащий будильник смартфона дал старт новому дню. Теперь главное ― найти в себе силы его начать. Сейчас он встанет, заткнёт будильник, сделает хороший глоток воды из полуторалитровой бутылки, стоящей у кровати, распахнёт плотные шторы, откроет нараспашку окно и наполнит лёгкие холодным свинцовым севастопольским утром. Затем примет горячий душ, разогреет на сковородке мамины котлеты и пожарит пару яиц, а завершит привычный ритуал чашка приятно обжигающего кофе и бодрящая сигарета. Мама Воскресенского уже час как в офисе, а сам он, с возможностью работать из дома, в 10 утра только начинает медленно и с неохотой вползать в наступивший день.

 В последние годы Арсений себя откровенно запустил. Классические обещания себе начать новую жизнь с понедельника оборачивались феерическим провалом. Тридцать отжиманий после пробуждения и бодрящая пробежка вокруг двора ― так и оставались в разряде социальной фантастики. Воскресенский стоял в ванной, опершись двумя руками о раковину, и долго изучал своё отражение прежде чем взять бритвенный станок, чтобы избавиться от недельной щетины. Выдавив на ладонь добротную горку пены, Арсений в очередной раз поймал себя на мысли, что из зеркала на него смотрит уже успевший устать от жизни мужчина, постепенно набирающий лишний вес и куда быстрее теряющий волосы. Тяжело вздохнув, он начал еженедельный ритуал омоложения. Да, конечно, дико в 30 считать себя пожилым мужиком, но Воскресенскому казалось, что лучшие дни его жизни остались позади, а может и не наступали вовсе. Жутко, но факт. После окончания утренних процедур он в который раз окинул себя оценивающим взглядом. «Да вроде ещё не развалюха», – сказал Воскресенский заметно посвежевшему отражению и вышел из запотевшей ванной навстречу новому дню.

Уже в дороге на работу Арсения застал звонок от пресс-секретаря театра. С Максом Городецким он сдружился чуть ли не с первых дней работы в SevMedia. Макс высоко оценил первые театральные рецензии Воскресенского и поначалу проявил к нему чисто профессиональный интерес, а потом уже и человеческий.

– Арсений, категорически приветствую! ― бодро протрубил Городецкий. ― Подскажи пожалуйста, дорогой мой, тебя завтра ждать на премьере? Для тебя и мамы забронировал самые лучшие места в четвертом ряду.

– Боже, как приятно, ― наигранно сказал Воскресенский, оплачивая водителю проезд. ― Макс, ну, что за вопрос, конечно буду. Хоть я и терпеть не могу Мольера, но… работа есть работа.

– Сень, я уже тебе говорил и повторюсь ещё раз ― твоей работе позавидуют практически все наши севастопольские акулы пера: вращайся себе в культурной жизни и просто отписывай её качественным литературным языком, что у тебя получается лучше всех.

– А что, если эта культурная жизнь уже так достала, что…

– Так, Арсений Анатольевич, я не понял, что за упаднические настроения в начале рабочей недели? ― резко перебил Городецкий. ― Ты культурный обозреватель главного севастопольского СМИ и твоей рецензии, как всегда, будет ждать весь город.

– Да прям уж таки весь, ― уже слегка раздраженно бросил Воскресенский.

– Ну, вообще-то SevMedia у нас читает весь Севастополь и Крым.

– Ну да, только новости о премьерах у нас в основном читают их режиссеры и артисты. Так, ладно, скажи мне, ты уже в театре?

– Уже на подходе.

– Ну тогда жди у меня входа. Попьем кофе. Сегодня я угощаю.

– Замётано. Жду, дорогой.

Городецкий встретил Сеню у служебного входа в театр ― широкой улыбкой и светящимися глазами. Такой вечный оптимизм коллеги иногда раздражал Воскресенского.

– Чего ты такой счастливый? ― Арсений протянул кофе Городецкому. ― Светишься как кремлевская ёлка. Влюбился?

– Не угадал, ― прококетничал Макс. ― Тут у нас по театру новость пронеслась. Ну, так, для избранных ушей… В общем, Аллу хочет переманить другой театр и освобождается место завлита. А с главрежем у нас установились очень доверительные отношения и я почти уверен, что он выберет мою кандидатуру.

– Ну… поздравляю что ли, ― Сеня выдавил плохую улыбку.

– Спасибо, ― Городецкий то ли не хотел, то ли реально не замечал неискренность Сени. ― А то знаешь, я уже реально задрался в помощниках у Аллы бегать за пол ставки. Да, на мне только связь с прессой, но на ней всё остальное и самое интересное: помощь главрежу в формировании репертуара, пиар-компании, поездки на фестивали. А теперь всё изменится. Надо давать дорогу молодым. Тем более, что она никуда не уходит, а возвращается в театр, где начинала свою карьеру. В наш ТЮЗ. Там у них сейчас непростые времена и годный завлит очень бы не помешал. Слышал, их нынешний, точнее уже бывший, ушёл в запой.

– Ничего себе.

– Прикинь? Так что, скорее всего, совсем скоро я займу место Ильинской, ну а ты, если настолько устал от должности редактора раздела культуры самого влиятельного СМИ в Севастополе и Крыму, ― Макс сделал многозначительную паузу, ― то можешь пойти на мое место. Я за тебя перед режиссером замолвлю словечко. Но имей в виду, работа совершенно не творческая, сплошная запара, будешь всего лишь исполнительным винтиком в этой махине.

– Я еще подумаю. Хотя, скажу честно, твоя должность попривлекательнее будет.

– Ну, извини, брат. Это место я уже за собой застолбил. Тем более, ты мне сам по телефону говорил полчаса назад, как устал от культурной жизни.

– Да, Макс, я устал тащить на себе всю нашу севастопольскую культуру, ― вздохнул Воскресенский. ― До фига ответственности, контактов, людей вокруг, мероприятий. На мне и фестивали, и выставки, и различные арт-проекты, культурные акции и ещё куча всего. Честно, задрался. Хочется сосредоточиться на каком-то одном направлении и успокоиться. Чувствую, что уже на пределе. А если на мне будет только театр, то норм. Я буду вполне удовлетворен.

– Ох, Арсюх, ну не знаю, ― Макс задумчиво помешивал кофе деревянной палочкой, ― ты прям такой парень с амбициями. Не, я только за. Просто… Ты имей в виду… Театр ― это ещё тот гадюшник. Это… чтоб ты понимал… м-м-м… яма со змеями. Большая яма с кучей прожорливых змей. А парниша добрый, светлый. Пропадешь здесь. Сожрут с потрохами. Серьёзно говорю.

– А ты значит у нас прям демон, летящий на крыльях ночи, ― с тенью обиды бросил Арсений.

– Ну не прям уж демон, но… иногда могу суку включить, ― из Маска вырвался лёгкий смешок.

– Ну, знаешь ли, я тоже не ангел с крылышками, ― Воскресенский начал злиться, но Макса это еще больше раззадорило.

– Ой, Сень, ― Городецкий чуть не засмеялся, ― ну от такого хорошего человечка как ты, с такой интеллигентной и не побоюсь того слова, ангельской внешностью, это звучит как-то… ну извини. Ты по своей сути добрячок, а если будешь пытаться из себя строить плохого мальчика, то это будет выглядеть как-то… ну… не очень вкусно. Извини, ― Макс дружески похлопал Воскресенского по плечу.

– Знаешь, что…, ― внутри Воскресенского всё вскипело, но он не успел закончить мысль.

К служебному входу, цокая каблуками и, не отрываясь от телефона, стремительно шла Света Новикова ― журналистка интернет-издания «Севинформ», главного конкурента и идеологического врага SevMedia. Статная и высокая блондинка всё же оторвалась от смартфона, сверкнула своей белоснежной улыбкой и, поначалу не заметив Воскресенского, кинулась к Максу, чмокнув его в щёку.

– Привет, дорогой! ― промурлыкала журналистка. ― Романовский уже на месте? У меня всего 30 минут.

– Да, Алексей Владимирович тебя уже ждёт, ― слегка отстранённо сказал Макс, невольно уставившись на выпуклую грудь коллеги.

Света поймала этот взгляд и это, естественно, было ощутимое поглаживание по её самолюбию.

– Прекрасно, ― удовлетворённо выдохнула Новикова.

И уже после того, как состоялся обмен любезностями и поедающими взглядами, презентабельная блондинка заметила Арсения. Девушка резко изменилась в лице и, казалось, у неё даже слегка испортилось настроение.

– О, какие люди. ― Света выдавила из себя максимально натянутую улыбку. ― Привет, Сень.

– Привет, ― небрежно бросил Воскресенский, понимая, что Новикова в очередной раз брызнет добротной порцией яда в его сторону.

– Ну, что, придёшь завтра на премьеру? ― было видно, что Света спрашивает это не из интереса, а от явного желания дать выход накопившейся желчи.

Что ещё больше добивало Арсения, так это взгляд Новиковой, который был направлен сверху вниз. Сто восемьдесят сантиметров против ста шестидесяти пяти. Было полное ощущение того, что удав готовится к броску на кролика.

– Конечно иду, ― с напускной любезностью ответил Арсений.

– Я так понимаю, нам в очередной раз ждать хвалебную рецензию? ― с лёгкой издёвкой спросила Света.

– Объективную, ― Воскресенский будто ощутил ожог от щупалец медузы, ― честную, объективную рецензию.

– Вот прям объективную? ― Новикова недоверчиво улыбнулась. ― Твою реально объективную рецензию я бы с удовольствием почитала. Но что-то мне подсказывает, что ты в очередной раз захочешь для всех остаться добрым карманным театральным критиком. Нет, Сенечка, ты не пойми меня неправильно, я это нисколько не осуждаю. Каждый театр прикармливает своих критиков канапэшками и шампанским. Просто я не пью дешёвое пойло, поэтому со мной не удаётся договориться, ― Света язвительно улыбнулась и, поправив чёлку, направила на Воскресенского высокомерный, но больше сочувствующий взгляд.

– Ещё раз говорю, на страницах SevMedia на следующий день после премьеры появится честная объективная рецензия на спектакль Романовского, ― в голосе Арсения проскальзывала беспомощная злость, а Свету это еще больше забавляло.

– Сень, вот честно, очень будем ждать, ― издёвка и ирония в голосе Новиковой становились всё более явными, а Воскресенский чувствовал, как под её уничтожающим взглядом он буквально растекается вязкой жижой по асфальту.

– Вот и отлично, ― тяжело выдавил из себя Арсений и, резко повернувшись спиной к коллегам, уже хотел пойти прочь, но тут его окликнула Алла, вышедшая на перекур.

– Арс, привет!

Алла. Ильинская Алла Геннадьевна. 45 лет, не замужем, завлит севастопольского театра. У них с Воскресенским никогда не было большой дружбы, но они всегда с теплом и уважением общались на равных. Поэтому он к Ильинской спокойно обращался на «ты». Но в восприятии Арсения она ну никак не была Аллой. Её, полненькую, невысокую (но все же выше Сени), с золотистыми волосами, оформленными в стрижку каре, в невыносимо дурацком платье в цветной горошек, с её жадными до жизни глазами, с этой какой-то искрящейся детской непосредственностью, невольно хотелось назвать Аллочкой. Таким людям надо даже в паспорте писать «Аллочка Ильинская». И ни разу не Алла.

– Привет, Алла, ― Воскресенский сдержанно её обнял, а Ильинская, как всегда, крепко, со всей страстью.

– Давно тебя не видела. Как ты? Ой, слушай, а угости своими, а то эти вишневые уже не могу курить, ― не дожидаясь ответа, Алла потянулась за сигаретой в пачку Арсения.

– На здоровье, если так можно сказать, ― Воскресенский слегка улыбнулся.

– Идешь завтра на «Тартюфа»? ― спросила Алла, безуспешно щелкая зажигалкой, которая потом все же поддалась.

– Да, конечно. ― слегка опущено произнес Воскресенский. ― Как же культурный обозреватель самого читаемого севастопольского СМИ пропустит первую премьеру сезона?

– Не, Арс, что ты, такое пропускать никак нельзя, ― Алла будто и не заметила меланхоличных ноток в голосе Арсения, продолжая прибывать на своей волне. ― Сегодня был генеральный прогон. И ты знаешь, это какой-то совершенно воздушный спектакль. Удивительно, но Алексей Владимирович ни разу за два с половиной часа не отошел от источника, от мольеровского текста, не ушёл в форму, полностью сохранил дух пьесы… И вот ты знаешь, Арс, я была поражена. Я была поражена… При том, что спектакль выстроен очень канонично, ровно, как такой крепкий конструктор, в нём в то же время есть какая-то совершенно обволакивающая лёгкость, смотришь и на душе прям праздник. Это, конечно, большая заслуга наших, не побоюсь того слова, гениальных артистов. Просто гениальных. Ох, Арс, ты бы видел, какая восхитительная, просто космическая Дорина получилась у Катюши Прохоровой. А Тартюф Миши Краснова ― ну это же просто какая-то молекулярная работа над ролью! Понимаешь, там всё, там, я не знаю…, ― сигарета в руке Ильинской почти дотлела, когда она наконец прервала свою восторженную рецензию. ― Да твою ж мать! Арс, дай ещё одну. Я что-то увлеклась, ― Алла с сама себя же громко рассмеялась и, потушив окурок о край урны, взяла у Арсения новую сигарету. ― В общем, приходи, уверена, не пожалеешь. С большим интересом прочитаю твою рецензию.

Воскресенский никогда не испытывал к Алле кого-либо негатива и лишь одна её особенность, если можно так выразиться, вызывала в нем жгучее раздражение, и он ничего не мог с собой поделать. Дело в том, что Алле всегда всё нравилось. Какие бы спектакли не ставил театр, где она служит, ни разу в кулуарных разговорах от неё не прозвучало какой-либо резкой критики. С одной стороны, тут даже странно удивляться: завлит, говорящий дурно о спектаклях своего же театра ― это явная аномалия. Но как быть с восторженными рецензиями на спектакли своего же театра? На страницах Аллочки в соцсетях это уже давно стало доброй традицией. И надо было видеть, в какие яростные перепалки Алла вступала со всеми несогласными, с какой фанатичной преданностью защищала худрука Романовского, и как искусно и тонко нанослоем размазывала каждого, у кого хватало смелости сказать дурное слово в адрес главного режиссера или артиста. Тогда безобидная Аллочка реально превращалась в Аллу Геннадьевну на супертяжелом танке и проезжалась по всем несогласным.

Правда смелой Ильинская была только в интернете. В реальной же жизни, попадая в зону какой-либо дискуссии о спектаклях своего театра-кормильца, она спешила немедленно удалиться. Но иногда её задевало. Было достаточно всего пару резких фраз от местной блогерши в адрес спектакля Романовского или даже приглашенного режиссера, чтобы у Аллочки начинало скакать давление и приливать кровь к лицу. Если дискуссия становилась жарче, Ильинская могла и вовсе начинать хватать ртом воздух, видимо искренне удивляясь тому, как в театральном Севастополе может быть какое-либо ещё мнение кроме её собственного.

Её «идейные враги» объединялись в свои небольшие группки на страницах каких-нибудь пожилых городских активисток, не переваривающих творчество Романовского и давали там волю своей желчи. «О, смотрите, Пяточок опять покакала восторженной одой. Как всегда облизала своего Винни Краснова», «А она случайно не спит с Романовским?», «Да я вас умоляю, Романовский вообще не по этой теме», «Наша хрюшка опять в ударе!», «Тише, а то сейчас прибежит Аллочка-людоедка, поднимет тут вонь».

Такая нетерпимость Аллы к объективной критике и являлась для Арсения главным раздражающим фактором. То ли у человека была какая-то детская травма, то ли это просто свойство характера ― бросаться на амбразуру, защищая людей искусства, даже если они откровенно не блистали. Но чего добивалась Ильинская? Чтобы были одни хвалебные статьи? Арсений искренне этого не понимал. Неужели Алла не осознает, что всем вокруг затыкая рот, она таким образом себя выставляет не в самом лучшем свете?

Алла-завлит ― эта одна её грань. Но есть же ещё Алла-зритель. И здесь Воскресенский также впадал в ступор. Если Ильинской нравились спектакли других театров, она всегда могла разродиться километровой рецензией. Но если на странице Аллочки в течение суток была тишина, это значило лишь одно ― Аллочка тактично молчит. Понятное дело: профессиональная этика, её статус, и сам севастопольский театральный мир ― здесь все как под одним одеялом. Но даже в личной переписке Алла максимально соблюдала правила приличия. Алла как-то пришла на премьеру к своему давнему другу Игорю Дворникову ― режиссеру любительского театра при Дворце культуры. В тот вечер Арсений также был среди зрителей. И когда уже после спектакля он спросил в месссенджере Ильинскую о впечатлениях, она ответила максимально уклончиво и размыто: «Молодые люди занимаются тем, от чего искренне кайфуют. И это просто прекрасно, я считаю». Интересно, что бы Алла сказала о спектакле профессионального режиссера, и не её друга? Вряд ли бы суть кардинально отличалась. И в этом вся Аллочка Ильинская. Жанна д’Арк театрального Севастополя. Горя своим делом и идеями, готова сгореть дотла.

– Да, конечно, рецензия будет, уже завтра утром, ― Арсений выдавил из себя усталую улыбку. ― Алла, я ещё вот о чём хотел с тобой поговорить…, ― Воскресенский собирался с мыслями.

– Да, Арс, я тебя слушаю, ― Ильинская замерла в слегка волнительном ожидании.

– Я на прошлой неделе приносил тебе свои рецензии и все необходимые документы для вступления в Союз театральных деятелей…

– Да, я прекрасно помню, ― Алла продолжительно затянулась сигаретой, ― я уже всё отдала Ольге Денисовне, заместителю председателя нашего регионального отделения.

– Так вот… В общем… Алл, я передумал вступать в СТД.

– То есть как это? ― глаза Аллочки максимально округлились и в них читался если не ужас, то лёгкий шок от услышанного. ― Арс, ты что такое говоришь? Я не ослышалась?

– Нет, ты не ослышалась. Я считаю, что мне пока ещё рано. Я всего два года на посту редактора раздела культуры, у меня не так много театральных рецензий. И…

– Так, Арс! ― Алла быстро затянулась сигаретой и тут же нервно потушила её об урну. ― Ты мне это прекрати! Что значит ты передумал вступать в СТД? Ты же прекрасно пишешь о театре. Все наши тобой зачитываются. Я вообще планирую скоро запустить в Севастополе курсы по театральной критике и хочу тебя привлечь в качестве постоянного эксперта. У нас до тебя в городе вообще не было никакой театральной критики. Можно сказать, ты первопроходец в этом деле. И ты хочешь всё это бросить? Арс, не пугай меня.