Kitobni o'qish: «Невеста бальзаковского возраста»

Shrift:

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Без соплей, без лишних сантиментов,
И красивых сцен – наплакал кот.
Чередой обыденных моментов
Жизнь обычной женщины пройдет.

Бизнес-леди, клерку, продавщице
И звезде балета и кино —
Как температура по больнице,
В среднем будет счастье всем дано.

– Самое ужасное – оказаться посредственностью, – вдохновенно вещала Лизавета, сверкая глазами и таская из коробки соленую соломку. Соломка исчезала в ее ротике с промышленной скоростью.

Лиза вообще очень любила мучное, и что самое удивительное, это никак не сказывалось на ее скелетообразной фигуре.

Кто-то до одурения скачет в спортзале, сидит на диетах, кто-то, изображая бег трусцой, носится по утрам мимо остервенело лающих собак, кто-то изыскивает в Интернете новые комплексы упражнений, призванные изничтожить целлюлит, галифе, выпирающий живот и стратегический запас сала на боках – а все зря! А кто-то трескает все подряд и живет припеваючи вопреки законам логики.

Наверное, это молодость сжирает лишние калории и покрывает недостаток спортивной активности бурным сексом, бессонными ночами в клубах и безбашенными вылазками на природу.

До двадцати пяти лет кажется, что так всегда и будешь гладкой, стройной, красивой, а эти жирные клуши, что топают мимо, отягощенные авоськами, детьми и лишним весом, – это не из твоей оперы.

А клуши тем временем тоже смотрят на тебя и злорадно думают: погоди, придет и твоя очередь. А может, и не думают ничего такого или думают, но вовсе не злорадно. Так или иначе, здорово быть молодой и не очень здорово – теткой ближе к сорока. Этакой дамой бальзаковского возраста. Когда за лицом нужно следить, причем практически безуспешно – все равно оно куда-то уплывает, морщится и жухнет, как кленовые листья по осени. Когда можно хоть сутками хлебать кефир и грызть сырые овощи, а лишний вес все равно появляется, возникая словно из воздуха. И целлюлит вроде не бросается в глаза, но ведь есть, если присмотреться! Причем если старательно худеешь, то в первую очередь сдувается грудь, а если набирать вес, то моментально разбухают живот и попа. Необъяснимый природный феномен, уходящий корнями в несправедливость судьбы к женщинам.

Лишние килограммы покидают нас неохотно и очень медленно, зато возвращаются быстро и бодро, как дружный цыганский табор. И набираются заново. Вот такая печальная…

Настя украдкой покосилась на сестру, воодушевленно планировавшую свое грядущее бракосочетание, и высыпала на сковороду нарезанную картошку. Кухня немедленно наполнилась аппетитным шкворчанием. Этой замечательной картошки она потом съест совсем каплю, чтобы не нарушать диету. Но уж очень хочется. Тихо вздохнув, Анастасия Дорохова, та самая дама бальзаковского возраста (который, как известно, находится между тридцатью и сорока годами), начала аккуратно помешивать ужин, прикидывая, можно ли будет съесть еще и пирожное, или это вообще преступление? Если прикинуть по калориям – то да, преступление. А если покопаться в душе и взвесить моральные «за» и «против», то нужно съесть даже не один, а целых два эклера, чтобы хоть как-то унять внутреннюю боль.

Все же жизнь – удивительно несправедливая штука.

За стеклом со стороны улицы, медленно шевеля лапками, ползла жирная оса. Она упруго дергала полосатым тельцем, словно выискивая место, куда бы вонзить жало, и изредка взлетала, тревожно гудя. Ос Настя не любила. И вообще – настроение у нее стремительно портилось. Эта оса, которая в любой момент могла просочиться через щель в кухню, беззаботная сестрица, чирикавшая безмозглой птичкой, сестрицын жених Саша в одних шортах, по-хозяйски развалившийся за столом и вытянувший мосластые, волосатые ноги, – все ее бесило и вызывало внутреннее отторжение.

Надоели.

Ей все надоели. Вот почему она стоит и жарит им картошку, а эти иждивенцы ведут себя так, словно она приживалка какая-то и всем должна!..

– Сань, ну скажи! Это ведь пошлость невообразимая – белое платье, фата занавеской, потом в «Одноклассниках» будет стыдно выложить. Ни одного лайка не получишь. Все будут смотреть и думать: «Фу, отстой!» – Лиза цапнула зубками очередную соломку и строго посмотрела на собеседника: – Я права?

– Угу, – покладисто кивнул Саша. Он вообще не особо вслушивался в стрекот подруги и обычно соглашался абсолютно на все, идя по пути наименьшего сопротивления. Это был чисто мужской подход. Если спорить и отстаивать какую-то свою точку зрения, то бабу все равно не переспоришь – она в крайнем случае, когда закончатся аргументы, может начать плакать, и тогда ты при любом раскладе проиграл. А если не спорить и кивать, то ничего не мешает потом от своих слов и обещаний отказаться, если вдруг выяснится, что кивнул ты на что-то, чего делать ни за что не будешь.

– Короче, я все продумала. Мы будем в белой джинсе. Я со стразами, ты с заклепками. Цветочки в голову, так и быть, воткну. Никаких лимузинов – это мещанство. У нас будет карета, запряженная белыми лошадями. И вся в белых цветах.

– А в небо вы выпустите сто белых голубей, которые обгадят вас белыми лепешками, – неожиданно выпалила Настя, не удержав в себе клокочущее негодование. – Очень романтично, и главное – народу будет что вспомнить.

– Желчный пузырь проверь, – огрызнулась Лизавета. – И завидуй молча.

– Голубей не надо, – тревожно пробубнил Саша, ощущая растущее в кухне напряжение.

– А все остальное – надо? – ехидно уточнила Настя. – Я чисто поинтересоваться, друзья мои, а за чей счет банкет? Ну, я так мыслю: Александр у нас временно не работает…

– Я ищу, просто нет ничего приличного сейчас, – нахмурился оппонент. – Чего ты взъелась?

– Я? Я чего взъелась? – завелась Настя, с грохотом швырнув в раковину лопатку. – А ты угадай! Лизке двадцать пять, ни образования, ни профессии…

– Я фотограф, – оскорбленно пискнула сестрица. – У меня, между прочим, свой стиль и большие перспективы!

– Боюсь, я до твоих перспектив не доживу! – рыкнула Настя. – А пока что ты тоже безработная! И вот вы, два безработных захребетника, живете за мой счет и еще имеете наглость планировать свадьбу! А вам не приходило в голову, что сначала люди встают на ноги?!. Нет, Шурик, сиди! «Встают на ноги» – это не значит, что они в трезвом виде могут держаться на своих хилых конечностях, а в том смысле, что они хотя бы способны заработать на еду и проживание. Это значит, что у них есть жилплощадь! Обычно мужики невесту приводят на свою жилплощадь! А у нас, я извиняюсь, Лизка привела тебя сюда и посадила жрать мои продукты!

– Ну, ты же тоже своего мужа привела в нашу квартиру, и он тоже захребетник и жрет твои продукты, – наивно хлопнула глазками сестра. Уж что-что, а ткнуть в больное место Лизавета умела мастерски.

И самое обидное, что она была права.

Настя и Лиза не были родными сестрами в полном смысле слова. Когда Насте исполнилось десять лет, ее отец умер от сердечного приступа. Если смотреть правде в глаза, то он просто допился до инфаркта. Но первая формулировка звучала как-то пристойнее, поэтому Настя Дорохова так всем и говорила, если спрашивали. А спрашивали часто, особенно соседи. Мама к тому моменту уже была беременна Лизой. Как выяснилось позже, отец у Лизаветы был другой, не Настин. Этим и объяснялся интерес окружающих к их семье. Сериалов тогда никаких не показывали, зато за каждой дверью была своя Санта-Барбара. А что еще обсудить за рюмкой вечернего чая, как не бытие соседей. Особенно если у них хуже, чем у тебя. Или просто неправильно, не как у всех.

Отчим оказался человеком достойным, непьющим, Настю он не любил особо, но и не обижал. Наверное, чтобы вырасти психически полноценным человеком, мало того, чтобы тебя просто не били или не унижали. Нужна еще любовь.

Отчим любить не умел. То есть умел, но только свою новую жену, Настину маму Марину Ивановну.

Мама была прекрасна, с этим фактом не поспоришь, эдакая Женщина с большой буквы, привыкшая к поклонению и преклонению. Она исступленно любила и боготворила исключительно себя. На дочерей у нее сил не оставалось. Вернее, девочкам перепадали какие-то крохи. И каждая из этих крох и зернышек взлелеяла что-то свое.

Пятнадцать лет они жили более-менее спокойно. Настю, едва она достигла совершеннолетия, переселили в пустующую бабушкину квартиру. Конечно, жить в восемнадцать лет одной – еще то испытание. Будь Анастасия барышней ветреной и склонной к легкой жизни, еще неизвестно, чем бы ее самостоятельность закончилась. Это только в период существования с родителями взрослая жизнь представляется манящей и удивительной, а стоит только ее начать, как тут же выясняется, что невозможно все время есть только чипсы, запивая их колой, что продукты в холодильнике не материализуются сами по себе – их нужно покупать и класть туда, чистое белье быстро заканчивается, а деньги и вовсе утекают сквозь пальцы даже тогда, когда мозг включает режим экономии. Но для девушки, ориентированной на учебу и карьеру, одиночное проживание опасности не представляло. Настя Дорохова всегда была барышней серьезной, поэтому и к организации «одиночного плавания» отнеслась ответственно. Никаких компаний, никаких парней – вечером лекции, днем работа. Вернее, работа была даже не днем, а ранним утром.

Мама по большому блату пропихнула дочь на конкурс в новый отель, который только-только построился, и туда как раз набирали сотрудников. Настю взяли – и началась у нее жизнь, в которой не было места никаким молодежным развлечениям. В пять утра девушка вставала, к половине шестого уже неслась на остановку, чтобы успеть на первый троллейбус до метро, потом в вагоне, набитом рабочими, вдыхая амбре их вчерашних возлияний, она тряслась через весь город, чтобы в семь утра уже сидеть на рабочем месте с приклеенной к лицу улыбкой и истерическим желанием хоть чуть-чуть поспать. Потом библиотека, обед каким-нибудь бубликом на бегу и лекции. За три года такой жизни Настя привыкла к тому, что должна постоянно работать. И вообще – должна. Улыбаться, когда нет сил, учиться, когда слипаются глаза, просыпаться на рассвете, когда больше всего хочется спать, – в общем, делать то, чего не хочется, но надо.

– Так надо, Асенька! Человек должен привыкать к самостоятельности и независимости. Каждый сам кузнец своей судьбы. Что сейчас скуешь, с тем тебе и жить потом, – говорила мама, которой Настя изредка пыталась жаловаться. Не потому, что ей было так уж плохо, а по какой-то внутренней потребности в том, чтобы кто-то пожалел. Мама жалеть не очень умела. И единственной Настиной отдушиной стала подруга Даша.

Дарья Панкова была удивительной девушкой, словно вырванной из контекста романтического героизма и впихнутой в гостиничную действительность. Она была сдержанна, утонченна и отличалась маниакальной тягой к справедливости. У нее практически на лбу было написано «честная девушка». Чем все и пользовались без зазрения совести.

– Панкова, нельзя быть такой раззявой, – учили ее коллеги по уборке номеров. А Дарья, как это ни странно, работала горничной, хотя Настя всегда считала, что такая девушка должна продавать цветы. Или, на худой конец, книги по искусству. Ни в какой другой области деятельности она подругу не видела. Так вот все горничные всегда с удовольствием подчищали за гостями все забытые вещи и вообще все, что плохо лежало. Кроме того, одной из статей доходов были всякие шампуни, щетки, полотенца и прочие расходники, которые ушлые девицы потом сдавали перекупщикам. И только честная Даша ни в чем таком категорически не участвовала, вызывая ропот среди коллег и опасение, что она всех «заложит». Но и стукачкой мадемуазель Панкова не была. Так что народ волновался зря.

На ней, как и на Насте, все беззастенчиво пахали, спихивая лишнюю работу. Как говорится: кто везет, на том и едут. Правда, со временем, благодаря природному уму и хорошему образованию, Даша покинула отель и стремительно начала делать серьезную карьеру.

Разумеется, две такие белые вороны просто не могли не подружиться.

– Зато представь, как будет хорошо, когда мы окончим институт, – говорила Дарья, когда им становилось совсем уж невмоготу. Сама она училась на экономическом и в гостинице работала не столько для практики, как Настя, а для того, чтобы просто не умереть с голода во время учебы. Родители ей, как и Настасье, не помогали, но не из педагогических соображений, а просто потому, что не могли.

Настя соглашалась. Ей казалось, что после окончания института начнется настоящая жизнь. По крайней мере она сможет жить как все люди с нормальным графиком работы и не засыпать в метро в любых позах, даже стоя. Да что там спать! Она наконец встретит мужчину, с которым можно будет создать семью. Анастасия вовсе не была какой-то в голову стукнутой романтичной барышней, напрочь отсеченной от реальности, поэтому ждала она не принца, а просто мужа, который станет ее любить. Она видела, как это бывает, когда тебя любят, – как у мамы. Отчим носил ее на руках и даже Лизавету любил гораздо меньше, чем жену.

– Ведь кто-то же должен меня любить тоже, – рассуждала Настя, когда они с Дарьей затрагивали эту животрепещущую тему. Дарья тоже хотела замуж и тоже вполне взвешенно и обдуманно, а не за первого встречного королевича. – У каждого человека есть своя половинка.

– Половинка есть у таблетки и у задницы, как говорила Раневская, – тут же начинала спорить Даша. Она не верила ни в какую любовь. – В жизни есть место расчету и логике, а все остальное – сказки. Мужики – потребители. Я уж не знаю, с какой луны свалился твой отчим, но в абсолютном большинстве мужики – эгоисты. Они ждут, что их будут любить. И лично я готова, но это должен быть бартер. Я его люблю и обслуживаю, а он создает мне и моим детям пристойные условия существования. Ты просто не жила в деревне, как я. Так вот лично я готова расшибиться в лепешку и раскататься в блин, лишь бы не возвращаться в это болото. Мне и мама сказала: зацепись в городе, иначе – все. Я и сама знаю, что будет, если вернусь. Ничего и никогда в моей жизни хорошего уже не случится. Так что я должна устроиться в городе. Но! Будем смотреть правде в глаза. Нет никакой гарантии, что я такого мужика найду. Не такая уж я шикарная партия, чтобы ко мне очередь в шляпах стояла. Поэтому я хочу рассчитывать в первую очередь на себя.

Настя не спорила, но оставалась при своем мнении. Да, шансы не так уж велики, но они есть. Наверное, Дашка отчасти была права, когда говорила о себе. Она была субтильная, с мелкими чертами лица, как маленькая любопытная мышка, – в общем, ничего примечательного, если не считать ее маниакальной порядочности. Но как известно, мужчины этот дамский плюс и плюсом-то не считают. А если и учитывают при выборе, то в последнюю очередь. Все же самцы в основном интересуются внешними данными, это заложено природой на генетическом уровне. То есть на что он смотрит в первую очередь? На грудь, ноги и филейную часть. И тут вкусы разнятся, собственно, как и у женщин. Но если исходить из предпочтений большинства и из канонов дамской привлекательности, то ни груди, ни филейной части у Дарьи Панковой не имелось. Она была плоской, как доска. Ноги, конечно, имелись, но весьма средние – в обморок никто при виде ее коленок не валился и вслед девушке не смотрел. Личико у Даши было миловидным, но не более того. Скорее даже миловидным на грани – она просто не была страшненькой. По сравнению с ней Настю можно было назвать очень даже интересной – большеглазая, длинноволосая, длинноногая и даже с некоторым намеком на бюст. Наверное, именно поэтому в итоге Даша сделала карьеру, но к тридцати пяти годам так и не обзавелась мужем, а Настя никакой карьеры не сделала, но мужа у судьбы отхватила. Правда, по прошествии некоторого количества времени это достижение она стала рассматривать скорее как ошибку, чем как позитивный сдвиг в судьбе.

Даша оказалась права. Мужчины по большей части были эгоистами, хотя каждого нового кавалера Настасья начинала судорожно идеализировать, выискивая в них тщательно скрытые достоинства и тщетно надеясь, что именно он и является ее половинкой. Не привыкшая ни к любви, ни к душевному теплу, она всякий раз ошибочно принимала их довольно однобокую заинтересованность за ту самую любовь, которой ждала.

– Аська, ты неисправима, – злилась Дарья, которая была уверена, что все про мужчин знает. Со стороны всегда виднее, поэтому одиноких подруг тоже иногда стоит слушать – они могут рассказать про все то серо-буро-зеленое, которое нам не видно через розовые очки. – Когда мужчина хочет с тобой переспать, он поет соловьем и дрыгает лапками от восторга, как щенок, которому чешут пузо. Как только он получает то, на что рассчитывал или от ворот поворот, ты перестаешь быть ему интересна. Запомни, самцы всегда там, где миска с едой и пузочесательница. Все остальное – редкие, почти вымирающие виды. Извини, но вероятность встретить в мегаполисе мужа твоей мечты так же мала, как и вероятность напороться в метро на уссурийского тигра. Нет, безусловно, какого-то мужика ты встретишь, но это будет не то, что ты нафантазировала. Поэтому срочно меняй приоритеты, снижай планку или переставай мечтать вообще. Разочарование – самое страшное в жизни. Лучше ничего особенного не ждать, тогда и не расстроишься очень сильно, если не получишь.

– Мысли материальны, – гнула свою линию Настасья. – Если я буду об этом постоянно думать, то вдруг…

– Если ты будешь постоянно об этом думать, то быстро съедешь с катушек, – хмыкала подруга. – Думай о чем-нибудь другом. И вообще, как женщины выбирают себе спутника жизни? Это ж в любом случае лотерея без гарантий. Мало ли что он в запале обещает. У меня выбор мужа ассоциируется с покупкой арбуза. Вот лежат они кучей, вроде внешне один общий признак – круглый и зелено-полосатый. А начнешь приглядываться – мама дорогая! Полоски разные, один круглый – другой овальный, один светлый – другой темнее, один большой – другой маленький. А что там внутри – тайна великая. Может, он кислый, или недозрелый, или вообще с нитратами. Пока есть не начнешь – не узнаешь. И тут ключевой момент: для того чтобы начать есть, его надо купить и притащить домой. Поэтому большинство баб, потратив деньги, время и, наконец, силы, чтобы допереть это счастье до квартиры, пытаются сами себя убедить, что не такой уж он и кислый, а что розовый, а не красный, – так даже хорошо. А что им еще остается, если товар возврату не подлежит? Либо выбросить, либо давиться и утешать себя аутотренингом. Так вот специалисты выбирают арбузы по звуку и, извиняюсь, по хвостику. Если спроецировать эту методику на мужчин, то с хвостиком все ясно, хотя это тоже не показатель спелости. А со звуком – надо с ним сначала разговаривать и анализировать, что и как он говорит. Но хорошо анализировать получается ближе к старости, когда опыта уже вагон. Но, пардон, и тут у нас, баб, облом, так как к вагону опыта прилагается закономерная усушка и утруска организма по причине возраста…

Но Насте все казалось, что подруга преувеличивает. Она искренне верила и надеялась, несмотря на Дарьины логические цепочки и едкие умозаключения. Жизнь должна была компенсировать то, что недодала в детстве. Почему «должна», об этом Настя не задумывалась.

А судьба, казалось, решила испытывать ее на прочность до конца, словно проверяя, когда же эта покладистая курица все же сломается. Когда Насте исполнилось двадцать два и она, наконец, получила вожделенный диплом, погиб отчим. Неожиданно, нелепо и необъяснимо. Он въехал в столб на пустой дороге – спешил к маме. В машине нашли громадный букет рыжеватых роз. Мама любила именно такие.

И как-то сразу все рухнуло. Оказалось, что мама ничего не может, что ей плохо, тяжело и нужно помогать растить сестру, что нужно думать о близких, так как кроме матери и Лизки у Насти никого нет и никому она не нужна. Напоминать родительнице о том, что она и до сих пор никому особо нужна не была, Настя постеснялась. Да и не ко времени были эти счеты. Лизавете исполнилось двенадцать, она росла наглой, хамоватой и крайне своевольной девицей. И как-то само собой получилось, что Настасье пришлось вернуться в родительский дом и стать кормильцем. Бабушкину квартиру, в которой Настя столько лет старательно наводила уют, сдали каким-то веселым студентам, которые ее моментально загадили. Разбираться с ними Настя побоялась, поэтому, ежемесячно приезжая за деньгами, лишь покорно смотрела, как разоряют ее гнездышко. Мама ничем таким заниматься не могла, она была слишком нежной, слишком неприспособленной. Настя вообще опасалась, что родительница сопьется или, не дай бог, от горя заболеет и сляжет. Тем удивительнее было однажды встретить ее в обществе моложавого брюнета неопределенного возраста, который что-то нежно ворковал Марине Ивановне на ушко.

– Ваще, – откомментировала это происшествие Лизавета.

– Ну и к лучшему, – отрезала Настя, понадеявшись, что можно будет спихнуть с себя почетную обязанность кормилицы.

Но брюнета сменил лысый здоровяк, лысого – бородач. В общем, у мамы началась не особо бурная, но вполне активная личная жизнь, она расцвела, помолодела и… съехала в бабушкину квартиру, предварительно затребовав с Насти денег на ремонт.

– Во что ты превратила жилье – это уму непостижимо! – ахала Марина Ивановна, отчитывая Настасью. – Я же не могу жить в таком свинарнике!

– Так мы ее сдаем, – осторожно напомнила опешившая дочь, смутно догадываясь о грядущем развитии событий. Догадывалась она правильно. Безалаберную Лизавету маман оставляла ей.

– Заметь, я отдаю вам двухкомнатную квартиру! А могла бы вообще отправить в свободное плавание. Запомни, родители детям ничего не должны. Я вас родила, вырастила, воспитала – дальше, пожалуйста, самостоятельно. Но я понимаю, что идти вам некуда, поэтому ты оплачиваешь мне ремонт в однушке, а я оставляю вам эту большую квартиру. Захотите – разменяетесь, захотите – живите вместе.

Последняя фраза оказалась практически алгоритмом дальнейшего Настиного существования. Она хотела разъехаться, а наглая Лизавета желала жить вместе. Конечно, это же так удобно, когда в квартире есть прачка, уборщица и приносильщица продуктов! Куда это съезжать? Нет уж.

И проблема эта оказалась совершенно нерешаемой.

Как-то так изначально сложилось, что зарабатывала всегда Настя. И сестрица по достижении восемнадцатилетия схему менять не желала. В институт она не поступила, в ПТУ не хотела, в итоге Лиза потребовала оплатить ей курсы фотомастерства и через два месяца стала гордо именовать себя «профессиональным фотографом». Настя так исступленно желала, чтобы сестра занялась хоть чем-нибудь, что даже купила ей аппаратуру для работы. Аппаратура была – работы не было.

Еще не имея своих детей, Настя уже прекрасно понимала родителей подростков: договориться невозможно, взаимопонимания ноль, сплошное потребительство и отсутствие здравого смысла. Лизу не пугали ни завтрашний день, ни отсутствие каких-либо перспектив. Она свято верила, что однажды все откуда-нибудь возьмется. На злобные вопросы сестры: «Откуда бы это им взяться», – Лиза лишь надменно пожимала плечами и обзывалась. Все диалоги между сестрами были неконструктивными и нервовыматывающими.

– Чего ты ждешь? Работа сама на дом не приползет, и деньги косяком не прилетят и в карман не попросятся! – в бешенстве отчитывала Настя непутевую сестрицу.

– Как ты мне надоела со своими нотациями, – утомленно закатывала глазки Лизавета. – Я жду, что за мной приедет настоящий принц и увезет меня к себе.

– А уж как я-то этого жду! – синхронно с ней закатывала глаза Настасья. – Иногда мне кажется, что черная полоса в моей жизни никогда не закончится.

– Не переживай, когда-нибудь закончится, жизнь же не вечная, – утешала ее сестра.

Наверное, был какой-то выход из этого тупика, но Настя год за годом тыкалась, как слепой котенок, стучась лбом о глухую стену. Жизнь уходила, просачивалась сквозь пальцы, исчезала день за днем в бесконечных скандалах и разборках, и ничего хорошего в ней не предвиделось.

– Ты, Аська, приземленная мещанка, – оскорбленно гудела Лизавета, когда вернувшаяся с работы Настя заставала дома очередного сестрицына приятеля или даже целую компашку «свободных художников», пожирающих ее продуктовые запасы, как стая саранчи, и начинала некрасиво орать. А кто умеет орать красиво? Правильно – никто! Тот, кто орет, он изначально неправ, так как выглядит крайне глупо. Орет тот, у кого нет других аргументов, кроме децибел. А у Насти их не было. Потому что все ее аргументы разбивались об искреннее непонимание топтавшихся в квартире гуманоидов. Ишь ты, колбасы она пожалела! Наверное, если бы мадемуазель Дорохова работала на колбасном заводе и воровала продукцию коробками, ей было бы совершенно не жалко, более того, она бы угощала ею всех желающих. Но поскольку на колбасу, а также кофе, хлеб и прочие жизненно необходимые вещи приходилось зарабатывать с утра до ночи – да, ей было жалко! До того жалко, что она орала и отнимала продукты, чуть ли не пинками изгоняя из дома незваных гостей. К сожалению, выгнать Лизавету было нельзя. В какой-то момент сестрица стала ассоциироваться у Насти с какой-то тараканьей маткой, невзирая на все ухищрения борцов с тараканами, производящей новое потомство, на которое не хватало никакого дихлофоса. Проще говоря, Настасья стала ненавидеть сестру, считая ее источником всех бед и пожизненно присосавшейся пиявкой. Для того чтобы дойти до такого состояния, ей понадобилось несколько лет, после чего у барышень началось некое подобие холодной войны. Нет, они не дрались, не швырялись сковородками, но каждая исступленно пыталась жить так, чтобы создать другой максимальные неудобства. Кто-то должен был не выдержать первым и оставить поле боя.

Жаловаться маме было бесполезно.

– Это твоя сестра, а родных не выбирают, – наставительно вещала Марина Ивановна Насте. Что она говорила Лизавете – неизвестно. – Терпи, и тебе воздастся.

Настя терпела до собственного тридцатилетия. Постоянная необходимость зарабатывать на маму и на Лизу превратила девушку в какую-то загнанную лошадь, которая мечтает лишь об одном – о пенсии, когда она никому ничего не будет должна.

Когда жить становится невмоготу, то любое мало-мальски позитивное событие мнится праздником и иногда кажется судьбоносным. Именно таковым Настасья посчитала встречу с Толиком. Он был не лучше и не хуже других, скорее даже хуже многих из тех, кто когда-то имел на Настю виды, но лучшим из тех, кто мог ей дать хоть какое-то подобие любви. Во всяком случае, тогда ей так показалось, что простительно тридцатилетней барышне, не имеющей в столь солидном возрасте ни мужа, ни детей, ни серьезного романа с последствиями.

Толик был в меру интеллигентен, воспитан и благодушен. Жил он с мамой в жутковатой коммуналке, работал мастером в ремонтной мастерской, был покладист, спокоен и надежен, как вклад в сбербанк. В том смысле, что вроде гарантии стопроцентные, но кто ж его знает, что может бабахнуть в государстве через пару пятилеток.

Судьбу Анатолия решила, казалось бы, мелочь. Их случайное знакомство, связанное с починкой утюга, переросло в какое-то подобие вялотекущего романа. То есть Анастасия встречалась с Анатолием, они даже бродили по городу под ручку, но дальше дело не продвигалось.

– Я не готова, мне надо обдумать, – ворчала Настя на изумленные вопросы подруги, мол, сколько можно в пионеров играть, я б уже давно… И злилась: – Мне надоело обжигаться. Я себя каждый раз после таких интрижек чувствую использованной туалетной бумажкой! И для здоровья мне это не надо. В смысле для физиологического, может, и не плохо кого-то иметь, но для психического – каждый раз дыра в ауре.

– Думай быстрее, – нервничала Дарья. – Мужики долго ждать не умеют.

– Можно подумать, я сама не хочу, чтобы все быстрее организовалось хоть как-то. – Настя нервно сопела и морщила лоб. – Мне уже тридцать, пора заводить либо ребенка с мужем, либо уже переквалифицироваться в старые девы и покупать собачку. Но это слишком важное решение, у меня времени в запасе почти нет, так что надо все взвесить.

– Смотри, сама себя не обвесь, – переживала Даша. У нее самой так ничего с личной жизнью и не получилось. Она с тоскливой покорностью следила, как увядает лицо, как начинает портиться фигура, пусть еще стройная и спортивная, но уже не такая свежая, как десять лет назад. Она, конечно, уже не была той жалкой девчонкой, которая драила унитазы в гостиничных номерах. Дарья добилась почти всего, чего хотела: она получила красный диплом, после долгих поисков и ошибок нашла отличное место и работала экономистом в аудиторской компании. Поэтому как девушка состоятельная и одинокая могла себе позволить многое – дорогие спа-процедуры, отличного парикмахера, шикарные тряпки… Только вдруг оказалось, что не так уж это и здорово. То есть не плохо, конечно, но семьи это не заменит. Даше тоже хотелось счастья. И она понимала, как сложно это счастье заполучить – ведь его нельзя купить. А самое дорогое в этой жизни то, что нельзя приобрести за деньги. И очень важно не проморгать свой шанс.

Именно по этой причине она так сильно волновалась, что и Настя не успеет вскочить в последний вагон. Тридцать – это еще не фатально, но уже опасно, особенно если ты находишься на нулевой отметке и только собираешься что-то предпринять.

Возможно, Настя так ничего и не надумала бы, если бы Толик не простудился.

Надо сказать, мужчиной он был видным и даже с натяжкой мог считаться красавцем. Собственно, именно это-то Настасью и останавливало. Красивых она побаивалась. Когда мужчина чуть симпатичнее обезьяны, любая дама на его фоне – конфетка, а когда мужик сам конфетка, то придется всю жизнь пыжиться и соответствовать. И не факт, что это удастся. Все же мужчины стареют достойно, как вино, матерея с годами и приобретая лоск, а женщины часто просто теряют форму, выцветая и увядая, как гербарий. Особенно остро это чувствуется рядом с молодыми. И если старое вино на фоне бутылок с новоделом только выигрывает, то сравнение гербария с живыми ромашками будет явно не в пользу первого. Такова жизнь, и с этим ничего не поделаешь. Мужчины об этом тоже знают, оттого и ценят себя столь высоко. И счастье найти кавалера, который считает, что это ему повезло с девушкой, а не наоборот. Настя побаивалась, что Толик, как и любой интересный мужчина, тоже больше всего на свете любит себя.