Kitobni o'qish: «Дорога жизни», sahifa 3
Вдобавок осенью 1941 года случилось резкое падение уровня воды. Устье Волхова обмелело почти на полтора метра против нормы. Такая же картина наблюдалась в Гостинополье, Осиновце, Кобоне. Даже мелкосидящим баржам с их незначительной осадкой, трудно стало пришвартовываться к пирсам.
Особенно скверно получилось на западном берегу. Осиновецкая гавань еще могла с грехом пополам принимать груженые баржи, а в соседней с ней бухте Морье обмеление достигло катастрофических размеров.
Пришлось срочно начать землечерпательные работы. Только успели к ним приступить, как гитлеровцы обрушили на землечерпалки ожесточенные бомбовые удары. Не ограничиваясь авиацией, в ночные часы они держали этот участок еще и под артиллерийским огнем.
Непригодной была железнодорожная линия Ленинград – Ладожское озеро. В мирные дни эта линия – называли ее Ириновской веткой – обслуживала главным образом нужды торфоразработок. Никому и в голову не могло прийти, что захолустная пригородная ветка, рассчитанная всего на шесть пар поездов в сутки, станет единственной жизненно важной магистралью Ленинграда в годы блокады. Путевое хозяйство здешних станций обветшало, давно не ремонтированные вокзальчики потемнели от времени, стрелки позарастали травой.
По приказу Военного совета фронта на Ладогу ушли ремонтно-восстановительные поезда. В аварийном темпе железнодорожники организовали реконструкцию Ириновской ветки. Прокладывались новые пути, расширялось станционное хозяйство – работа шла в три смены.
Наиболее уязвимым местом ладожской навигации был флот. Пароходов и барж, более или менее пригодных для работы в штормовых условиях, насчитывалось всего около трех десятков, да и те требовали серьезного ремонта.
Имелись еще подходящие суда на Неве. Но как попасть им в Ладожское озеро? Все попытки проскочить мимо вражеских позиций в Шлиссельбурге кончались неудачей: немцы расстреливали каждое судно прямой наводкой.
Корабли Ладожской военной флотилии были заняты боевыми операциями. Ежедневно они вступали в схватки с врагом, лезшим к Шлиссельбургской губе. Отрывать их на грузовые перевозки значило ослабить оборону.
Все же командование флотилии нашло возможным выделить канонерские лодки «Бурея», «Нора», «Олекма» и «Шексна» для доставки хлеба ленинградцам.
Флот пришлось собирать, как говорится, с бору по сосенке, пустив в ход даже речные баржи. От Гостинополья до устья Волхова продовольственные грузы следовали на мелких суденышках, а в Новой Ладоге происходила перевалка на озерные баржи. Работали здесь на открытом рейде. Немцы, конечно, воспользовались этим, вражеские бомбардировщики беспрерывно висели над рейдом.
До 15 сентября в Осиновец прибыло около четырех тысяч тонн хлеба. По тогдашним нормам – на три с половиной дня жизни ленинградцев.
Затем начались штормы, бушевавшие без перерыва полмесяца. Доставка продовольствия в осажденный город поневоле замедлилась.
Сильнейший шторм разыгрался в ночь на 17 сентября. За несколько часов озерный флот понес такой опустошительный урон, какого не случалось и во время самых крупных налетов немецкой авиации.
Несчастья этой ночи начались с гибели «Ульяновска». Близ устья Волхова этот пароход вместе с баржой, которую он буксировал, выбросило на прибрежные камни. Спустя час был захлестнут волнами «Козельск». Под утро утонули «Мичурин», «Войма», «Калинин» и некоторые другие пароходы. Все они шли с продовольствием.
Ладога грохотала с дикой яростью. Сила ветра достигла десяти баллов. Гнулись на берегу высокие мачтовые сосны.
Среди ночи стало известно, что пассажирская самоходная баржа номер семьсот пятьдесят два терпит бедствие. Отойдя от западного берега в сносную погоду, беззащитное судно оказалось во власти стихии. На барже находились женщины и дети, эвакуированные из Ленинграда.
Немедленно к месту бедствия вышли военные корабли. Поиски продолжались до рассвета и, к сожалению, оказались тщетными. Гибель женщин и детей была самой ужасной потерей в эту ночь.
К началу октября озеро поутихло.
Неожиданное затишье на Ладоге рассматривали как «дар небес». Погода благоприятствовала пере возкам, и этим обстоятельством следовало воспользоваться.
Дождавшись темноты, из Новой Ладоги выходили караваны. С надежным авиационным прикрытием стали работать и днем. За неделю было перевезено почти шесть тысяч тонн хлеба, мяса и крупы.
23 октября снова заштормило. Четверо суток подряд, не ослабевая, бушевало озеро. Шести крупных барж, застигнутых ненастьем в пути, так и не дождались в Осиновце. Весь остальной флот остаивался на якорях.
5
«Вчера выступал по радио Всеволод Вишневский. Прямо орел-парень, в моем духе. Всегда вовремя выступит и скажет. Скажет просто, ясно, хорошо, по-ленинградски, по-большевистски».
Факты помогают познать дух времени. Факты – как бы материализованные сгустки минувших страстей и событий. С суховатой красноречивостью свидетельствуют они о славных делах множества людей, защищавших Ленинград в ту осень.
27 сентября 1941 года тральщик «Сом», груженный пятьюдесятью тоннами муки, держал путь в осиновецкий порт. Как всегда, это был нелегкий рейс. На Ладоге изрядно штормило. Маленькое суденышко с трудом продвигалось к цели.
У единственного орудия, которым был вооружен «Сом», стоял на посту комендор Николай Абакумов, кадровый моряк, попавший на Ладогу, как и другие балтийцы, в силу обстоятельств военного времени.
Абакумов зорко следил за небом, ожидая появления вражеских бомбардировщиков, он знал, что «юнкерсы» любят выскакивать из просветов между тучами.
Вдруг Абакумов заметил большую баржу, тонувшую поблизости. Волны уже заливали ее, с баржи прыгали в воду смертельно перепуганные люди.
На тральщике сыграли боевую тревогу. Свернув с курса, «Сом» направился спасать погибавших.
Команде тральщика пришлось основательно потрудиться, пока не были подобраны все терпевшие бедствие. Их набралось больше сотни. Не так-то это просто – пристроить столько народу на маленьком судне, идущем к тому же с грузом! Кое-как разместив людей, «Сом» двинулся дальше.
Тут-то как раз и налетели бомбардировщики. Целая эскадрилья, девять зловещих птиц, украшенных черными фашистскими крестами.
Силы были слишком неравными, чтобы рассчитывать на победу. Абакумов это понимал и все-таки принял бой. Пока тральщик спешил к видневшемуся вдали берегу, лавируя и меняя курс, чтобы уклониться от прямых попаданий, пока грохотали кругом него оглушительные разрывы и в коротких паузах слышались вопли перепуганных пассажиров, балтийский комендор вел неравный поединок с «юнкерсами». Его орудие стреляло, посылая снаряд за снарядом в пикирующие самолеты.
Вот уже и вода хлынула в трюм судна сквозь огромные пробоины, заставив бедный «Сом» накрениться на правый борт, вот уж и машина стала давать перебои, а комендор Абакумов все продолжал бой, ясно показывая врагу, что слабенький с виду тральщик способен постоять за себя до последней минуты.
Впоследствии Николай Абакумов был награжден за свой подвиг орденом Красного Знамени. Но еще до приказа Военного совета фронта, объявившего об этом войскам, на Ладоге родилось крылатое солдатское двустишие:
Сквитаться с фашистом задумав,
Будь сердцем крепок, как Абакумов.
Другой факт из хроники тех дней относится к трудовым будням гостинопольской перевалочной базы, откуда поступало продовольствие для осажденного Ленинграда.
Жизнь на базе шла размеренно. Специальные рабочие команды, укомплектованные главным образом выздоравливающими после ранений бойцами, выгружали продовольствие из железнодорожных составов, затем переносили его в трюмы пароходов и барж.
Работа была утомительной, выматывала все силы, и часто бойцы едва не валились с ног от усталости. Почти ежедневно базу бомбили немцы, заставляя всех жить в тревоге. Несмотря на это, перевалочная база считалась глубоким тылом.
В последних числах октября, прорвав фронт, механизированная группа немецкого генерала Томашки стала подходить к Гостинополью. Резкие пулеметные очереди трещали теперь совсем близко. Враг угрожал захватить огромный склад с сотнями тонн продовольствия.
Угроза эта сделалась совсем реальной, когда однажды утром на территории склада начали разрываться немецкие снаряды. Первым же снарядом убило началь ника склада. Растерявшись, побросав все, грузчики кинулись в лес.
Вместе с ними бежал со склада и Алексей Федотенко. Спустя несколько месяцев имя этого чуть сутуловатого человека с могучими руками профессионального портового грузчика сделалось самым популярным на Ладоге. О нем писали в газете, на его успехи призывали равняться отстающих. Но тогда, в то злополучное октябрьское утро, Алексей Федотенко, поддавшись слабости, бежал вместе со всеми.
В лесу было тихо. С намокших под дождем елей сыпались холодные брызги, на сумрачных полянках желтела пожухлая осенняя трава. Треск пулеметных очередей доносился сюда издалека и уже не казался страшным.
«А как же будет с хлебом? – подумал Федотенко. – С хлебом, которого ждут не дождутся голодные ленинградские ребятишки?»
Алексею Федотенко никогда не доводилось бывать в Ленинграде. На фронт он приехал прямо из своей Астрахани, где работал портовым грузчиком. Но, как и все, кто трудился на складе, Федотенко знал про великую беду, настигшую в ту осень город Ленина.
Круто остановившись, Федотенко преградил дорогу бегущим за ним товарищам.
– Стой! – изо всех сил закричал он, размахивая своей винтовкой, словно это была обыкновенная дубинка. – Стой, говорю! Пошли обратно!
На сборы людей в лесу ушло с полчаса. Одних Федотенко останавливал, сказав несколько отрезвляющих слов, – и, устыдившись, они сами принимались помогать ему, – другим грозил расстрелом на месте. Так или иначе, но все бойцы повернули обратно.
Для спасения хлеба была только одна возможность: погрузить его в вагоны и отправить в безопасное место. Не прислушиваясь больше к тревожным звукам боя, команда начала работу.
Мешки, сложенные в штабель по соседству с вагонами, удалось погрузить довольно быстро. После этого бойцам пришлось, взваливая мешки на спину, таскать их метров за сто. И, хоть никто не подавал такой команды, скоро они стали, задыхаясь и обливаясь потом, преодолевать это расстояние бегом. Впереди всех и быстрей всех бежал Алексей Федотенко.
Уже смеркалось, когда вражеская артиллерия вновь открыла огонь по складской площадке. Один из снарядов угодил в штабель с мукой, и все вокруг мгновенно покрылось белой мучной пылью, другой снаряд разнес в клочья дощатый навес, под которым была устроена солдатская столовая.
Обстрел усиливался. Троих грузчиков ранило осколками, двое были убиты наповал. Все вопросительно поглядывали на Федотенко, ожидая, не прикажет ли он кончить работу, но Федотенко молчал. Погрузка продолжалась под огнем.
Последний мешок уложили в вагон, когда совсем стемнело. После этого Федотенко ушел звонить по телефону, чтобы выслали поскорей паровоз. Вернулся он с угрюмым лицом: связь не действовала.
В сторонке лежало несколько ящиков с бутылками, наполненными горючей смесью. Предусмотрительный начальник склада завез их на всякий случай, рассчитывая пустить в ход, если не останется другого выбора.
Как просто и как легко было бы поджечь нагруженные вагоны и уйти со склада! Врагу ничего не достанется, и бойцов никто не осудит – они сделали все, что в их силах.
А все ли? Нет, хлеб надо было спасти для ленинградцев, спасти любыми средствами!
Федотенко разделил своих товарищей на равные группы, затем приказал расцепить нагруженные вагоны. Если нет паровоза – придется катить вагоны по рельсам вручную. У них в порту часто так поступают, чтобы не терять времени даром.
Кто-то пытался возразить: неужели смогут уставшие люди осилить такую работу? Ведь катить вагоны придется несколько километров! Тут Федотенко впервые не выдержал и, зло выругавшись, велел без разговоров выполнять приказ.
Всю ночь напролет бойцы тыловой команды, как бурлаки, шагали по железнодорожному полотну, толкая тяжелые вагоны с хлебом. Лишь на рассвете они увидели приближающийся к Гостинополью маневровый паровоз.
6
«Прочитала книгу Константина Федина „Города и годы“. Молодец тов. Федин, книга мне очень понравилась! Читая ее теперь, так много находишь сходного. Те же хлебные карточки, тот же суровый, ощетинившийся, настороженный город, те же предостерегающие слова: „Враг у ворот!“ И те же упрямые, но все побеждающие герои».
Наладить запоздалую осеннюю навигацию на штормовой Ладоге сумели люди, подобные Николаю Абакумову и Алексею Федотенко, люди щедрого и отзывчивого сердца, которых почему-то принято называть простыми людьми.
Нет, они совсем не были простыми! Балтийские матросы, бойцы рабочих команд, капитаны буксирных пароходиков, шкиперы озерных барж, они не жалели усилий ради благородного дела спасения ленинградцев. Ничто не могло заставить их отступить: ни шторм, ни бомбежка, ни сама смерть. Это были истинно рыцарские натуры, богатыри духа и дела, каких в нашем народе большинство.
Навигация продолжалась до ледостава. Двадцать пять тысяч тонн продовольствия дала она осажденному городу – бесценный по тем временам подарок, позволявший держаться целых двадцать дней.
В начале ноября ударили ранние морозы. По утрам береговой припай звенел тонким прозрачным ледком, а в открытом озере накапливалось густое сало, образуя большие темные поля.
Перед ледоставом Ладога жила напряженно, в бессонных ночах и великих деяниях. Эпроновские водолазы по многу раз за сутки опускались в студеную воду, чтобы достать с озерного дна груз разбомбленных фашистами судов, – это принесло ленинградцам еще две тысячи тонн пшеницы, правда, уже успевшей прорасти. Фронтовые связисты торопились проложить подводный кабель, чтобы Ленинград получил на зиму надежную телефонную связь с Москвой.
В один из этих дней трагически погиб пароход «Конструктор». Судно вышло из Осиновца с рабочими, уезжавшими на тыловые заводы. Немецкие летчики видели, что перед ними пароход с невооруженными людьми, что военных грузов на нем нет, и… забросали его бомбами.
Морозы становились все крепче. Последние баржи едва добрались до причалов – судоходство закончилось. Теперь сквозь кольцо блокады могли прорываться лишь самолеты: иного пути, кроме воздушного, не осталось.
Блокада все туже сжимала Ленинград в своих костлявых объятиях. Начал давать перебои трамвай, – не хватало электроэнергии. Выходили из строя водопроводные магистрали. Иссякали запасы угля, нефти, дров.
Ленинград переживал черные дни.
Начальник Ладожской дороги генерал-майор Шилов и военком дороги бригадной комиссар Шикин на трассе.
Глава третья
1
«В школе холодина жуткая, руки мерзнут. У нас сеет пока есть, а у других ребят выключили. Да и мы часто сидим со свечкой. Придешь домой – холодно, есть охота, ну и ждешь, пока мама разрешит плиту затопить. Прямо не плита, а благодетельница блокадная!»
В ночь на 15 ноября резко похолодало. Зимняя погода установилась раньше срока.
18 ноября на западный берег Ладожского озера вышел отряд пеших разведчиков, вооруженных не совсем обычным для военного времени образом: помимо винтовки и связки ручных гранат, висевшей за поясом, каждый боец держал в руке длинный посох с заостренным металлическим наконечником, какими привыкли пользоваться спортсмены-альпинисты.
Двое бойцов, впрягшись в пулеметные лямки, тащили волоком широкие крестьянские розвальни. На санях лежал запас осиновых вешек, виднелись толстые мотки веревки, ручной пулемет, полевая рация и даже пробковые спасательные круги с отчетливой голубой надписью – «ЦПКиО имени С. М. Кирова».
Из прибрежной деревни Коккорево отряд выступил еще затемно, но дальше крутого спуска на озеро не двинулся, укрывшись в густых зарослях прибрежного камыша.
Плотно прижавшись друг к другу, разведчики ждали рассвета. В темноте изредка вспыхивал желтый глазок самокрутки. По правому краю горизонта взлетали в небо немецкие осветительные ракеты.
Невесело было на душе этих людей. Кто знает, что ждет их сегодня? Добро, если все будет удачно, если сумеют они добраться до цели и придут назад с радостной вестью. Тогда ничего не страшно. А вдруг провал? Ведь не простая разведка поручена отряду в это хмурое утро, не за очередным «языком» посланы они на Ладожское озеро, а ради святого дела, важней которого сейчас ничего нет…
В восьмом часу начало светать. Над ледяной равниной зимней Ладоги, над прибрежными лесами медленно таяла ночная темень. Небо было в низко нависших тучах, серое и непогожее. Ветер сердито шумел в зарослях камыша, звонко хлопая обледеневшими тростинками.
Раньше всех поднялся воентехник Соколов. Щупленький с виду, он сразу обращал на себя внимание решительным выражением своего худощавого лица. Порывистые движения и очень уж светлая, простодушная улыбка, изредка мелькавшая на его губах, выдавали в нем молодого человека, почти юношу. Как и другие разведчики, Соколов был в новеньком, остро пахнувшем овчиной полушубке.
Сойдя на озерную гладь, командир отряда потоптался, несколько раз даже подпрыгнул, испытывая прочность льда, а затем скомандовал ломким от напряжения голосом:
– Ста-а-новись!
Разведчики начали поспешно выходить из камыша и строиться в шеренгу.
Перед выходом отряда Соколов лично отбирал самых крепких и выносливых бойцов батальона. Многим, кто просился в поход, пришлось ответить неумолимым отказом. Глянув теперь на впалые щеки стоявших перед ним людей, на зябко поднятые плечи и тонкие исхудавшие руки, командир отряда не смог удержаться от вздоха. Неважно выглядят даже самые крепкие, худо им придется на озере в такую погоду.
– Куда мы идем и для чего, вы все знаете не хуже меня, – сказал Соколов. – В Ленинграде народ голодает, а на том берегу целые горы хлеба. Давайте помнить об этом, товарищи. Помнить, что бы ни случилось. Если мы вернемся с пустыми руками, ленинградцы погибнут. Наши матери, наши сестренки и братишки, раненые в госпиталях, бойцы на переднем крае – все без исключения погибнут… Сейчас дорог каждый день…
Соколов вздохнул еще раз и замолк. По-видимому, он понял, что добровольцев, идущих с ним сегодня, совсем не нужно агитировать. Разве сами они не бедствуют на скудном фронтовом пайке? Разве не лучшие это люди батальона?
Вот стоит на правом фланге, тяжело опершись на посох, Никита Иванович Астахов, питерский красногвардеец, участник штурма Зимнего дворца, уважаемый всеми парторг роты. У Никиты Ивановича в городе жена с двумя дочками-близнецами, до войны он сам работал цеховым агитатором на Кировском заводе. Надо ли уговаривать Астахова? Вот, прищурив глаза, пристально рассматривает темный вражеский берег старшина Максим Емельянович Твердохлеб. Он первым попросился в разведку, хотя и месяца не минуло с того дня, когда его выписали из батальона выздоравливающих. Колхозный шофер с Днепропетровщины, водитель боевого танка Твердохлеб уже побывал в госпитале, горел в подбитой машине под Лугой, вывел друзей-однополчан из окружения. И не просто вывел, а еще приволок портфель с важными штабными документами, взятый у подстреленного фашистского генерала. Такому тоже ничего разъяснять не нужно.
– Надеть маскировочные халаты! – распорядился командир отряда. – Пойдем в затылок, интервал не меньше десяти метров!
Рядом с Соколовым стоял Никанорыч, бригадир коккоревского рыболовецкого колхоза. Когда в деревне стало известно, что отряд нуждается в надежном проводнике, Никанорыч сам предложил свои услуги.
– Пора трогаться? – Соколов беспокойно глянул на часы: – Скоро восемь, светлого времени у нас немного…
Проводник молча кивнул головой. Растянувшись в цепочку, бойцы начали выходить на озерный лед.
До старинного рыбачьего села Кобона, привольно раскинувшегося на противоположном берегу Ладоги, насчитывалось всего тридцать километров. Расстояние не ахти какое значительное, и, если бы не бесчисленные опасности, отряд Соколова мог бы еще засветло выполнить боевой приказ.
Опасностей этих оказалось даже больше, чем ожидали разведчики.
2
«Нужна теплая комната для подготовки домашних заданий. Комнаты такой в школе нет. Эх, холод, холод, как ты мешаешь жить и работать!»
Раннее похолодание спутало планы руководителей ленинградской обороны.
Погода сработала на руку фашистам. Бомбардировщики фон Лееба лезли из кожи вон, пытаясь сорвать судоходство по Ладоге, и ничего не могли поделать. Преждевременным ноябрьским морозам это удалось без всяких усилий. Навигацию поневоле пришлось закрыть на три недели раньше намеченного срока.
Блокированный город вновь остался без подвоза. Единственную тоненькую ниточку, которая связывала его со страной, оборвал ледостав.
Имелся, правда, еще воздушный путь. Очень сомнительный, если учесть тогдашнее превосходство врага в авиации, требующий немалых жертв, но все же путь! Было бы ошибкой не использовать эту возможность.
Транспортные самолеты начали свою работу на следующий день после окончания навигации. Из Новой Ладоги в Ленинград отправляли мясо, сгущенное молоко, консервы, яичный порошок и другие высококалорийные продукты. Разгрузившись, самолеты брали в обратный рейс пассажиров.
Воздушные перевозки всполошили немецкое командование. Истребители врага принялись сторожить небо над Ладогой подобно ценным псам. Прикрывая друг друга пулеметным огнем, тяжелые ЛИ–2 ходили девятками. Почти всегда их сопровождал эскорт наших ястребков. И, несмотря на эти меры предосторожности, транспортная авиация несла большие потери.
Всего сто тонн продовольствия в сутки мог дать воздушный путь. Ничтожно мало в сравнении с потребностями города и фронта!
Положение в Ленинграде резко ухудшалось.
Голодная дистрофия начала валить людей. Слабели мышцы, тускнели глаза, свинцовой тяжестью наливались плечи.
Встал трамвай – на работу шли пешком. Отказал водопровод – воду надо было добывать в прорубях. День ото дня свирепела проклятая стужа. На улицах города все чаще слышался заунывный скрип полозьев. В самодельных гробах, а то и просто завернутыми в простыни везли на кладбище мертвецов.
Лютые холода и голодный мор, бомбежки и обстрелы, все мыслимые и немыслимые беды обрушились разом на жителей города, заставляя их переносить неописуемые страдания.
Как помочь Ленинграду?
Тысячи советских патриотов думали о том, как выручить, как спасти от смерти и позора великий город Октября. Думали с душевной болью, с желанием сделать все, что в силах человеческих, лишь бы не допустить падения Ленинграда.
Каких только проектов не присылали тогда в Смольный, где разместился штаб Ленинградского фронта! Пусть иные из них казались фантастическими – вроде предложения в срочном порядке прорыть тоннель сквозь кольцо блокады, – все равно автора ми руководило горячее стремление облегчить судьбу ленинградцев.
Наиболее действенной помощью осажденному городу был бы, разумеется, прорыв блокады. К сожалению, для столь серьезной операции не хватало сил. Еще очень далеко было тогда до удачливой поры праздничных салютов и блистательных побед, – страна переживала лихую годину военных поражений.
В те ноябрьские дни родилась идея постройки ледовой автомобильной трассы через Ладожское озеро, или «дороги жизни», как назвали ее благодарные ленинградцы.
Едва ли можно определить, кому первому пришел в голову этот удивительный замысел. Идея «дороги жизни» родилась в массах, став по-настоящему коллективной. Подсказала ее нужда, это был единственно правильный и практически осуществимый выход из бедственного положения, в котором очутился город Ленина.
«Дорога жизни» была задумана смело, с революционным размахом и дерзновением. Ни масштабы этого предприятия, ни чрезвычайная срочность, с какой пришлось действовать, ни ужасающие затруднения, вставшие во весь свой рост перед организаторами дороги, не имели равных в мировой истории.
Трасса спасения состояла из трех основных участков, как бы соперничавших друг с другом в разнообразии трудностей и преград.
Беря начало в самом Ленинграде, дорога должна была идти старинным большаком либо Ириновской железно дорожной веткой до берега Ладожского озера, где выходила на лед близ мыса Осиновец. Далее лежала самая опасная и неизведанная часть пути – тридцатикилометровый ледовый участок, проходящий к тому же на виду у вражеских позиций. В селе Кобона на восточном берегу Ладоги дорога вновь становилась на грунт. И тут начинался третий участок – к далекой железнодорожной станции Подборовье, по сплошной целине и бездорожью. После падения Тихвина, когда врагу удалось перерезать линию Вологда – Волховстрой, эта захолустная станция сделалась главной базой снабжения Ленинграда.
Такой выглядела «дорога жизни» в проекте. Длина маршрута составляла триста восемь километров. Из них лишь одна пятая пути приходилась на более или менее благоустроенное шоссе Ленинград – Ладожское озеро. Всю остальную трассу пришлось создавать заново.
Суровая ленинградская действительность требовала энергичных и незамедлительных действий. 13 ноября Военный совет фронта был вынужден снова сократить хлебные нормы населению города и бойцам переднего края обороны. Однако и эти – в который уж раз сокращенные – нормы висели на волоске.
Голод заставлял торопиться.
Еще 8 ноября, за неделю до конца ладожской навигации, был отдан приказ о строительстве ледовой трассы.
В болотах и низинах восточного побережья Ладоги, среди дремучих лесных чащоб и нехоженых буераков за несколько дней возникла прифронтовая магистраль, пригодная для автомобильного движения. Она соединила Кобону с далеким Подборовьем.
Сооружение этой дороги Военный совет фронта объявил сверхскоростной стройкой. Бок о бок с армейскими саперами трудились здесь тысячи колхозников, вышедших на стройку из окрестных деревень. Они рубили лес, прокладывая автомобильную трассу по кратчайшей прямой, настилали бревенчатые гати через заболоченные незамерзающие участки, подвозили щебенку и песок. По ночам строители магистрали работали при свете многочисленных костров, а для маскировки метрах в двухстах раскладывали еще одну линию таких же костров. Ночные самолеты врага нередко бомбили эту фальшивую линию огней.
На западном берегу срочно приводился в порядок большак, ведущий к Ладожскому озеру. И здесь помочь военным дорожникам вызвались десятки добровольческих бригад с ленинградских фабрик и заводов.
Но решающим был, конечно, ледовый участок будущей «дороги жизни». Все зависело от этих тридцати километров пути по ладожскому льду. Продовольствие и боеприпасы, сколько бы ни накопить их в складских штабелях на восточном берегу, ничем не могли облегчить положения ленинградцев, – они становились реальными ценностями, только попав на западный берег.
Ледовый участок дороги, «ледянка», как называли его на Ладоге, длительное время оставался головоломкой, над разрешением которой бились ученые и практики. Это была загадка совсем особого рода, напоминающая уравнение с множеством неизвестных.
Сама по себе ледяная дорога – отнюдь не новшество, особенно для северных районов нашей страны. Вся беда заключалась в том, что любые примеры устройства подобных дорог, а их сколько угодно как в отечественной, так и в зарубежной практике, решительно не соответствовали ладожским условиям.
Двадцать зим подряд существовали подобные железнодорожные переправы через Волгу близ Свияжска. Для полуторакилометровых свияжских переправ специально наращивался лед, а затем в целях ослабления нагрузки на ледовую поверхность настилались заранее подготовленные шпалы. Лишь после всех этих приготовлений вагоны с грузом переправляли на противоположный берег реки, да и то по одному, с длительными паузами.
В таком же примерно духе была организована и железнодорожная переправа на реке Коле в первую мировую войну, когда строилась железная дорога на Мурманск. Возили по ней строительные материалы.
Короче говоря, все технические описания, сохранившиеся от прошлого, в данном случае оказались бесполезными. Строили эти дороги, как правило, не торопясь, на короткие расстояния, в спокойных, мирных условиях. Некуда было спешить, на все хватало времени: и лед наращивать до необходимой толщины, дожидаясь морозных ночей, и шпалы заготовлять. А на Ладожском озере требовалось проложить тридцатикилометровую ледянку в невиданно сжатый срок. И не обычную ледянку, а непременно рассчитанную на усиленное круглосуточное движение автотранспорта. Вдобавок ко всему, будущая дорога неизбежно должна была проходить в зоне досягаемости вражеского артиллерийского огня.
Полнейшая неясность царила в столь важном вопросе, как грузоподъемность льда. Выяснилось, что на сей счет в технических справочниках благополучно уживаются самые противоречивые мнения. Одни специалисты утверждали, что для трехтонного грузовика вполне достаточно, если толщина ледяного покрова достигнет пятнадцати сантиметров, другие увеличивали ее до двадцати, а третьи, по-видимому, наиболее осторожные, – до тридцати сантиметров. Вот тут и разберись!
Следовало также подумать о предельных нагрузках, о смене грузовых трасс. Если усталость металла доставляет столько беспокойства конструкторам и изобретателям, то тем паче надо было опасаться возможных последствий усталости льда. Ведь не одиночные машины предполагалось пропускать по «дороге жизни», а нескончаемые колонны. Предельную нагрузку следовало рассчитать заранее.
Зимний режим Ладожского озера был плохо изучен. Скудные сведения, которые имелись в распоряжении организаторов ледовой дороги, не сулили ничего отрадного. Эти сведения предупреждали, что ладожский лед крайне капризен и ненадежен даже в сильные морозы, что нужно подготовиться ко многим неожиданностям.
Одной из каверзных особенностей зимней Ладоги были, например, трещины льда. Появляются эти трещины каждую зиму, причем всегда в разных местах, а ширина их достигает иной раз трех метров. Никто не мог объяснить причины этого загадочного явления – оставалось лишь строить догадки.
Известно было также, что на озере, и в особенности в мелководной Шлиссельбургской губе, происходит торошение льда. Через торосы, представляющие собой беспорядочные нагромождения льдин, ни пройти, ни проехать.
Серьезной опасностью были промоины. Запорошенные снегом, они могли стать ловушками для шоферов. Достаточно вовремя не заметить, такой ловушки, как мгновенно очутишься на дне озера вместе с машиной.
Расспросы местных жителей принесли мало пользы. Никогда прежде на Ладожском озере не устраивалось сколько-нибудь крупных перевозок по льду. Рыбацкий зимник устанавливался только после крещенских морозов. Ездили по нему на лошадях, да и то с опаской.
Жуткие поверья о сгинувших без вести путниках, о бездонных ямах и предательских теплынь-ручьях, подстерегающих всякого, кто рискнет выйти на замерзшее озеро, рассказывались в прибрежных деревнях. Действительные факты переплелись в них с легендами, и отделить правду от выдумки было совсем не просто. Одно оставалось несомненным: у Ладоги и в зимние месяцы своенравный характер, резко выделяющий ее среди других озер.
