Kitobni o'qish: «Стать дельфином»

Посвящаю эту историю моим Спасателям на Водах Жизни:

самоотверженной маме Кларе,

восхитительной дочери Майре

и преданному папе Агзаму

© А. Новак, 2015

Глава 1

Из порта вышел странный груз. Старожилы и те, кто, проработав в порту всю свою жизнь, успел выйти на пенсию, не помнили такого груза: табун лошадей. Диких лошадей, которых отловил в прибрежных болотах немногословный и невозмутимый американец. Он был похож на авантюриста-археолога: такая же широкополая шляпа, штаны из кордроя и неизменный кнут у пояса.

Американец молча наблюдал с палубы за погрузкой животных, и взгляд его ярко-аквамариновых глаз внимательно фиксировал каждую мелочь: от нервной дрожи кобылы, пятящейся на широком помосте, перекинутом между берегом и большой баржей, до автоматического жеста одного из грузчиков, собиравшегося закурить сигарету. Американец резко окрикнул немолодого уже мужчину: «Эй!» и медленно покачал головой «Не смей!».

Ему совсем не нужна была паника среди лошадей. Совсем. Американец и так нервничал, но «бессимптомно». Лишь несколько человек на Земле знало, каких усилий, крови и пота в самом буквальном смысле ему стоил этот табун великолепных диких созданий. Эти лошади, отловленные на болотах юга Франции, значили для него почти все: его работу, его радость, благосостояние и – да, в конечном счете, его обеспеченное будущее. А ему очень нужна была обеспеченность, потому что он планировал покончить с затянувшимся и беззаботным одиночеством, и возглавить семью. Женщины. При этих мыслях американец вздохнул тяжело и обреченно.

Когда-то давным-давно, когда он был молод и безоглядно любил жизнь, он уже отдавал свои сердце и руку прекрасной даме. Это был счастливый брак по любви. И они жили счастливо, но недолго. Она оставила его вдвоем с маленьким сыном, уйдя в прекрасную страну грез.

Стоя на краю палубы, он вдруг подумал, что стал забывать ее глаза. Но все еще помнил ее удивительный запах: нежный тонкий аромат лаванды. Он все еще изредка тосковал по этому запаху, который давал ему ощущение безмятежности и защищенности. Как в детстве.

Погрузка закончилась. Лошади скучились в загоне на палубе и пока не проявляли признаков сильного беспокойства, слышалось лишь легкое ржание и пофыркивание.

Все, можно отплывать. Американец обернулся к капитанской рубке, кивнул головой и махнул рукой «отчаливаем». Громко заскрипели механизмы, послышался душераздирающий лязг цепи, тянущей якорь вверх, зашумел двигатель, и грузная махина с гулом, ржанием и плеском стала отдаляться от берега.

В открытое море.

Глава 2

Красота. Каждый когда-нибудь хотя бы раз задумывался в поисках ответа на простой вопрос «Что такое красота?». Вы знаете нашедших исчерпывающий ответ на него? Мы – нет.

Это вне сухой аналитики мозга, это просто данность и подсознательное. Нет, конечно, для нейрофизиологов, нейроэстетов (вы знаете о таких, не правда ли?) уже, возможно, и нет никаких тайн в этом удивительном феномене. И бог с ними, если это сделало их счастливее.

Нас с вами сия тяжкая чаша истины не постигла. Потому у нас больше перспектив в деле зачатия, рождения, взлелеивания, пестования – и катастрофического разрушения собственных иллюзий.

И ничто нас не остановит от внезапного застывания посреди толпы в силу перенесенного потрясения от образа, промелькнувшего мгновение назад лица «АААААх… боже, какая Красота!». Внезапные удары грома, раздавшиеся в нашем мозге, вызывающие почти что апноэ и потерю сознания, есть и будут нашим великолепным достоянием – когда мы окончательно расстаёмся со страхом «выглядеть» и начинаем просто и радостно «быть».

Способность Видеть Красоту, думается нам, дается от рождения. Каждому своя мера, дарованная и неотъемлемая (не будем о несчастных стечениях обстоятельств как-то: лоботомия; пуля, застрявшая в лимбической системе; декапитация, наконец). Способность же Наслаждаться Красотой никому не дается, увы. Она воспитывается. Кому повезет – родителями и близкими. Кому не очень обстоятельствами, как удачными, так и нет. Кому же совсем не повезет, и его мера от рожденья оказалась микроскопической, а обстоятельства постнатального периода были совсем неблагоприятными, вот того следует пожалеть. Потому что тот в нашем представлении безнадежен.

Высшим же пилотажем чувствовать Красоту, думается нам, является способность ее ПРЕДвидеть. Да-да, именно ПРЕДвидеть – когда никому в голову даже не придет в гадком утенке узреть прекрасного лебедя, а в куске грязного камня будущий бриллиант.

К чему это мы? – Ах, да.

Глава 3

Арман в детстве представляла собой довольно забавное зрелище. Когда ей было пять лет, ее сравнивали с колобком. В тринадцать же она поражала окружающих своим узким и тощим телом и какими-то невозможно длинными ногами одинаково спичкообразными на всем их протяжении, за исключением острых выпуклостей в области коленок. Эти выпуклости были предметом не только всеобщих насмешек, но и ее особых страданий – все без исключения штаны были просто обречены на образование «вентиляционных отверстий» в области этих несуразно больших суставов. Поэтому ее прозвище «масластая» было более, чем оправданным и даже уже не обидным.

Ни в глубоком детстве, ни в расцвете подросткового периода и вступления в юность никому в голову даже не могла прийти мысль о том, что вот это неуклюжее, несуразное, спотыкающееся о собственные ноги существо таит в себе «громадный потенциал» и глубоко скрытую и ждущую своего часа Красоту. Нет, никто не спорил: Арман была умницей, борцом за справедливость, щедро сочувствующим и преданным товарищем. Но далеко не красавицей. И даже не смазливой мордашкой. У всех, кто ее наблюдал в период самого крутого пубертата, а именно с двенадцати до шестнадцати лет, возникало лишь одно сравнение – с только что родившимся жеребенком. Который еще не обсох, еле стоит на своих тощих масластых ножках, шатаясь отчаянно, как подвыпивший моряк при выходе из бара, беспорядочно мотает головой из стороны в сторону в поисках материнского спасительного соска с вкуснейшим в мире молозивом. Да, именно это приходило на ум всем с более или менее развитым воображением при лицезрении Арман. Никто почему-то не замечал ее больших зеленовато-карих миндалевидных глаз с поволокой – всех потрясали ее несуразные ноги.

Арман доверяла миру с самого детства. Бесспорно, это была генетика. Доверчивостью и безграничной верой в человеческую Порядочность и Доброту отличались оба ее родителя. Хотя, мама, надо отдать должное, с возрастом все-таки приобрела определенную долю осторожности и некоторого цинизма. Что до ее отца, он был безнадежен. Его обманывали часто, регулярно и на пустом месте, а он каждый раз, приходя домой и, делясь с семьей очередной историей про собственный обман, сокрушался и удивлялся «Как человек (обманувший его) может быть таким непорядочным?!». И все домочадцы согласно кивали головами «Да, безобразие, как низко пал мир!».

«Доверие и ответственность» были ключевыми императивами. И Арман с большим чувством ответственности занималась воспитанием своего младшего брата. Родители работали с утра до ночи: отец всю жизнь был инженером по безопасности на угольной шахте, поднимаясь по ступеням карьерной лестницы медленно, но верно – с шести утра до десяти вечера, каждый день, часто включая выходные. Мать была врачом, и знавшие ее люди все без исключения утверждали, что она «врач от Бога». Это не приносило больших денег, и, более того, постоянно лишало семью ее присутствия. Ей звонили в три часа ночи, она безропотно собиралась и ехала спасать очередного жильца планеты Земля. Часто за ней присылали летный транспорт – кукурузник или турбовинтовой самолетик медицинской авиации, и она летела за тысячу километров в какой-нибудь глухой аул к внезапно ухудшившемуся чабану или его ребенку, чтобы поставить диагноз и привезти его с собой в супероснащенную клинику областного центра. Она часто брала с собой нейрохирурга – тоже Хирурга от Бога, которому доверяла абсолютно, и часто говаривала, что он может оперировать с закрытыми глазами – что было почти правдой. И часто этот Хирург от Бога начинал оперировать прямо на борту хлипкого винтокрыла. Когда самолет приземлялся в городском аэропорту, операция была уже закончена, больной отходил от наркоза, а Хирург от Бога маленькими глотками попивал коньяк из стальной фляжки, которую всегда носил с собой. С возрастом он стал пить чаще и больше, и в «операциях спасения» теперь с ними всегда была старая опытная медсестра, которая одна лишь имела право прикрикнуть на Хирурга от Бога и поправить ему очки на вспотевшем носу.

Да, – вот поэтому Арман приходилось заниматься воспитанием брата, который, будучи на четыре годе младше нее, был глубоким интровертом и молчуном. Лет до двенадцати он обожал только две вещи на свете: молоко и клеящиеся конструкторы самолетов. Его комната пропахла едким запахом клея для пластика, который обитал там и после того, как это увлечение само собой затухло, и еще в течение двух лет после того, как брат, повзрослев и окончив школу, уехал учиться в Университет. А в холодильнике всегда было несколько литровых бутылок молока. Если количество бутылок уменьшалось ниже критического уровня, каковым были два литра, в семье билась тревога, и незанятый член семьи мчался в ближайший магазин за пополнением запасов. Догадайтесь, кем был этот самый незанятый член семьи… как правило.

Жизнь Арман, к счастью, проистекала не только в областном центре, дворе и школах (общеобразовательной и музыкальной). У нее была еще замечательная отдушина – Аул. Под Аулом подразумевалась любая негородская местность, будь то совхоз, населяемый многочисленными и разнообразными ближними и дальними родственниками ее родителей, или санаторий, расположенный в голой степи или в предгорьях где-нибудь в двухстах-тысяче километрах от областного центра, где на весь летний сезон нанималась на должность Главного Врача ее мать. И самым восхитительным моментом в ее скромной жизни (не считая просмотра какого-нибудь индийского фильма или французской комедии) был тот, когда она впихивалась в старенький и разбитый автомобиль одного из родственников, великодушно согласившегося перевезти семейство в Аул на ближайшие полтора-два месяца жаркого и знойного лета. Там, где жила Арман все свое детство и юность, лето было жарким и знойным всегда, и сознательные родители старались вывезти своих чад за город. А поскольку дачи у семьи Арман не было, равно как и автомобиля, то подготовка к операции под кодовым названием «Летний переезд в Аул» начиналась за несколько месяцев до наступления лета: родители обзванивали родственников, друзей, приятелей и просто знакомых с главной целью – зарезервировать автомобиль и водителя для вышеозначенной операции.

Да, Аул был ее самыми первыми жизненными Университетами. В городе она взрослела интеллектуально – школы, умения, в большей степени умозрительные знания, и весьма ограниченные навыки. Аул же учил ее настоящему общению, развивал эмоциональную сторону натуры и даже прививал духовность. Не говоря уже об искусстве дойки и сбивания масла в высокой деревянной ступе. В Ауле Арман впервые увидела, что есть Смерть и оценила ее изощренный цинизм – когда резали барана для угощения гостей среди которых была и она сама.

Именно в Ауле она впервые уловила заинтересованные взгляды украдкой в ее сторону местных и неместных мальчишек. В Ауле она входила в реку или озеро пухлощекой и колобкообразной смешной девчонкой, год за годом, лето за летом, незаметно вырастая из детских панталончиков и полу-мальчишеских труселей, примеряя настоящий девчачий купальный костюм, привезенный мамой из очередной командировки, на плоское тело без каких-либо признаков грудных выпуклостей. И вдруг, в какое-то мгновение, в очередное лето прошлогодний купальный костюм стал ей тесным. А на грудной клетке четко обозначились два восхитительных полушария, небольших, но уже ощутимо сотрясавшихся при ходьбе. Пришлось срочно искать новый купальник. И когда она одела его и посмотрела на себя в зеркало, то единственным дефектом, установленным в результате тщательного самосозерцания, были все те же не меняющиеся тонкие масластые ноги. С чем она с тяжелым вздохом смирилась.

Аул давал ощущение подлинной жизни во всем ее разнообразии и роскошестве. Первый поцелуй случился тоже в Ауле, кто бы сомневался. Но не тендерные отношения были тем, что так манило Арман в Аул. Ее настоящей страстью были две вещи: созерцание роскошного ночного неба, лежа на траве в степи в новолуние, и плавание.

Где можно плавать в Степи, скажите вы мне? Есть несколько озер, мелких и несерьезных. Есть, правда, пара действительно больших и глубоких рек. Но, во-первых, до них еще нужно доехать. А во-вторых, они же не соленые и пахнут не так, как пахнет Море. И все время куда-то стремительно текут. Да, единственный недостаток Степи – отсутствии настоящего Моря.

И это было тайной душевной болью Арман, которая в самом раннем детстве успела вкусить соблазн настоящего морского ветра, оставляющего мельчайшие частицы соли на губах, обжигающе-палящие ласки солнца, дарящие изумительный шоколадно-бронзовый загар на пухлых щеках и попках. Родители, следуя своему инстинкту «оздоровить ребенка, во что бы то ни стало» героически экономили на своей одежде, духах, коньяках и автомобилях, но каждый год в течение шести лет после рождения Арман копили деньги для двухмесячного отпуска на берегу Моря. Это было оправданно – Арман в двухлетнем возрасте поразила какая-то стойкая и трудноизлечимая пневмония. Мама, выслушав внимательно заключение коллеги-педиатра в отношение возможных вариантов развития заболевания «пневмосклероз!!!», – покрылась холодным потом и, придя домой, объявила мужу, что «Все, отныне никаких дач и автомобилей (вынашиваемых в ту пору семейных планов). Все средства – на оздоровление ребенка!». Папа проявил сознательность и, скрепя сердце, смирился.

Поэтому Арман повезло так крупно, как не везло большинству ее ровесников – каждый год ее вывозили «на во́ды».

И потому она рано узнала, как овевает морской ветерок лицо, когда ты стоишь на носу прогулочного катера, просунув голову между деревянными ограждениями. В ее детской памяти слой за слоем откладывались солнечные блики на море; тела родителей, задремавших в обнимку на циновке – загорелая, как какао бобы, мама и никогда не загоравший папа с белоснежной кожей, покрывающейся под воздействием ультрафиолета немыслимым количеством канапушек и красными пятнами ожогов; радужное разноцветье плетеной соломенной шляпы; складные пластиковые стаканчики на мраморном парапете местного фонтанчика над кавказским минеральным источником; пронзительные крики лотошниц, разносящих по пляжу горячую, умопомрачительно вкусно пахнущую посоленную кукурузу в початках; солоновато-сладкий запах кожи после купания и загорания; скользкую прохладу погибших медуз, выброшенных штормом на пляж; дырка, проделанная маленьким крабом в резиновой купальной шапочке при попытке обрести свободу; разбитая вдребезги коленка (кажется, правая, да, до сих пор шрам остался) как результат крайнего способа самоутверждения: во время одного из неизбежных приступов ранне-возрастного негативизма, Арман положила резиновый круг для купания на землю, сама встала в центр и пошла; сочный переспелый помидор на указательном пальце после того, как Арман, проигнорировав предупредительные возгласы мамы, засунула-таки свой указательный пальчик в цветок шиповника, чтобы расправить его и понюхать самую сердцевину – там, где щекочутся нежные тычинки, – и была за это наказана ужаленьем разъяренной столь грубым вторжением в свою вотчину красивой пчелы с ярко-полосатым брюшком; ароматы местного дендрария: магнолия, жасмин, кипарис, самшит; острый свеже-кислый запах крапивы и лопуха вдоль тропинки от летнего домика, который снимала их семья, до пляжа; огромные белоснежные лайнеры на пристани и будоражащие крики чаек, кружащиеся гигантскими белыми конфетти над водой, людьми, камнями и скамейками на набережной. Все это нельзя перечислять никак иначе, чем одним предложением, и память Арман могла бы продолжать до бесконечности этот удивительный аудио-видео-ольфакторо-тактильный ряд воспоминаний, ассоциаций и видений. Она была очень счастливым человеком, потому что обладала бесценным сокровищем – Памятью Детства на Море.

Глава 4

Вот и в то эпохальное лето ее с братом отправили в Аул.

На этот раз, Аул находился в самом сердце Степи, на берегу самой широкой Реки. Арман впервые увидела эту знаменитую Реку, о которой столько слышала от мамы и читала в книгах. Река была такая же спокойная и неспешная, как сама Мать-Степь. На первый взгляд. Наблюдателю казалось, что если бросить в Реку щепку, то можно будет долго следить за ее неспешным дрейфом на поверхности воды. Но то было опасное заблуждение – Река, как истинная степная кочевница, хранила свой горячий нрав под обманчивой внешней гладкостью и невозмутимостью. И тот, кто хотя бы раз познал эту ее особенность, никогда больше не бывал так глуп, чтобы недооценивать эту Реку.

Арман помнила рассказы мамы о том, как ее прадед переправлял табун лошадей через эту Реку, как паром попал в сильное течение и перевернулся, как обезумевшие лошади боролись с Рекой за жизнь, как большую часть табуна забрала Река в качестве дани… И как прадеда спасла и вытащила из Реки его любимая кобыла по имени Айше. Все это осело в ее памяти очередным слоем драгоценных родовых меток.

В тот год зима была очень снежной. Люди неделями не могли добраться из села в город. На всем пространстве Степи время от времени бушевали бураны, и снежные бури заваливали снегом окна домов до половины. Человеческое бытие проходило в ту зиму в постоянной борьбе со снегопадами, в спасении стад и табунов. А иногда и самих людей. Но благодаря такому неистовству Природы, земля весной напиталась живительной влагой, весна быстро согрела бескрайние просторы, и лето пришло в Степь буйными сочными травами и ошеломляюще душистыми запахами безудержного разноцветья – какое же раздолье и гурманский пир оно принесло всем живым тварям!

В то лето Арман с братом осели у родственников, разводивших скот и выехавших на летнее пастбище. Оба с истинным наслаждением вставали с петухами, наскоро умывшись и выпив воды, затемно бежали в хлев, посмотреть и помочь своей тетушке, приступавшей к дойке коров. Помощи от них, конечно, было мало, основной целью их присутствия при этом древнем обряде было наблюдение за телятами и – как награда, – полная чашка теплого парного молока. Настоящее блаженство – особенно для брата.

Потом они возвращались в дом и плюхались обратно в постель – доспать. Проснувшись теперь уже около одиннадцати утра, они начинали свой очередной день-приключение. И приключений было предостаточно.

Каждый, покопавшись в тайниках собственной памяти, наверняка найдет массу мелочей, которые составляли удивительный калейдоскоп «в те далекие времена, когда мир был большим». Таким приключениям несть числа. У Арман и ее брата это был, среди массы других, например, поход на рыбалку, когда не было поймано ни одной мало-мальски достойной рыбешки, но зато был обнаружен дикий источник воды прямо в степи. Вся разношерстная экспедиция прошла как минимум двенадцать километров и изнывала от жажды. Запасы питьевой воды давно закончились, и не мудрено, что все от мала до велика набросились на этот подарок небес. С жадностью и восторгом. Таким сильным, что далеко не сразу их носы ощутили странный запах, доносящийся от воды. Пока кто-то брезгливо не воскликнул «Фу! Кто пукнул (было использовано, конечно, более сильное слово – но мы ограничимся этим)!?». И тут ребятня поняла, что каждый из них успел поглотить почти по литру воды из «бальнеологического» сероводородного источника… Последствия этого приключения, как можно догадаться, были грустны, смешны и вовсе не эстетичны.

Одно из аульных лет оставило в памяти Арман сильнейшее потрясение, о котором она вспоминала с возмущением еще в течение двух последующих сезонов. Братец Арман в то время был славным кудрявым молчаливым карапузом, обожавшим не только молоко, но и любое вкусно приготовленное мясо. Он был откровенным и беззастенчивым мясоедом, и как настоящий гурман, имел предпочтения. И если приходилось выбирать между говядиной и бараниной, то для него выбор был очевиден только жирный барашек и желательно также вкуснейшие хрящики его ушей. Но, будучи «отягощенным» степной наследственностью, на вершину своих вкусовых предпочтений он неизменно помещал конину. Это всегда будет загадочным первобытным парадоксом: Человек преклоняется перед лошадью во всех ее проявлениях. Когда она живая и здоровая, человек восторгается ее грацией, красотой, интеллектом и духом. Что не мешает Человеку со слезами на глазах перерезать ей шею, наблюдая слезу из ее больших глаз, и затем наслаждаться ее плотью, приготовленной с пряными степными травами (мммм! – за особую степную полынь-жусан и дикий тимьян всякий шеф-повар мишленовского заведения отдал бы драгоценные трюфели) и запиваемой душистым хмельным кумысом. И – так же страстно – при этом ее любить. Оправдывая себя тем, что «настанет час – и я превращусь в пищу для земляных червей. Все мы – в круге Жизни».

Братец был именно из такой категории степных философов.

Однако то, что до глубины души потрясло ответственную Арман, не было связано с убиением животных.

А дело было так: в то лето их мама-врач была приглашена возглавить команду врачей в одном из степных санаториев. Она с большой радостью приняла это предложение – еще бы, какая удача! Одним махом будут решены две глобальные проблемы: куда вывезти детей на летнее оздоровление и при этом не пробурить дыру в семейном бюджете.

Приняв на себя бразды правления в качестве Главного Врача, мама тем самым приняла на себя также и всю полноту ответственности не только по организации и поддержанию на должном уровне санаторно-курортного лечения отдыхающих, но и все, что связано с кормлением всех обитателей санатория, и отдыхающих, и обслуживающего персонала: от качества закупленных продуктов, до снятия проб с уже приготовленных блюд.

Поэтому ни у кого даже не возникало никаких вопросов к Брату Арман при его появлении на продуктовом складе или столовой санатория. И когда в один из дней он, вместе с сыном заведующей столовой, вызвался сопровождать маленький грузовичок, который должен был перевезти огромные кастрюли со свежесваренными пельменями из Главной кухни в столовую для рабочих, строивших очередной корпус на территории расширявшегося санатория, никто не придал этому никакого значения. Шофер молча кивнул двоим мальчишкам, велев им прыгать в кузов, завел мотор и тронул машину по дороге, петлявшей между рабочими строениями и маленьким озерцом с минеральной железистой и оттого рыжей водой. Дорога занимала минут десять, поскольку водитель не торопился, чтобы не раскачать свой вкусно пахнущий груз и не помять пельмешки. В этот раз он также беспокоился за двух сорванцов и ехал так медленно, как только позволяла ему его водительская гордость.

Достигнув, наконец, конечной точки своего короткого путешествия, шофер вздохнул с большим облегчением и дал гудок персоналу столовой. Выбежали двое рабочих и перенесли огромные кастрюли из кузова в столовую, одну за другой. Шофер снова завел мотор, махнул поварихе на крыльце столовой и покатил свой грузовичок обратно в Главную кухню.

В рабочей столовой стало оживленно и весело – еще бы! Из кастрюль доносились такие запахи пельмешек и мясного супа! У всех текли слюнки и воображение рисовало… ничего не рисовало, просто очень хотелось уже, наконец, приступить к трапезе.

…Последующие события были доведены до сведения Главврача (мамы Брата Арман) Заведующей столовой (мамы приятеля Брата Арман) в приватной беседе в стенах кабинета. Из сбивчивого рассказа выяснилось, что оба отпрыска двух Главных женщин санатория умудрились за десять минут поездки уничтожить почти половину пельменей в столитровой кастрюле… Рабочие, конечно, не остались полуголодными, благодаря большим в срочном порядке выпеченным лепешкам, но удовольствие было слегка подпорчено.

Когда Арман узнала об этом происшествии, возмущению ее не было предела, и она почти сутки не разговаривала с Братом. Но что тому было за дело! Он был счастлив, что хотя бы один день его никто не воспитывает… А обе мамы, отчитав прилюдно своих отпрысков, украдкой посмеивались и со смехом рассказывали об этой проделке родственникам.